Текст книги "Ламентации"

Автор книги: Джордж Хаген

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

– Господи, не дай ему умереть!

Уилл схватил ее за плечо, и оба молча задумались о тщетности своей мольбы. Вдруг из груди Кэлвина вырвался свист, и он, икнув, зашелся хохотом.

– Ох, ребята, – фыркал он, – здорово было! Вы спасали мне жизнь! Я тронут, ей-богу, тронут!

На страже семьи

Говард придумал, как помочь семье. Нужно продать дом. Вырученных денег хватит на переезд в Австралию и на новый дом. А если состояние дома не устроит покупателей, можно сбавить цену и перебраться в Канаду – в хорошее место, например в Ванкувер, город-порт. Джулия ни за что не согласилась бы на такое предложение, но если назвать ей точную цену дома в долларах, то цифры, безусловно, ее убедят.

Накануне прихода агента Говарду не спалось. Промучившись несколько часов, он ушел на кухню и стал мерить ее шагами, мечтая о переменах к лучшему, что принесет переезд. Представьте, что за окном кухни плещется Тихий океан! Вообразите, какое счастье начать все с нуля, в другом городе, в другой стране, оставив позади эту жалкую жизнь!

Агент подоспел ровно к десяти, когда все разошлись по своим делам, – так Говард и задумывал. Говард рассуждал о доме благоговейно, расхваливал его на все лады, словно был первым и единственным его хозяином. Он поспешно провел агента через обвалившееся крыльцо («ничего не стоит отремонтировать»), мельком показал гостиную с белыми нашлепками на потолке, походившими на опухоль, готовую лопнуть. Сломанную кухонную плиту можно заменить, как только найдется покупатель, заверил Говард.

– Кто занимался потолком? – поинтересовался агент.

– Моя работа, – с гордостью отвечал Говард.

Агент кивнул, присвистнул. Заглянув в ванную, вздохнул.

– Знаете ли, за двадцать лет работы в первый раз вижу такие обои.

– Я подумываю запатентовать идею, – пояснил Говард.

Агент прищурился.

– Познавательные обои, – просиял Говард. – Представьте Великую хартию вольностей на стене вашей библиотеки. Или «Камасутру» в спальне.

Агент натянуто улыбнулся:

– Вы творческий человек, мистер Ламент.

Осмотрев подвал с грязными потеками на стенах и ржавыми инструментами, агент сказал: достаточно. Но на лестнице он помедлил, залюбовавшись резными желудями, и погладил стойку перил, словно раненого зверя, для которого лучшая участь – скорая смерть.

– Ну? – спросил Говард, потирая руки. – Чем меня порадуете?

По четвергам, когда Джулия уходила в клуб, Говард отправлялся на прогулки и приносил домой всякий хлам, который складывал в подвале, – то кованое кресло-качалку, то картину маслом (собака курит трубку), то печку-голландку с прилаженными к ней оленьими рогами, то тумбочку, украшенную морскими раковинами, то пластмассовый бюстик Либераче, [31]31
  Владзи Валентино Либераче (1919–1987) – американский музыкант.


[Закрыть]который водрузил на ярко-зеленое игрушечное пианино. В один из четвергов Говард притащил две пары ржавых санок, найденных в куче мусора.

– Пойдем кататься на санках! – пообещал он близнецам.

– Весна на улице, папа, – буркнул Джулиус, уставившись в телевизор. – Еще год снега не будет.

– Лучше б спасибо сказал! – огрызнулся Говард.

После того ужасного Рождества Джулиус и Маркус стали воспринимать отца как шута. Они посмеивались над его линялым свитером и замызганными брюками цвета хаки. Не считая вылазок по четвергам, Говард отваживался выйти из дома лишь за банкой тунца или компота, как когда-то его отец.

– Жратва у нас тюремная! – возмущался Маркус.

– Мы и есть в тюрьме, – бормотал Джулиус.

По четвергам Уилл просиживал на кухне допоздна, ждал, когда вернутся родители. Возможно, это были отголоски раннего детства, когда он тосковал без них. А может быть, в такие вечера семья казалась ему особенно хрупкой, уязвимой. Джулия возвращалась окрыленная, но всякий раз улыбка сходила с ее лица, когда в дверь вваливался Говард, – с пустыми глазами, таща очередное старье.

– Мам, что сегодня слышала интересного? – спрашивал Уилл.

Или:

– Что нашел, папа?

Родители отвечали немногословно, но их трогала забота Уилла, ведь он никогда не ложился спать, не дождавшись их.

В один из таких вечеров, когда родители уже легли спать и дом затих, Уилл почуял запах паленого.

Первым делом он проверил духовку, но ее уже несколько недель не включали. Зловещий душок тянулся из комнаты Маркуса. Стертая дверная ручка не поворачивалась. Уилл бросился на кухню за шампуром и взломал замок. За дверью, в углу комнаты, окутанная белым дымом, тлела толстая стопка комиксов. Маркус мирно посапывал под индейским одеялом.

Уилл сдернул одеяло с Маркуса и набросил на комиксы. Сквозь ткань просочился дым, и пламя потухло. Уилл грубо тряхнул Маркуса, но тот не просыпался.

– Маркус! Вставай! Пожар!

Маркус будто не слышал, но вдруг так раскашлялся, что проснулся.

– Ты заснул с сигаретой?

– Нет, что ты, – ответил Маркус, глядя на окурок, зажатый в крючьях протеза.

На глазах у брата Уилл завернул стопку комиксов в одеяло, скрутил покрепче и выбросил за окно, под дождь, барабанивший по крыше тысячами быстрых пальчиков.

– Мои комиксы! – кричал Маркус.

– Они же горят, балда!

– Они стоят кучу денег – или будут стоить. – И Маркус рассказал брату о своем плане сколотить миллион на комиксах.

Уилл напомнил Маркусу, как тот загорелся, сидя у костра.

– С тобой это уже не в первый раз.

– Вот так мне везет, – хмуро ответил Маркус.

Уилл оглядел комнату, ища отгадку, что творится на душе у брата, и взгляд его упал на плакат, изображавший индийское божество с головой слона.

– Кто это? – спросил Уилл.

– Папа в мусоре нашел… Это Ганеша, защитник дома, – объяснил Маркус. – Отец отрубил ему голову, а вместо нее приставил слоновью… Иногда мне кажется, что мы с ним похожи.

Уилл смотрел, как улыбка сходит с лица брата.

– Ты ведь не пытался убить себя, Маркус?

– Убить себя? – Маркус вытаращил глаза. – Нет. Я хочу разбогатеть, когда вырасту. – Он глянул в окно. – Не на комиксах, так на чем-нибудь еще. Я твердо решил.

Маркус поднял протез, зажал между крючьев новую сигарету, но вдруг задумался, вспомнив, что никогда не курил при старшем брате. Он со вздохом щелкнул зажигалкой. Уилл заметил на ней гравировку: SEMPER FIDELIS. [32]32
  «Верные навсегда» (лат.) – девиз американской морской пехоты.


[Закрыть]Маркус носил куртку защитного цвета и собирал армейские нашивки. В глубине души он чувствовал связь между военной формой и своим протезом: одно облагораживало другое.

Дождь забарабанил сильней. Маркус затянулся и с тревогой глянул на Уилла:

– Что ты им скажешь?

– Ничего, – ответил Уилл. – Они же с ума сойдут от ужаса.

– С ума сойдут? Они и так с приветом. Знаешь, иногда мне кажется, будто мы с Джулиусом приемыши.

Уилл невольно улыбнулся:

– Оба сразу? С чего бы?

– Я их совсем не понимаю. Будь они нашими настоящими родителями, мы бы понимали их заскоки, разве нет?

– Балда ты, Маркус, – у тебя мамино лицо и волосы.

– Эх, жаль, что я не приемыш, – вздохнул Маркус.

Уилл промолчал. Усыновление объяснило бы ему многое, и все же эта мысль пугала его.

За границей

Поездка миссис Причард в Рим оказалась сущим кошмаром: жара адская, от бензиновой вони не продохнуть. У фонтана Треви ее обступили темноглазые женщины с орущими детьми и прижали к ограде, заставив бросить горсть монет. На площади Святого Петра она отстояла бесконечную очередь в Сикстинскую капеллу, но из-за разболевшейся шеи и опухших ног ей стало не до красот. Куда ни глянь – всюду патлатые американцы с пацификами на рубашках. Не впечатлил ее и Колизей. Будь Венейбл жив, он ввернул бы пару историй о Цезарях или Борджиа и привел бы ее в нужное настроение.

Среди колонн на Палатинском холме миссис Причард присела на скамью передохнуть. И стала сочинять открытку сестре. «Милая Оливия, не нахожу слов, чтобы описать Рим!» (Чистая правда!) Закончив, миссис Причард заметила рядом с собой незнакомку – подтянутую пожилую даму, чуть постарше ее самой, в черном платье в мелкий белый горошек.

Бегло улыбнувшись друг другу, обе устремили взгляды на дальний холм, поросший тополями. Ветерок принес конфетную обертку к ногам незнакомки, обутым в черные кожаные лодочки.

– До чего здесь грязно! – вздохнула миссис Причард. – Итальянцам достались руины одной из великих империй мира – неужели нельзя содержать их в чистоте?

Незнакомка кивнула:

– Ужасно, и в Италии это сплошь и рядом!

Миссис Причард украдкой взглянула на женщину, и ее посетило странное, неприятное чувство, как уже не раз бывало за время поездки, когда она что-то теряла или забывала о чем-то важном. Лицо женщины казалось ей знакомым. Неужели они где-то встречались?

Что за ужасная забывчивость! Гордость принуждала ее молчать, но она еще разок покосилась на незнакомку. Густые седые волосы забраны сзади изящной серебряной заколкой; в молодости эта женщина наверняка была красавицей, лишь голубоватая жилка вдоль левой щеки портила ее лицо.

– Французы, знаете ли, ничуть не лучше, – сказала незнакомка. – Сена – просто грязная канава!

– Неудивительно, – отозвалась миссис Причард, радуясь про себя, что нашла единомышленницу.

Пожилая дама кивнула ей на прощанье и продолжила путь.

В гостинице миссис Причард провела беспокойную ночь, а утром, наскоро позавтракав, села на девятичасовой поезд до Флоренции. Нашла пустое купе, открыла «Мидлмарч» Джордж Элиот. Вскоре ее поприветствовали по-английски:

– И снова здравствуйте!

В купе вошла та самая женщина с Палатинского холма, с чемоданом из телячьей кожи и такой же сумочкой. Миссис Причард так и не вспомнила, где могла видеть ее прежде, и все же мысль, что они встречались, стала еще настойчивей.

Попутчицы в двух словах рассказали друг другу о себе, и у них оказалось немало общего: обе вдовы, обе живут одни, обе едут во Флоренцию. Миссис Причард узнала, что ее спутница родом не из Южной Родезии, а из Йоханнесбурга. Вскоре та вышла в туалет, оставив на сиденье жакет с записной книжкой в кармане. Шли минуты, и миссис Причард раздумывала, не заглянуть ли в книжку. Ведь любопытство – не смертный грех? Высунув голову в коридор и проверив, не идет ли ее попутчица, миссис Причард схватила блокнот и молниеносно пролистала замусоленные страницы.

Имена были выведены крупным витиеватым почерком, на полях пестрели заметки: два стоматолога; несколько врачей; мозольный оператор; гомеопат (с пометкой «шарлатан»); три парикмахера – один «дешевый», еще один – «дорогой, но стоит того»; цветочницы; приходящие домработницы («по вт. не застать»); фортепианный настройщик («выпивку прятать на ключ!»). При виде вычеркнутых имен с пометкой «умер» миссис Причард стало стыдно за себя. Но вдруг на глаза ей попалось слово, придавшее злополучной поездке в Италию роковой смысл.

Ламент.

Вот оно что! Это мать той несчастной женщины, у которой в больнице Милосердия похитили ребенка. В те времена она была жгучей брюнеткой, но миссис Причард запомнилась голубая жилка на ее щеке. Значит, с памятью у нее все в порядке. Она помнит, как покойный доктор Андерберг пытался вытащить мать недоношенного ребенка из бездны отчаяния и чем это кончилось. Помнит, что не могла решить, каким цветом пометить карточку ребенка, ведь усыновление было неофициальным и никаких документов не оформили. Вопиющее нарушение, пятно на ее репутации! После смерти доктора Андерберга ее так и тянуло сознаться, но кому?

Роза, вернувшись, почувствовала, что ее попутчица чем-то взволнована. Или это обычное состояние души, когда хочется открыть правду о себе случайному знакомому, но терзают сомнения. С этой мыслью Роза предложила вместе поужинать тем же вечером. Она знает чудное местечко, где за бокалом вина можно поговорить по душам.

Перед самым ужином Роза решила прогуляться возле галереи Уффици. Воздух был пронизан янтарным закатным светом. Какое великолепие! Ветерок принес вечернюю прохладу, и даже шум машин звучал приглушенно, будто в знак уважения к этому волшебному часу. Роза любовалась рекой Арно, вившейся через древний город, словно золотая жила. Вот почему она приезжает сюда каждый год. Мужья меняются, но Флоренция неизменна, как стороны света.

Роза встретилась с новой знакомой в ресторанчике «Сопротивление», приютившемся в подвале церкви у реки. Официанты помнили Розу и всегда расспрашивали, где она остановилась и как проводит время. Столики стояли в известняковых нишах, мерцали свечи, красные ковры устилали пол. Название ресторана взволновало миссис Причард, и она рассказала, что недалеко отсюда расстреляли героев антифашистского сопротивления. Затем бывшая медсестра одним глотком опустошила первый бокал кьянти.

– Итальянцы славятся кухней и вином, но не знают чувства меры, – предостерегла Роза.

– Жаль, – поддакнула миссис Причард. И, будто не уловив намека, долила вина в свой бокал.

– Сколько всего знают эти стены! – вздохнула Роза. – Сколько здесь рассказано секретов, сколько раскрыто тайн, миссис Причард!

– Пожалуйста, зовите меня Элис. Мы так хорошо понимаем друг друга! Вас зовут…

– Роза Пеннингтон.

– Раз уж речь зашла о тайнах, – начала миссис Причард, – мне кажется, мы уже встречались. – Она рассказала, кем работала до пенсии, и призналась, что видела Розу шестнадцать лет назад у постели ее дочери. – И с тех пор моя совесть неспокойна.

– Понимаю, – кивнула Роза, глядя, как миссис Причард покончила со вторым бокалом и налила третий, и думая: неужели все родезийцы пьют как лошади? – Вот что, милая моя, я не священник, исповеди не выслушиваю.

– Это не совсем исповедь.

– Вот и хорошо. – Роза глянула на часы. – Видите ли, Элис, не хотелось бы портить приятный вечер пошлыми признаниями.

Но миссис Причард, зажмурив глаза, чтобы не кружилась комната, твердо решила исполнить долг, как велел ей клочок бумаги с одним лишь словом «Ламент»; если ничто не помешает, она откроет правду и сбросит бремя – признается в единственной ошибке, совершенной за годы работы в больнице Милосердия.

– Шестнадцать лет назад у супругов по фамилии Ламент родился мальчик, – начала она, – но вскоре после рождения его похитила помешанная мать.

Роза была бы благодарна, а то и тронута до слез, если бы не вмешалась ее гордость. Как смеет чужая женщина так с ней откровенничать? Для чего она это рассказывает? Чтобы полюбоваться ее горем? Что ж, не доставим ей этого удовольствия!

– Через несколько часов она вместе с мужем и похищенным ребенком разбилась на машине. Доктор, не послушав меня, убедил мать погибшего малыша взять себе ребенка похитительницы, без официального усыновления.

Когда миссис Причард закончила рассказ, на душе у нее полегчало. Она открыла глаза и, к своему изумлению, никого не увидела за столом.

Телячья отбивная Розы осталась недоеденной, вилка и нож валялись рядом, сумочку она забрала.

В ожидании своей спутницы миссис Причард взяла со стола картонный пакетик с бумажными спичками и сунула в карман. Через несколько минут, когда стало ясно, что Роза не вернется, ей сделалось одиноко. Миссис Причард оплатила счет (чистая совесть дороже денег), застегнула сумочку и вышла на улицу, навстречу флорентийскому вечеру.

Сжимая в руке выцветшую открытку, она направилась к Понте-Веккьо, мосту влюбленных и патриотов, чтобы увидеть его на закате – как в рассказах ее любимого мужа.

Мост и впрямь оказался чудом! Мимо ювелирных магазинчиков проходили влюбленные пары, и прощальные лучи солнца окружали их лица неземным сиянием. Лучшего места для влюбленных не сыскать! Ей вспомнились слова мужа: «На мостовую пролилась кровь героев Сопротивления, и камни по сей день остались ржаво-красными». «Ах, Венейбл, – думала миссис Причард, – жаль, что тебя здесь нет!» Видят ли вдовы и вдовцы на мосту призраки любимых? У миссис Причард закружилась голова, и ей почудилось, что она здесь больше не одна. Она перегнулась через ограду, чтобы лучше видеть реку, а голос Венейбла нашептывал ей в ухо: «Пылкие влюбленные прыгали с моста, взявшись за руки, чтобы вовек не расставаться…» То ли всему виной было кьянти, то ли голос мужа, но миссис Причард вдруг явилось простое и безотказное средство от одиночества.

Все утро Роза сердилась на новую знакомую. Если ее внук – приемыш, для чего трезвонить об этом? Но самое обидное, что Джулия скрыла это от нее. Зато теперь многое встало на свои места.

Роза отправилась на экскурсию в кафедральный собор. Туристы гуськом поднимались под самый купол. Роза выглянула в одно из окошек и залюбовалась Флоренцией, одинаковыми черепичными крышами. Какой чудесный город! Всюду чистота и порядок! Вдруг она задумалась, не таит ли Джулия на нее обиду. Острое чувство вины кольнуло сердце, и Роза невольно ухватилась за железный поручень.

– Мадам, вам плохо? – спросил шедший сзади американец в круглой шляпе и темных очках.

– Нет, все хорошо, спасибо, – ответила Роза. Сжимая побелевшими пальцами поручень, она двинулась дальше.

Мысль об обиде Джулии не отпускала. Роза вспомнила, как спустя пять лет после ее развода, когда Джулия преподавала в Ладлоу, дочери позвонил друг Адама и сообщил, что отец покончил с собой на охоте. Отослав своего помощника по делам, он выстрелил себе в голову из дробовика, привязав к спусковому крючку проволоку. В записке он просил Розу сообщить о его смерти Джулии. Розу охватило не горе, а злость на бывшего мужа. Она решила не звонить дочери, пока не успокоится. Подождала неделю, а Джулия тем временем узнала новость от безутешной домработницы Адама. Роза совершила ужасную ошибку – второй раз утаила от Джулии важное событие.

Вернувшись в гостиницу, Роза решила вздремнуть, но поспать ей не дали.

В номер зашел молодой полицейский-итальянец в сопровождении двух других.

– Синьора, можете ли вы подтвердить, что вчера вечером ужинали с миссис Элис Причард?

– Да, мы ужинали вместе. А в чем дело?

Полицейский ответил вопросом на вопрос:

– Можете ли вы сказать, когда в последний раз видели миссис Причард?

«Симпатяга», – подумала Роза. Похож на ее второго мужа, даже еще красивее.

– За ужином. Точнее, я ушла первой. Объясните, пожалуйста, что же все-таки случилось?

– Синьора, вчера вечером с моста Понте-Веккьо бросилась женщина, по документам – миссис Причард. В кармане у нее нашли спички из ресторана «Сопротивление», и хозяин посоветовал обратиться к вам.

Верность

Поскольку вместе их свела рождественская вечеринка, накануне праздника Джулия часто вспоминала Трикси. Время от времени она писала подруге письма, рассказывая о странствиях Ламентов, и отправляла на адрес «Америкэн Экспресс», ведь Трикси всегда можно найти по номеру кредитной карточки. Трикси никогда не отвечала, но письма не возвращались, – значит, она все-таки получала их. И когда Трикси нежданно-негаданно позвонила из Нью-Йорка, чтобы договориться о встрече, Джулия и обрадовалась, и встревожилась. Наверняка что-то важное заставило ее подругу объявиться после столь долгого молчания.

Трикси зашла в агентство Роупера – по-прежнему стройная, словно греческая статуя, с длинной шеей, белокожая; волосы, чуть потемневшие, были зачесаны назад, открывая лоб и широкие скулы. Бротиган определил бы ее стиль как «японка с Парк-авеню» – слишком много косметики и денег, – если бы не ее необычайная привлекательность.

– Джулия будет с минуты на минуту, – пообещал Бротиган, звякая мелочью в карманах. – Ищете дом?

– Дом у меня есть, – ответила Трикси, придирчиво проглядывая каталог недвижимости. – В Нью-Йорке.

– Наверное, дворец, – сказал Бротиган, пуская в ход всю свою учтивость и обаяние; он протянул руку и представился.

– Трикси, – ответила гостья, – Трикси Чемберлен. – И пожала ему кончики пальцев коротко и сухо. – Когда она появится?

– Минут десять как должна была подойти. – Бротиган широко улыбнулся. – Присаживайтесь.

Пропустив его приглашение мимо ушей, Трикси оглядела обшарпанные металлические столы, ветхие стулья, лампы дневного света и клетчатый ковер, совершенно не вязавшийся с прочей обстановкой бывшей окружной тюрьмы.

«Так и стой, – подумал Бротиган. – Просто картинка с разворота журнала, ей-богу!» И тут же опустил глаза, устыдившись пошлой мысли.

– Нью-Йорк – прекрасный город, – нарушил он молчание. – Я двадцать лет служил в нью-йоркской полиции, в отделе расследования убийств.

– Правда? – У Трикси загорелись глаза, взгляд стал колдовским. Бротиган уже готов был рассказать ей, как однажды чуть не погиб на пожаре, но тут вошла Джулия.

– Трикси! – ахнула она. – Боже, неужели ты?

Подруги обнялись, и Бротиган почувствовал себя лишним.

– Майк, – обратилась к нему Джулия, – вы уже знакомы?

– Да, – отвечал Бротиган. – Я как раз собирался рассказать, как…

– В другой раз, Майк, – польстила ему Трикси, назвав по имени.

Джулия повела Трикси в бар «Нассо» в Принстоне, где стены расписывал сам Норман Рокуэлл. [33]33
  Норман Рокуэлл (1894–1978) – американский художник-реалист.


[Закрыть]До недавнего времени заведение было чисто мужским, но после гневных статей в газетах двери бара наконец открылись для женщин. Джулия заметила, как недовольные взгляды румяных принстонских юнцов за столиками мгновенно теплеют при виде Трикси.

– Джулия, – начала Трикси, как только они уселись за столик, – где ты берешь таких красавцев? Как его… Бортиган, Булиган?

– Майк Бротиган, – уточнила Джулия, и на нее нахлынули воспоминания о Бахрейне, картинки из прошлого. Бурбон, черные глаза, пышные прически, первый смех Уилла на пляже и, разумеется, мистер Мубарес.

Трикси игриво кивнула:

– Мой тип мужчины – не могу устоять перед сединой. Женат?

– Недавно развелся.

– А вы с Говардом все еще…

– У нас с Говардом все отлично, – коротко сказала Джулия. Хоть она и рада была встрече с подругой, но не желала обсуждать семейные неурядицы.

Трикси позабавила скрытность подруги, и ей вспомнилась прежняя Джулия: непокорные черные кудри (теперь в них засеребрились первые седые нити) и тонкие брови, неизменно строгие.

– Джулия, как я рада тебя видеть! – призналась Трикси. – Я сохранила карточку «Америкэн Экспресс» на имя Чипа только ради твоих писем.

– Но никогда не отвечала.

Трикси ничуточки не смутилась.

– Джулия, ты же знаешь, как я ненавижу писать письма.

– Где же Чип и как поживает Уэйн?

Трикси вздохнула:

– Столько воды утекло! От Чипа я ушла лет десять назад. Он до сих пор мне шлет открытки то из одной дыры, то из другой. После второго развода я перебралась в Нью-Йорк и открыла галерею – картины, над которыми Чип смеялся, стоят целое состояние. Теперь у меня особняк в Гринвич-Виллидж. – Трикси умолкла, наслаждаясь победой.

– А кто этот Чемберлен, чью фамилию ты носишь? – поинтересовалась Джулия.

– А-а, – протянула Трикси, – мой второй муж, из Чикаго. Фамилию я оставила лишь затем, чтобы не называться Ховитцер.

Джулия улыбнулась:

– Говард считал, что «Ховитцер» тебе очень идет.

Трикси наклонилась к Джулии, сжала ее руку:

– Знаешь, как долго я не могла простить Говарду, что он увез мою лучшую подругу?

На глаза Джулии навернулись слезы, и с минуту женщины сидели молча, радуясь прочности своей дружбы. Но вот они покончили с едой, и Трикси вдруг засуетилась, стала рассеянной. Она задавала вопросы, не слушая ответов.

– Как Уилл? – спросила она раз, потом другой.

– Я уже говорила – чудо-парнишка.

Джулия в очередной раз спросила об Уэйне, но Трикси опять ушла от ответа. Она свернула салфетку, положила на стол и позвала:

– Давай пройдемся.

– В такую погоду? – удивилась Джулия, но Трикси уже спешила к выходу.

За дверью бара, на Уитерспун-стрит, жестокий ноябрьский ветер пригибал к земле деревья, скрипели дорожные знаки. Нечего сказать, подходящее времечко для прогулки! Но Трикси шла и шла, и Джулия шагала следом, понимая, что подруга вывела ее на улицу неспроста. Однако когда они вернулись на то же место, ей подумалось, что Трикси призывает на помощь стихии, чтобы уйти от разговора, – как Ариэль, дух воздуха, устраивает ураган в шекспировской «Буре».

– Трикси, что тебя все-таки заставило мне позвонить? – спросила Джулия.

Трикси тяжело вздохнула. Ветер растрепал ей волосы, все краски сбежали с ее лица.

– Уэйн, Джулия. Месяц назад его не стало.

– Господи, Трикси, что с ним случилось?

– Покончил с собой.

Трикси закусила губу, обняла Джулию:

– Почему? Из-за чего?

Трикси покачала головой, не в силах выговорить ни слова.

– Ах, Трикси, бедная ты моя! – воскликнула Джулия.

– Господи, Джулия, как же я без него?! – рыдала Трикси. И, позволив себе лишь малую толику печали, она с трудом овладела собой, поправила прическу, проверила макияж.

Подруги перешли улицу и молча зашагали мимо корпусов студенческого городка. Джулия чутьем угадала, что Трикси не надо утешать, надо просто быть с ней рядом.

Когда Трикси садилась в машину, подруги обменялись телефонами, но, несмотря на нежную привязанность, жили они в разных мирах. Джулия знала: пройдет целая вечность, прежде чем Трикси позвонит опять.

По дороге домой Джулия думала о Трикси: та твердо верила, что Уэйн с раннего детства должен знать, что он приемный. Джулия не могла представить, что толкнуло Уэйна на самоубийство, но боялась за душевный покой Уилла и в очередной раз поклялась никогда не раскрывать сыну тайну его рождения.

Кэри Бристол уехал в Атлантик-Сити на съезд агентов по недвижимости, когда Джулия продала роскошный особняк в Принстоне. В агентстве Роупера принято было праздновать каждую сделку, и Бротиган предложил угостить Джулию стаканчиком после работы. Ближайший бар находился в кегельбане на Девяносто девятой улице, в трех милях от агентства. Стук шаров заглушал разговоры.

– На что потратите выручку? – поинтересовался Бротиган.

– Выплачу долги кредитной компании и агентству, а остальное уйдет на закладную. И может быть, останется на новую плиту и холодильник. – Джулия объяснила, что, когда у них сломался холодильник, Говард предложил класть в морозилку пакеты со льдом. Холодный воздух опускается вниз, молоко и яйца могут храниться день-два.

– Боже! – вырвалось у Бротигана. – Да он не в своем уме!

– Говард не хочет еще больше залезать в долги.

– Так что ж ваш Говард не идет работать?

Джулию передернуло.

– Простите, – смутился Бротиган. – Не мое это дело. Извините меня. В каждом браке есть немножко безумия.

Бротиган подвез Джулию. Когда его машина свернула по усыпанной гравием дорожке к дому Ламентов, Майк оглядел серую, обшитую досками развалюху: разбитые стекла, краска висит струпьями, вместо крыльца – груда мусора.

– Ремонт – дело нелегкое, – сказал он вежливо.

Джулия посмотрела на Бротигана. Трикси права – он все еще красавец. Не увивайся он так за Трикси, он нравился бы Джулии еще больше.

– До завтра, Майк, – попрощалась она.

Бротиган вырулил задним ходом с дорожки, и Джулия увидела на крыльце Уилла, следившего глазами за машиной.

– Уилл! – окликнула Джулия. – Я продала большущий дом!

Уилл, на голову выше матери, тепло обнял ее, и они вместе вошли в дом.

– Давай обрадуем папу, – предложила Джулия.

– Он весь день спит, – с тревогой сказал Уилл. – Мама, что нам с ним делать?

Джулию тронуло и слово «нам», и беспокойство Уилла за Говарда – не в пример близнецам, давно махнувшим на отца рукой.

– Уилл, мне кажется, папе не хватает гордости.

– Гордости? – переспросил Уилл.

– В начале карьеры у папы было столько блестящих идей, честолюбивых замыслов! – Джулия умолкла. – Они и сейчас есть, но ему выпали испытания, которые сломили бы любого. Помнишь строчку из «Генриха VIII»? «Спесь лопнула, раздувшись подо мною, и вот уж я, усталый, одряхлевший, судьбою предоставлен воле волн…» [34]34
  У. Шекспир. «Генрих VIII». Пер. Б. Томашевского.


[Закрыть]

Она задумалась. Уилл заметил, как Джулия, отвернувшись, смахнула слезу.

– Ну, он же еще не старый, верно? – добавила она. – Он выкарабкается.

Уилл положил руку Джулии на плечо.

– Как ему помочь?