Текст книги "Ламентации"

Автор книги: Джордж Хаген

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Бедность

Бейсбольный сезон в школе кончился, едва успев начаться, потому что в октябре три недели подряд лили дожди. Уиллу это было на руку, но для семьи Ламентов обернулось большими неприятностями. В понедельник не стало горячей воды. Во вторник Говард отважился спуститься в подвал, и оказалось, что водонагреватель утопает в грязной луже. В среду сантехники объяснили, что прежнего хозяина в дождь всегда заливало, и предложили Говарду выкопать в земляном полу яму поглубже. В субботу утром эту работу поручили ребятам, но, когда Уилл вернулся из магазина, близнецы возились в грязи – весь труд насмарку.

Вечером опять лил дождь, и на крыше крыльца скопилось столько воды, что ненадежные опоры сломались, как спички. Крыша рухнула с чудовищным грохотом.

В воскресенье, ближе к полудню, в дверь Ламентов постучался строительный инспектор. Уилл смотрел на него не отрываясь – где он мог видеть это лицо?

– Из-за вас могли пострадать все соседи, мистер Ламент.

– Чепуха, – отмахнулся Говард. – Я соблюдал все предосторожности. И ни одна живая душа не пострадала! – Слова Говарда звучали весомо, но стоило взглянуть на его ставшую дыбом шевелюру – и в них уже не верилось.

– Что ж, мистер Ламент, можно сказать, вам повезло. К сожалению, поскольку это деловой квартал, с вас штраф. – Инспектор достал из сумки пачку штрафных бланков, лизнул карандаш.

– Как – деловой квартал? – изумился Говард.

Инспектор принялся что-то писать убористым почерком, после каждой строчки слюнявя карандаш.

– Напротив вас парикмахерская, через два дома – аптека, а в трех кварталах к востоку – прачечная самообслуживания. Как известно, в деловой зоне штрафы повышаются вдвое.

– Но здесь жилой дом, а у меня первое нарушение. Будьте же снисходительны.

Инспектор уставился на Говарда поверх очков в проволочной оправе, как на закоренелого преступника.

– Снисходительны? А вдруг вы убили бы чью-нибудь бабушку?

– Чушь! – возмутился Говард. – Неужели ваша бабушка перемахнула бы через ограду и заснула на голых досках, под прохудившейся крышей, в страшную грозу?

Инспектор сжал губы.

– Моя бабушка умерла, так что не могу точно сказать. (И вновь его лицо показалось Уиллу знакомым.) Что касается штрафа, с вас пятьсот долларов.

– Пятьсот? Грабеж! Как ваша фамилия, сэр? Я подам жалобу.

– Меня зовут Ральф Снедекер. И я сейчас выпишу штраф.

Уилл отпрянул. Все стало на свои места: очки, праведный гнев – должно быть, это у них семейное.

Когда Говард подписал чек, а мистер Снедекер отправился восвояси, Уилл готов был провалиться от стыда. Теперь Снедекеры разнесут по городу слух, что Ламенты – не только расисты, но еще и разгильдяи.

– Не бойся, Уилл. Придется мистеру Снедекеру побегать за своими денежками. Чек не примут, – успокоил его Говард.

В ноябре настали лютые холода. Плата за отопление подскочила, и Говард поставил обогреватель на восемнадцать градусов. Все кутались в сто одежек, а спать ложились в носках. Джулия легко замерзала, и, несмотря на длинную ночную рубашку и две пары носков, по ночам ее одолевал насморк. Однажды темным вечером, под завывания ветра, когда от мистера Снедекера пришло третье уведомление, Джулия поделилась своими тревогами:

– Говард, как нам быть? На счету у нас пусто, нечем платить долги.

– Австралия, – послышался вялый ответ. – Уедем в Австралию.

– В Австралию? – переспросила Джулия. – Говард, умоляю, будь же серьезным!

– Милая, я занят ремонтом. Продавай на своей работе больше домов!

От Джулии не укрылась ехидца в его голосе. «На своей работе»! Логика у него нехитрая: раз нельзя уехать, пусть с долгами разбирается она.

Говард еще сильней затосковал о переезде, когда нашел в подвале, в ржавом жестяном сундуке, подшивку «Нэшнл джиографик» за пять лет. На неделю позабыв о ремонте, он разглядывал картинки и мечтал о дальних краях.

Когда вновь зарядили дожди и подвал опять затопило. Говард махнул на него рукой и взялся за другую работу – в гостиной совершенно просел потолок.

– А как же крыльцо? – спросила Джулия.

– Не по карману нам сейчас его менять, – бодро отозвался Говард.

– А что с подвалом?

Говард промямлил, что нужна сухая погода.

Как-то вечером, когда вся семья сидела у телевизора, Говард пропилил в потолке дыру, и на ковер посыпался зловонный мусор. Виновата была течь в туалете. Наутро Говард взял напрокат паяльную лампу, чтобы чинить в туалете клапан.

– Ничего, что тебе приходится этим заниматься? – осторожно спросила Джулия перед уходом на работу.

Говард вспылил:

– Милая моя, это же клапан. Если я хоть в чем-то смыслю, так это в клапанах!

Вечером, когда Джулия вернулась с работы, стена в туалете была обожжена, а Говард как сквозь землю провалился. С бьющимся сердцем Джулия обыскала комнаты – ни Говарда, ни сыновей. Она уже собралась обзванивать больницы, но тут из подвала вылез Говард со стопкой карт из «Нэшнл джиографик».

– Боже мой, Говард, что с туалетом?

– А-а! – хохотнул Говард. – Небольшой пожарчик. Пустяки. Сгорел кусок обоев, и никто никогда не узнает.

– Кусок обоев? А как же потолок? А подвал? А крыльцо?

Джулия пристально смотрела на мужа, бормотавшего извинения, и гнала от себя мрачную мысль, что Говард и дом сцепились в чудовищной схватке и в итоге уничтожат друг друга.

– Милый, – с трудом выдавила Джулия, пытаясь сменить тему, – на этой неделе у нас в агентстве рождественский вечер. Будет здорово, если ты приведешь детей, чистеньких и причесанных, чтобы все могли увидеть наших сыновей.

Говард кивнул, смахнув со спортивного свитера подвальную паутину.

– Конечно. «Чистеньких и причесанных» – это, я полагаю, и ко мне относится? – добавил он обреченно.

– А как же, милый, – ласково сказала Джулия. – Всем не терпится и с тобой познакомиться.

Кэри Бристол пообещал всем рождественские подарки. У агентства Роупера выдался удачный год, хотя Джулия продала всего два дома.

– У всех бывают тяжелые времена, – успокаивал ее Кэри. – Следующий год будет лучше.

В пять часов явились четыре дочери Эмиля де Во в сопровождении его жены Дороти – свирепой на вид коротышки-брюнетки, смерившей Джулию сердитым взглядом.

– Она думает, что вы соблазнительница и пришли сюда охотиться на мужчин, – объяснил Бротиган.

Джулия хотела представиться, но Дороти избегала ее, и Джулия устроилась у входа, встречая гостей и поглядывая на часы в ожидании Говарда.

Вскоре появилась дочь Бротигана Шелли, стройная четырнадцатилетняя девочка со скобками на зубах. Но Кэри отказывался раздавать подарки до прихода детей Джулии. А пришли они через час с лишним, в четверть седьмого.

– Прости, родная, – извинился Говард.

На нем был линялый спортивный свитер и заляпанные краской джинсы. Оглядев лохматых и сопливых близнецов в пропахшей потом физкультурной форме, Говард усмехнулся:

– Еле нашел их!

– Говард Ламент! Мы уже начали сомневаться, что вы существуете, – сказал Кэри Бристол.

– Ага. – Говард мрачно кивнул Джулии. – Размечтались!

Джулия густо покраснела. В первый раз за годы семейной жизни Говард оскорбил ее при всех.

– Кэри Бристол, Майкл Бротиган, Эмиль де Во, – представила Джулия.

Говард пожал всем руки.

– Сейчас вы, пожалуй, знаете мою жену ближе, чем я! – съязвил он.

Джулия схватилась за голову, не зная, куда деваться от стыда.

– Вам повезло, Говард, – сказал Бротиган.

– С чего это? – удивился Говард. – Она за несколько месяцев не продала ни одного дома.

– Как и я, – отозвался Бротиган. – Зато ваша жена – замечательная женщина.

Пропустив похвалу мимо ушей, Говард окинул недовольным взглядом комнату, будто сами стены были повинны в его несчастьях. Пока Эмиль де Во раздавал мальчикам подарки в праздничных упаковках, Джулия отвела Говарда в сторонку.

– Какая муха тебя укусила? – прошептала она, от смущения наморщив лоб.

– А в чем дело? – спросил Говард.

– Ты меня опозорил! – воскликнула Джулия. – Как ты смеешь говорить обо мне гадости?

Увидев в ее глазах слезы, Говард устыдился своих слов.

– Джулия, родная, прости меня, пожалуйста, – начал он.

Но близнецы прервали поток извинений.

– Мама, смотри, что нам подарили! – крикнул Маркус. В руках близнецы держали духовые ружья.

– Боже мой, – пробормотала Джулия и излила на Эмиля весь гнев, накопившийся против мужа: – Вы подарили моим детям ружья?

Эмиль в первый раз за весь год весело улыбался.

– Да. – Он метнул взгляд на мальчиков. – А что? У них уже есть?

– Эмиль, я уехала из Африки, чтобы оградить детей от проклятого оружия! Как вы могли?

Джулия отобрала у детей ружья и вернула Эмилю, положив конец его недолгому рождественскому веселью. У того даже усы снова поникли.

Говард оклеил ванную картами из бесплатных приложений к «Нэшнл джиографик». Над раковиной простирался Мадагаскар. Антарктида располагалась прямо над держателем для туалетной бумаги. Уилл, лежа в ванне, запоминал изгибы и повороты Амазонки. Маркус сделался знатоком Виргинии: подставка для зубных щеток стояла рядом с островом Чинкотег. Карту Австралии Говард повесил на уровне глаз и, когда брился, изучал юго-восточное побережье; как заклинания, повторял он названия городов: Улладулла, Геррингонг, Киама, Воллонгонг, Булли.

В последнюю неделю перед Рождеством Ламентам было не до праздничного веселья. Джулия и Говард лежали в постели спиной друг к другу, не шевелясь, отодвинувшись подальше к краю.

– Джулия!

– Ради бога, Говард, не надо опять про Австралию.

Немного помолчав, Говард придвинулся к ней поближе.

– Может, лучше в Новую Зеландию?

– Говард! – простонала Джулия. – Никуда мы не поедем. Я покупаю продукты в долг. Даже на подарки детям у нас нет денег.

Говард помолчал.

– В последнее время ты со мной разговариваешь как с идиотом.

Гнев помешал Джулии извиниться. Лежа в постели, она вспоминала Говарда времен их знакомства на водопроводной станции – умного, блестящего, – и ей вдруг стало мучительно стыдно за себя.

Морозным и хмурым рождественским днем солнце из-за облаков не показалось, столбик термометра опустился низко, а вой ветра заглушал звон колоколов, возвещавший о начале праздничной службы в Квинстаунской пресвитерианской церкви. Джулия купила сыновьям подарки в пресвитерианском благотворительном магазине, мрачном здании неподалеку от прачечной. С Говардом они договорились ничего друг другу не дарить, но Джулия в последнюю минуту приметила шерстяной шарф – точно такие Говард носил на водопроводной станции в Ладлоу в утренние африканские морозцы.

– Мы же договорились, без подарков, – сказал Говард.

– Да, – подтвердила Джулия, – но я увидела шарф и не смогла устоять.

Говард захлопал глазами.

– А я ничего тебе не купил – ты же сказала, что не надо! Сама решила.

– Не страшно, милый, – отозвалась Джулия. – Я и не ждала от тебя подарка.

Нет, неправда, ждала. И теперь чувствовала себя нелюбимой, а Говард, получив подарок от Джулии, вновь попал в дурацкое положение.

Джулиусу подарили свитер. Он взял его брезгливо, как дохлую кошку.

– Он ношеный! – возмущался Джулиус. – От него воняет!

– Он как новый, – уверяла Джулия. – Совсем как новый.

– Но я хотел в подарок что-нибудь новое, – скулил Джулиус. – Разве мы такие бедные?

– Нет, конечно. Просто сейчас нам не по карману новые вещи, – объяснила мама.

Джулиус стиснул зубы.

– На день рождения мне подарили старый велосипед, а на прошлое Рождество – старый приемник. На этот раз хотелось что-нибудь новое. – Он повернулся к Джулии: – Мама, когда мы переезжали, ты же говорила, что мы не бедные!

Говард бросился на защиту Джулии:

– Хватит ныть. Скажи спасибо, что тебе хоть что-то подарили. На другом конце Земли бедные дети на Рождество получают всего-навсего банан!

– Зато бананы новые, – презрительно фыркнул Джулиус. – Не думаю, чтобы угощали тухлыми бананами.

Никто не отчитал Джулиуса за неуважение к отцу, и Говард дулся в подвале, пока не пришло время идти на праздничный ужин, в закусочную на Девяносто девятой улице. Угощение состояло из двух ломтиков подгоревшей индейки, лужицы соуса, горки пюре и водянистой зеленой фасоли. По радио крутили одни и те же надоевшие рождественские гимны: «Слышишь, ангелы поют» и «Тихая ночь». Окна были облеплены искусственным снегом, при том что снег лежал и на улице.

Новый год Ламенты не праздновали, но каждый дал себе обещание. Джулия решила продать как можно больше домов и поклялась, что второго такого Рождества у них не будет. Говард зарекся браться за ремонт. Маркус и Джулиус дали себе слово разбогатеть, когда вырастут, а Уилл – противостоять Кэлвину, побороть трусость и заслужить благосклонность Доун.

На последнюю в году встречу женского клуба Фрида пришла с рукой в гипсе.

– Надо мне быть терпимей к Стиви, – призналась она. – Ему не по вкусу, что я работаю. А когда я хожу на встречи по четвергам, он еще пуще злится. Он распускает руки от неуверенности.

– Господи, милая моя, – ахнула Эви, – да он ненормальный! Когда же ты это поймешь и уйдешь от него?

Все предлагали Фриде помощь, но она отказывалась.

Эви понемногу теряла терпение.

– Фрида, ты же не дурочка. Сколько рук тебе надо переломать, чтобы ты наконец поняла?

– А по-моему, Фрида очень храбрая, – вмешалась Джулия. – Куда проще бросить мужа, чем помогать ему в трудную минуту. Фрида – верная жена и достойна уважения.

Они с Фридой дружески переглянулись, и тут заговорила Филлис:

– Мне верность не в тягость, но одно дело, если муж хандрит, и другое – если ломает тебе руку за то, что ты на него не так посмотрела.

Документы медсестры

Когда миссис Причард провожали на пенсию, в больнице в Солсбери ей устроили роскошный прощальный ужин: полный стол ее любимых бутербродов с пряной ветчиной, розовое вино и шоколадный тортик с миндальной крошкой и одной-единственной свечой. Кто-то даже додумался украсить зал зелеными, белыми и красными шарами, потому что миссис Причард сразу после ухода на пенсию отправлялась в Италию.

Директору хотелось ее задобрить: хотя все были рады ее уходу, она как-никак посвятила больнице Милосердия без малого сорок лет. Но если миссис Причард спрашивали о ее планах на будущее, то слышали неизменный горький ответ:

– Я славно потрудилась и хочу лишь одного – работать дальше.

Как старшая медсестра родильного отделения, миссис Причард всегда служила образцом порядка. В больнице рождались тысячи детей, и миссис Причард вела картотеку – целые груды папок с именами по алфавиту и цветными метками, обозначавшими пол малышей (мальчики – голубой, девочки – розовый) и их дальнейшую судьбу: родная семья, приют или усыновление (лиловый, оранжевый, бирюзовый). По имени или дате рождения миссис Причард могла назвать рост и вес ребенка, сказать, кто его родители, а если ребенок сирота – то куда его отправили. Достаточно лишь имени. Любого.

В больницу Солсбери она пришла молодой медсестричкой с копной каштановых волос и нежным белым личиком, как у всякой девушки-ирландки из графства Керри. Теперь вокруг глаз у нее пролегли морщинки, но миссис Причард по-прежнему оставалась красивой женщиной – покойный мистер Причард всегда считал ее красавицей. В шестьдесят пять лет она не собиралась на пенсию, но, увы, ей подыскали замену без ее ведома.

Ее преемницей стала негритянка по имени Бьюти Харрисон. Бьюти! Что за безвкусные имена выбирают чернокожие! Миссис Причард написала директору возмущенное письмо на десяти страницах мелким почерком. Во-первых, даже если Бьюти Харрисон – отличный работник, пациентам и сотрудникам нелегко будет привыкнуть к цветной начальнице. Во-вторых, есть еще и картотека миссис Причард. Нельзя ее доверять кому попало. Черные и белые по-разному мыслят, по-разному ведут записи. В ответ директор предложил миссис Причард выйти на пенсию на месяц раньше.

Во втором письме миссис Причард на двенадцати страницах объясняла причины своего недовольства. Она не расистка, а всего лишь судит людей с высоты своего сорокалетнего профессионального опыта, по тем же строгим меркам, что предъявляет к себе. И в самом деле, семь из ее папок посвящены были смертным грехам. После каждых пяти съеденных шоколадок одну обертку она помещала в папку «Чревоугодие». В папке «Зависть» хранились письма ее сестры, которой все в жизни, почитай, давалось даром. Папка «Похоть» давно уже пустовала, как и «Лень». А «Гордыня»? Что ж, разве не заслужила она права гордиться, посвятив жизнь детям и матерям? Что до «Жадности», то жила она скромно, а «Гнев» обращала лишь на нижестоящих.

Но директор был непреклонен.

– Пора уходить, миссис Причард, – сказал он вкрадчиво. – Пора начинать новую жизнь.

– Моя жизнь здесь, в больнице! – настаивала миссис Причард. – И не хотелось бы, чтобы уровень лечения упал!

– Меня радует ваше отношение. – Директор смотрел на нее в упор. – Нам не нужны ошибки, путаница в именах, потерянные документы, так?

– Конечно, – подтвердила миссис Причард.

Вдруг лицо ее омрачилось. Она и вправду потеряла документы! Уже забыла, как это вышло, но ей до сих пор стыдно. Месяц назад? Или всего неделю? Важные бумаги. К счастью, они нашлись у нее в багажнике. Как хорошо, что нашлись! И миссис Причард с горечью осознала, что на пенсию ее отправляют вовсе не из-за возраста. Всему виной память, которая стала ее подводить.

– Что же мне делать дальше? – произнесла она вслух.

– Миссис Причард, ведь есть дела, за которые вы мечтали взяться? Места, где вы хотели бы побывать?

Ей вспомнились прогулки с покойным мужем Венейблом Причардом, грузным мужчиной, которому кардиолог велел: двигайтесь больше, иначе долго не протянете. Каждый вечер после ужина они прогуливались по городу, и мистер Причард дышал с присвистом и плевался, словно кипящий чайник. Они плелись через деловой квартал, и измученный мистер Причард переводил дух у агентства путешествий с манящими плакатами.

– Взгляни, Элис! – говорил он задыхаясь и указывал на один из снимков. – Это же Понте-Веккьо! Знаменитый мост во Флоренции! Мост влюбленных! Ах, Элис, – продолжал он, – в мире нет места сказочней. Знаешь, что пять столетий назад влюбленные прыгали оттуда, держась за руки, чтобы вовек не разлучаться?

Его истории становились все невероятней.

– В 1943 году герои Сопротивления попали на мосту под перекрестный огонь, – выдыхал он, – и кровь их пролилась на мостовую, и камни по сей день остались ржаво-красными! Вдовы и вдовцы встречают на мосту призраки любимых, которые блуждают над рекой и не могут сойти на берег. Родная моя, – клялся мистер Причард, – я отвезу тебя туда, чего бы мне это ни стоило! Увидеть Понте-Веккьо и умереть…

Увы, воображение у мистера Причарда было пылкое, но сердце слабое. Венейбл Причард умер во сне, рядом с женой, в Солсбери, Южная Родезия, так и не увидев Понте-Веккьо.

После прощального вечера миссис Причард забрала домой свои документы. В папке «Пенсия» оказалось несколько пунктов, записанных за десятки лет. Все были ей знакомы – к счастью, на сей раз память ее не подводит. Список классики, которую ей хотелось прочесть, образец новой цветастой обивки для кушетки, открытка из Флоренции с видом Понте-Веккьо и клочок бумаги с одним-единственным словом: «Ламент».

«Датч Ойл»

В феврале Джулия, следуя своему решению, продала сразу два дома, один за другим. Кэри Бристол велел откупорить в ее честь бутылку шампанского.

– Теперь понятно? Вот так продаются дома, – объяснял он. – То пусто, то густо.

Первый дом, совсем новенький, с полуэтажами, купила молодая канадская пара по фамилии Робертсон. В молодой жене, с ее тревогами и надеждами, Джулия узнавала себя в юности; муж недавно устроился на работу в корпорацию в Нью-Брансуике, выпускавшую электронику. Второй дом – неприметный, затерявшийся в хамбертвильских лесах. Новая хозяйка, пятью годами старше Джулии, с тремя дочерьми, начинала жизнь заново после развода. Звали ее тоже Джулия, и Джулию Ламент такое совпадение и вдохновляло, и тревожило.

Увы, деньги, вырученные с продаж, испарились в мгновение ока. Надо было возвращать агентству авансы за прошлый год, оплатить штраф мистеру Снедекеру и долг по кредитной карточке. Ламенты увязли в долгах.

Когда кран с холодной водой забился ржавчиной и Джулиус обварился утром в душе, Говард уменьшил температуру в водонагревателе. Если открыть только горячую воду, получится еле теплый душ. Маркус стал жаловаться, что ему холодно.

– У нас нет тысячи долларов на ремонт труб, – объяснил Говард. – Скажи маме, пусть продает больше домов.

В глубине души Говард верил, что Джулия скоро отчается сделать карьеру и они снова отправятся в путь, в благодатные края. Чтобы подготовиться, он позвонил конкурентам Роупера и пригласил агента оценить серый, обшитый досками дом в георгианском стиле, Дубовая, тридцать три.

За зиму на дорогах намерз грязный снег, и Уилл уже не мог ездить в школу на велосипеде. Он любил свой красный «Рэйли» с белобокими покрышками. Воплощение свободы, не то что шумные, вонючие автомобили, наводнявшие школьную стоянку. Кэлвин, к примеру, разъезжал на побитом светло-желтом «мустанге» 1965 года, который сплавил ему брат после аварии.

Когда настал март с теплыми ветерками и солнце растопило лед, Уилл накачал шины, смазал цепь. Проезжая мимо низкого крыльца Роя, он узнал голос:

– Эй, англичашка, прокати!

Дав себе слово поступать по совести, Уилл притормозил. Старый ротвейлер, пристегнутый цепью к решетке, громко гавкнул и устало плюхнулся на землю.

– Прыгай, – сказал Уилл.

Рой мигом соскочил с крыльца и залез на велосипед, хоть и сомневался в искренности Уилла.

– Только давай без шуток, англичашка, – буркнул он.

– Не называй меня англичашкой, – попросил Уилл.

– Может, «Мистер Родезия»?

– Зови меня Уилл.

Рой мотнул головой:

– Как хочу, так и зову, англичашка!

– Слушай, давай разберемся. Я тебе не враг. Никакой я не расист, мало ли что там думает Кэлвин.

– Все расисты, – возразил Рой. – Даже мой дядя.

– Твой дядя?

– Да, черт бы его подрал, – ответил Рой. – Дразнит меня китайцем, из-за узких глаз. Может, во мне и есть китайская кровь – отец у меня с Кубы, там полно китайцев. А еще он меня зовет Полночным – за то, что кожа у меня черней, чем у него и всей моей родни. Знаешь, как называют этот цвет? – Рой протянул руку к самому лицу Уилла.

– Как?

– Вакса.

– Вакса?

– Правда, гадость? Еще хуже, чем «полночный китаец».

– Пожалуй, – согласился Уилл.

Вот так совпадение: кличка Роя и злодей из его страшных снов! Уилл предпочел ничего не говорить.

Они приближались к самому узкому месту на пути в школу – эстакадному мосту, сложенному из тонких бревен. Внизу пролегали железнодорожные пути, по ним ходили электрички в Нью-Йорк и Филадельфию. Для велосипедистов место опасное: если мимо едут машины, бревна прогибаются под их тяжестью, и рискуешь угодить под колеса или слететь вниз, на рельсы. Заслышав позади рев мотора, Рой обернулся посмотреть, кто едет.

– Черт! – заорал он. – Кэлвин!

– Ну и что?

– Чертов Кэлвин при виде меня всегда давит на газ. Крути педали, англичашка!

Уилл прибавил скорость, но Кэлвин нагнал их, чуть притормозил с ними рядом и опустил стекло:

– Эй, Мистер Родезия!

– Привет, Кэлвин! – отозвался Уилл.

– Мистер Родезия, знаешь, что у тебя на хвосте черномазый?

– Я подвожу Роя.

Кэлвин недоуменно поднял брови: что-то здесь не так.

– Сколько ты с него взял, Мистер Родезия?

– Нисколько! – злобно ухмыльнулся Рой.

Оставив позади эстакадный мост, Уилл сбавил скорость, но Кэлвин по-прежнему ехал рядом.

– Увидимся в школе! – крикнул Уилл.

Но Кэлвин не отставал от Роя.

– Дорого тебе обойдутся покатушки на хвосте у белого! – рявкнул он.

Рой что-то промямлил в ответ.

– Что ты сказал? – встрепенулся Кэлвин.

– Спросил, как твой братец, Кэлвин. Как Прыг-Скок? Привет ему от Роя!

Лицо Кэлвина исказилось, «мустанг» вильнул, велосипед остановился, прижатый колесом к бордюру, и Уилл с Роем полетели под откос.

Уилл выбрался из малинника, росшего вдоль железнодорожной насыпи. Ни Кэлвина, ни велосипеда. Уилл заозирался в поисках Роя.

– Эй, Рой! Рой!

Из кустов неподалеку от Уилла донесся хриплый смешок, и оттуда вылез Рой, пятясь задом, придерживая пораненную руку.

– Видал его физиономию? – крикнул он. – «Прыг-Скок» действует безотказно!

– Кто такой Прыг-Скок? – спросил Уилл.

– Это кличка. Старший брат Кэлвина, Отис, в прошлом году взломал лесной склад и спер бензопилу. А мой дядя Джо, ночной сторож, его выследил. Отис – к путям, думал перебежать, пока поезда нет. Видит мой дядя: скачет Отис по путям, как заяц, и вдруг – бац! – поезд взял да и отрезал ему полноги до колена. Вот я и прозвал его Прыг-Скок. Кэлвин всякий раз бесится!

Уилл слушал в недоумении: брат Кэлвина потерял ногу – что тут смешного? Рой все хохотал, хлопая себя по ляжкам, а Уилл пытался свыкнуться с еще более горькой истиной: его свобода, спасение и единственная отрада валялась под откосом бесформенной грудой железяк.

На уроке немецкого Кэлвин заговорил с Уиллом:

– Прости меня за велик.

– Черт подери, Кэлвин, ты же нас чуть не убил.

– У Роя длинный язык, – сердито сказал Кэлвин. – Зачем ты вообще его подвозил?

– Захотел и подвез! – огрызнулся Уилл.

– Herr Lament, – вмешался мистер Штаубен, – sprechen Sie Deutch, ja? [30]30
  Господин Ламент, говорите по-немецки (нем.).


[Закрыть]

Уилл сам не заметил, как сорвался на крик, зато его гнев подействовал на Кэлвина.

– Вот что, я тебе помогу достать новый велик.

– Как? – удивился Уилл.

– Я работаю в научном центре «Датч Ойл». Мусор выношу, полы мою. Три часа по вечерам. Им всегда нужны люди. За месяц-другой скопишь на новый велик, запросто.

Здание научного центра «Датч Ойл» располагалось в двух милях от дома Уилла, у проселочной дороги среди кукурузных полей. В прежние времена здесь располагалось имение Блэкуэллов: тополевая аллея и особняк из красного кирпича с зеленой медной крышей и куполом, откуда открывался вид на все четыреста акров угодий. Компания «Датч Ойл» превратила особняк в административный корпус, окружив его низенькими кирпичными лабораториями и мастерскими. Холмистый луг и леса позади большого дома распродали застройщикам, и вскоре там выросли одинаковые домики для химиков и инженеров. В подобном месте мог бы работать и Говард, если бы только прошел собеседование.

На другой день вечером Кэлвин привез Уилла в «Датч Ойл» и представил главному технику. Жирные, редеющие волосы Эдди Калоуна были гладко зачесаны, в разговоре он через слово вставлял «угу».

– Все начинают с туалетов, угу? Справишься – будешь выносить мусор из лабораторий, вытирать столы, менять питьевую воду, вкручивать лампочки, угу? Попадешься на краже – ты уволен. Угу? Будешь есть или нюхать химикаты из лабораторий – ты уволен. Угу? Перерыв десять минут, на одну сигарету хватит. Куришь?

– Нет, – помотал головой Уилл.

– Угу! – промычал Эдди. – Далеко пойдешь!

Кэлвин, по просьбе Эдди, научил Уилла быстро чистить унитазы и раковины: бросаешь горсть влажного порошка, трешь что есть силы, ждешь, когда подсохнет, и вытираешь чистым бумажным полотенцем. Еще Кэлвин показал самый быстрый способ мыть полы и научил Уилла одним ударом открывать держатели для бумажных полотенец.

– Они же ломаются! – испугался Уилл.

– Ну и хрен с ними! – фыркнул Кэлвин.

Помыв туалеты на трех этажах, Уилл вдоволь наслушался рассуждений Кэлвина о мужчинах и женщинах.

– Бабы – свиньи. Вытряхивают в раковину сумочки, оставляют грязные салфетки, помаду, пластыри. Не то что мужики.

– Мужики промахиваются мимо унитаза, – заметил Уилл.

– Только старичье. Плохо целятся.

Кэлвин объяснил, что его брат стал промахиваться после несчастного случая.

– Когда стащил пилу?

Кэлвин взглянул на Уилла:

– Рой – трепло. Мой брат ничего не крал. Это дядя Роя спер пилу, а на Отиса свалил.

– Зачем же он тогда бегал по путям?

Кэлвин пожал плечами.

– Одно знаю: мои родители судились с железной дорогой и выиграли. Значит, он точно не виноват. Отису заплатили за ногу сто тысяч. Адвокат сказал, что если б ему отрезало яйца, вышло бы намного больше. – Кэлвин вздохнул, будто жалея об упущенных деньгах.

За неделю Уилл так приноровился, что попросил у Эдди еще какую-нибудь работу.

– Что значит «еще»? – удивился Эдди.

– Я быстро справляюсь, мог бы еще что-нибудь успеть.

– Ясно, – сказал Эдди. – Нет больше работы.

– Как – нет?

– Если начальство пронюхает, что ты успеваешь вдвое больше, на всех столько же взвалят, понял?

Уилл чистил туалеты в корпусе А. Кэлвин мыл полы. Две школьницы, Фелис и Роберта, убирали в кабинетах. Подружки вместе ходили на перекур, носили одинаковые стрижки клинышком, красились одной и той же помадой.

В конце недели Кэлвин предложил подвезти Фелис до дома, и та согласилась. Пока Кэлвин покупал газировку в ночном магазине, Фелис болтала с Уиллом.

– Приятный у тебя акцент, – похвалила она. – Ты ведь из Африки?

– Да, – кивнул Уилл.

– Тарзан тоже из Африки, – напомнила Фелис.

Уилл вздохнул:

– Да.

Он рад был, когда вернулся Кэлвин. Но Фелис надула губки, увидев у него под мышкой пузатую бутылку лимонада.

– Ты же обещал коктейль! – обиделась она.

– Будет тебе коктейль, – заверил Кэлвин.

Выплеснув часть газировки на асфальт, он достал из-под сиденья блестящую жестяную канистру. Точно такую же Уилл видел в одной из лабораторий.

– Кэлвин, это же чистый спирт. Нельзя его мешать, как джин, – все кишки сожжешь! И тебя выгонят, если Эдди…

– Не выгонят, – усмехнулся Кэлвин. – У меня стаж большой.

Он открыл бардачок, и оттуда посыпалась всякая всячина из «Датч Ойл»: резиновые перчатки, трубки, склянка с эфиром, салфетки, одноразовые стаканчики из автомата с питьевой водой.

Когда Кэлвин предложил своим пассажирам выпить, Уилл отказался.

– Коктейль в стаканчиках для анализов? – поморщилась Фелис.

– Смелей, Фелис… – буркнул Кэлвин. – Включи фантазию!

– Не надо, Кэлвин, – предостерег Уилл. – Эта дрянь тебе все потроха выест!

Отмахнувшись, Кэлвин плеснул Фелис, та взяла стаканчик брезгливо, будто анализ мочи.

– Кэлвин, а мне тоже потроха выест? Ведь он сказал…

– Ничего твоим потрохам не будет! – рявкнул Кэлвин. И в доказательство осушил стакан залпом, лишь кадык дрогнул. Глянув на Уилла в зеркало заднего вида, Кэлвин прикрыл глаза и ликующе улыбнулся.

– Ой, я тоже хочу! – воскликнула Фелис.

Но не успела она притронуться к зелью, как Кэлвин вздрогнул, задергал руками-ногами.

– Кэлвин! – крикнул Уилл.

Кэлвин попытался ответить, но язык его не слушался, глаза закатились. Он бился в судорогах, машина тряслась.

– Кэлвин, солнышко, тебе плохо? – всхлипывала Фелис.

– Везем его в больницу, – распорядился Уилл, пытаясь выбраться с заднего сиденья. Но двери в машине были только спереди – через Кэлвина не перелезть. – Фелис, выпусти меня! – крикнул Уилл, но Фелис от ужаса не могла шевельнуться.

Тут Кэлвин обмяк, будто злой дух покинул его тело, и рухнул грудью на руль. Он лежал как каменный, луна освещала мертвенным светом растрепанные волосы. Фелис, тяжело дыша, запричитала: