Текст книги "Черный воздух. Лучшие рассказы"
Автор книги: Джонатан Стрэн
Соавторы: Ким Робинсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 38 страниц)
Однажды утром, не желая выходить из дому, Фрэнк вновь засиделся над миской овсянки. Развернув «Гардиан», он узнал, что в этом году мировой военный бюджет в общей сложности достигнет примерно триллиона долларов.
– Свет. Больше света, – сказал он, с трудом сглотнув подступивший к горлу комок.
День выдался хмурым, дождливым. Казалось, Фрэнк чувствует, как напряглись расширившиеся зрачки. Май на дворе, однако дни явно становились короче: Лондон словно бы вновь затянуло пеленой викторианского смога, угольным чадом, пропитавшим насквозь ткань самого мироздания.
Перевернув страницу, он начал читать статью о конфликте в Шри-Ланке. Сингальцы дрались с тамилами вот уже целое поколение, и как-то, на прошлой неделе, жена с мужем, поутру выйдя из дома, обнаружили на газоне выложенные рядком головы шестерых своих сыновей. Отшвырнув газету, Фрэнк вышел наружу, в копоть и муть лондонских улиц.
До Британского музея он добрался на автопилоте. Первой книгой в поджидавшей его стопке оказался статистический сборник, оценки военных потерь за столетие. Около ста миллионов человек.
Сам не поняв, как вновь оказался на темных улицах Лондона, Фрэнк побрел, куда глаза глядят. Перед глазами мелькали, мелькали длинные вереницы цифр. Весь день бродил он по городу, не в силах собраться с мыслями, а к ночи, вернувшись домой, задремал, однако цифры, подсчеты не оставляли его и во сне (хотя, может, то были гипнагогические галлюцинации). Чтоб перечислить всех, погибших в войнах на протяжении века, требовались две тысячи Вьетнамских Мемориалов. Откуда-то сверху увидел он себя самого идущим вдоль вашингтонской Национальной аллеи. Весь парк, от Капитолия до Мемориала Линкольна, был сплошь усеян черными V Вьетнамских Мемориалов, как будто на газоны опустилась стая гигантских стелс-птиц, и Фрэнк до утра шел мимо их черных стен-крыльев на запад, к белоснежной гробнице на речном берегу.
Назавтра верхняя книга в стопке оказалась трудом об истории Японо-Китайской войны 1931–1945 гг. Подобно большей части азиатской истории, эту войну на Западе помнили плохо, однако масштабы ее поражали воображение. Во имя победы японцы обратили в рабство, согнали в трудовые лагеря весь корейский народ. Японские концентрационные лагеря, развернутые в Маньчжурии, погубили не меньше китайцев, чем германские – евреев, причем многие тысячи погибших пали жертвой «научных» медицинских пыток в лучших традициях доктора Менгеле и прочих нацистских медиков. К примеру, на счету японских экспериментаторов числилось немало своеобразных трансфузий: выкачивая из пленных китайцев кровь, ее заменяли кровью лошадиной, чтобы проверить, как долго подопытные проживут. Срок жизни подопытных варьировался от двадцати минут до шести часов – от двадцати минут до шести часов жуткой агонии.
Закрыв и отложив эту книгу в сторону, Фрэнк выхватил из мрака вторую, сощурился, вглядываясь в обложку. Старинный увесистый том, переплетенный в темно-зеленую кожу, украшенную потускневшим золотым тиснением, «Иллюстрированная история XIX века»… иллюстрации – выцветшие, поблекшие от времени раскрашенные фотографические снимки, опубликована в 1902-м издательством «Джордж Ньюнс Лимитед». Очевидно, столетней давности эквивалент его собственного проекта. Эту книгу Фрэнк заказал, подстегнутый любопытством. Теперь он открыл ее, пролистал, и взгляд его остановился на послесловии. «Я верю: Человек по природе своей добродетелен. Я верю: в грядущем веке нас ждет жизнь куда более мирная, куда более обеспеченная, чем когда-либо прежде в истории»…
Отложив в сторону и этот том, Фрэнк покинул Британский музей. В красной телефонной будке он отыскал адрес ближайшего агентства по аренде автомобилей, филиал вездесущего «Эйвис» невдалеке от Вестминстера, спустился в метро, от станции дошел до агентства пешком и взял напрокат синий «Форд-сьерра» с кузовом «универсал». Руль, разумеется, располагался справа. Устроившись на водительском месте, Фрэнк, никогда прежде не водивший машин в Великобритании, изо всех сил постарался скрыть от агента тревогу. Слава богу, сцепление, тормоз и газ оказались расположены как обычно, слева направо. Рычаг переключения передач тоже занимал обычное место, только по левую руку от водителя.
Неловко переключившись на первую передачу, Фрэнк выехал из гаража, свернул налево и покатил вперед по левой стороне улицы. Ничего, ничего. Не привыкший вести машину, сидя справа, он наверняка не собьется, не забудет о левостороннем движении. Подрулив к обочине, он развернул полученную в «Эйвис» карту лондонских улиц, уточнил маршрут, вновь перестроился вправо и поехал на Камден-Хай-стрит. Там он припарковался возле подъезда Даулендов, поднялся наверх, собрал вещи, отнес в машину рюкзак и вернулся в квартиру, чтобы оставить записку: «Уехал в страну полуночного солнца». Снова спустившись к машине, он сел за руль, поехал на север, к хайвэям и вскоре покинул Лондон.
День выдался мокрым, ненастным, над землей низко нависли пузатые серые тучи, то брызжущие черной метелкой дождя, то расступающиеся, освобождая путь лучу солнца, яркому, точно с полотна Блейка. Повсюду вокруг зеленели холмы, а между ними тянулись вдаль желтые, бурые, нежно-зеленые просторы полей. Поначалу всего этого – холмов, полей – было великое множество, но затем хайвэй свернул к Бирмингему и Манчестеру, и по обеим его сторонам потянулись плотные шеренги домов, одна за другой, одна за другой, разделенные узкими улочками без единого деревца, опрятными, ровными… и все же рукотворных пейзажей мрачнее этого Фрэнк в жизни еще не видал. Улицы, будто траншеи… Сомнений быть не могло: мир переполнен до самых краев. Очевидно, плотность населения, как в тех экспериментах с популяциями крыс, достигла уровня, на котором крысы массово сходили с ума. Что ж, объяснение – не хуже любого другого. В обоих случаях безумие прежде всего поражает особей мужского пола, охотников, защитников территории: рожденные, чтоб убивать ради пищи, а ныне запертые в крохотных ящиках, они-то первыми и свихнулись. «Я верю: Человек по природе своей таков-то и таков-то», – писал тот эдвардианский автор, и почему бы нет, однако факт остается фактом: все происходящее, по большей части, дело мужчин. Стратегия, дипломатия, войны, насилие, убийства…
Самый очевидный выход – передать управление миром в женские руки. Да, верно: Тэтчер и Фолкленды, Индира Ганди и Бангладеш… однако попробовать стоило бы: ведь хуже-то не станет наверняка! А если вспомнить о материнском инстинкте, возможно, положение улучшится. Взять да передать должности мужей «первым леди». Пускай мужчины воспитывают детей – пять, пятьдесят тысяч лет, по году за каждый год кровопролитного патриархата!
К северу от Манчестера Фрэнк миновал огромные радиовышки и нечто вроде энергоблоков ядерного реактора. С небес доносился гул реактивных истребителей. Двадцатый век… неужто тот эдвардианский писатель не замечал, куда катится мир? Почему? Возможно, человек просто не в силах вообразить себе будущее? А может, тогда, в 1902-м, положение не казалось настолько скверным? Глядя в будущее из эпохи процветания, современник короля Эдуарда видел впереди то же самое, ее продолжение, однако на смену ей пришло столетие немыслимых прежде ужасов. Теперь, глядя вперед из эпохи ужасов, сам Фрэнк по аналогии ждал от грядущего века чего-то запредельно ужасного, а благодаря новым технологиям уничтожения возможным становилось практически что угодно. Химическое оружие, ядерный терроризм, биологический холокост – наноубийцы, пронизывающие намеченную жертву насквозь; вирус в системе водоснабжения; особого рода смертоносный телефонный звонок; наркотики, пытки, нервные газы, мозговые имплантаты, превращающие человека в зомби; обычная пуля в голову; голод… способов, от высокотехнологичных до примитивнейших, не перечесть, тем более, что мотивы станут вески, как никогда. Рост населения при истощении природных ресурсов погонит людей в бой не за власть – за саму жизнь. Какая-нибудь крохотная страна под угрозой поражения вполне может спустить на соперника эпидемию и чисто случайно уморить население целого континента, а то и всего земного шара… одним словом, в сравнении с двадцать первым двадцатый век, чего доброго, покажется детскими шалостями.
Очнувшись от подобных раздумий, Фрэнк осознал, что миновал уже двадцать, а может, тридцать, а может, и шестьдесят миль, не замечая ничего вокруг. Автопилот на дорогах с обратным обычному порядком движения! Нет, так не годится. Нужно сосредоточиться.
Находился он чуть к северу от Карлайла. Судя по карте, добраться до Эдинбурга можно было двумя путями: свернув с хайвэя незадолго до Глазго, или на другую дорогу, поменьше, зато намного прямее. Ехать Фрэнк предпочел напрямик и, покинув хайвэй на ближайшей развязке, погнал автомобиль по A702, двухполосному шоссе, ведущему к северо-востоку. Черный асфальт был мокр от дождя, по небу быстро неслись темные тучи. Миль через семь на обочине мелькнула табличка «Туристский маршрут», а это значило, что в выборе он ошибся, но возвращаться назад не хотелось. Теперь он, пожалуй, во времени нисколько не потеряет, только работы предстоит больше: частые повороты, объезды, деревни со светофорами, узкие участки там, где дорога окаймлена живыми изгородями или заборами. Солнце склонилось к закату. Ехавший целый день, Фрэнк порядком устал. Казалось, черные грузовики, выскакивавшие навстречу из сумерек и пелены дождя, идут прямо на него, лоб в лоб. Вопреки всем инстинктам держаться левее, а не правее, удавалось все с большим и большим трудом. На этом уровне «право» и «лево» следовало поменять местами, однако на уровне ног все оставить по-прежнему – передачи переключаешь левой, не правой рукой, однако коробка устроена точно так же, и все это расплывалось, смешивалось меж собой, пока навстречу на полном ходу не вывернула громадина лесовоза. Фрэнк, как положено, принял влево, но вместо тормоза нажал на газ. Машина рванулась вперед, Фрэнк для надежности принял еще левее, и левые колеса, съехав с асфальта, угодили в топкий кювет, отчего машину вновь вынесло на дорогу. Фрэнк что было сил ударил по тормозам. Лесовоз с ревом пронесся мимо, а машина остановилась, развернувшись юзом на мокром асфальте.
Съехав к обочине, Фрэнк включил аварийку, а выбравшись из кабины, обнаружил, что бокового зеркала заднего вида с водительской стороны и след простыл. На месте зеркала осталось только прямоугольное углубление, две пары круглых, слегка вытянутых назад дыр от заклепок, да большое отверстие, гнездо для поворотного механизма, тоже пропавшего без следа.
Фрэнк обошел машину кругом, чтоб вспомнить, как выглядят боковые зеркала «Форда-Сьерры». Надежная, прочная конструкция из пластика и металла… Поискать надо бы. Но, прогулявшись вдоль дороги ярдов на сто назад, зеркала Фрэнк нигде не нашел. Исчезло, будто испарилось.
У окраины Эдинбурга он остановился и позвонил Алеку, одному из давних приятелей.
– Кто? Фрэнк Черчилль? Привет! Ты здесь? Ну, так заезжай!
Следуя его указаниям, Фрэнк доехал до центра города, миновал железнодорожный вокзал и углубился в лабиринт узких улочек. Левосторонняя параллельная парковка стоила ему всех оставшихся сил: подогнать машину к обочине удалось только с четвертой попытки. Но вот, слегка подпрыгнув на булыжной мостовой, «сьерра» остановилась. Заглушив мотор, Фрэнк выбрался из кабины, однако все тело продолжало вибрировать, будто огромный камертон, гудящий в вечернем сумраке.
Проезжавшие мимо машины озарял свет магазинных витрин. Пекарь, мясник, индийские деликатесы…
Жил Алек на третьем этаже.
– Заходи, старина, заходи! – Несмотря на энергичный тон, выглядел он откровенно неважно. – Я думал, ты в Америке! Что тебя к нам занесло?
– Сам не знаю.
Алек, сощурившись, взглянул на него и повел гостя в кухню, совмещенную с гостиной. За окном, над крышами окрестных домов, высился Эдинбургский замок. Против обыкновения молчаливый, Алек остановился у кухонного стола. Фрэнк бросил на пол рюкзак и подошел к окну. Неловко как-то… В прежние времена они с Андреа приезжали к Алеку с Сьюзен, ученой-приматологом, раз этак семь, а то и восемь. Тогда друзья жили в огромной, на три этажа, квартире в Новом городе, и по приезде Фрэнка с Андреа все четверо засиживались за бренди и разговорами в высоченной георгианской гостиной далеко за полночь. Как-то раз они вместе отправились путешествовать в Хайленд, а в другой раз, когда Фрэнк с Андреа провели в Эдинбурге неделю фестиваля[79] 79
Имеется в виду ежегодный международный музыкальный, театральный и хореографический фестиваль в Эдинбурге.
[Закрыть], посетили все спектакли, все представления, какие только смогли. Теперь же Сьюзен с Алеком расстались, Фрэнк с Андреа развелись, и вся та, прошлая, жизнь рассеялась, будто дым.
– Я что, не вовремя?
– Да нет, не то, чтобы, – звеня тарелками в раковине, отвечал Алек. – У меня ужин с друзьями намечен, и ты к нам присоединишься… ты ведь еще не ужинал?
– Нет. Но я там, наверное, не ко двору придусь…
– Ничего подобного. Роджа с Пег ты, по-моему, знаешь, а развеяться нам всем очень даже не помешает, точно тебе говорю. Мы сегодня утром собирались на похоронах. Сынишка у наших друзей скончался. «Смерть в колыбели», как это называют.
– Господи Иисусе… То есть просто-напросто…
– Ага. Синдром внезапной смерти в младенческом возрасте. Отвезли его на день в ясли, а он уснул и не проснулся. Всего-то пяти месяцев от роду.
– Бог ты мой…
– Ага.
Вернувшись к кухонному столу, Алек налил в бокал «Лафройга».
– Виски будешь?
– Не откажусь.
Наполнив еще бокал, Алек осушил свой одним глотком.
– По-моему, в наши дни считается, будто достойные похороны помогают родителям справляться с такими вещами. И вот несут Том с Элизой гроб, а гроб-то – всего ничего… вот такой примерно.
С этим Алек развел ладони в стороны примерно на фут.
– Быть не может.
– А вот представь. Ни разу в жизни еще таких не видал.
Выпили молча.
Устроенный на втором этаже, над пабом, ресторан оказался роскошным, богемного толка заведением, специализирующимся на дарах моря. Там к Фрэнку и Алеку присоединились Пег с Роджем, еще одна семейная пара и женщина по имени Карен. Зоопсихологи, все они в течение двух следующих недель отбывали в Африку – Родж с Пег в Танзанию, а остальные в Руанду. Несмотря на утреннее событие, разговор за столом завязался легко. Попивая вино, Фрэнк слушал, как вокруг горячо обсуждают африканскую политику, проблемы съемки приматов, рок-музыку… О похоронах упомянули только раз, после чего все дружно склонили головы. Что тут особого скажешь? Разве что губу подожмешь.
– По-моему, так оно лучше, чем года в три или в четыре, – нарушил молчание Фрэнк.
Сидящие за столом уставились на него.
– О нет, – ответила Пег. – Я лично так не думаю.
Прекрасно понимая, что ляпнул глупость, Фрэнк решил оправдаться:
– Понимаете, я в том смысле, что… чем дольше, тем больше у них времени на…
Покачав головой, он беспомощно замолчал.
– Насколько я понимаю, речь о сравнении абсолютов, – мягко заметил Родж.
– Да. Именно, – согласился Фрэнк и поспешил поднести бокал к губам.
Ему очень хотелось продолжить. «Верно, – сказал бы он, – любая смерть есть абсолютная катастрофа, даже смерть малыша, еще не понимающего, не сознающего, что происходит, однако представьте, каково приходится тем, кто всю жизнь растил шестерых сыновей, а однажды утром, выйдя во двор, обнаружил их головы на газоне у крыльца! Быть может, этот абсолют несколько абсолютнее?»
Он был уже здорово пьян. Голова болезненно ныла, тело все еще трепетало после целого дня за рулем и шока от столкновения с зацепившим его лесовозом, а порожденный усталостью ступор намертво сковал его разум, включая моральные принципы, вывернул все наизнанку, и потому Фрэнк, стиснув зубы, сосредоточился на вине. Вилка в руке гудела, бокал дробно позвякивал о зубы, в зале было темно.
После ужина Алек, остановившись у двери подъезда, покачал головой.
– Нет, не готов я еще домой возвращаться, – сказал он. – Заглянем в «Презервейшн Холл»[80] 80
Паб назван в честь знаменитого концертного зала «Презервейшн Холл» в Новом Орлеане, на родине джаза, культового места для многих поклонников джазовой музыки.
[Закрыть]? По средам там как раз на твой вкус. Традиционный джаз.
– Стоящий?
– На вечер сойдет.
В джазовый паб шли пешком – широким, мощенным булыжником бульваром под названием Грассмаркет, а после свернули на Виктория-стрит. У дверей паба оба остановились. Сегодня вечером вход оказался платным: обычную группу заменили фуршетом и выступлением полудюжины разных других групп. Весь сбор шел в пользу семьи одного музыканта из Глазго, недавно погибшего в автокатастрофе.
– Бог ты мой! – будто выругавшись, воскликнул Фрэнк и отвернулся от двери.
– А какая нам, собственно, разница? – придержал его Алек, вынимая бумажник. – Я плачу.
– Но мы уже поужинали.
Но Алек, не обращая внимания на возражения, вручил официанту на входе двадцать фунтов.
– Идем.
Просторный зал оказался набит битком – яблоку негде упасть. Огромный фуршетный стол ломился от мяса, хлеба, салатов и всевозможных морепродуктов. Взяв в баре по бокалу, Фрэнк с Алеком устроились на уголке окруженного плотным кольцом посетителей столика для пикника. Вокруг гомонили наперебой, да с таким жутким шотландским акцентом, что Фрэнк понимал не больше половины. На сцене сменяли друг друга выступающие из местных – постоянный традиционный джаз-банд, комик-пародист, певица с репертуаром из эстрады сороковых, исполнители кантри-вестерн… Алек с Фрэнком по очереди ходили к бару за добавкой, а между тем Фрэнк разглядывал и выступавших, и слушателей. Публика в пабе собралась разношерстная – всевозможные возрасты, всевозможные типы. Всякий, кто выходил на сцену, начинал выступление с пары слов о погибшем музыканте, очевидно, хорошо всем известном, молодом рокере довольно хулиганского поведения. Разбился он по пути домой, сев пьяным за руль после очередного концерта, и этому никто нисколько не удивлялся.
Около полуночи к их столику подсел какой-то изрядно разжиревший юноша. Похватав закуски со всех тарелок вокруг, он поднялся, будто кит, и, всколыхнув брюхом, ринулся к сцене, где готовилась к выступлению новая группа. Его появление зал встретил восторженным ревом. Взявши гитару, толстяк склонился к микрофону и принялся с пылом, неожиданно бойко наяривать попурри из ритм-энд-блюзов и ранних рок-н-роллов. Предшественников он со своей группой превосходил на голову. Паб обезумел. Большая часть слушателей поднялась, заплясала на месте. Юному панку, сидевшему рядом с Фрэнком и объяснявшему седовласой леди, за счет чего держит форму его ирокез, пришлось перегнуться через стол. «Кельтские поминки», – подумал Фрэнк, опорожнил кружку с сидром и вместе со всеми взвыл во весь голос: толстяк, ударив по струнам, заиграл «Рок-н-ролл мьюзик» Чака Берри.
После всего этого, когда группа в последний раз вышла на бис и Фрэнк с Алеком, пошатываясь, двинулись в ночь, к дому, на душе стало необычайно легко. Однако пока они сидели в пабе, на улице здорово похолодало, темные улицы опустели, а «Презервейшн Холл» стал всего-навсего крохотным деревянным ящичком света, погребенным под холодной каменной громадой города. Оглянувшись назад, Фрэнк обнаружил, что блики уличных фонарей на черном булыжнике мостовой Грассмаркет под ногами кажутся тысячами коротких белых строк, вроде имен, высеченных в черном граните, как будто вся земная поверхность замощена исполинским мемориалом.
На следующий день он тронулся дальше, на север, за Четвертым мостом свернул к западу, вдоль берега озера, а там – к Форт-Уильям и дальше, в глубину Хайленда. Над Аллапулом, среди болотистых голых холмов, торчали рыбьими плавниками крутые скалы. Повсюду блестела вода – то лужи, то озера, с самых возвышенных мест виднелись волны Атлантики, а за морем, на горизонте, едва-едва различимые, темнели вершины Внутренних Гебрид.
Фрэнк гнал и гнал машину на север. С собой у него имелся спальный мешок и пенковый коврик. Остановившись на смотровой площадке, он сварил на портативной газовой горелке суп, лег спать на заднем сиденье машины, а с рассветом проснулся и поехал дальше. За все это время он не обменялся ни с кем ни словцом.
В конце концов он достиг северо-западной оконечности Шотландии, и тут ему, хочешь не хочешь, пришлось направиться на восток, по шоссе, проложенному вдоль берега Северного моря. Вечером того же дня, и даже не слишком поздним, шоссе привело его к северо-восточной оконечности Шотландии. Доехав до доков, Фрэнк выяснил, что паром на Оркнейские острова отправляется завтра в полдень, и решил им воспользоваться.
Уединенного места для стоянки в окрестностях не нашлось, и потому на ночлег он остановился в отеле, поужинал в ресторанчике по соседству свежими креветками под майонезом с жареной картошкой и отправился спать. Наутро, в шесть, древняя старуха, заправлявшая отелем, постучала в дверь и сообщила, что через сорок минут отбывает еще паром, вне расписания, так не желает ли Фрэнк отправиться с ним? Ответив, что да, желает, Фрэнк поднялся, оделся, но тут почувствовал себя слишком усталым, решил дождаться обычного рейса, разделся и снова улегся в кровать. Однако вскоре ему сделалось ясно: как он ни устал, а сон его не берет. Ругаясь, едва ли не плача, он вновь поднялся и оделся. Старуха, жарившая внизу бекон, соорудила ему на дорогу пару толстенных сэндвичей, так как дождаться обычного завтрака он не успевал. Сэндвичи Фрэнк проглотил в кабине «сьерры», дожидаясь очереди на паром. Загнав машину в трюм, он запер дверцу, поднялся в жаркую, душную пассажирскую каюту, улегся на мягкие сиденья искусственной кожи и снова заснул.
Проснулся Фрэнк уже у пристани, в Стромнессе. На время забывший о том, как въезжал на паром, он поначалу никак не мог сообразить, куда подевался номер скрабстерского отеля, но, в изумлении выглянув наружу сквозь мутный от морской соли иллюминатор, увидел множество рыбачьих лодок и вспомнил обо всем. Он на Оркнеях…
В пути вдоль южного берега главного острова архипелага Фрэнк обнаружил, что представлял себе Оркнеи совершенно превратно. Он ожидал увидеть продолжение Хайленда, а вместо этого все вокруг оказалось куда больше похожим на восточные земли Шотландии, округлые зеленые низменности. Большая часть земель была отведена под пахоту или пастбища. Зелень полей, ограды, домики фермеров… все это чуточку разочаровывало.
Однако в крупнейшем из городов острова, Керкуолле, взгляд Фрэнка привлек готический собор, только очень маленький, можно сказать, карманный. Подобных Фрэнк в жизни еще не видал. Остановив машину, он вышел наружу, подошел ближе. Собор Святого Магнуса, строительство начато в 1137-м. Так давно, так далеко к северу! Неудивительно, что он так мал. Должно быть, стройку вели мастера с континента, переправленные сюда, в рыбацкую деревушку, и оказавшиеся среди домишек, насухо, без раствора, сложенных из дикого камня и крытых дерном. Странное же, наверное, то было явление, своего рода культурная революция… а завершенное здание на этом фоне наверняка выделялось, словно нечто инопланетное.
Но, обойдя дворец епископа по соседству, а после – небольшой музей, Фрэнк понял, что собор вряд ли мог показаться жителям Керкуолла чем-то настолько уж потрясающим. В те дни Оркнеи были, так сказать, перекрестком морских дорог, здесь встречались друг с другом скандинавы, и скотты, и англичане, и ирландцы, и все они привносили в культуру островитян, уходившую корнями прямиком в каменный век, нечто свое. Подумать только, некоторым из полей и пастбищ, мимо которых он проезжал, уже по пять тысяч лет!
А лица на улицах? Уверенные взгляды, яркие черты… Нет, его представления о местной культуре так же неверны, как и представления о земле. Он ожидал обнаружить здесь обветшалые рыбацкие поселения, приходящие в упадок по мере того, как жители их перебираются в крупные города, однако Керкуолл оказался совсем не таким. Куча говорливых, шумных компаний подростков, за уличными столиками у ресторанов в час ленча заняты все места… В книжных магазинах Фрэнку сразу же бросились в глаза большие отделы, посвященные местной тематике – путеводителям туристическим, путеводителям археологическим, истории, сказкам о море, романам. Около полудюжины авторов, очевидно, весьма популярных, пишущих только об островах! Похоже, местные жители искренне полагают Оркнеи центром мира.
Купив путеводитель, Фрэнк снова взял курс на север, вдоль восточного берега Мейнленда[81] 81
Мейнленд (англ. Mainland) – крупнейший из островов Оркнейского архипелага.
[Закрыть], к Брох-оф-Гернесс, развалинам крепости и деревни, населенной со времен Христа до скандинавской эпохи. Собственно брох[82] 82
Брох (шотл. broch) – круглое в плане крепостное сооружение железного века, сложенное методом сухой кладки (то есть без скрепляющего раствора).
[Закрыть] представлял собой округлую каменную башню высотой футов около двадцати. Стена толщиной, самое меньшее, в десяток футов, была сложена из плоских камней, подогнанных один к другому так точно, что дайма между ними не втиснуть. Стены домов окрестной деревни оказались гораздо тоньше: как объяснял путеводитель, от нападений ее жители укрывались в крепости. Прочитав эту сентенцию, Фрэнк согласно кивнул. Верно, монополией на зверства двадцатый век вовсе не обладал. Очевидно, здесь тоже творилось немало всякого – ну, разве что брох мог врага отпугнуть.
С берега открывался вид на узкий пролив, отделявший Мейнленд от островка под названием Раузи. Взглянув вниз, Фрэнк заметил в синей воде белые буруны, пенные гребни несущихся мимо волн. Очевидно, здесь сходились друг с другом несколько морских течений, и в эту минуту воды пролива мчались к северу быстрее всякой реки.
Следуя рекомендациям путеводителя, Фрэнк пересек остров с востока на запад. Впереди его ждали памятники неолита – Бродгар, Стеннесс и Мейсхау. Первые два представляли собой кромлехи, церемониальные кольца стоячих камней, а Мейсхау – курган с гробницей внутри.
Круг Бродгара оказался мегалитом внушительным, трехсот сорока футов в поперечнике. Более половины из шести десятков тысячелетних камней стояли на месте твердо, как в древние времена. Источенные дождями и ветрами, грубо отесанные глыбы песчаника обрели поразительную индивидуальность, сродни скульптурам Родена. Обходя кромлех, Фрэнк снова и снова любовался его красотой, игрой солнечных бликов на камне.
От Стеннесса, на вид куда менее впечатляющего, осталось только четыре каменных монолита колоссальной высоты. Стеннесс внушал скорее любопытство, чем благоговейный восторг. Как древним удалось поставить эти громадины на попа? До сих пор никому не известно…
Мейсхау с дороги казался всего лишь островерхим холмом, поросшим травой. Чтоб заглянуть внутрь, пришлось дожидаться организованной экскурсии, по счастью, начинавшейся через четверть часа.
К тому времени, как к памятнику подкатил пикап с невысокой, коренастой девушкой за рулем, других желающих осмотреть гробницу так и не появилось. Лет двадцати пяти, в «левисах» и красной ветровке, экскурсовод отперла калитку в ограде, окружавшей курган, поздоровалась с Фрэнком и проводила его по дорожке, усыпанной гравием, к входу, устроенному в южном склоне. Тут им пришлось, опустившись на четвереньки, проползти футов тридцать подземным ходом в три фута высотой.
– Во время зимнего солнцестояния заходящее солнце опускается за горизонт прямо напротив входа, освещая заднюю стену главной камеры, – оглянувшись, пояснила экскурсовод.
Ее «левисы» были новенькими, будто только что из магазина.
Главная камера гробницы поражала высотой свода.
– Ого, – выдохнул Фрэнк, выпрямившись и оглядевшись вокруг.
– Да, велика, – согласилась экскурсовод и принялась небрежно, по-домашнему, рассказывать о гробнице.
Стенами ей служили плиты вездесущего песчаника, вход обрамляли несколько чудовищных каменных монолитов. И – вот неожиданность: в двенадцатом веке (спустя четыре тысячи лет после постройки!) в гробницу вломился отряд скандинавских мореплавателей. Моряки просидели внутри трое суток, пережидая шторм, а ради времяпровождения вырезали на стенах руны, надписи, благодаря чему об этой истории и стало известно.
– «Счастлив тот, кто находит великие сокровища», – перевела девушка, указывая на строки. – А вот здесь: «Нет в мире женщины прекраснее Ингрид».
– Шутите?
– Так здесь написано. А вот сюда поглядите: тут и рисунки есть.
С этим экскурсовод указала на три изящные линейные фигурки, по всей вероятности, высеченные в камне лезвиями топоров – моржа, нарвала и дракона. Всех трех зверей Фрэнк уже видел в керкуоллских магазинах, вычеканенных из серебра – хочешь, в ухе носи, а хочешь, на шее.
– Просто прекрасно, – сказал он.
– Верный глаз был у этого викинга.
Зверей Фрэнк разглядывал долго, а после еще раз обошел камеру, чтобы взглянуть на руны. Многозначительный алфавит – угловатый, суровый… Экскурсовод, по всему судя, никуда не спешила и на вопросы отвечала весьма обстоятельно. Экскурсоводом она работала в летнее время, а зимой шила килты и свитера. Да, зимы темны, но не слишком-то холодны. Средняя годовая температура – около тридцати.
– Здесь так тепло?
– Да. Гольфстрим, понимаете? Оттого и в Британии настолько тепло, и, кстати сказать, в Норвегии.
В Британии так тепло…
– Понимаю, – осторожно согласился Фрэнк.
Оказавшись снаружи, он заморгал, сощурился в лучах яркого солнца, не так давно миновавшего зенит. Он только что вышел из гробницы, построенной пять тысячелетий назад. Внизу, у озера, виднелись стоячие камни обоих кромлехов. Нет в мире женщины прекраснее Ингрид… Отсюда Круг Бродгара казался кольцом черных точек близ серебристой глади воды. Еще один мемориал, только о чем он должен был напоминать, давным-давно позабыто. О великом вожде; о смерти одного года и рождении следующего; о луне, солнце и планетах вокруг или о чем-то ином, куда проще? «Вот они, мы», – чем плохо?
Судя по солнцу, до вечера было еще далеко, и потому Фрэнк здорово удивился, взглянув на часы. Как, уже шесть? Потрясающе. Да это ведь все равно, что его процедуры! Только лучше: свежий воздух, солнце, ветер… Что, если лето проводить на Оркнеях, а зиму на Фолклендах – там, говорят, почти то же самое?
Снова доехав до Керкуолла, он поужинал в ресторане отеля. Официантка, рослая, симпатичная женщина лет сорока, спросила, откуда он, а Фрэнк расспросил ее, когда ждать наплыва туристов (в июле), сколько в Керкуолле жителей (наверное, тысяч с десять) и чем она занимается в зимнее время (счетоводством). Ужин состоял из поджаренных гребешков и бокала белого вина. Покончив с едой, Фрэнк вернулся в «сьерру» и развернул карту. Ночевать он предпочел бы в машине, но укромного места для стоянки пока присмотреть не успел.
Северо-западная оконечность Мейнленда выглядела весьма многообещающе, и потому он вновь пересек остров, еще раз миновав Стеннесс и Бродгар. Камни Бродгара чернели над западным горизонтом, окаймленные оранжевым, розовым, белым и пурпуром.
В самом северо-западном уголке острова, на мысу Баккой, обнаружилась небольшая автостоянка, совершенно безлюдная поздним вечером. Великолепно. От подножия мыса тянулась вдаль перемычка, низинка, в этот час залитая приливом, а в сотне ярдов за ней возвышался островок под названием Бро-оф-Берсей, плоская глыба песчаника, наклоненная к западу так, что со стоянки ее вершина была видна целиком. У ближнего берега островка среди зеленой травы темнели руины и домик музея, а на западной его оконечности имелся небольшой маяк. Определенно, завтра на все это стоило взглянуть поближе.
