Текст книги "Фатальная ошибка"

Автор книги: Джон Катценбах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)

18
Дальше – хуже

Майкл О’Коннел подумал, что еще не проявил себя в полную силу. Для этого нужен был подходящий момент, но он не собирался сидеть и терпеливо ждать его, а активно готовился к нему, планировал. И когда такой момент наступит, он намного опередит всех. Он рассматривал себя как режиссера, то есть человека, который продумывает всю пьесу, акт за актом и сцену за сценой, до самого конца. Ему были известны развязки всех пьес, потому что именно он создавал их.

О’Коннел был в боксерских трусах, тело его блестело от пота. Пару лет назад он наткнулся в букинистическом магазине на пособие по физической культуре, популярное в середине 1960-х годов. Эта книжка была написана на основе руководства по физической подготовке пилотов Канадских Королевских ВВС и проиллюстрирована старомодными рисунками, на которых мужчины в трусах делали выпады, присев, отжимались на одной руке и до предела задирали подбородок. В ней приводилось много любопытных упражнений, которые О’Коннелу нравились, – например, надо было подпрыгнуть, согнув колени, и коснуться руками пальцев ног. Это не имело ничего общего с системами физических упражнений Пилатеса, Билли Блэнкса и Джейка Стейнфелда или шестиминутными упражнениями для брюшного пресса, заполнявшими дневные телеканалы. О’Коннел добился больших успехов, тренируясь по системе канадских пилотов, и под его мешковатой поношенной студенческой одеждой скрывалось тело борца. Однако он презирал компанию снобов из фитнес-клуба и длинные вдохновенные пробежки по берегу реки Чарльз. Он предпочитал накачивать мускулатуру в одиночестве у себя дома, иногда надевая при этом наушники, оглушающие его музыкой какой-нибудь псевдосатанистской рок-группы вроде «Блэк саббат» или «AC/DC».

Он лег на пол, поднял ноги над головой и стал медленно опускать их, сделав три остановки, прежде чем его пятки почти коснулись дощатого пола. Он повторил упражнение двадцать пять раз. В последний раз он не стал опускать пятки на пол и остался лежать неподвижно, вытянув руки вдоль туловища. Он знал, что через три минуты почувствует неудобство, а еще через две появится боль. Через шесть минут боль станет сильной.

Теперь он делал это упражнение не ради развития мускулатуры. Речь шла о том, чтобы научиться преодолевать боль.

О’Коннел закрыл глаза и старался не думать о жгучей боли в желудке, вызвав вместо этого в воображении образ Эшли. Он мысленно воспроизводил каждую деталь, терпеливо выписывая, подобно художнику, все изгибы, все едва заметные впадины. Начав с пальцев ног, с натянутой дуги ахиллова сухожилия, он поднялся к мышцам голени, к колену и бедру.

Сжав зубы, он улыбнулся. Обычно ему удавалось сохранять это положение до тех пор, пока он не добирался до ее длинной гибкой шеи, надолго задержавшись по пути в ее промежности и на груди. Затем приходилось опустить пятки на пол. Но постепенно он становился сильнее и верил, что когда-нибудь закончит ее воображаемый портрет, дорисовав лицо и волосы. Он предвкушал этот момент.

С силой выдохнув, О’Коннел расслабился, пятки стукнули об пол. Несколько секунд он лежал, чувствуя, как ручейки пота стекают с его груди.

«Она позвонит, – подумал он. – Сегодня же. Ну, может быть, завтра». Это неизбежно. Он привел в действие силы, которые заманят ее в его сети. Она, конечно, расстроится, будет злиться, возмущаться и выдвигать требования. Это нисколько не волновало его. И главное, на этот раз она будет беситься в одиночестве и станет еще более уязвимой.

Он глубоко вздохнул. На миг у него появилось ощущение, будто Эшли лежит рядом с ним, теплая и мягкая. Закрыв глаза, он наслаждался этим ощущением. Когда оно растаяло, он улыбнулся.

Майкл О’Коннел лежал на полу, бессмысленно глядя на беленый потолок и свисавшую с него на шнуре стоваттную лампочку без абажура. Он однажды читал, что монахи какого-то давно забытого ордена одиннадцатого-двенадцатого веков могли сохранять эту позу часами в полной тишине, не обращая внимания на жару, холод, голод, жажду и боль. У них были галлюцинации и видения, душой они соединялись с бессмертными небесами, с бессмертным словом Господним. Он хорошо понимал это состояние мистического экстаза.

Что действительно беспокоило Салли, так это банковский счет в офшорной зоне, на который было переведено частями около пятидесяти тысяч долларов.

Она позвонила в банк на острове Большой Багама, но там отказались ей помочь. Для этого, сказали ей, им нужна санкция руководства их банка, а ее было трудно получить даже представителям федеральной Комиссии по ценным бумагам и биржевой деятельности и контролерам налогового управления, не говоря уже о рядовом адвокате, действующем в одиночку, без каких-либо распоряжений или угроз со стороны госдепартамента.

Салли никак не могла понять, почему человек, сумевший взломать аккаунт ее клиентки, украл только пятую часть всей суммы. Другие транзакции, представлявшие собой калейдоскоп переводов из одного банка в другой, нетрудно было проследить, а деньги, насколько она понимала, можно было вернуть. Ей удалось заморозить счета, выписанные в нескольких учреждениях на разные, явно поддельные имена. «Почему, – недоумевала она, – все эти деньги не перевели чохом в офшорную зону, откуда их было бы практически невозможно достать?» Бо́льшая их часть была, собственно говоря, не украдена, а просто разбросана по стране и ждала, когда Салли ценой неимоверных усилий соберет их воедино. Ей не давал покоя тот факт, что она даже не могла толком определить, жертвой какого преступления стала. Единственное, что ей было ясно: ее профессиональной репутации нанесен чувствительный удар, от которого она, скорее всего, полностью никогда не оправится.

Совершенно непонятно было также, кто нанес этот удар.

Прежде всего ее подозрение пало, естественно, на противную сторону в бракоразводном процессе. Но чего ради ее противники стали бы затевать такую волокиту? Это существенно осложняло и затягивало весь процесс, требовало дополнительного разбирательства в суде с неизбежными сопутствующими затратами. Конечно, при разводе люди часто поступают неразумно, но не настолько же! Кроме того, злопыхатели, желающие навредить, обычно ведут себя более крикливо, мелочно и гадко. А тут все было проделано тихо и скромно, и это ставило Салли в тупик.

Тогда она стала подозревать, что это кто-либо из ее противников по другим делам. Кто-то, над кем она взяла верх раньше – скажем, год назад или даже больше. Однако то, что человек вынашивал планы мести так долго, казалось совсем уж диким. Прямо происки сицилийской мафии из «Крестного отца».

Салли пораньше покинула контору и зашла в находившийся в центре города ресторан с псевдоирландским названием, где был тихий полутемный бар. Там она и устроилась, потягивая виски с водой под аккомпанемент группы «Грейтфул дэд», исполнявшей песню «Друг дьявола».

«Кто же так меня ненавидит?» – гадала она.

Но кто бы это ни был, следовало сообщить об этом Хоуп, хотя Салли очень боялась этого разговора. При создавшейся в их отношениях напряженности только этой новой неприятности им и не хватало. Салли сделала большой глоток горьковатого напитка. «Кто-то ненавидит меня, а я трушу, – подумала она. – Друг дьявола и мой друг». Посмотрев на виски, она решила, что всего имеющегося в мире алкоголя не хватит, чтобы поднять ее настроение, отставила стакан и, собрав остатки воли в кулак, отправилась домой.

Скотт закончил письмо к профессору Бэррису и внимательно перечитал его. В письме он называл происшедшее «мистификацией», стремясь представить это как хитроумную студенческую шутку.

Только шутка в данном случае была совсем не забавной.

Единственным положительным моментом в составленном со всей возможной осторожностью послании Скотта была его рекомендация присмотреться к работам Луиса Смита. Скотт надеялся, что Бэррис сможет оказать содействие молодому человеку в его научной карьере.

Подписав письмо, он отправил его. После этого вернулся домой и, усевшись в старое потрепанное кресло с подголовником, задумался о том, что обрушилось на его голову. Он сомневался, что одного его письма, каким бы убедительным оно ни было, хватит, чтобы снять с него все подозрения. А в конце недели к нему еще должен был нагрянуть этот любопытствующий газетный репортер. Скотт подумал, что в ближайшем будущем ему придется защищать свое доброе имя. То, что обвинение было неправдоподобным, неосновательным, не имело почти никакого значения. Кто-то где-то все равно поверит всему этому.

Это выводило Скотта из себя; он сидел, сжимая кулаки, а в голове его отдавался болью вопрос: «Кто это сделал?» Если бы он знал, что Салли и Хоуп в это время бьются над тем же самым вопросом, ответ был бы очевиден. Но обстоятельства складывались так неудачно, что каждый из них мучился в одиночку.

Закончив работу, Эшли собирала свои вещи, чтобы идти домой, но тут заметила, что в нескольких футах от нее маячит фигура заместителя директора музея.

– Эшли, – произнес он напыщенно, отводя взгляд, – мне надо с вами поговорить.

Она отложила сумку и послушно последовала за ним в его кабинет. Опустевший музей, по которому разносилось гулкое эхо их шагов, вдруг напомнил ей склеп. Тени накрыли развешенные полотна, коверкая изображение, искажая краски.

Заместитель директора сел за свой стол и указал Эшли на стул. Сделав паузу, он поправил галстук, вздохнул и посмотрел ей в лицо. Время от времени он нервно потирал руки.

– Эшли, к нам поступили жалобы на вас.

– Жалобы? Какого рода?

Вместо ответа, он спросил:

– У вас были в последнее время какие-нибудь неприятности?

Разумеется, неприятности у нее были, но Эшли не хотела посвящать начальника во все детали своей личной жизни без особой необходимости. Она считала его пронырливым, неискренним человеком. Он жил в Сомервиле с женой и двумя маленькими детьми, и это не мешало ему увиваться за каждой новенькой молодой сотрудницей.

– Да нет, все как обычно. А почему вы спрашиваете?

– Значит, – произнес он медленно, – все в вашей жизни нормально?Ничего нового?

– Я не вполне понимаю вас.

– Ваши взгляды, ваше мировоззрение не претерпели в последнее время каких-либо радикальных изменений?

– Мои взгляды – это мои взгляды, – ответила она. – Какие были, такие и остались.

Он опять сделал паузу.

– Я боялся такого ответа. Я не очень хорошо знаю вас, Эшли, так что, наверное, ничто не должно меня удивлять. Но я вынужден заявить… – Он замолчал. – Нет, я скажу по-другому. Вы знаете, что все мы в музее стараемся относиться терпимо ко взглядам и мнениям других людей, как и к их образу жизни. Мы не хотим выступать в роли судей. Но все же есть границы, которые никто не может переступать, вы согласны?

Эшли решительно не понимала, к чему он клонит, но, кивнув, произнесла:

– Ну конечно. Какие-то границы должны быть.

У заместителя директора был одновременно расстроенный и сердитый вид.

– Вы в самом деле думаете, что холокоста не было? – бросил он, подавшись вперед.

Эшли резко выпрямилась:

– Что-что?

– Никто на самом деле не убивал шесть миллионов евреев, это пропагандистская утка?

– Что это значит?

– Негры и монголоиды – это низшие расы, они недалеко ушли от диких животных?

Эшли была настолько ошарашена всем этим, что не могла выдавить из себя ни слова.

– Правда ли, что евреи управляют ФБР и ЦРУ? И является ли чистота расы главной проблемой, стоящей сейчас перед нацией?

– Зачем вы мне?..

Заместитель директора жестом остановил ее. Лицо его было красным.

– Подойдите сюда, – указал он на свой компьютер, – и зайдите в почту под вашим логином и паролем.

– Я не понимаю…

– Сделайте такое одолжение, – сказал он холодно.

Она встала, обогнула стол и выполнила его просьбу. Компьютер ожил, фанфары сыграли приветствие, на экране появилось изображение музея с крупной надписью на его фоне: «Добро пожаловать, Эшли!» – и мелким добавлением: «На ваш адрес поступили новые письма».

– Ну вот, – сказала она, выпрямившись.

Хозяин кабинета накинулся на клавиатуру.

– Так-так, – зловеще произнес он. – Посмотрим последние поступления.

Щелкнув курсором по ее имени и паролю, он быстро нажал несколько клавиш. Изображение музея исчезло, вместо него экран окрасился в черно-красный цвет. Динамики взорвались бравурной музыкой, и на дисплее возникла огромная свастика. Эшли не знала нацистского марша «Хорст Вессель», однако характер музыки был понятен. Она в изумлении хотела что-то сказать, но в это время замелькали черно-белые кадры кинохроники. Шеренги людей вздымали руки в нацистском салюте, выкрикивая многократное: «Зиг хайль!» Эшли узнала фильм. Это был «Триумф воли» Лени Рифеншталь. Толпы исчезли, сменившись сначала надписью: «Добро пожаловать на арийский веб-сайт», а затем: «Добро пожаловать, штурмовик Эшли Фримен. Введите свой пароль».

– Есть необходимость продолжать? – спросил заместитель директора.

– Это какой-то абсурд! – воскликнула Эшли. – Это не мое! Не имею понятия, как…

– Не ваше?

– Нет. Я не знаю как, но…

Начальник указал на экран:

– Наберите свой пароль, которым вы пользуетесь в музее.

– Но зачем…

– Сделайте одолжение, – сухо сказал он.

Эшли набрала пароль. Открылся новый файл, снова прозвучали фанфары – на этот раз что-то из Вагнера.

– Ничего не понимаю…

– Ну конечно! – бросил он. – Разумеется, не понимаете.

– Кто-то подстроил все это. Очевидно, мой знакомый, которому я дала отставку. Не знаю, как он это сделал, но он хорошо владеет компьютером и, должно быть…

Заместитель директора поднял руку:

– Но ведь я первым делом спросил, не было ли у вас в последнее время каких-нибудь неприятностей или изменений в жизни, и вы ответили, что все как обычно, все нормально.А веб-сайт, где ваш бывший приятель принимает вас в современную нацистскую группу, – это, с моей точки зрения, не вполне нормально.

– Да, конечно, но я не знаю…

Он покачал головой:

– Простите, я устал от ваших неуклюжих попыток оправдаться. Прошу вас больше не приходить в музей, Эшли. И даже если то, что вы говорите, правда, это ничего не меняет. Мы не можем мириться ни с подобными идеалами, ни с подобными приятелями. Это идет вразрез с нашим стремлением создать в музее атмосферу терпимости. Это просто какая-то порнография ненависти! Я не могу этого допустить. И, откровенно говоря, я не очень-то верю вам. Так что всего хорошего, мисс Фримен. Мы отправим вам чеком деньги, которые вы заработали за последнее время. Пожалуйста, не появляйтесь здесь больше. И еще, – добавил он, указывая на дверь, – не рассчитывайте, что мы дадим вам рекомендацию.

Эшли возвращалась домой в быстро сгущавшейся ночной темноте, впадая попеременно то в отчаяние, то в ярость. Она неслась по улицам, не обращая внимания на окружающее и пытаясь придумать на ходу план действий, но клокотавший в ней гнев мешал ей сосредоточиться. В конце концов она отдалась этому чувству, которое буквально сотрясало ее. Ни один человек в здравом уме не может допустить, чтобы кто-либо исковеркал всю его жизнь, и поскольку она считала, что находится в здравом уме, то была твердо намерена покончить с этим бесчинством нынче же вечером.

Бросив сумку и жакет на кровать, она схватила телефонную трубку и набрала номер Майкла О’Коннела.

– Да? Кто это? – спросил он сонным голосом.

– Ты прекрасно знаешь, кто это! – чуть ли не прокричала она.

– Эшли? Да, я знал, что ты позвонишь.

– Ты просто мерзавец! Сначала ты сорвал мои занятия в колледже, а теперь из-за тебя я потеряла работу. Каким подонком надо быть, чтобы делать это?

Он ничего не ответил.

– Оставь меня в покое! Почему ты не можешь оставить меня в покое?

Он опять промолчал.

Эшли распалялась все больше:

– Я ненавижу тебя! Черт бы тебя побрал, Майкл! Пойми, между нами все кончено! Я не хочу больше тебя видеть. Мне и в голову не могло прийти, что ты способен на такую подлость. И ты еще говоришь, что любишь меня?! Ты ненормальный, злобный выродок, Майкл, и я хочу, чтобы ты убрался из моей жизни. Навсегда! Понятно тебе?

По-прежнему никакой реакции.

– Ты слышишь меня, Майкл? Между нами ничего не может быть! Никаких встреч и разговоров. Финиш. Усвой это, наконец! Больше ничего не будет, понял?

Она замолчала, ожидая ответа, но не дождалась. Тишина обволакивала ее, как ползучее растение. Она подумала, уж не прервалась ли связь, – может быть, ее слова исчезают в безграничной электронной пустоте?

– Ты слышишь меня или нет? Все кончено!

На этот раз Эшли показалось, что она слышит его дыхание.

– Майкл, ну пойми же, пожалуйста. Все между нами кончено.

Когда он наконец заговорил, она вздрогнула от неожиданности.

– Эшли, – произнес он жизнерадостным тоном, в котором даже прорывался смех. Можно было подумать, что они говорят на разных языках. – Ты не представляешь, какое это удовольствие – слушать твой голос! Я жду не дождусь, когда мы снова будем вместе. – Помолчав, он добавил: – Навечно. – И отключился.

* * *

– Но затем что-то произошло? – спросил я.

– Да, – ответила она. – Произошло много разных событий.

По ее лицу было видно, что она не может решить, что и как рассказать мне. Она словно куталась в осторожность, подобно тому как человек кутается зимой в теплый свитер в предчувствии холодной, ветреной погоды.

– Послушайте, – сказал я, несколько утомленный ее уклончивыми ответами, – у меня никак не складывается целостная картина. В самом начале вы сказали, что я пойму смысл этой истории. Но пока что я не вижу в ней особого смысла. Видно только то, что вытворяет Майкл О’Коннел. Но с какой целью? Чувствуется, что назревает какое-то преступление. Но какое?

Она выставила ладонь:

– Вы ищете простой и ясный ответ. Но преступление совсем не простая вещь. В нем проявляют себя самые разные факторы. Вам не приходило в голову, что мы порой помогаем создать психологическую или, может быть, эмоциональную атмосферу, в которой зарождается и расцветает все самое плохое и даже страшное? Мы сами рассадники зла. Иногда создается такое впечатление, не правда ли?

Я ничего не ответил, и она уставилась на кофейную гущу в чашке, словно надеялась найти ответ там.

– Вам не кажется, что мы живем очень разобщенно? Раньше, в более счастливые времена, человек оставался жить там, где он вырос. Возможно, покупал дом неподалеку от своей семьи, помогал ей управляться с делами. Все были связаны друг с другом, крутились на одной орбите. То были наивные времена. Все увлекались телесериалами «Молодожены» и «Отцу лучше знать». Странная идея, кстати: почему это, спрашивается, ему знать лучше? Теперь же мы все образованны и живем по отдельности. – Помолчав, она спросила: – Что бы вы стали делать, если бы кто-то вдруг попытался испортить вам жизнь? И потом, как вы не поймете? Теперь, задним числом, глядя на все это из нашего благополучного существования, нетрудно сообразить, что этот человек хотел разрушить их жизнь. Но они-то не могли этого видеть.

– Да почему же не могли? – вырвалось у меня.

– Потому что в этом не было никакой логики. Это было бессмысленно.То есть встает вопрос: «Зачем?» Зачем ему надо было разрушать их жизнь?

– Ну и зачем же?

– Этого я пока вам не скажу, вы должны решить это самостоятельно. Ясно одно: Майкл О’Коннел, который был образован вдвое хуже их, чей престиж и возможности были вдвое меньше, чем у них, держал ситуацию в руках. Он был вдвое сильнее и расторопнее их, потому что они были обычными людьми, а он не был. Они уже запутались в сетях его зла и не видели этого. Неправильно оценивали обстановку. А что бы вы сделали на их месте? Вот вопрос. Произошло много нехорошего, но в чем была настоящая угроза?

Вместо ответа, я снова задал вопрос, который меня интересовал:

– Но что-то ведь изменилось в их жизни?

– Да. Наступила ясность.

– Что вы имеете в виду?

– А, да просто хотелось найти хоть что-то светлое в этой беспросветной ситуации.

19
Смена тактики

В первый момент Эшли охватило неконтролируемое бешенство.

Когда Майкл О’Коннел оборвал разговор и мобильный телефон замолчал, она швырнула его через всю комнату в противоположную стену, и он раскололся на части с грохотом пистолетного выстрела. Эшли согнулась пополам, сжав зубы и кулаки, лицо ее покраснело и исказилось. Схватив учебник, она послала его вслед за телефоном; хлопнув о стену, он упал на пол. Затем она кинулась в спальню, увидела лежавшую на кровати декоративную подушку и стала молотить ее ударами слева и справа с остервенением боксера в последнем раунде. Вцепившись в подушку обеими руками, Эшли ее растерзала. Куски синтетической набивки разлетелись в разные стороны, оседая на ее волосах и одежде. Глаза девушки наполнились слезами, и, издав душераздирающий вопль, она бросилась на кровать и провалилась в бездну черного отчаяния.

Свернувшись калачиком, она разрыдалась, отдавшись переполнявшим ее чувствам. Ее охватила тоска, она металась и задыхалась, как будто тоска, подобно некой инфекции, отравила каждую клеточку ее тела.

Когда слез уже не осталось, Эшли перевернулась на спину, уставившись в потолок и прижимая к груди обрывки растерзанной подушки. Она глубоко вздохнула. Она понимала, что слезами горю не поможешь, и тем не менее почувствовала себя немного лучше.

Когда сердце ее стало биться ровно, она села.

– Ладно, – произнесла она вслух, – теперь собери обломки, девочка.

Посмотрев на расколотый мобильник, Эшли решила, что нет худа без добра. Ей придется купить новый телефон, а значит, и номер у нее будет новый, неизвестный Майклу О’Коннелу. Что же касается городского телефона, то она отключит его совсем.

Рядом с телефоном был ноутбук.

– А еще, – снова обратилась она к себе самой, как к маленькой девочке, – смени оператора и адрес электронной почты. Откажись от автоматической оплаты всех услуг с банковского счета. Начни все сначала. – Оглядевшись, она добавила: – Если надо, смени квартиру.

Эшли глубоко вздохнула. Утром она сходит в секретариат колледжа, чтобы навести порядок в бумагах. Придется, конечно, повоевать, но у нее сохранились копии документов с оценками за все годы, так что тут Майкл О’Коннел бессилен что-то сделать. А вот то, что она не пропускала занятий в этом году, скорее всего, не докажешь. Но это всего лишь один из курсов; хорошего, конечно, мало, но не смертельно.

Увольнение с работы было более серьезной неприятностью. Эшли боялась, что заместитель директора будет и в дальнейшем ставить ей палки в колеса. Это был закосневший в невежестве дилетант, сексуально озабоченный тип, не слишком умело это скрывающий. Эшли не хотелось иметь с ним никаких дел. Лучше всего было бы, если бы один из профессоров, у которых она училась, написал заместителю директора письмо, в котором убедил бы его, что он ошибается в отношении Эшли и что это подтверждается всей ее прежней деятельностью. Она почти не сомневалась, что ей удастся уговорить кого-либо из профессоров сделать это, когда она объяснит ему ситуацию. Вряд ли после этого отменят решение о ее увольнении, но она будет хоть как-то реабилитирована.

И в конце-то концов, на музее свет клином не сошелся, она может найти другую работу, связанную с искусством и не менее интересную, где проявит свои способности и добьется успеха.

Все эти планы и соображения помогли ей восстановить душевное равновесие. Она вновь стала самой собой, сильной и решительной Эшли, какой всегда себя считала. Она поднялась на ноги, встряхнулась всем телом и направилась в ванную.

Посмотрев в зеркало, Эшли покачала головой при виде своих распухших и покрасневших глаз. Наполнив раковину горячей водой, она умылась и дала себе слово, что больше этот сукин сын не заставит ее плакать. Она не будет больше тревожиться и трястись от страха, не будет расстраиваться и нервничать. Она будет жить как жила, и к черту Майкла О’Коннела!

Неожиданно ей захотелось есть. Смыв с себя всю горечь, какую могла, Эшли прошла на кухню, достала контейнер с мороженым и положила себе большую порцию, надеясь, что замороженная сладость поможет ей поднять настроение перед разговором с отцом. Проходя с мороженым мимо окна, она бросила сквозь стекло неуверенный взгляд, но решила, что не будет больше вглядываться в ночные тени. Отвернувшись от окна, она сняла трубку городского телефона и стала набирать номер, не подозревая, что пара глаз неотрывно следит за ее окнами.

О’Коннел чувствовал себя в темноте как рыба в воде. Близость Эшли возбуждала его, а недостижимость вызывала досаду. «Ей никогда не понять этого», – подумал он. Не понять, что каждая ее попытка отдалиться от него лишь заводит его еще больше и обостряет его страсть. Подняв воротник пальто, он спрятался поглубже в густую тень. Если понадобится, он проторчит здесь всю ночь, не замечая холода.

Придя вечером домой, Хоуп была удивлена, увидев, что Салли дожидается ее. В последнее время они почти не разговаривали.

У Хоуп опустились руки. «Ну вот, – подумала она с горечью, – дело дошло до последнего разговора». Она нервно взглянула на свою старую подругу.

– Ты сегодня рано вернулась, – произнесла она как можно мягче. – Хочешь есть? Я могу быстро соорудить что-нибудь, но, конечно, не слишком оригинальное.

Салли сидела неподвижно, обхватив ладонями стакан с виски.

– Я не хочу есть, – ответила она апатично. – Нам надо поговорить. У нас проблема.

– Да, – согласилась Хоуп, медленно снимая жакет и пристраивая на стуле сумку, – это точно.

– И не одна.

– Да, не одна. Я, наверное, тоже выпью. – Хоуп пошла на кухню.

Пока Хоуп наливала себе белого вина в большой бокал, Салли думала, с чего начать разговор, какую из множества проблем обсудить первой. В ее уме причудливо переплетались мошенничество с банковским счетом ее клиентки, угроза, нависшая над ее карьерой, и досадная холодность в их отношениях с Хоуп. Все это заставляло ее задуматься о том, чего она хочет и что собой представляет.

Она чувствовала себя примерно так же, как и в то время, когда собиралась расходиться со Скоттом. Все ее мысли были окутаны каким-то серым мраком. Ей хотелось вскочить и убежать куда-нибудь от этого разговора, но приходилось усилием воли себя останавливать. Это было странное состояние для юриста, привыкшего решать самые щекотливые проблемы.

Подняв голову, она увидела стоявшую в дверях Хоуп.

– Я должна рассказать тебе, что со мной случилось, – сказала Салли.

– Ты влюбилась в кого-то?

– Нет-нет!

– В мужчину?

– Нет.

– В другую женщину?

– Да нет же!

– Ты просто больше не любишь меня?

– Я не знаю, что и кого я люблю. Я чувствую… даже не знаю, как это сказать… ну, будто я тускнею, как старая фотография.

Хоуп сочла, что это псевдоромантическое заявление, полное жалости к себе, сейчас крайне неуместно, и, разозлившись, с трудом сдержалась, чтобы не дать выход накопившемуся раздражению.

– Знаешь, Салли, – произнесла она так холодно, что это удивило ее саму, – у меня нет желания обсуждать все нюансы твоего душевного состояния. Ясно, что все идет наперекосяк. Что ты собираешься с этим делать? Я уже не в силах жить здесь, словно на минном поле. Либо нам надо расстаться, либо… я не знаю что. Что ты предлагаешь? Я не могу больше болтаться в подвешенном состоянии, как на каком-нибудь аттракционе.

– Я не обдумала это толком, мне было не до того, – покачала головой Салли.

– Ах вот как! – вскипела Хоуп. Она даже почувствовала укол совести оттого, что злость доставляет ей такое удовлетворение.

Салли хотела было ответить, но не стала.

– Сейчас меня волнует другая проблема, – сказала она. – И она касается нас обеих, нашей жизни.

Салли вкратце рассказала Хоуп о письме из Ассоциации адвокатов и о том, что бо́льшая часть их сбережений пропала – по крайней мере, на данный момент, так что ей потребуется немало времени, чтобы отыскать пропавшие деньги и вернуть их, оформив соответствующие документы.

Хоуп в ужасе слушала ее.

– Ты шутишь? – воскликнула она.

– Если бы!

– Но это же были не только твоиденьги, но и моитоже! Ты должна была посоветоваться со мной.

– Надо было действовать быстро, чтобы Ассоциация не наложила на меня санкции.

– Это понятно. Но не оправдывает того, что ты не пожелала снять чертову телефонную трубку и сообщить мне об этом.

Салли ничего не ответила.

– Итак, мы не только на грани разрыва, но, оказывается, еще и разорены?

Салли кивнула:

– Не совсем, конечно. Но до тех пор, пока я не разберусь…

– Да-а, это просто потрясающе. Превосходно, блин, дальше некуда! И что, скажи на милость, мы теперь будем делать?

Хоуп встала и принялась мерить шагами гостиную. Она была в такой ярости, что ей казалось, будто в комнате становится то темнее, то светлее, как при колебаниях напряжения в сети.

Салли хотела ответить: «Я не знаю», но тут зазвонил телефон.

Хоуп крутанулась на месте, уставилась на аппарат испепеляющим взором, словно он был виноват во всех их несчастьях, и устремилась к нему, бормоча по дороге ругательства.

– Да? – резко бросила она в трубку. – Кто это?

Салли, пришибленная вторгшимся в их жизнь хаосом, заметила, как вдруг застыло лицо Хоуп.

– В чем дело? – спросила она. – Что-нибудь случилось?

Хоуп ничего не ответила, слушая собеседника на другом конце провода. Затем она кивнула и произнесла:

– Господи Исусе, черт побери! Сейчас я дам вам ее. – Повернувшись к Салли, она сказала: – Да. Нет. Поговори с ним сама. Это Скотт. Тот подонок опять преследует Эшли и играет по-крупному.

Скотт приехал через час. Позвонив в дверь, он услышал лай Потеряшки. Ему открыла Хоуп, и секунду-другую они, как обычно, неловко молчали, затем Хоуп, посторонившись, сказала:

– Привет, Скотт. Заходите.

Он удивился, увидев ее заплаканные глаза, так как считал, что в паре Хоуп-Салли шишки достаются в основном Салли. Впрочем, у его бывшей жены характер был тоже не сахар.

Войдя в гостиную, он, вместо приветствия, спросил:

– Ты говорила с Эшли?

– Пока ты ехал сюда, – кивнула Салли. – Она повторила мне все то, что рассказала тебе. Она потеряла работу, и у нее неприятности в колледже. – Салли вздохнула. – Боюсь, мы недооценили настойчивость Майкла О’Коннела.

– Хм, настойчивость. Мягко сказано. Но вряд ли мы могли предвидеть это. Однако мы должны помочь Эшли выпутаться.

– Мне казалось, что ты тогда ездил в Бостон именно с этой целью, – холодно бросила Салли, изогнув брови. – И прихватил с собой пять тысяч аргументов.

– Да, – так же холодно отозвался Скотт. – Но это не сработало. Давайте думать, что делать дальше.

Все замолчали.

– Эшли надо помочь! – не выдержала Хоуп. – Но как? Что мы можем предпринять?

– Есть же, в конце концов, законы, – сказал Скотт.

– Да, но как ими воспользоваться? – продолжала Хоуп. – И какие именно законы этот тип нарушил? Он не нападал на нее, не бил, не угрожал. Он твердил, что любит ее, преследовал ее и портил ей жизнь с помощью компьютера. Это нанесение вреда с помощью мошенничества.