Текст книги "Фатальная ошибка"

Автор книги: Джон Катценбах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 32 страниц)

24
Попытка запугивания

Он полагал, что еще одного дня, потраченного на Майкла О’Коннела, будет более чем достаточно.

У него были и другие дела, куда более важные и настоятельно требующие его внимания. Нужно было запечатлеть на фотопленку кое-какие противозаконные сделки, проверить кое-какие документы, касающиеся уклонения от уплаты налогов, кое за кем проследить, кое-кого допросить, кое с кем серьезно поговорить. Он знал, что Салли Фримен-Ричардс не принадлежит к числу самых видных юристов в округе, разъезжающих на «БМВ» и «мерседесах», и потому скромный счет, который он собирался ей выставить, можно было считать скидкой из любезности. Возможность попугать этого панка также стоила того, чтобы снизить плату процентов на десять. Ему теперь редко доводилось проявить физическую силу – не то что в добрые старые времена. Самое лучшее средство встряхнуться и погонять адреналин по сосудам – изобразить крутого парня.

Мерфи заехал на охраняемую стоянку в двух кварталах от квартиры О’Коннела и, найдя место, где поблизости никого не было, остановился и открыл багажник. Там хранилось разнообразное оружие. В старом вместительном рюкзаке красного цвета содержалась автоматическая винтовка «Кольт AR-15» с магазином-«бананом» на двадцать два патрона, которую он считал своим лучшим скорострельным оружием, способным выручить его в любых обстоятельствах и решить любую проблему. В желтом рюкзаке, поменьше, лежал в надеваемой на плечо кобуре автоматический пистолет калибра .380. В третьем, черном, находился револьвер 0.357 с шестидюймовым стволом, заряжавшийся пулями с тефлоновым покрытием. Они назывались «смерть копам», так как были способны пробить бронежилеты, которые носили большинство полицейских.

В данном случае, по его мнению, больше всего подходил пистолет калибра .380. Все, что он собирался сделать, – это показать его О’Коннелу, для чего достаточно было расстегнуть куртку. Мэтью Мерфи владел самыми разными способами запугивания.

Он надел на плечо кобуру, натянул тонкие черные кожаные перчатки и попрактиковался в быстром выхватывании пистолета из кобуры. Убедившись, что не утратил старых навыков, он направился к дому О’Коннела. Легкий ветерок вздымал пыль и мусор у него под ногами. Напротив дома Мерфи нашел удобное место, где можно было укрыться в тени. Не успел он пристроиться у кирпичной стены, как на улице зажглись фонари. Он надеялся, что ему не придется стоять здесь слишком долго, хотя терпения и опыта долгого ожидания у него хватало.

Скотт был горд тем, как ловко он все устроил. На его автоответчик уже пришло сообщение от Эшли о том, что она, следуя всем его указаниям, успешно добралась до дома Кэтрин в Вермонте.

Юные футболисты доложили, что все вещи Эшли доставлены в камеру индивидуального хранения в Медфорде. От них Скотт узнал также о том, что его опасения оправдались и молодой человек с внешностью Майкла О’Коннела действительно интересовался погрузкой, притворившись случайным прохожим. «Напрасно старался, – подумал Скотт. – Гоняешься за призраком. Все, что ты узнал, ничего тебе не даст».

– Этого ты не предвидел, ублюдок, а? – произнес он вслух довольным тоном и пустился в пляс на потертом восточном ковре в своей маленькой гостиной.

Затем он схватил пульт дистанционного управления и включил стереосистему. Он нажимал кнопки, пока из динамиков не грянул «Фиолетовый туман» Джими Хендрикса.

Когда Эшли была еще маленькая, она переняла от него сохранившееся от далеких двадцатых годов выражение «взбить пыль», означавшее «потанцевать». Он сидел дома за письменным столом, она же приходила к нему и спрашивала: «А пыль взбивать сегодня будем?» Включив свою любимую музыку шестидесятых, он показывал ей и фруг, и свим, и даже фредди, которые теперь, с высоты его возраста, казались ему самыми смешными телодвижениями, до каких додумалось человечество за всю свою историю. Дочка, хихикая, подражала ему, пока не валилась на пол от хохота. И даже в то время ее грация изумляла его. Ни в одном ее шаге не было ничего неловкого, неуклюжего – балет, да и только. Он понимал, что в нем, как и во многих отцах, говорит любовь к дочери, но даже самый строгий критический анализ не мог разубедить его в том, что в мире нет ничего более прекрасного, чем его дитя.

Скотт удовлетворенно вздохнул. Он не мог себе представить, чтобы Майкл О’Коннел догадался, что Эшли в Вермонте. Теперь оставалось только, выждав некоторое время, найти в каком-нибудь другом городе учебное заведение, где дочь могла бы закончить аспирантуру. Месяцев шесть, конечно, будет потеряно, но зато удастся избежать куда худшего.

Скотт окинул взглядом комнату и вдруг почувствовал себя страшно одиноко. Не с кем было разделить переполнявшую его радость. Тут не подходила ни одна из его подруг, с которыми он время от времени куда-нибудь выходил или занимался сексом. С друзьями по колледжу его объединяли чисто профессиональные интересы, и они наверняка не поняли бы его.

Он нахмурился. Единственной, кто мог бы порадоваться вместе с ним, была Салли, но в данный момент ему не хотелось звонить бывшей жене.

Он ощутил привычный прилив возмущения и обиды.

Она бросила его и сошлась с Хоуп. Это произошло как-то сразу, застигнув его врасплох. В один прекрасный день, увидев в прихожей гору чемоданов, он безуспешно пытался найти нужные слова, зная, что таких не существует. Вообще-то, он давно уже понимал, что она не удовлетворена жизнью с ним. Но он полагал, что это связано, скорее, с ее работой или, возможно, со страхом перед надвигающимся средним возрастом, со скукой, которую она, вполне вероятно, испытывала в его самоуспокоенном академическом мире. Все это он мог воспринять, обсудить, понять и принять. В голове у него не укладывалось только одно: как же так получилось, что все, чем они жили, вдруг оказалось ложью?

На миг он представил себе Салли в постели с Хоуп. «Что такого она может дать ей, чего я не могу?» – спросил себя Скотт, но сразу же понял, что это вопрос опасный. Лучше над ним не задумываться.

Он покачал головой. Их брак был ложью. Все эти «да», «я тебя люблю» и «давай жить вместе» были ложью. Единственным истинным результатом всего этого была Эшли. Но и тут возникали сомнения. Любила ли его Салли, когда они зачали дочь? Любила ли она его, когда носила ребенка под сердцем? Знала ли Салли уже, что все это ложь, когда Эшли родилась? Может быть, она осознала это внезапно? Или же в глубине души она всегда догадывалась об этом и лгала самой себе? Воспоминания нахлынули на него. Эшли играет на морском берегу. Эшли ходит в детский сад. Эшли дарит ему ко Дню отца рисунок с цветами. Он до сих пор был приколот на стене в его кабинете. Видела ли его жена истину все это время? На Рождество и в дни рождения, во время маскарада на Хеллоуин и крашения яиц на Пасху? Этого он не знал, но знал, что перемирие, заключенное между ними после развода, тоже было ложью, хотя и необходимой для того, чтобы защитить Эшли. Дочь всегда представлялась им хрупкой и незащищенной, обреченной что-то потерять. И сами они за все эти дни, месяцы и годы совместной жизни растеряли что-то важное.

«Теперь она в безопасности», – повторил он про себя.

Подойдя к маленькому шкафчику, Скотт достал бутылку скотча и налил себе приличную порцию. Сделав глоток, он почувствовал, как горьковатая янтарная жидкость скользит по его горлу, и, проникшись этим ощущением, поднял стакан в шутливом одиноком тосте:

– За нас! За нас всех, что бы это ни значило.

Майкл О’Коннел в этот момент тоже думал о любви. Он сидел в баре и, опрокинув стакан виски в кружку пива, сделал себе «ёрш», чтобы успокоить нервы. Но внутри у него все кипело, и он чувствовал, что никакой алкоголь и никакой наркотик не снимут напряжение, в котором он пребывал. Сколько бы он ни выпил, это не могло вывести его из состояния мрачной трезвости.

О’Коннел закрыл глаза и дал волю гневу, бушевавшему в нем и захватившему его сердце и воображение. Чего он не переносил – так это чтобы кто-нибудь в чем-нибудь его перегнал, переплюнул, перехитрил; если это случалось, он должен был немедленно проучить обидчика. Он ругал себя за то, что вообразил, будто незначительных проблем, которые он создал им с помощью Интернета, будет достаточно. Родичам Эшли следовало преподнести более суровый урок. Они хитростью отняли у него то, что ему причиталось.

Чем больше О’Коннел распалялся из-за нанесенного ему унизительного оскорбления, тем больше Эшли завладевала его воображением. Оно рисовало ему ее бесподобные мягкие волосы, ниспадающие рыжевато-белокурыми волнами на плечи, мельчайшие детали ее лица. Он мог оттенить, как художник ретушью, каждую его черточку, вообразить, как она улыбается ему, как призывно смотрит на него. Его мысли каскадом струились по телу девушки, отмечая каждый изгиб, неотразимую притягательность грудей, мягкие дуги ее бедер. Он мысленно видел ее ноги, вытянутые рядом с его ногами, и, уставив взгляд в полутьму бара, чувствовал, как в нем поднимается возбуждение. Он поерзал на табурете и подумал, что Эшли была бы идеальна во всех смыслах, если бы не решила нанести ему эту пощечину, этот удар прямо в сердце. Его чувства, высвобожденные алкоголем, подсказывали ему единственный ответ: никаких нежностей, никаких ласковых подходов. Ранить ее, как она ранила его. Только тогда она поймет, как сильно он любит ее.

О’Коннел опять заерзал. Возбуждение достигло высшей точки.

Когда-то он читал в одном романе, что воины некоторых африканских племен приходили в сексуальное возбуждение перед битвой. Они кидались на врага со щитом в одной руке, смертоносным копьем – в другой и восставшим членом между ногами.

Это произвело на него впечатление.

О’Коннел отодвинул пустой стакан и слез с табурета, не пытаясь скрыть эрекции. Ему даже хотелось, чтобы кто-нибудь вытаращил глаза, кинул реплику. Сцепиться с кем-нибудь – вот что ему нужно было в этот момент больше всего.

Но никто не смотрел на него и не отпускал шуток. С некоторым разочарованием он пересек зал и вышел на улицу. Спустившаяся ночь обдала холодом его лицо. Но она не остудила его воображение. О’Коннел представлял, как склоняется над Эшли, сближается с ней и проникает в глубину, извлекая максимум наслаждения из каждого дюйма ее тела, каждой выемки и углубления. Она в его воображении тоже бурно реагировала, а выражалось ли это в стонах и криках страсти или в рыданиях от боли, не имело значения. Любовь и мучение, ласки и побои – это было одно и то же.

Несмотря на холод, он расстегнул и куртку, и рубашку и шел, выпятив грудь, позволяя морозному воздуху обтекать его тело и глотая его большими порциями. Воздух нисколько не охладил его чувств. «Любовь – это болезнь», – подумал он, и ему представилось, что Эшли – вирус, беспрепятственно циркулирующий по его кровеносным сосудам. В этот момент он понял, что ее образ никогда не оставит его в покое, ни на одну секунду, до самой смерти. И держать в узде свои чувства он сможет только в том случае, если будет безраздельно владеть самой Эшли. Никогда и ничто он не сознавал так ясно, как это.

Майкл О’Коннел повернул за угол к своему дому. Образы, окрашенные вожделением и кровью, крутились у него в мозгу, формируя бурлящую взрывоопасную смесь. На окружающее он не обращал внимания, хотя следовало бы. Тихий голос позади него вернул его к действительности:

– Нам надо кое-что обсудить, О’Коннел.

Кто-то железной хваткой сжал его руку около плеча.

Мэтью Мерфи сразу узнал О’Коннела, когда тот пересек освещенное пространство под фонарем. Покинув свое укрытие, детектив проскользнул ему за спину. Он в совершенстве освоил эти приемы за двадцать пять лет службы в полиции, и опыт подсказывал ему, что в криминальной практике О’Коннел новичок.

– В чем дело? Кто ты такой? – испуганно дернулся парень.

– Я твой самый страшный ночной кошмар, ублюдок. Отпирай дверь, тихо и мирно поднимемся к тебе, и я вежливо и цивилизованно объясню тебе, что происходит в мире и как это отражается на тебе. Не хотелось бы вбивать это тебе в голову слишком грубыми методами. Ты ведь и сам, наверное, этого не хочешь, О’Коннел? Как, кстати, твои дружки зовут тебя? О’Кей? Или просто Майк? А?

О’Коннел попытался высвободиться, но тиски сжали его руку еще сильнее, и он отказался от этого намерения. Не дав ему ответить, Мерфи засыпал его новой серией угрожающих вопросов:

– А может, у Майкла О’Коннела нет друзей и никто не зовет его Майком или Микки? Я постараюсь хотя бы на время исправить это. И поверь мне, Микки, в твоих интересах, чтобы я был тебе другом. Это главное, что тебе сейчас требуется, Микки. Никогда еще и ничто не было тебе нужнее. Это для тебя вопрос жизни или смерти – останусь я тебе другом или нет. Усек?

О’Коннел невнятно буркнул что-то, пытаясь повернуться к Мерфи и разглядеть его, но бывший полицейский цепко держал его в лапах, прижимаясь к нему, шепча ему в ухо и подталкивая вперед:

– Заходи в дом и поднимайся, Микки. Поговорим в интимной обстановке.

Понукаемый и подталкиваемый Мерфи, который продолжал язвительно подшучивать над ним, О’Коннел вошел в подъезд и поднялся на свой этаж.

У дверей в квартиру О’Коннела Мерфи так скрутил парню руку, что тот сморщился от боли.

– Вот еще по этой причине нам лучше оставаться друзьями, Микки! – прошипел Мерфи. – Не надо меня сердить. Не дай бог, если я выйду из себя. Сделаю что-нибудь такое, о чем ты будешь потом очень жалеть – если у тебя, конечно, будет это «потом», в чем я сильно сомневаюсь. Сечешь? Теперь давай тихо открывай дверь.

О’Коннел с трудом достал ключ из кармана и отпер замок. Компания соседских котов в коридоре при виде О’Коннела бросилась врассыпную. Один, выгнув спину дугой, зашипел.

– Я вижу, ты не пользуешься популярностью у местных обитателей, да, Микки? – бросил Мерфи, опять вцепившись в руку О’Коннела. – Ты что-то имеешь против котов? У них зуб на тебя?

– Да, мы не очень-то ладим, – проворчал парень.

– Это меня не удивляет.

Детектив с силой толкнул О’Коннела вперед. Тот, споткнувшись о потертый ковер, ударился о стену и, растянувшись на полу, перевернулся, чтобы рассмотреть наконец Мерфи.

Но тот с удивительным для его возраста проворством кинулся на О’Коннела и навис над ним, оскалясь в злобной ухмылке, подобно горгулье со средневекового собора. В глазах его сверкал гнев. Парню удалось немного приподняться и занять полусидячее положение. Он уперся взглядом в отставного полицейского.

– Не слишком хорошо себя чувствуем, Микки? Не привык, чтобы с тобой так обращались?

О’Коннел ничего не ответил. Ситуация подсказывала ему, что лучше держать рот на замке.

Мерфи небрежно распахнул куртку, дав молодому человеку возможность увидеть пистолет у него под мышкой.

– Как видишь, Микки, я пришел еще с одним другом.

О’Коннел проворчал сквозь зубы какое-то ругательство, переводя взгляд с лица сыщика на оружие и обратно. Мерфи быстро выхватил пистолет из кобуры. Он не собирался этого делать, но что-то в вызывающем взгляде парня подсказало ему, что лучше ускорить процесс. Он дослал патрон в патронник и положил большой палец на предохранитель. Затем, уже медленно, стал опускать пистолет к лицу О’Коннела, пока тот не уперся ему в лоб между бровями.

– Пошел на х…! – выругался О’Коннел.

Мерфи ударил его стволом пистолета по носу так, чтобы удар был чувствителен, но кости остались целы.

– Не очень-то любезное выражение, – сказал Мерфи и сильно сжал щеки О’Коннела пальцами левой руки. – А я надеялся, что мы будем друзьями.

Парень продолжал молча смотреть на него, и Мерфи неожиданно стукнул его головой о стену.

– Веди себя повежливее, – холодно произнес он, – чуть более цивилизованно. Так легче будет разговаривать. – Внезапно он схватился левой рукой за отвороты куртки О’Коннела и рывком поднял его на ноги, продолжая удерживать пистолет у его лба. Затем он подтащил парня к креслу и толкнул его, так что тот повалился в кресло, едва не опрокинув его. – Это я еще даже не начал сердиться, Микки, это мы просто знакомимся.

– Вы ведь не коп? – спросил О’Коннел.

– А тебе приходилось видеть копов, да? Сидеть за столом против них, и не раз?

О’Коннел кивнул.

– Ну что ж, ты совершенно прав – прав на все долбаные сто процентов, – ответил Мерфи, улыбаясь. Он ждал этого вопроса. – А для тебя было бы гораздо лучше, если бы я был копом. Тебе надо было бы молиться какому-нибудь богу, который, по-твоему, мог бы прислушаться к тебе, чтобы я был копом. Потому что копы подчиняются правилам, Микки. Правилам и инструкциям. А я – нет. Я гораздо хуже. Несравненно хуже. Я частный детектив.

О’Коннел презрительно фыркнул, и Мерфи ударил его по лицу. Звук пощечины звонким эхом разнесся по квартире. Детектив улыбнулся:

– Мне, по идее, ни к чему объяснять это все тебе, Микки, – парню, который воображает, что знает, как надо вести себя в обществе. Но для поддержания разговора я все-таки объясню кое-что. Во-первых, я был копом. Больше двадцати лет валандался с типами куда покруче тебя. Большинство этих крутых ребят сидят за решеткой и проклинают мое имя. А те, что не сидят, уже на том свете, и там у них более серьезные проблемы. Во-вторых, у меня есть лицензия, выданная Массачусетским содружеством [23]23
  Некоторые американские штаты официально называются Содружеством.


[Закрыть]и федеральным правительством, и я ношу это оружие вполне законно. А ты, надеюсь, понимаешь, какие выводы напрашиваются из этих двух обстоятельств?

О’Коннел ничего не ответил, и Мерфи отвесил ему еще одну пощечину.

– Дерьмо! – вырвалось у парня.

– Когда я задаю тебе вопрос, Микки, будь добр, отвечай на него. – Детектив опять занес руку, и О’Коннел сказал:

– Я не знаю. Какие выводы?

– А те выводы, – усмехнулся Мерфи, – что у меня остались друзья, причем друзья настоящие, не такие, каких мы тут с тобой изображаем. Они мне многим обязаны, так как я не раз за все эти годы прикрывал их задницу во всяких передрягах, и они от всей души сделают абсолютно все ради меня и поверят всему, что я расскажу им о нашей с тобой встрече, если вдруг понадобится. Им будет ровным счетом наплевать, что случится с таким слизняком, как ты. Если, например, я скажу, что ты напал на меня с ножом или каким другим оружием, которое я суну в твою мертвую неподвижную руку, и мне, увы, пришлось, обороняясь, вышибить твои никчемные мозги, они поверят мне. И даже похвалят меня, Микки, за то, что я очистил мир от такой заразы, как ты, прежде чем ты успел натворить больших бед. Они отнесут это в разряд превентивных мер.Вот каково твое положение на данный момент. Иначе говоря, я могу сделать с тобой все, что мне в голову взбредет, а ты ни хрена не можешь. Ясно?

О’Коннел молчал, но, увидев, что Мерфи заносит руку для очередного удара, кивнул.

– Ну то-то же. Говорят, что понять – значит сделать первый шаг к познанию.

О’Коннел чувствовал привкус крови на губах.

– Я повторю еще раз для полной ясности: я могу совершенно свободно сделать с тобой все, что угодно, в том числе покончить с твоей маленькой никчемной жизнью и послать тебя в загробное царство, а точнее, в преисподнюю. Ты отдаешь себе в этом отчет, Микки?

– Да, отдаю.

Мерфи принялся ходить вокруг кресла, в котором сидел О’Коннел, не отводя пистолета от его головы и время от времени довольно сильно постукивая им по голове или тыча в мягкие ткани у основания шеи.

Детектив окинул взглядом комнату:

– Я смотрю, у тебя тут настоящая дыра, Микки. Грязная, захламленная берлога.

Увидев на столе ноутбук, Мерфи подумал, что надо будет не забыть захватить с собой диски О’Коннела перед уходом.

Пока что события развивались примерно так, как он и предвидел. Парень вел себя в соответствии с его ожиданиями. Детектив чувствовал, что парню не по себе, и неудивительно: постоянное постукивание пистолетом по голове приводит человека в состояние неуверенности. Во время допроса, подумал Мерфи, умелый следователь постепенно подавляет личность допрашиваемого, склоняя его к уступчивости, и наступает момент, когда он полностью берет над ним верх. «Мы движемся в правильном направлении, – сказал себе Мерфи, – все идет как надо».

– Не слишком шикарная жизнь, а, Микки? Блестящим будущим что-то не пахнет.

– Меня устраивает.

– Это понятно. Но что, скажи на милость, заставляет тебя думать, что Эшли Фримен это тоже устроит?

О’Коннел опять ничего не ответил, и Мерфи, стоя сзади, сильно ударил его рукой по уху:

– Отвечай на вопрос, подонок!

– Я люблю ее, и она любит меня.

Детектив ударил его еще раз:

– Это вряд ли, слышишь, ты, червяк? Вряд ли она захочет барахтаться с тобой в грязи.

Тонкая струйка крови потекла у О’Коннела из уха.

– Это же не твоего поля ягода, Микки. У нее, в отличие от тебя, есть будущее. Она из приличной семьи, образованная девушка, перед ней все двери открыты. А ты родился в дерьме и в дерьме помрешь. – Для убедительности Мерфи еще раз врезал молодому человеку. – Скорее всего, в тюряге. Или ты думаешь, что избежишь ее?

– У меня все в порядке. Я не нарушаю законов.

Регулярное избиение давало свои плоды: голос О’Коннела дрогнул.

– Вот как? А если покопаться как следует? Хочешь, я займусь этим?

Мерфи стоял в этот момент перед О’Коннелом и ударил его пистолетом по переносице, требуя ответа.

– Нет.

– Я так и думал. – Схватив парня за подбородок, он с силой крутанул его. В углах глаз О’Коннела появились слезы. – Однако не кажется ли тебе, Микки, что ты должен повежливее попросить меня не копаться в твоей жизни?

– Пожалуйста, не копайтесь в моей жизни, – медленно и тихо проговорил О’Коннел.

– Да я и сам с удовольствием не стал бы, поверь мне. И если посмотреть на это объективно, Микки, не кажется ли тебе, что было бы просто замечательно, если бы я исчез из твоей жизни? Было бы просто здорово, если бы наша сегодняшняя дружеская беседа была первой и последней, правда?

– Правда. – О’Коннел поспешил ответить на последний вопрос, опасаясь следующего удара. К тому же, хотя он и сомневался, что его незваный гость пристрелит его, полной уверенности у него не было.

– Но мне надо убедиться в этом, ты согласен?

– Да.

Мерфи улыбнулся и поощрительно похлопал парня по голове:

– И еще, чтобы расставить все точки над i: мы с тобой заключаем наше личное соглашение – что-то вроде запретительного судебного приказа. С той лишь разницей, что судебный приказ действует в течение определенного срока, а наш бессрочный, усек? Надеюсь, понятно, что это значит? Оставь девушку в покое. Никаких контактов. И поскольку наше соглашение, Микки, заключено один на один, оно носит особый характер – это не какая-нибудь пустяковая бумажка, подписанная председательствующим в суде старпером, на которую никто не обращает внимания, – нет, у него есть реальная гарантия.

С этими словами детектив мощным ударом в челюсть опрокинул О’Коннела на пол и, прежде чем тот успел сделать что-либо или даже собраться с мыслями, прижал его к полу, наставив на него пистолет.

– А может, хватит мне разглагольствовать и пора покончить с этим раз и навсегда? – спросил Мерфи и с громким щелчком снял пистолет с предохранителя, одновременно выставив левую руку, как бы прикрываясь ею от ожидавшихся брызг крови и разлетающихся мозгов.

– Скажи мне, что ты собираешься делать, Микки, чтобы я мог принять решение, как мне поступить.

О’Коннел попытался отодвинуться в сторону от пистолетного дула, но бывший полицейский прочно придавил его своим весом.

– Отпустите меня! – неожиданно взмолился молодой человек. – Пожалуйста, отпустите! Я оставлю ее в покое, честное слово!

– Так-так, хорошее начало, подонок. Продолжай в том же духе.

– Я никогда больше не буду встречаться с ней. Я оставлю ее, не буду преследовать. Не знаю, что еще сказать.

Все это звучало крайне жалобно. О’Коннел чуть ли не рыдал.

– Ну что ж, надо подумать, Микки. – Мерфи опустил левую руку и убрал пистолет от лица парня. – Лежи, не двигайся. Я только немного осмотрюсь.

Он подошел к самодельному столу, на котором стоял компьютер и были разбросаны перезаписываемые диски. Мерфи сгреб их и сунул в карман куртки, затем повернулся к О’Коннелу:

– Это здесь у тебя содержится файл, посвященный Эшли? Это здесь ты делаешь гадости людям, чьего мизинца не стоишь?

О’Коннел только кивнул, и Мерфи улыбнулся.

– Больше этого не будет, – бросил он и ударил рукояткой пистолета по клавиатуре, расколов ее. – Ух! – воскликнул он и еще двумя ударами разделался с монитором и мышью. О’Коннел молча наблюдал за этим. Мерфи ткнул пистолетом в останки компьютера. – Ну вот, почти и все, Микки. – Он подошел к О’Коннелу. – Я хочу, чтобы ты усвоил одну вещь, – произнес он отрывисто.

– Что? – спросил О’Коннел. Глаза его были полны слез, чего Мерфи и добивался.

– Я в любой момент найду тебя. Я достану тебя, в какой бы вонючей крысиной норе ты ни спрятался.

О’Коннел молча кивнул. Детектив внимательно посмотрел на него, пытаясь определить, не осталось ли у парня в глазах вызывающего выражения, но увидел одну лишь покорность и улыбнулся.

– Хорошо. Ты сегодня многому научился, Микки. Реально повысил свое образование. И все прошло не так уж плохо, не правда ли? Я получил большое удовольствие от нашего рандеву. Мы, можно сказать, неплохо позабавились, ты согласен? Хотя нет, ты-то вряд ли согласен. И напоследок…

Неожиданно Мерфи, опустившись на колени, опять прижал О’Коннела к полу и с размаху сунул ему дуло пистолета в рот, чуть не выбив зубы. В глазах у парня, как Мерфи и рассчитывал, он увидел ужас.

– Пиф-паф, – спокойно произнес он и вытащил пистолет изо рта О’Коннела. Ухмыльнувшись, он резко развернулся и вышел из квартиры.

Холодный воздух охватил лицо Мэтью Мерфи. Ему хотелось громко рассмеяться. Спрятав пистолет в кобуру под мышкой, он одернул куртку и направился к своему автомобилю, двигаясь быстро, но без особой спешки, наслаждаясь пустотой ночного города и ощущением победы. Он прикидывал, сколько времени ему понадобится, чтобы добраться до Спрингфилда, и успеет ли он поужинать где-нибудь. Мерфи замурлыкал себе под нос какой-то мотивчик. Как точно он все рассчитал! Возможность преподать урок этому панку стоила скидки в десять процентов. И все оказалось совсем нетрудно. Детектив с радостью убедился, что не утратил старых навыков, и чувствовал себя так, словно скинул десяток лет. Утром надо будет первым делом составить отчет для Салли – опустив некоторые моменты, в которых пистолет участвовал наиболее активно, – и отослать его вместе со счетом и обобщающим заключением, что она может больше не беспокоиться по поводу Майкла О’Коннела. Уж он-то знал, как воздействует страх на психику слабого человека.

В ухе у О’Коннела дергало, ныла щека. Во рту чувствовался вкус крови, – возможно, один-два зуба были выбиты. Поднявшись с пола, он хоть и с трудом, но все же успел дойти до окна и увидеть, как бывший полицейский поворачивает за угол. Проведя рукой по лицу, Майкл О’Коннел подумал, что все могло бы быть и хуже. Он сразу понял, что легче всего заставить полицейского поверить ему, если покорно сносить побои. Это было больно и унизительно, особенно если учесть, что с этим старпером он легко справился бы, если бы у того не было пистолета. Облизнув губы и чувствуя соленый вкус, он улыбнулся. Он действительно узнал сегодня вечером много полезного, как и говорил коп, и главным был тот факт, что Эшли вовсе не уехала учиться за границу. Если бы она была в Италии, за тысячи миль отсюда, чего ради ее семейство стало бы запугивать его с помощью говорливого самодовольного экс-копа? Это имело смысл только в том случае, если она находилась где-то недалеко. Гораздо ближе, чем он думал. Очевидно, добраться до нее не составит труда. О’Коннел сделал резкий вдох через нос. Он не знал, где его девушка, но рано или поздно выяснит это. Сколько на это уйдет времени – не важно. Важно было добраться до Эшли.

* * *

Издательство газеты «Ньюс-Репабликен» находилось на непригодной для жилья полосе городской земли неподалеку от железнодорожного вокзала. Рядом проходила федеральная трасса, и расположенные вдоль нее автомобильные стоянки вперемешку с пустырями, заваленными всяким хламом, выглядели удручающе. Бросались в глаза также заграждения из цепей, украшенные граффити подземные переходы и кучи мусора, взметавшиеся порывами своенравного ветра. Ничто в этом месте не разрушалось и не приходило в упадок, просто оно никому не было нужно. Само издательство располагалось в прямоугольном четырехэтажном здании из кирпича и шлакобетона и напоминало, скорее, какой-нибудь оружейный завод или крепость. Меня провели в небольшую комнату с компьютерами, называвшуюся почему-то «моргом».

Молодая сотрудница объяснила мне, как выйти на нужный файл, и вскоре я уже читал сообщение о последнем дне Мэтью Мерфи. Точнее, о его последних мгновениях.

На первой полосе газеты я увидел крупный заголовок «Убийство бывшего полицейского» с двумя подзаголовками: «Тело было найдено в одном из переулков» и «В полиции такие выстрелы называют „приведением приговора в исполнение“».

Я заполнил несколько страниц блокнота, переписывая подробности из заметок, появившихся в тот день и в последующие. Подозреваемым в убийстве, казалось, не было конца. За годы работы в полиции Мерфи участвовал в расследовании множества дел, затрагивавших интересы влиятельных фигур, и, уйдя на пенсию, продолжал в качестве частного детектива плодить врагов с устрашающей регулярностью. Я не сомневался, что этому преступлению уделялось самое пристальное внимание как полицией Спрингфилда, так и отделом по расследованию убийств полицейского управления штата, которое наверняка взяло это дело под свой контроль. На окружного прокурора, по всей вероятности, оказывалось давление, поскольку раскрытие убийства полицейского всегда было делом принципа и на этих делах создавались и разрушались карьеры. Разумеется, весь личный состав рвался участвовать в расследовании. Преступление, совершенное против одного из них, наносит урон всем остальным.

Но чем больше сообщений я читал, тем беспомощнее выглядели силы правопорядка, и ожидаемой развязки не наступило.

Стали повторяться одни и те же детали. Никто не был арестован. Заседание уголовного суда не проводилось. Большое жюри не зачитало обвинительный акт под звуки фанфар.

Трагедия рассыпалась, не дойдя до финала.

Глядя на экран, извещавший меня, что «других сообщений не найдено», я подумал, что это несправедливо. Кто-то жестоко убил Мерфи, и это убийство, по-видимому, было связано с судьбой Эшли.

Но как именно, я не знал.