Текст книги "Фатальная ошибка"

Автор книги: Джон Катценбах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 32 страниц)

– И что это за повод? – спросила Эшли.

– Достаточно серьезное преступление.

* * *

– Согласитесь, идея Скотта была гениальна, – сказала она.

– Не знаю… – протянул я. – Я бы назвал ее вовсе не гениальной, а дурацкой и рискованной.

– На первый взгляд она действительно кажется такой, – ответила она, помолчав. – Но заметьте, как уникально мыслит Скотт – абсолютно вразрез с общепринятыми стереотипами. Много ли вы найдете профессоров истории, занимающих прочное положение в престижном гуманитарном колледже, которые пошли бы на преступление?

Вопрос был риторический.

– Или консультантов и тренеров футбольной команды частной школы? Или провинциальных юристов? А как насчет студентов-искусствоведов? Уж никак нельзя было бы подумать, что эти люди решатся на преступление. И при этом на преступление с применением насилия.

– И все же я не уверен…

– Они были хорошо подготовлены к тому, чтобы нарушить закон. Благодаря Салли с ее юридическим багажом они знали, как это лучше сделать. А Скотт даже не догадывался, как помогает ему военный опыт, приучивший его к дисциплине, стать хорошим преступником.

– Я все-таки думаю, что правильнее было обратиться в полицию.

– Но у них не было никаких гарантий, что правоохранительная система им поможет! Разве мало вы читали в газетах о трагедиях, происшедших из-за одержимости любовью? И о полицейских, жалующихся, что у них были связаны руки?

– Однако…

– Вряд ли вы хотели бы, чтобы надпись на вашем надгробном камне начиналась со слов: «Если бы только…»

– Да, но…

– Положение, в которое они попали, знакомо многим. Кинозвездам, телеведущим, секретаршам процветающих фирм, домохозяйкам. Одержимость может проявиться в любой экономической и социальной сфере. Но их реакция на нее была уникальна. А какова была их цель? Обеспечить безопасность Эшли. Разве может быть более бескорыстный мотив? Попробуйте встать хотя бы на миг на их место. Что сделали бы вы?

Это был очень простой вопрос, но ответа на него не существовало.

Глубоко вздохнув, она сказала:

– Но важнее всего было, чтобы их не заподозрили.

33
Трудное решение

Скотт воодушевился и забегал по комнате, делясь с женщинами планами и проектами, которые были порождены его ненавистью к О’Коннелу. Салли с раздражавшей его адвокатской педантичностью критиковала то, что он предлагал, придиралась к его словам, отвергала его замыслы, вносила изменения. Он понимал, что его бывшей жене хорошо видны все опасности, которыми были чреваты предложенные им меры, но ведь сейчас их дочери угрожает еще большая опасность.

В конце концов Салли удивила его, согласно кивнув.

– Мы должны быть готовы на все, – хладнокровно резюмировала она, – сделать все, что потребуется. – Она повернулась к Кэтрин и Хоуп. – Мы собираемся преступить закон, и вам, возможно, ни к чему в этом участвовать. Все-таки Эшли наша со Скоттом дочь, и мы должны нести за нее ответственность в первую очередь. Разумеется, Хоуп, ты ее вторая мать, и даже больше того, а вы, Кэтрин, ее единственная живая бабушка. Тем не менее вы не связаны с ней по крови и потому…

– Салли, заткнись, черт побери! – вскипела Хоуп.

Салли мгновенно замолкла. Хоуп поднялась и встала рядом со Скоттом. Взяв себя в руки, она обратилась к Салли:

– Ты знаешь, что с самого первого дня, когда мы встретились, я так или иначе – к добру или не к добру, не знаю, – была вовлечена в жизнь Эшли. И даже если в последнее время у нас все идет не очень гладко и неизвестно, как будет в дальнейшем, – это никак не влияет на мои чувства по отношению к ней. Поэтому иди ты подальше с подобными предложениями! Я сама решу, что я буду и что не буду делать.

– Я тоже, – спокойно поддержала ее Кэтрин.

Салли была растеряна. «Опять я говорю что-то не то, – подумала она. – Что такое со мной?»

– Разве ты не понимаешь, что такое любовь? – вопросила Хоуп.

Все молчали, погрузившись в размышления, вызванные этим вопросом. Хоуп продолжила:

– Скотт, объясните нам, что именно вы предлагаете.

– Вы знаете, Салли права, – ответил он. – Мы собираемся нарушить закон, и с этого момента все станет вдвойне опаснее для нас. – Озвучив эту мысль, он сам до конца осознал ее и даже несколько испугался. – Одно дело – говорить о нарушении закона и совсем другое – действительно пойти на этот риск. – Он повернулся к Эшли. – Милая, – произнес он проникновенно, – будет лучше, если ты теперь покинешь комнату. Поднимись, пожалуйста, наверх, а потом мама или я позову тебя.

– Что?! – возмущенно вскричала Эшли. – Меня это касается в первую очередь. Это моя проблема. Почему это я должна уйти, когда вы собираетесь предпринять что-то, непосредственно затрагивающее меня? Забудь об этом, папа. Я не уйду. Мы обсуждаем моюжизнь.

Опять все замолчали, пока Салли не нарушила тишину:

– Эшли, дорогая моя, ты действительно должнауйти. Мы не можем ничего предпринять, если ты не будешь формально отстранена от этого. Ты не должна участвовать в осуществлении нашего плана. Возможно, что-тои ты будешь делать, но в рамках закона. Ты должна быть защищена с обеих сторон – и от О’Коннела, и от правосудия, если оно обрушится на наши головы. – Салли говорила рассудительно и веско, как в суде. – Поэтому не надо лишних вопросов и возражений. Делай то, что сказал отец. Иди наверх и терпеливо жди. А после этого мы тебе скажем, как поступить дальше.

– Вы обращаетесь со мной как с ребенком! – негодовала Эшли.

– Да, именно так, – невозмутимо отозвалась Салли.

– Я этого не потерплю!

– Нет, потерпишь. Иначе я умываю руки и вообще ничего не буду делать.

– Вы не имеете права так поступать со мной!

– А как мы поступаем? – откликнулась Салли. – Ты же не знаешь, что мы решим. Разве мы не имеем права действовать в одностороннем порядке на благо нашей дочери? Ты хочешь сказать, что мы не должны ничего делать, чтобы помочь тебе?

– Я хочу сказать, что это касается в первую очередь меня и моей жизни.

– Да, – согласилась Салли. – Ты это уже говорила, мы слышали. И именно поэтому твой отец попросил тебя выйти за дверь.

Эшли с возмущением смотрела на родителей. В глазах ее собирались слезы. Она чувствовала себя совершенно бесправной и беспомощной. Но когда она снова начала было протестовать, вмешалась Хоуп.

– Мама, – мягко обратилась она к Кэтрин, – я хочу, чтобы ты пошла наверх вместе с Эшли.

– Что?! – теперь уже взвилась Кэтрин. – Не говори чепухи. Я не ребенок, чтобы командовать мной.

– Я не командую, – ответила Хоуп, но, помолчав, поправилась: – Хотя да, командую. И я могу сказать тебе то же самое, что Скотт и Салли только что сказали Эшли. Я уверена, нам потребуется твоя помощь. Но я не смогу ничего делать, если буду все время беспокоиться о тебе. Вот и все.

– Очень мило с твоей стороны, что ты беспокоишься обо мне, но я слишком стара и слишком привыкла действовать самостоятельно, чтобы находиться под опекой собственного ребенка. Я сама способна выбрать, что мне делать, черт побери!

– Но ведь это затрагивает и меня! – сердито бросила Хоуп матери. – Пойми же, что я буду волноваться за тебя, как и Салли со Скоттом будут волноваться за Эшли, и поэтому у нас будут связаны руки, мы будем ограничивать себя во вред делу. Неужели ты настолько эгоцентрична, что не можешь позволить мне поступить согласно моему выбору?

Это заставило Кэтрин прикусить язык. С тех пор как Хоуп выросла, именно этот вопрос вставал перед ней снова и снова. И каждый раз мать уступала дочери, хотя та порой и не догадывалась об этом. Кэтрин фыркнула и выпрямилась в кресле, сердясь на предложение Хоуп, а также на то, что понимала ее. Справившись с клокотавшим в ней протестом, она поднялась на ноги.

– Я считаю, что ты не права – в отношении меня, – сказала она. – А вы, – повернулась она к Салли, – возможно, не правы в отношении Эшли. Мы обе вполне способны на решительные действия. Даже, смею утверждать, очень рискованные. Но если на первых порах вы никак не можете сдвинуться с места в моем присутствии, я избавляю вас от него. – Она повернулась к Эшли. – Возможно, они передумают. Я надеюсь. А сейчас мы подчиняемся. Пойдем, дорогая, наверх и будем надеяться, что эти деятели придумают что-нибудь стоящее, хотя пока что они додумались только до такой глупости, что надо прогнать нас.

Она схватила девушку за руку и практически вытащила ее из кресла.

– Мне это не нравится, – упрямилась Эшли. – Это абсолютно несправедливо. И неправильно. – Тем не менее она стала вместе с Кэтрин подниматься по ступенькам.

Трое оставшихся внизу молча смотрели им вслед. Затем Салли сказала:

– Спасибо, Хоуп. Это был очень умный ход.

– Можно подумать, что мы в шахматы играем.

– Но это так и есть, – заметил Скотт. – Ну почти.

В конце концов они распределили обязанности, хотя обсуждение деталей заняло у них немало времени.

Скотт, основываясь на тех начальных сведениях, которые раздобыл Мерфи, должен был покопаться в прошлом О’Коннела – посмотреть, где он живет, где вырос; разузнать все, что возможно, о его семье, образовании и работе, которой он занимался. Одним словом, как можно точнее определить, с кем они имеют дело. Салли предстояло прояснить юридическую сторону их аферы. Они еще не решили, какое преступление собираются «пришить» О’Коннелу, хотя подозревали, что придется выбрать самое тяжкое. Они избегали употреблять слово «убийство», но подразумевали именно его.

Придумать фиктивное преступление на ровном месте было непростой задачей, и ее поручили Салли. Ей надо было выбрать такое, которое не только устранило бы О’Коннела из их жизни на максимальный срок, но и было бы легко доказуемо, привело бы к быстрому аресту и обвинению О’Коннела, не могло бы быть оспорено адвокатом и не давало бы возможности смягчить наказание. О’Коннел не должен был иметь шанса свалить часть вины на каких-либо других лиц, вся ответственность за преступление должна была лечь на его плечи. Необходимо было также определить, какие улики потребуются суду, чтобы вынести приговор без всяких сомнений.

О’Коннел, по-видимому, не знал Хоуп в лицо в отличие от Скотта и Салли, и потому ей поручили найти О’Коннела и выяснить, чем он занимается изо дня в день.

Вся собранная ими информация, как они рассчитывали, позволит им составить верный план действий.

Трудно было сказать, кто из них подвергается наибольшей опасности. «Возможно, Хоуп, – подумала Салли, – она будет находиться в непосредственной близости от О’Коннела». Но, с другой стороны, как только она сама откроет первый юридический справочник, так сразу станет виновной в преступлении. Скотта же ждала полная неопределенность – неизвестно было, с чем он столкнется, упомянув имя Майкла О’Коннела в тех местах, где он родился и вырос.

Кэтрин и Эшли должны были оставаться дома. Кэтрин, до сих пор жалевшая о том, что не застрелила мерзавца, когда у нее был шанс, получила задание разработать систему обороны на случай, если тот опять явится к ним домой.

Больше всего Салли боялась, что О’Коннел опередит их и сам предпримет решительные действия. Но она не подгоняла Хоуп и Скотта, полагая, что они и сами сознают эту опасность.

* * *

Она смотрела на меня секунду-другую, словно ожидая, не скажу ли я что-нибудь, но я молчал, и она спросила:

– Вы когда-нибудь задавались вопросом, что такое безупречное преступление? Я в последнее время много размышляю о том о сем. Что такое хорошо и что такое плохо? Что справедливо и что нет? И я пришла к выводу, что истинно безупречным преступлением является такое, которое не просто остается безнаказанным – это минимальное условие, – а меняет психологию человека. А также всю его жизнь.

– Кража Рембрандта из Лувра не будет безупречным преступлением?

– Нет. Человек останется таким, каким он был до этого, просто станет вором и разбогатеет. Никакой разницы между ним и панком, ворвавшимся ночью с пистолетом в какой-нибудь магазинчик. Я думаю, что безупречным – может быть, идеальным– можно назвать такое преступление, которое совершается по моральным мотивам. Оно исправляет какую-то ошибку, восстанавливает справедливость, а не попирает ее. Оно создает новые возможности.

Я мог бы возразить, но в этом не было смысла. Важнее было дать ей выговориться.

– И еще одна его особенность… – добавила она.

– Какая же?

– Оно возвращает доверие к жизни.

– Вы имеете в виду Эшли?

– Конечно, – улыбнулась она.

34
Женщина, которая любила кошек

Полуфинальная игра закончилась серией пенальти.

В спорте результат нередко достигается жестоким путем, и пенальти – яркий тому пример. Ее команда играла в меньшинстве, но нашла в себе силы противостоять напору противника. Девушки были на пределе – это читалось даже в их глазах. Они были покрыты потом и грязью, у многих были разбиты колени. Голкипер нервно металась взад и вперед у своих ворот, вдали от остальных. Хоуп хотела было подойти к ней и помочь каким-нибудь советом, но поняла, что футболистка должна справиться с трудным моментом самостоятельно, и если тренер не подготовила ее как следует за все то время, которое предшествовало этой игре, то за какую-то секунду этого не исправить.

Удача была не на их стороне. Капитан команды Хоуп, чемпион лиги и штата, бившая пенальти пятой и ни разу за все годы не мазавшая по воротам, на этот раз попала в перекладину, и мяч отскочил в сторону. Этим металлическим звоном перекладины сезон и завершился. Поражение было внезапным, как сердечный приступ. Девушки победившей команды завопили в неудержимом восторге и кинулись обнимать своего вратаря, которая во время пробивания пенальти ни разу даже не коснулась мяча. А футболистка-неудачница упала на колени прямо в грязь и, обхватив голову руками, разрыдалась. Другие спортсменки команды Хоуп были примерно в таком же состоянии, да и сама она чувствовала себя не намного лучше. Однако она взяла себя в руки и сказала им:

– Не оставляйте свою подругу одну. Вы выигрываете всей командой и проигрываете всей командой. Напомните ей об этом.

Девушки тут же бросились к своему капитану – откуда только силы взялись? – и окружили ее. Хоуп в этот момент гордилась ими. «Победа делает нас счастливыми, – подумала она, – а поражение выковывает характер». Это заставило ее вспомнить, что в ближайшее время ей придется участвовать совсем в иной борьбе, и ее охватил озноб. Да, игра на поле завершилась, начиналась другая.

Хоуп, конечно, не могла знать этого, но остановила машину точно в том месте, которое до нее выбрал Мэтью Мерфи, наблюдавший за домом О’Коннела. Откинувшись на спинку сиденья, она натянула пониже вязаную лыжную шапочку и поправила на носу купленные для слежки очки. Она не носила очков и приобрела эти, решив, что немного маскировки не помешает. Хотя она не думала, что Майкл О’Коннел когда-либо видел ее, но не исключала такой возможности. Она подозревала, что он шпионил за всеми ними, точно так же как она сейчас шпионила за ним. Хоуп надела джинсы и старый морской бушлат, чтобы защититься от вечернего холода. Она была лет на пятнадцать старше большинства бостонских студентов, но выглядела достаточно молодо, чтобы сойти за одну из великовозрастных студенток. Она выбирала сегодняшний костюм с такой же тщательностью, с какой девушка одевается на свое первое свидание, только Хоуп стремилась выглядеть как можно незаметнее и слиться с уличной толпой, подобно хамелеону, который принимает расцветку окружающей среды, делающую его незаметным.

Она подумала, что, если будет слишком долго сидеть в машине, О’Коннел обязательно обратит на нее внимание. При условии, что он знает, как она выглядит, и запомнил все приметы ее малолитражного автомобиля, вплоть до номера.

Тем не менее она продолжала сидеть на прежнем месте, только сняла очки, рассудив, что одинаково бросается в глаза и в них, и без них. Посмотрев еще раз внимательно на фотографию О’Коннела, приложенную к отчету Мерфи, она задумалась, сможет ли узнать его в жизни. Наконец, не зная, что делать, она вышла из машины.

Кинув взгляд в сторону дома О’Коннела, она пожалела, что еще недостаточно темно: он зажег бы в комнате свет и она убедилась бы, что он у себя. Затем ей пришла в голову мысль, что если она будет стоять, уставившись на его окна, то О’Коннел ее заметит и не она будет следить за ним, а он за ней. Развернувшись, Хоуп быстро направилась в противоположную сторону, и ей представлялось, что чей-то взгляд сверлит ее спину. Повернув за угол, она подумала, что поступает неразумно и, вместо того чтобы вести наблюдение за домом, все дальше уходит от него.

Вздохнув, она почувствовала себя абсолютно некомпетентным сыщиком.

«Надо найти укромное место в каком-нибудь переулке или за деревом, притаиться и ждать там О’Коннела, – сказала она себе. – Надо быть такой же терпеливой, как он».

Покачав головой, Хоуп вышла из-за угла, высматривая место, где можно было бы спрятаться, и тут заметила О’Коннела, выходившего из дому. Голова его была высоко поднята, на лице беспечная улыбка, которая прямо-таки излучала злобу. Хоуп с возмущением подумала, что парень над ней издевается, хотя он вряд ли подозревал о ее присутствии. Она вжалась в стену, стараясь слиться с ней, и продолжала наблюдать за О’Коннелом, больше всего боясь встретиться с ним взглядом. В этот момент она увидела сморщенную старушку, которая брела навстречу О’Коннелу по той же стороне улицы. Едва он ее заметил, выражение его лица так резко переменилось, что Хоуп похолодела: в какую-то долю секунды беззаботная веселость сменилась бешеной злобой.

Старушка казалась воплощением безобидности – приземистая, полноватая, в поношенном черном пальто и разноцветной шерстяной шапочке, она двигалась с болезненной медлительностью, согнувшись под тяжестью двух пластиковых пакетов, набитых продуктами. Стоило ей увидеть О’Коннела, как глаза ее блеснули и она шагнула в сторону, загородив ему путь.

Хоуп прижалась к дереву на противоположной стороне улицы.

Женщина приподняла руку с пакетом и погрозила О’Коннелу пальцем.

– Я знаю, что вы собой представляете и чем занимаетесь! – громко заявила она.

– Ни хрена вы обо мне не знаете! – не менее громко огрызнулся О’Коннел.

– Я знаю, вы делаете что-то нехорошее с моими кошками. Вы крадете их. Вы злой, испорченный человек, я пожалуюсь на вас в полицию!

– Ничего я не делал с вашими паршивыми кошками. Может, они нашли другую такую же чокнутую старуху, и теперь она их кормит. Может, им не нравится ваша еда или им просто лучше в другом месте. Оставь меня в покое, старая сука, а то я вызову санитарную инспекцию, и они уж точно заберут всех твоих блохастых кошек и уничтожат их.

– Вы жестокий, бессердечный человек! – воскликнула она.

– Заткнись и дай дорогу! – буркнул О’Коннел и, обогнув женщину, пошел дальше.

– Я знаю, что вы делаете с ними! – крикнула она ему вдогонку.

Парень остановился и обернулся к ней.

– Да ну? – отозвался он холодно. – Ну так скажи спасибо, что я не делаю то же самое с тобой!

Женщина, приоткрыв рот, отшатнулась, словно ее ударили. О’Коннел ухмыльнулся, довольный собой, и, повернувшись, быстро пошел по улице. Хоуп решила, что должна следовать за ним, но, взглянув на застывшую на месте старушку, передумала. Когда Майкл О’Коннел свернул за угол, она подошла к женщине.

– Извините, – вежливо обратилась она к ней, убедившись, что О’Коннел действительно удалился.

– Да? – настороженно повернулась та к Хоуп.

– Прошу прощения, – сказала Хоуп. – Я была на другой стороне улицы и случайно слышала ваш разговор с этим молодым человеком.

Женщина продолжала молча смотреть на приближающуюся к ней Хоуп.

– Он был очень груб с вами.

Старушка пожала плечами, не понимая, что Хоуп от нее надо.

– У меня два дня назад пропал кот, – стала на ходу придумывать Хоуп, – очаровательный, пестрый, с белыми передними лапками. Я зову его Сокс. Исчез куда-то, и я просто не знаю, что делать. Я живу вон там, – махнула она рукой вдоль улицы, что могло подразумевать практически весь Бостон. – Может быть, вы видели его?

По правде говоря, Хоуп не любила кошек. Они вызывали у нее аллергию, заставлявшую ее чихать, да и взгляд, которым они на нее смотрели, ей не нравился.

– Он такой симпатичный, – продолжала сочинять она. – Живет у меня много лет и никогда не исчезал надолго.

– Не знаю… – задумчиво сказала женщина. – Ко мне приходят два пестрых, но уже давно. Вот разве что… – Она посмотрела в том направлении, в котором ушел О’Коннел, и сердито прошипела не хуже какого-нибудь из ее питомцев: – Не поручусь, что онне сотворил с ним какую-нибудь гадость!

Хоуп сделала вид, что шокирована:

– Он так ненавидит кошек? А что он вообще за человек?

Этого было достаточно. Старушка отступила назад и окинула Хоуп придирчивым взглядом:

– Не хотите зайти ко мне выпить чашечку чая? Я познакомлю вас со своими детишками.

Кивнув, Хоуп взяла у женщины ее пакеты. «Я проникла к нему», – подумала она. У нее было такое чувство, будто она пробралась в пещеру дракона.

Вздохнув, Скотт оглядел приземистое здание школы, сооруженное из шлакобетонных блоков и красного кирпича, и подумал, что архитектор, вероятно, имел большой опыт в строительстве тюрем. Вереница желтых автобусов у входа урчала моторами и издавала едкий запах дизельного топлива. На флагштоке развевались, судорожно хлопая на резком ветру и переплетаясь друг с другом, флаги США и Нью-Гемпшира. Сбоку тянулась высокая ограда из проржавевших цепей. На большом фронтоне, сооруженном над входом, бросались в глаза два призыва: «Станьте воинами!» и «Тесты и экзамены. Записывайтесь».

Скотт, как и Хоуп, запасся копией отчета Мэтью Мерфи. В отчете вырисовывался лишь костяк жизни О’Коннела, так что Скотт был намерен нарастить на этот костяк плоть и решил начать со школы, которую тот окончил. В качестве первого шага в расследовании она была ничуть не хуже любого другого источника, пусть даже и содержала информацию десятилетней давности.

Утро он провел, знакомясь с миром, где вырос О’Коннел, и был удручен тем, что увидел. Побережье в Нью-Гемпшире оставляет двойственное впечатление: красоту Атлантического океана портят присосавшиеся к устьям рек железнодорожные депо, склады, бесстрастно и безостановочно дымящие сталеплавильные заводы и прочие бездушные промышленные предприятия. Ощущение у Скотта было примерно такое же, как если бы он наблюдал средь бела дня за состарившейся стриптизершей, отрабатывающей программу в каком-нибудь дышащем на ладан клубе.

Значительную роль в хозяйстве этого района играло судостроение. Громадные краны, способные поднимать тонны стали, высились на фоне серого неба. Летом здесь было жарко, зимой холодно, и рабочие носили жесткие шляпы, комбинезоны и видавшие виды, но еще крепкие ботинки. Люди, трудившиеся на верфях, тоже были крепкими и не менее основательными, чем оборудование, с которым они работали. Прочность была здесь главной ценностью.

Скотт чувствовал себя тут чужаком. Он сидел в автомобиле, наблюдая за стайками старшеклассников, выпархивающими из обветшалого школьного здания, и ему казалось, что он прибыл из другой страны. Он жил в мире, где его задачей было подготовить студентов к достижению жизненного успеха со всеми его атрибутами, о которых трубит Америка: большими автомобилями, большими банковскими счетами, большими особняками. У подростков, забиравшихся в данный момент в автобусы, мечты были, по всей вероятности, скромнее, и вряд ли их ждало впереди что-нибудь иное, кроме заводов и фабрик, где они будут отрабатывать положенные часы.

«Если бы я вырос здесь, то пошел бы на все, чтобы выбраться отсюда», – подумал он.

Когда автобусы со школьниками стали отъезжать, он вылез из автомобиля и быстро направился к главному входу. Охранник объяснил ему, как найти канцелярию. За столами сидели несколько сотрудниц, в глубине помещения директор школы скучным голосом наставляла школьницу в черном кожаном пиджаке, с фиолетовыми блестками в волосах и пирсингом в ушах и бровях.

– Я могу чем-то помочь вам? – спросила Скотта одна из молодых секретарш.

– Очень надеюсь на это, – ответил он. – Моя фамилия Джонсон, я сотрудник компании «Рэйтеон», это недалеко от Бостона. Мы собираемся принять на работу одного молодого человека, который написал в автобиографии, что окончил вашу школу десять лет назад. Мы часто выполняем госзаказы и поэтому должны как следует проверять все и всех.

Секретарша повернулась к своему компьютеру:

– Как его имя?

– Майкл О’Коннел.

– Выпуск тысяча девятьсот девяносто пятого года.

– А больше нет никакой полезной для нас информации?

– Я не имею права сообщать оценки или иные сведения без письменного разрешения.

– Понятно, – сказал Скотт. – Ну что ж, спасибо.

Секретарша вернулась к своей работе, а Скотт поймал взгляд женщины постарше, которая вышла из кабинета заместителя директора как раз в тот момент, когда он назвал имя О’Коннела. Оно, похоже, привлекло ее внимание. Поколебавшись, она пожала плечами и подошла к Скотту.

– Я знала его, – сказала женщина. – Вы собираетесь дать ему работу?

– Да, обработку данных, программирование и тому подобное. Это не бог весть какие секреты, но иногда попадается информация, связанная с Пентагоном, так что приходится проверять людей.

Женщина удивленно покачала головой:

– Я рада, если он встал на правильный путь. «Рэйтеон» – серьезная корпорация.

– А что, раньше он ходил по кривой дорожке?

– Ну, в общем, да, – улыбнулась она.

– Мы понимаем, что у подростков бывают проблемы, и не обращаем на них особого внимания, если они не перерастают в нечто более серьезное.

– Ну да, мелкие неприятности у всех бывают, – кивнула женщина с каким-то нерешительным видом.

– Так что же с О’Коннелом?

– Понимаете, если он вышел на верную дорогу, то мне не хочется лишать его шанса.

– Но вы нам очень помогли бы.

Женщина опять замялась, но в конце концов произнесла:

– Когда он учился здесь, о нем можно было сказать мало хорошего.

– Даже так?

– Он был смышленым мальчиком. Гораздо способнее большинства других. Но с существенными проблемами, типа тех учеников из школы Колумбайн, хотя в Колумбайн это произошло позже. [31]31
  В 1999 г. в школе Колумбайн (штат Колорадо) двое учеников открыли огонь из огнестрельного оружия по другим школьникам и школьному персоналу, убив 13 и ранив 24 человека.


[Закрыть]Вел себя тихо, но все время что-нибудь замышлял. Что меня всегда огорчало в нем – так это его обыкновение зациклиться на какой-то идее: то он хотел обязательно чего-то добиться, то вбивал себе в голову, что ему кто-то мешает или кто-то из учителей к нему придирается. Если ему нравился предмет, он без труда получал высший балл, а если ему случалось невзлюбить учителя, то могло произойти все, что угодно: автомобиль учителя оказывался изуродованным, оценки в классном журнале – подделанными. Или в полицию поступал ложный донос о якобы незаконных действиях. Но если даже было ясно, что это его рук дело, никогда ничего нельзя было доказать. Я почувствовала огромное облегчение, когда его в школе не стало.

Скотт кивнул.

– А почему?.. – начал он, но женщина опередила его:

– Вряд ли можно было вырасти нормальным в такой семье.

– А где они?..

– Ох, не следовало бы мне… – Тем не менее она написала адрес на листке бумаги. – Не знаю, может быть, адрес изменился.

– Как это вы запомнили его так хорошо? Прошло столько лет… – сказал Скотт, беря у нее листок.

Женщина улыбнулась:

– Все эти годы я ждала, что вот кто-нибудь придет и начнет задавать вопросы о Майкле О’Коннеле. Только я не думала, что это будет человек, который хочет взять его на работу. Я была уверена, что придет полиция.

– А откуда такая уверенность?

– Я же учила его когда-то. Английскому в одиннадцатом классе. И у меня сложилось совершенно определенное мнение о нем. За все годы, что я здесь работаю, у меня было человек десять учеников, которых невозможно забыть. Одних вспоминаешь с удовольствием, других – с неприязнью. Скажите, он будет работать вместе с молодыми женщинами?

– Да. А что?

– Наши девушки всегда чувствовали себя неловко с ним. И вместе с тем их к нему тянуло. Я никогда не могла этого понять. Как может привлекать человек, от которого не ждешь ничего хорошего?

– Да, странно… Может быть, мне поговорить с кем-нибудь из них?

– Да, конечно. Только где их искать после стольких лет? И вряд ли они станут охотно разговаривать с вами о Майкле О’Коннеле. Я уже сказала, он оставлял неприятное впечатление.

– А что за семья была у него?

– Вот их адрес. Только, повторяю, я не уверена, что его отец все еще живет там.

– А мать?

– Мать умерла очень давно – ему тогда было, кажется, лет десять или тринадцать. Я не знаю точно, как это произошло, но… – Она замялась.

– Но что?

Женщина вдруг замкнулась в себе:

– Знаете, наверное, мне не стоит об этом говорить. Я и так рассказала вам уже слишком много. Вы ведь не будете ссылаться на меня?

Скотт покачал головой. Он уже услышал от нее все, что ему было нужно.

– Как насчет «Эрл грей», дорогая? И немного молока?

– Да, большое спасибо, миссис Абрамович, – ответила Хоуп.

– Зовите меня просто Хильда, дорогая.

– Хорошо, Хильда, спасибо. Это очень любезно с вашей стороны.

– Я покину вас на секунду, – сказала хозяйка.

Из кухни донеслось пение чайника. Хоуп окинула взглядом комнату. На стене висело распятие, рядом с ним написанное яркими, живыми красками изображение Христа на Тайной вечере. Вокруг них разместилась целая галерея выцветших черно-белых фотографий мужчин в высоких жестких воротничках и женщин в кружевах, а также темно-зеленый лесной пейзаж и городские виды с мощенными булыжником улочками и церковью с остроконечным шпилем. По-видимому, это была какая-то оставшаяся в далеком прошлом страна Восточной Европы и давно умершие родственники. «Все равно что оклеивать стены призраками», – подумала Хоуп, продолжая изучать жизнь старой женщины. Облупившаяся краска на подоконнике, ряды пузырьков и коробочек с лекарствами, стопки журналов и газет, пухлое красное кресло, корзина с торчавшими из нее вязальными спицами и телевизор как минимум пятнадцатилетней давности – во всем чувствовалась пустота существования.

Спальня в квартире была одна. Повсюду пахло старостью и кошками. Штук восемь расположились на кушетке, на подоконнике и возле радиатора. Некоторые из них подошли к Хоуп и стали тереться о ноги. Она подозревала, что в спальне прячется вдвое больше животных.

Вздохнув, Хоуп подумала об одинокой старости.

Вошла миссис Абрамович с двумя чашками дымящегося чая. Она улыбнулась своим питомцам, которые немедленно устремились к ней.

– Подождите немного, милые, время обеда еще не наступило. Дайте мамочке сначала поговорить с человеком. – Она обратилась к Хоуп: – Вы не видите своего Сокса в моем зверинце?

– Нет, – печально покачала головой Хоуп. – Ни здесь, ни в коридоре.

– Я стараюсь не пускать своих крошек в коридор. Но за ними не уследишь, они уходят и приходят – кошки любят гулять, сами знаете, дорогая. А не пускаю я их потому, что боюсь, этотделает с ними что-то нехорошее.