Текст книги "Фатальная ошибка"

Автор книги: Джон Катценбах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 32 страниц)

Скотт приложил также собственноручно отпечатанное фиктивное приглашение на курсы с впечатляющей фиктивной шапкой и именем профессора, с которым Эшли должна была связаться по прибытии. Профессор не был фиктивным – правда, работал в Болонском университете, а не во Флоренции. Скотт познакомился с ним на одной из конференций по истории. Скотт знал, что профессору предоставлен годичный отпуск для научной работы и он совмещает ее с преподаванием в одной из стран Африки. Вряд ли Майкл О’Коннел поедет разыскивать его в Африку. Да если даже он и нападет на его след, то смесь выдумки с правдой, полагал Скотт, способна запутать человека, как ничто другое. Приглашение было оставлено в квартире – якобы в спешке.

Скотт подробнейшим образом проинструктировал Эшли относительно того, что и как она должна сделать. По ее мнению, меры предосторожности были даже чрезмерными. Однако отец взял с нее слово, что она ни на шаг не отступит от придуманного им плана. План изобиловал всевозможными хитростями, призванными ввести О’Коннела в заблуждение. Осуществить задуманное без обмана было бы невозможно.

Один из путеводителей надо было засунуть в наружный карман рюкзака таким образом, чтобы название бросалось в глаза даже тем прохожим, которым это вовсе не было интересно. Остальные книги следовало разбросать на видных местах по всей квартире – до тех пор, пока их не упакуют вместе с другими вещами.

Перед отъездом Эшли должна была вызвать такси, затем позвонить в телефонную компанию и попросить, чтобы отключили ее телефон.

Когда прибудет такси, она запрет дверь квартиры и положит ключ на дверную притолоку, где его смогут найти грузчики-футболисты.

Эшли оглядела квартиру, которую она уже привыкла считать своим домом. Плакаты на стенах, цветы в горшках, блекло-оранжевая занавеска в ванной – все это тоже принадлежало ей, было среди ее первых приобретений. Девушка удивлялась тому, какие сильные чувства вызывают у нее эти простейшие предметы. Иногда она думала, что еще не понимает толком, что она собой представляет и кем хочет стать, а квартира была первым шагом к пониманию.

– Будь ты проклят! – вырвалось у нее. И без имени было ясно, к кому она обращается.

Эшли взглянула на составленный отцом регламент. Действуя в соответствии с ним, она подошла к телефону, вызвала такси и, выйдя в парадное, стала ждать его, немного нервничая.

По совету отца она надела темные очки и вязаную шапочку, закрывавшую волосы. Воротник ее куртки был поднят. «Ты должна выглядеть как человек, который спасается бегством и не хочет, чтобы его узнали», – написал Скотт. Эшли чувствовала себя как актриса на сцене и не была уверена, что все это так уж необходимо и разумно. Когда подъехало такси, она положила ключ от двери на условленное место и быстро пробежала к машине, пригнув голову и не глядя по сторонам. Вся эта скрытность предназначалась для О’Коннела, который, предположительно, мог наблюдать за ней. Утро кончилось, начинался день, и солнечные лучи пронизывали холодный воздух и отбрасывали причудливые тени в переулках. Закинув рюкзак и чемодан на заднее сиденье, Эшли влезла вслед за ними сама.

– Аэропорт Логан, международные рейсы, – бросила она водителю и съежилась на сиденье, делая вид, что прячется.

В аэропорту она дала водителю скромные чаевые и, согласно инструкции, произнесла:

– Лечу в Италию. Буду учиться во Флоренции.

Она не была уверена, разобрал ли водитель что-нибудь из сказанного ею.

Эшли отвезла свой багаж в зал отправления под аккомпанемент рева реактивных самолетов, непрерывно взмывающих в воздух над водами гавани. На пропускном пункте выстроилась возбужденная очередь, стоял многоязычный гул голосов. Бросив взгляд на пропускные ворота, Эшли резко повернула направо, к лифтам. Она оказалась в одной кабине с толпой ирландцев, прилетевших рейсом «Эр лингус» из Шаннона. Все они были белокожие, рыжие, все быстро говорили что-то с характерным акцентом, все были одеты в кельтские шерстяные фуфайки с бело-зелеными полосами, и все ехали на какой-то большой семейный праздник в Южном Бостоне.

Прошмыгнув в заднюю часть просторной кабины, она поспешно раскрыла рюкзак, запихала туда шерстяную шапочку, куртку и темные очки и надела вместо них кожаное коричневое пальто и темно-бордовую бейсболку Бостонского колледжа. Если ее попутчики и заметили эти манипуляции, то не обратили на них особого внимания.

Эшли вышла на третьем этаже и прошла по проходу к центральной автостоянке. Она быстро пересекла крытую площадку, где пахло бензином и поминутно раздавался визг колес на спиральном пандусе, и, следуя указателям, прошла на стоянку автобуса, подвозившего пассажиров к станции метро.

В вагоне метро было полдюжины человек, не считая Эшли, и ни один из них не был Майклом О’Коннелом. Он никак не мог бы проследить за всеми ее перемещениями. Во всяком случае, так думала Эшли. Она испытывала легкое возбуждение и пьянящее чувство свободы. Пульс ее участился, и она поймала себя на том, что улыбается – наверное, впервые за много дней.

Однако она продолжала следовать инструкциям отца. Возможно, его рекомендации казались слегка бредовыми, но до сих пор оправдывали себя. Она вышла на станции «Конгресс-стрит» и, по-прежнему волоча свой багаж, прошла несколько небольших кварталов до Детского музея. В музее она сдала багаж на хранение, купила билет и поднялась на второй этаж. Она ходила по запутанному лабиринту помещений из одного зала в другой, от конструкций из «Лего» к научным объектам, окруженная группами хихикающих детей, их родителей и учителей. В этой возбужденной и весело шумящей толпе она оценила замысел отца: Майклу О’Коннелу ни за что не удалось бы спрятаться в музее, несмотря на множество лестниц, подъемников и коридоров с поворотами. Он сразу бросился бы в глаза как нечто чужеродное, в то время как Эшли ничем не отличалась от детсадовской воспитательницы или няни.

Она устало бродила по музею, поглядывая на часы, и ровно в четыре забрала свои вещи из камеры хранения, вышла из музея, внимательно осмотрелась и, не увидев О’Коннела, взяла одно из стоявших перед музеем такси. Музей был окружен бывшими складскими и торговыми помещениями, на широкой открытой улице перед ним негде было спрятаться – ни бульвара с деревьями, ни каких-либо темных закоулков.

Улыбнувшись, Эшли попросила водителя отвезти ее на станцию автобусной компании «Питер Пен». Водитель что-то пробурчал – дескать, тут и пешком два шага, – но она не обратила на это внимания. У нее пропало ощущение, что за ней наблюдают, которое столько времени преследовало ее. Она даже напевала себе под нос, пока такси везло ее по центральным улицам Бостона.

Эшли купила билет на автобус, отправлявшийся в Монреаль через десять минут. По пути к канадской границе через Вермонт автобус делал остановку в Братлборо, где она и собиралась сойти. Она с радостью ждала встречи с Кэтрин.

В салоне пахло выхлопными газами и смазкой. Уже стемнело, и неоновый свет фонарей сливался со сверканием серебристого корпуса автобуса. Эшли устроилась на одном из сидений позади, около окна. Вглядываясь в темноту на улице, она удивлялась тому, что не испытывает никакой неуверенности или беспокойства и чувствует себя, наоборот, почти свободной. Водитель захлопнул дверь, включил двигатель и, выехав задом с посадочной площадки, повел автобус с возрастающей скоростью по вечерним городским улицам к междугородной автомагистрали. Хотя вечер только что наступил, ритм движения убаюкал Эшли, и она провалилась в глубокий крепкий сон.

* * *

Солнце палило нещадно, когда я припарковался в нескольких кварталах от агентства Мэтью Мерфи. Это был один из характерных для Долины дней, когда кажется, что неподвижный воздух заперт между холмами и все плавится от жары. Горячий воздух волнами поднимался от тротуара, как адские испарения.

Во многих старых городах Новой Англии обычно хорошо видна та граница, где кончились деньги на восстановительные работы, так как местные политики, подсчитав голоса избирателей, решили, что затраты на социальные нужды не оправдывают себя. Один-два квартала шикарных офисов сменяются обшарпанными и убогими строениями. Они не разрушаются до основания, как гнилой зуб, а просто покорно ветшают.

Квартал, в котором приютилось агентство Мерфи, выглядел, пожалуй, даже чуть хуже других. На углу был полуосвещенный бар с темными нишами; написанная от руки вывеска в витрине под красной неоновой рекламой пива «Будвайзер» извещала, что здесь «Вышший класс целый день и целый ноч». Напротив находился небольшой погребок с гондурасским флагом над входом, где прямо на полу были составлены бутылки мексиканского солодового пива «Текате» и пирамиды консервированных продуктов, фруктов и чипсов. Остальные здания представляли собой знакомые жителям любого города сооружения из красного кирпича. Мимо меня проехала полицейская патрульная машина.

Вход в здание находился в середине квартала. Место было ничем не примечательное. На табло рядом с лифтом значились четыре учреждения, занимающие два этажа.

Агентство Мерфи размещалось на одном этаже с бюро социальных услуг. На простой деревянной дощечке черного цвета, прибитой рядом с дверью, позолоченными буквами было написано его имя и под ним фраза: «Конфиденциальные расследования любого характера».

Я хотел войти, но дверь была заперта. Я довольно настойчиво постучал. Никакого результата.

Постучав еще раз, я тихо выругался: впустую потратил целый день, добираясь сюда.

В это время открылась дверь бюро социальных услуг и вышла женщина средних лет с кипой папок. Увидев меня, она вздохнула и произнесла:

– Там больше никого нет.

– Он что, переехал?

– Ну да, вроде того. Вы не читали об этом в газетах?

Посмотрев на мое недоумевающее лицо, она нахмурилась:

– У вас какое-то дело к Мерфи?

– Хотел задать ему несколько вопросов.

– Могу сказать вам его новый адрес, – буркнула она. – Это всего в нескольких кварталах отсюда.

– Великолепно. И какой адрес?

Она пожала плечами:

– Прибрежное кладбище.

23
Гнев

Майкл О’Коннел велел себе успокоиться.

Но это было трудно. Обычно ему легче было действовать на грани нервного срыва, когда в его мысли прорывалась ярость, направлявшая его туда, где он чувствовал себя в своей стихии. Драка, оскорбления, брань приносили ему почти такое же удовлетворение, как и те моменты, когда он что-нибудь планировал. Нет почти ничего лучше, чем предугадать, что люди будут делать, а потом наблюдать, как они делают это.

Он видел, как Эшли тайком выскочила из своего дома и нырнула в такси, и запомнил таксомоторную компанию и номер машины. Его не удивило, что она куда-то уезжает. Для людей вроде Эшли и ее родных бегство – самое естественное дело. Он считал их трусами.

Он позвонил диспетчеру компании и сказал, что девушка, садившаяся в машину, чей номер он запомнил, обронила футляр с выписанными врачом очками. Как он может вернуть очки их владелице?

Диспетчер просмотрел журнал радиосвязи и ответил:

– Вряд ли это у вас получится, приятель.

– Вот как? А почему?

– Такси отвезло девушку в международную секцию аэропорта Логан. Так что можете выбросить очки или положить их в один из ящиков сбора вещей для бедных.

– Да-а… Немного же девушка увидит там, где будет проводить каникулы! – пошутил О’Коннел.

– Да, не повезло ей.

«Это мягко сказано», – подумал Майкл О’Коннел, внутренне кипя.

И вот теперь он устроился недалеко от ее квартиры и наблюдал за тремя парнями, вытаскивавшими коробки из дома. У них был средних габаритов грузовой фургон, припаркованный во втором от тротуара ряду, и парни, казалось, спешили загрузить его и убраться восвояси. О’Коннел опять напомнил себе, что должен хранить спокойствие. Он покрутил плечами, снимая напряжение в мышцах шеи, и несколько раз сжал и разжал кулаки, чтобы расслабиться. Затем он ленивой походкой направился к фургону.

Один из парней тащил две коробки с книгами, пристроив сверху настольную лампу, которая могла в любой момент свалиться. Парень слегка пошатывался под своей ношей.

– Съезжаете с квартиры? – спросил О’Коннел.

– Вывозим вещи, – ответил парень.

– Давай подержу, чтобы не упала, – сказал О’Коннел, снимая лампу.

Взяв в руки металлическую подставку, он ощутил электрический импульс, словно контакт с вещами Эшли был равноценен прикосновению к ее коже. Он погладил лампу и вспомнил, где именно она стояла на прикроватном столике и как бросала свет на изгибы и округлости ее тела. Дыхание его стало чаще, и даже голова слегка закружилась. Он отдал лампу парню.

– Спасибо, – сказал тот и бесцеремонно пихнул лампу в груду других вещей. – Остался еще этот чертов письменный стол, кровать и парочка ковров, и можем отчаливать.

О’Коннел заметил розовое покрывало и проглотил комок в горле, вспомнив, как отбросил его в сторону, прежде чем склониться над Эшли.

– Это не ваши вещи? – спросил он.

– Да нет, дочки одного профессора, – ответил парень, потягиваясь. – Он неплохо заплатил за перевозку.

– Это хорошо, – медленно отозвался О’Коннел, стараясь, чтобы в его голосе не проскальзывало никаких чувств, кроме пустого любопытства. – Наверное, это та, что жила на третьем этаже. Девочка что надо. Я живу здесь неподалеку. – Он махнул рукой в неопределенном направлении. – А она что, уезжает куда-нибудь?

– Отец сказал, что в Италию. Ей дали стипендию где-то во Флоренции.

– Звучит шикарно.

– Да, повезло.

– Ну ладно, удачи! – О’Коннел махнул парню и продолжил свой путь.

Перейдя улицу, он прислонился к стволу дерева. Он делал резкие вдохи, стараясь накачать в грудь побольше холодного воздуха. Наблюдая за тем, как вещи Эшли исчезают в недрах фургона, он спрашивал себя, не снится ли это ему. У него было ощущение, будто он стоит перед киноэкраном и все происходящее выглядит как реальное, но на самом деле таковым не является. Такси, отвозящее Эшли в аэропорт. Трое студентов, загружающие фургон воскресным утром. Сыщик, проживающий в Спрингфилде и фотографирующий Майкла из машины, припаркованной у его дома. Все это, несомненно, были детали одной картины, но она пока еще не складывалась у него в голове. Одно он знал точно: если родители Эшли думают, что, купив ей билет на самолет, избавятся от него, то они жестоко ошибаются. Все их хитрости лишь сделали его задачу более интересной. Он найдет ее, даже если ему придется лететь в Италию.

– Украсть у меня что-нибудь невозможно, – прошептал он. – Что мое, то мое.

Кэтрин Фрейзир запахнула шерстяную кофту. Клубы пара вырывались у нее изо рта, как дым у курильщика. В ночном воздухе чувствовалось предсказание грядущих вечеров. Вермонт, как всегда, предупреждал о том, чего следует ожидать, – надо было только отнестись к его предупреждениям с вниманием. Холодное ощущение темного неба на губах, онемевшие щеки, шорох ветвей над головой, тонкая ледяная кромка на прудах по утрам – все это говорило о том, что в ближайшие дни пойдет снег. Кэтрин напомнила себе, что надо проверить запас наколотых дров за домом. Вот если бы она могла понимать других людей так же хорошо, как понимает природу!

Автобус из Бостона опаздывал. Женщина ждала его на улице, а не в ресторане и не в зале для боулинга, около которых он делал остановку, перед тем как отправиться дальше, в Берлингтон и Монреаль. На ярком свету ей всегда становилось как-то не по себе, в полумраке и тумане было уютнее.

Она радовалась скорой встрече с Эшли, хотя, как всегда, немного нервничала в связи с тем, что не знала, как лучше представить девушку соседям. Эшли не была ни ее внучкой, ни племянницей, ни приемной дочерью, хотя последнее было ближе всего к действительности. Трезвомыслящие вермонтцы редко совали нос в чужие дела, полагая, как истинные янки, что чем меньше слов, тем лучше. При всем при том женщины, с которыми Кэтрин встречалась в церкви, а также в продуктовом магазине и в скобяной лавке, где ее хорошо знали, несомненно, будут задавать ей вопросы. Как и многие в Новой Англии, они обладали тонким чутьем на все, что хоть чуточку отдавало лицемерием. А Кэтрин испытывала сложные чувства, приглашая к себе дочь партнерши собственной дочери и одновременно осуждая эти отношения.

Подняв голову, Кэтрин окинула взглядом купол ночного неба. Она подумала, что, возможно, у человека бывает не меньше противоречивых чувств, чем звезд на небе.

Эшли вошла в ее жизнь еще ребенком. Кэтрин вспомнила их первую встречу и невольно улыбнулась в темноте. Она тогда слишком тепло оделась – несмотря на жару, на ней была шерстяная юбка и свитер. Должно быть, она казалась девочке столетней старухой.

Кэтрин держалась при их знакомстве сухо, чуть ли не высокомерно, и с какой-то нелепой формальностью протянула одиннадцатилетней девочке руку. Но та покорила ее мгновенно, и в некотором отношении именно любовь к Эшли заставила Кэтрин заключить перемирие с собственной дочерью и держаться корректно с партнершей Хоуп (хотя само это слово она терпеть не могла, оно подходило, по ее мнению, лишь для деловых отношений). Она мирилась с пронзительным детским визгом на днях рождения подруг Эшли и с унылой сыростью во время футбольных матчей, посещала школьные спектакли, где Эшли играла Джульетту, и последняя сцена ужасно расстраивала ее. Как-то Кэтрин пришлось сидеть на краешке постели пятнадцатилетней Эшли и успокаивать девушку, рыдавшую из-за разрыва отношений с ее первым мальчиком. Когда Эшли заканчивала школу, Кэтрин вдвое быстрее обычного помчалась на автомобиле в дом Хоуп и Салли, чтобы успеть сфотографировать Эшли в выпускном платье. Когда у Эшли был сильный грипп, а ее мать была по горло занята в суде, Кэтрин ухаживала за девочкой и спала на полу подле ее кровати, прислушиваясь всю ночь к ее тяжелому дыханию. Однажды Эшли с двумя университетскими подругами, нагруженные палатками и прочим туристским снаряжением, останавливались у Кэтрин по пути на Зеленые горы. Еще было два незабываемых посещения бостонских ресторанов, где Кэтрин угощала Эшли обедом, а один раз она восхитительно провела время на дешевых местах стадиона в Фенуэе. Она тогда навестила дочь под каким-то предлогом, но подлинной причиной ее поездки была Эшли.

Ковыряя носком туфли гравий на автобусной стоянке, Кэтрин думала о том, что судьба не подарила ей внуков, которых она так ждала, но зато подарила Эшли. Она считала, что в тот момент, когда она впервые увидела девочку и та, застенчиво глядя на нее, спросила: «Ты не хочешь посмотреть мою комнату? Может, мы вместе почитаем книжку?» – она, Кэтрин, вступила в новый мир – мир Эшли, где не было и следа трудностей и разочарований, связанных с Хоуп.

– Сколько же можно ждать этого чертова автобуса? – громко возмутилась Кэтрин.

В ту же секунду раздался хриплый рев большого дизельного двигателя, который замедлил ход на повороте, и темноту прорезал свет фар. Она сделала пару шагов вперед, приветственно размахивая руками.

По внутренней связи позвонила секретарша:

– На проводе некий мистер Мерфи. Он говорит, что у него есть информация для вас.

– Соедините, – сказала Салли. – Добрый день, мистер Мерфи. Узнали что-нибудь?

– Ну… – протянул он устало-циничным тоном, – пока не все, что я могу узнать и узнаю, если вы захотите, чтобы я продолжал заниматься этим делом. Просто я посчитал, что раз оно носит… мм… личный характер, то вы захотите, чтобы я ввел вас в курс дела как можно скорее.

– Вы решили совершенно верно.

– Хотите выслушать главное или с подробностями?

– Просто расскажите, что вы узнали.

– Ну, я думаю, вам не стоит особенно беспокоиться. Я не хочу сказать, что для этого нет никаких причин, они есть, но мне приходилось сталкиваться со случаями и похуже.

Салли вздохнула с облегчением:

– Это замечательно. А подробнее?

– Ну, срок он отбывал. Небольшой, так что знаков, предупреждающих об опасности, я не вижу, однако есть над чем задуматься.

– Применение насилия?

– В незначительной степени. Драки и тому подобное. Оружие в выдвигавшихся против него обвинениях не упоминается. Что, конечно, хорошо. Но может просто означать, что он сумел выкрутиться. В целом этот О’Коннел, судя по всему, неприятный тип, но мне представляется, что он мелкая сошка. Я хочу сказать, что видел таких миллион раз и они разваливаются, как складные стулья, если нажать на них чуть посильнее. Если вы хотите на это потратиться, я с парочкой старых друзей могу нанести ему визит. Скажу ему: «Побойся Бога, с кем ты связался?» Может, удастся внушить ему, что для его здоровья вообще будет полезнее изменить отношение к жизни.

– То есть вы хотите пригрозить ему?

– Ну что вы, мэм! Никакого насилия… – Мерфи сделал красноречивую паузу, давая понять, что имеет в виду нечто прямо противоположное. – Это было бы незаконно. А я, как представитель закона, понимаю, что вы наняли меня не для того, чтобы я наносил кому-либо повреждения. Нет, мэм, это я сознаю. Я только хочу сказать, что его можно немножко… мм… припугнуть.Припугнуть, не более того. Строго в рамках закона. Как мы с вами его понимаем. Однако парню надо внушить, что он должен очень хорошо подумать над тем, что он делает.

– Да, такую меру, пожалуй, стоит рассмотреть.

– Вот-вот, рассмотрите. И обойдется это вам недорого. Обычные суточные, и проездные мне, и небольшое вознаграждение моим… мм… помощникам.

– Знаете, – произнесла Салли, делая вид, что колеблется, – мне не очень хотелось бы привлекать к этому делу большое количество людей. Даже ваших друзей, на чье благоразумиевы можете рассчитывать. Особенно тех, которые находятся на государственной службе и, возможно, будут вынуждены впоследствии давать… мм… правдивые показания в суде. Мне приходится думать о будущем, предусматривать все варианты развития событий. Пытаюсь обезопасить себя со всех сторон, так сказать.

Мерфи подумал, что юристы все одинаковы: они не видят разницы между тем, что происходит в реальных условиях, и тем, как это излагается благоразумнымилюдьми в суде. Эти тонкости от них ускользают, а от них-то все и зависит, иногда и человеческая жизнь. Он вздохнул, но продолжал таким же невозмутимым тоном:

– Понимаю вашу точку зрения, мадам адвокат. Думаю, что смогу выполнить этот пункт нашего… мм… договора, не привлекая никого из сотрудников правоохранительных органов, раз вы этого не хотите.

– Да, это было бы разумнее.

– Стало быть, я продолжаю работу?

– Да, мистер Мерфи, обдумайте, как и что надо сделать для начала.

– Договорились. До связи.

В трубке раздались гудки. Салли откинулась в кресле, чувствуя одновременно удовлетворение и некоторую неуверенность и понимая, что одно в корне противоречит другому.

* * *

Это было типичное городское кладбище, устроенное в одном из дальних уголков и спрятанное за оградой из черного кованого железа. Надгробия с именами покоящихся ряд за рядом взбирались на холм, и чем выше они располагались, тем внушительнее выглядели. Простые гранитные плиты сменялись более затейливыми памятниками. И надписи на них тоже становились более затейливыми и длинными посвящениями «любимой жене (или матери)», «преданному отцу». Судя по тому, что мне было известно о Мэтью Мерфи, вряд ли он был погребен под какой-нибудь скульптурой с херувимами, дудящими в рожки.

Я стал ходить вверх и вниз по склону среди могил, чувствуя, что рубашка начинает прилипать к спине, а со лба стекает пот. Я был уже готов сдаться, но тут наконец увидел скромную плиту, на которой была только надпись: «Мэтью Томас Мерфи» – и даты под ней.

Я записал даты и задержался на минуту у могилы.

– Что же произошло? – спросил я вслух.

Но не явилось никаких призраков, чтобы дать ответ; ветерок тоже ничего мне не нашептал.

И тут я подумал, с немалым раздражением, что знаю, кто может дать ответ.

В двух кварталах от кладбища была заправочная станция с телефоном-автоматом. Опустив монеты в прорезь, я набрал номер.

Когда она сняла трубку, я, не назвав себя, сердито произнес:

– Вы обманули меня.

Глубоко вздохнув, она ответила:

– Что вы хотите этим сказать? «Обман» – довольно сильное слово.

– Вы посоветовали мне поговорить с Мерфи. Я нашел его, но не в агентстве, а на кладбище. Он кормит там червей и личинок. По-моему, это смахивает на обман. Как это понимать?

Она, по своему обыкновению, помолчала, выбирая слова.

– И что же вы увидели?

– Дешевую могильную плиту.

– И все?

– А что еще я мог там увидеть, черт побери?

Ее тон стал вдруг отстраненным, холодным, чуть ли не ледяным.

– Смотрите как следует. Я не послала бы вас туда без причины. Вы видите только кусок гранита с надписью, а я вижу целую историю.

Она повесила трубку.