Текст книги "Фатальная ошибка"

Автор книги: Джон Катценбах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц)

15
Три кляузы

В последовавшие за этим дни каждому из них пришлось пережить крупные неприятности, словно какая-то серая туча разом накрыла их всех. Скотт прокручивал в уме встречу с О’Коннелом, и ему то представлялось, что разговор ничего не дал, то, напротив, казалось, что проблема решена.

Он потребовал, чтобы дочь ежедневно подтверждала ему, что с ней все в порядке, так что они стали созваниваться по телефону каждый вечер. Эшли, несмотря на свое обостренное стремление к независимости, не возражала против этого. Между нею и матерью существовала точно такая же договоренность, но Скотт об этом не знал.

Салли вдруг показалось, что все в ее жизни пошло наперекосяк, словно зашатались все ее жизненные устои, не считая Эшли, но даже и эта опора была теперь под угрозой. Она сама понимала, что ежевечерние разговоры с дочерью вызваны желанием не только убедиться, что у той все хорошо, но и самой обрести уверенность. А инцидент с О’Коннелом, говорила она себе, это всего лишь одна из маленьких неприятностей, с какими рано или поздно приходится сталкиваться всем молодым людям.

Гораздо больше Салли тревожило, во-первых, то, что в последнее время она стала крайне неудовлетворительно работать у себя в конторе, а во-вторых, растущая напряженность в отношениях с Хоуп. Что-то явно было не так, но она не могла заставить себя сосредоточиться на этом. Вместо этого она пыталась заглушить эту тревогу работой, однако занималась делами рассеянно и беспорядочно и в результате слишком долго и скрупулезно возилась с незначительными вопросами в одних делах, не уделяя достаточного внимания более серьезным проблемам в других.

Хоуп же почти не имела сведений о том, что происходит с Эшли. Салли отделывалась лишь общими замечаниями, позвонить Скотту Хоуп не могла и впервые за все годы чувствовала себя не вправе звонить Эшли. Она погрузилась в работу с командой, готовя ее для серии решающих встреч, а также консультировала школьников, столкнувшихся с теми или иными проблемами. У нее было ощущение, что она ступает по осколкам битого стекла.

Хоуп была удивлена, получив срочное послание от старшего преподавателя-воспитателя школы. Записка была загадочно-лаконичной: «Зайдите ко мне в кабинет ровно в 14.00».

Она торопливо шла к старшему преподавателю по территории школы под синевато-свинцовым небом, по которому проносились легкие клочковатые облака. В воздухе чувствовался сердитый предзимний холод. Кабинет старшего преподавателя-воспитателя находился в главном административном корпусе, представлявшем собой перестроенное викторианское здание белого цвета, с массивными деревянными дверями и большим камином в вестибюле, в котором горело бревно. Студенты посещали этот корпус только в случае крупных неприятностей.

Хоуп поднялась на третий этаж, кивая по пути знакомым сотрудникам, и подошла к маленькому кабинету воспитателя Митчелла. Он был заслуженным ветераном школы и продолжал преподавать латынь и древнегреческий, хотя их популярность среди школьников стремительно падала.

– Вы хотели меня видеть, Стивен? – спросила Хоуп, приоткрыв дверь и просунув в щель голову.

За все годы работы в школе она разговаривала с Митчеллом раз десять, а то и меньше. Им случалось работать вместе в одной-двух административных комиссиях, и Хоуп знала, что он посещал время от времени решающие игры с участием ее команды, хотя в целом предпочитал мужской футбол. Она считала его забавным стариканом типа мистера Чипса, [20]20
  Мистер Чипс– обаятельный и застенчивый школьный учитель, герой романа «До свидания, мистер Чипс!» английского писателя Джеймса Хилтона (1900–1954).


[Закрыть]не склонным судить других, а для нее это было определяющим в отношениях с людьми. Если они принимали ее такой, какая она есть, то и она была готова мириться почти с любыми их недостатками. Эта позиция вытекала из ее «альтернативного образа жизни», как было принято выражаться в здешних краях. Хоуп не нравилось это выражение, которое, по ее мнению, было начисто лишено всякого жизненного тепла.

– А, Хоуп! Да-да-да, заходите, пожалуйста.

Старший преподаватель Митчелл говорил слегка старомодно, удивительно точно передавая значения слов. Сленг и разговорные сокращения и упрощения он не жаловал. Проверяя студенческие работы, он украшал их сентенциями вроде: «Меня угнетают перспективы интеллектуального развития человеческой расы». Митчелл жестом указал Хоуп на огромное красное кожаное кресло, стоявшее перед его столом. Кресло поглощало человека целиком, заставляя его чувствовать себя маленьким и беспомощным.

– Я получила вашу записку, Стивен, – сказала Хоуп. – Чем я могу быть полезна?

Митчелл порылся в бумагах на столе, затем повернул голову к окну, словно собираясь с силами, и наконец произнес:

– Хоуп, боюсь, у нас большая проблема.

– Проблема?

– Да. Кто-то подал крайне серьезную жалобу на вас.

– Жалобу? Какого рода?

Митчелл поморщился, как будто его оскорбляло то, что он собирался сказать. Он пригладил редкие седые волосы, поправил очки и произнес трагическим тоном, словно сообщая о смерти близкого человека:

– Ее можно отнести к злополучному и распространенному типу жалоб на сексуальное домогательство.

В то время как старший преподаватель Митчелл произносил слова, которые Хоуп страшилась услышать всю свою сознательную жизнь, Скотт проводил консультацию с одним из старшекурсников, посещавших его семинар по истории Войны за независимость. Студент не соглашался с одним из тезисов преподавателя.

– Разве вы не чувствуете, – спросил Скотт, – что Вашингтон говорит это с осторожностью, но вместе с тем вполне убежденно?

Студент кивнул, но продолжал отстаивать свою точку зрения:

– И все равно это какое-то абстрактное теоретизирование. Попытка вычислить мотивы, возможности. Вашингтон понимал все это интуитивно.

Скотт улыбнулся:

– Знаете, сегодня вечером обещали заморозки и, возможно, снегопад. Я советую вам сесть в полночь посреди университетского двора с письмами Вашингтона и почитать их при свете карманного фонарика, а еще лучше свечи. Может быть, тогда вы увидите в них что-то новое.

– На улице, в темноте? Вы это серьезно?

– Абсолютно. При этом нужно укрыться от мороза всего лишь шерстяным одеялом, и желательно, чтобы в подошвах ваших туфель были дыры. Тогда, если вы не схватите воспаление легких, я буду рад продолжить нашу дискуссию где-нибудь в середине недели. Идет?

Не успел студент выйти, как на столе зазвонил телефон.

– Да? Скотт Фримен слушает.

– Скотт, это Уильям Бэррис из Йельского университета.

– Здравствуйте, профессор. Вот сюрприз так сюрприз.

Для любого человека, занимающегося американской историей, звонок от Уильяма Бэрриса был равноценен звонку из небесной канцелярии. Лауреат Пулицеровской премии, автор книг, ставших бестселлерами, профессор одного из ведущих национальных университетов, не раз консультировавший президентов и прочих высших чинов администрации, Бэррис славился безупречной репутацией и пристрастием к английским костюмам за две тысячи долларов, которые ему шили в Лондоне, на Савил-роу, когда он выступал с лекциями в Кембридже, Оксфорде или в каком-либо другом заведении, способном уплатить ему гонорар, выражавшийся шестизначными числами.

– Да, давненько мы не виделись. Когда же это было? На заседании какого-нибудь общества? – Бэррис имел в виду одно из множества исторических обществ, в которых состоял Скотт и которые пошли бы на смертоубийство, лишь бы заполучить Бэрриса в число своих членов.

– Да, года два назад, я думаю. Как поживаете, профессор?

– Прекрасно, прекрасно, – ответил Бэррис.

Скотт представил себе его импозантную фигуру примерно в таком же кабинете, как его собственный, но гораздо больших размеров и с секретаршей, принимающей сообщения от агентов, продюсеров, издателей, королей и премьер-министров и лихо отделывающейся от студентов.

– Да, прекрасно, несмотря на безрадостную перспективу лицезреть поражение нашей футбольной команды от двух исчадий ада – Гарварда и Принстона, и в нынешнем году это, увы, весьма и весьма вероятно.

– Может быть, на будущий год приемной комиссии удастся подыскать более толкового защитника?

– Будем надеяться. Однако, Скотт, я звоню вам не по этому поводу.

– Я догадываюсь. Чем могу быть полезен, профессор?

– Вы помните статью, которую вы опубликовали года три назад в «Журнале американской истории»? Вы писали о событиях, имевших место после сражений под Трентоном и Принстоном, когда Вашингтон принял несколько ключевых и, осмелюсь утверждать, дальновидных решений.

– Разумеется, помню.

Скотт публиковался не так уж часто, а эта статья к тому же сыграла большую роль в победе их кафедры над руководством факультета, которое намеревалось сократить количество часов, отведенных на американскую историю.

– Это хорошая статья, Скотт, – медленно произнес Бэррис. – Написана увлекательно и пробуждает интерес к вопросу.

– Благодарю, профессор. Но почему…

– Мм… Когда вы работали над этой статьей… то есть писали ее, вы… мм… прибегали к чьей-либо помощи при подборе материала и формулировке выводов?

– Я не вполне понимаю ваш вопрос, профессор.

– Вы самостоятельно работали над материалом и писали статью?

– Естественно. Возможно, кто-то из студентов помог мне с проверкой цитат. А всю остальную работу я делал самостоятельно. Но я все же не понимаю, что означают ваши вопросы, профессор.

– Дело в том, что относительно этой статьи поступило весьма неприятное заявление.

– Заявление?

– Да. Вас обвиняют в нарушении научной этики.

– Что-что?!

– В плагиате, Скотт, как ни прискорбно это говорить.

– Но это абсурд!

– В представленном нам заявлении приводятся выдержки из вашей статьи, почти целиком совпадающие с отрывками из аспирантской работы, написанной в другом учебном заведении.

У Скотта потемнело в глазах. Он сделал глубокий вдох и ухватился за край письменного стола:

– И кто же прислал это заявление?

– В том-то и загвоздка, – ответил Бэррис. – Мне прислали его по электронной почте без подписи.

– Анонимка!

– Но, независимо от того, кто прислал заявление, мы не можем оставить его без внимания. В атмосфере, создавшейся в научном сообществе, замолчать это невозможно. И тем более нельзя игнорировать общественное мнение. Газеты, как прожорливые акулы, набрасываются на малейший промах, который допускается в научных кругах, и тут же печатают дискредитирующие нас скоропалительные выводы. Все это может иметь самые губительные последствия. Поэтому мне представляется, что наилучший выход в данном случае – пресечь это поползновение в корне. Разумеется, при условии, что вы отыщете свои записи, сверите каждую главу и каждую строчку и убедите журнал, что это заявление ложно.

– Да, конечно, я это сделаю. Однако… – отозвался Скотт. Он не находил слов от возмущения.

– В наши дни безудержного пересмотра ценностей, когда все подвергается сомнению и чуть ли не под микроскопом изучается, мы должны быть святее папы римского, увы.

– Я знаю, но… – пытался объясниться Скотт.

– Я перешлю вам поступившую жалобу и все выдержки из текста, а потом нам, очевидно, придется поговорить об этом еще раз.

– Да-да, конечно.

– И хочу сказать вам, Скотт, – тон профессора стал предельно ровным, безжизненным и холодным, – я надеюсь, что нам удастся решить эту проблему без лишнего шума. Но, пожалуйста, не недооценивайте потенциальную угрозу. Я говорю вам это как ваш коллега и ваш друг. Мне случалось видеть, как блестящие карьеры гибли по куда более невинному поводу. Совсем-совсем пустячному.

Последнее замечание было хотя и не обязательным, но абсолютно справедливым.

Скотт кивнул. Сам он поостерегся бы употреблять в данном случае слово «друг», потому что, после того как в академических кругах неизбежно распространится слух о предъявленном ему обвинении, друзей у него, как он подозревал, не останется.

Салли наблюдала из окна, как на город спускаются сумерки. В голове у нее крутилось много разных мыслей, не связанных друг с другом и не выстраивающихся в какую-либо логическую цепочку. В дверь постучали, и, обернувшись, она увидела секретаршу, нерешительно топтавшуюся в дверях с большим белым конвертом в руке.

– Салли, – сказала секретарша, – это только что прислали для вас с курьером. Я подумала, может быть, это что-то важное…

Салли не ожидала какой-либо срочной корреспонденции, но тем не менее кивнула:

– Откуда это?

– Из адвокатской ассоциации.

Салли взяла конверт и с удивлением повертела его в руках. Она никогда не получала из ассоциации штата чего-либо более срочного, чем напоминание об уплате взносов или приглашение на обеды, семинары и публичные выступления, которые она никогда не посещала. И никогда эти бумаги не присылались с вечерней почтой и требованием расписаться в получении.

Она разорвала конверт и вытащила адресованное ей письмо, подписанное главой ассоциации, одним из топ-менеджеров крупнейшей бостонской фирмы, активным членом Демократической партии, часто выступающим по телевидению и печатающимся в прессе. Салли не была знакома с ним лично – они были фигурами разного калибра.

По мере того как она читала письмо, ей казалось, что вокруг нее сгущается темнота.

Уважаемая госпожа Фримен-Ричардс, доводим до Вашего сведения, что в Ассоциацию адвокатов штата поступила жалоба в связи с ведением дела «Джонсон против Джонсона», находящегося на рассмотрении судьи В. Мартинсона в отделе по семейным делам Верховного суда штата.

Согласно поступившей жалобе, денежные средства, являющиеся предметом спора в данном деле, были переведены на Ваше имя на Ваш личный счет в нарушение статьи 43 главы 302 Свода общих законов штата Массачусетс. Согласно статье 11 главы 112 Постановлений Сената США, подобное действие может быть квалифицировано как серьезное уголовное преступление.

Уведомляем Вас, что Вы обязаны в недельный срок представить в адвокатскую ассоциацию письменное показание под присягой, разъясняющее данный вопрос. В противном случае дело будет передано на рассмотрение в окружную прокуратуру Гемпшира, а также федеральному прокурору Западного округа штата Массачусетс.

Салли казалось, что каждое слово письма застревает у нее в горле, как кусок непрожеванного мяса, и душит, душит ее.

– Что за чушь! – воскликнула она. – Что за несусветная гребаная чушь!

Непристойное выражение странно прозвучало в респектабельном тихом кабинете. Глубоко вздохнув, Салли крутанулась к компьютеру и торопливо вывела на экран материалы упомянутого в жалобе дела о разводе. Дело «Джонсон против Джонсона» не представляло никаких сложностей, хотя и отличалось обостренной враждебностью между ее клиенткой и проживающим отдельно от нее супругом. У них было двое детей младшего школьного возраста. Супруг был глазным хирургом и серийным мошенником. Салли уличила его в попытке переправить их общие семейные средства на банковский счет в офшорную зону, на Багамы. Сделал он это очень неуклюже, сняв большую сумму денег с совместно используемого ими брокерского счета и заказав билеты на самолет до Багамских островов, за которые заплатил ради экономии картой «Виза». Салли удалось убедить суд конфисковать эти деньги и перевести их на счет своей клиентки при официальном разводе супругов, который должен был состояться после Рождества. По ее прикидкам, на счете клиентки должно было числиться более четырехсот тысяч долларов.

Однако там оказалось меньше половины этой суммы.

Салли глядела на экран и не верила своим глазам.

– Этого не может быть! – вырвалось у нее.

В панике она стала проверять все транзакции по счету. За последние несколько дней более четверти миллиона долларов были с него сняты и переведены на десяток других счетов, выписанных на разных лиц с незнакомыми ей именами и на какие-то явно сомнительные фирмы. Больше того, Салли с ужасом увидела, что пятнадцать тысяч долларов поступило на ее собственный счет. Операция была проведена не далее как сутки назад.

– Этого не может быть! – повторила она. – Каким образом…

Найти ответ на этот вопрос было непросто. В данный момент ей было ясно только одно: ее, судя по всему, ожидают крупные неприятности.

* * *

– Я все-таки не понимаю…

– Что именно? – спросила она терпеливо.

– Так называемой «любви» О’Коннела. Он все время говорил, что любит Эшли, а между тем буквально все, что он делал, никак не назовешь проявлением любви.

– Да, на любовь это мало похоже.

– Вот именно. И это заставляет меня подозревать, что на уме у него было нечто совсем иное.

– Возможно, вы не так уж далеки от истины, – ответила она в характерной для нее загадочной манере, призванной не столько разъяснить что-либо слушателю, сколько увлечь его.

Она сделала столь частую в ее речи паузу, во время которой, казалось, собиралась с мыслями. Было ясно, что она ведет свой рассказ по строго обдуманному плану, но в чем он заключается, я не понимал. Испытывая некоторую досаду, я подумал, что она использует меня с какой-то целью.

– Пожалуй, – произнесла она медленно, – я сообщу вам имя человека, который может помочь вам. Это психолог, занимающийся случаями подобной навязчивой любви. – Она опять помолчала. – Так он это называет, хотя на самом деле на любовь это мало похоже. В нашем представлении любовь ассоциируется с розочками в Валентинов день, сентиментальными открытками, коробками шоколадных конфет в форме сердечка, купидонами с крылышками, луками и стрелами и прочей голливудской романтикой. В действительности же, я думаю, любовь имеет мало общего со всем этим. Она связана скорее с темной стороной нашей души.

– Это звучит цинично, – заметил я, – и беспощадно.

– Да, наверное, – улыбнулась она. – Когда встречаешь человека вроде О’Коннела, твои представления о том, что такое счастье, волей-неволей меняются. Я уже говорила, он заставлял многое пересмотреть.

Она покачала головой, затем выдвинула ящик стола, порылась там и достала листок бумаги и карандаш.

– Поговорите с этим человеком, – сказала она, написав имя. – Объясните ему, что это я вас послала.

Она откинула голову назад и рассмеялась, хотя поводов для этого не было никаких.

– И передайте ему также, что, с моей точки зрения, всякие конфликты интересов и врачебная тайна – это не препятствие. Хотя нет. – Она быстро написала что-то на листочке. – Лучше я скажу ему об этом сама.

16
Гордиевы узлы

Эшли отошла от окна с осторожностью, которая в последние две недели стала для нее уже привычной. Она не знала, что происходит с тремя близкими ей людьми, так как была целиком поглощена собственными переживаниями, – она почти постоянно чувствовала, что за ней следят. Но всякий раз, когда ее охватывало это ощущение, никаких реальных поводов она не видела. Когда она внезапно оборачивалась по дороге в университет или на работу, то натыкалась лишь на неприятно удивленные взгляды идущих сзади людей. У нее вошло в привычку заскакивать в вагон метро в последний момент перед тем, как двери закрывались, и внимательно разглядывать всех пассажиров, словно пожилая дама, читающая «Бостон геральд», или рабочий в потрепанной шапочке команды «Ред сокс» могли оказаться ловко замаскировавшимся О’Коннелом. Дома она подкрадывалась к окну и внимательно оглядывала улицу в обоих направлениях. Перед выходом из дому она прислушивалась, не раздастся ли какой-нибудь подозрительный шорох за дверью. Она старалась всякий раз менять маршрут, даже направляясь в ближайший магазин или аптеку. Она купила телефон с определителем вызывающего абонента и расспрашивала соседей, не замечали ли они чего-либо необычного и не видели ли около дома парня с внешностью Майкла О’Коннела. Однако никому из них не попадались молодые люди, которые вели бы себя подозрительно.

Но чем больше Эшли убеждала себя, что преследование ей только мерещится, тем сильнее она ощущала, что О’Коннел где-то рядом.

Не было никаких несомненных доказательств его присутствия, но тысяча мелочей указывала на то, что он не хочет оставить ее в покое. Однажды, вернувшись домой, она обнаружила, что кто-то нацарапал на ее дверях букву «X» перочинным ножом или просто ключом; в другой раз ее почтовый ящик был открыт, а все присланные ей счета, рекламные проспекты, каталоги и прочая макулатура были разбросаны по всему вестибюлю.

Вещи на ее рабочем месте в музее стали менять свои места. Сегодня телефонный аппарат находился справа от нее, завтра – слева. Однажды утром она обнаружила, что заперт верхний ящик ее письменного стола. Сама она никогда его не запирала, потому что в нем не было ничего ценного.

И дома, и на работе время от времени звонил телефон, но после одного-двух звонков замолкал. Когда она снимала трубку, слышался обычный гудок. Номера́ на определителе абонента либо не высвечивались, либо ничего ей не говорили. Несколько раз она набирала комбинацию *69, чтобы определить номер телефона, с которого поступил вызов, но слышала только сигнал «Занято» или шумы на линии. Эшли не знала, что со всем этим делать. В ежедневных разговорах с Салли или Скоттом она рассказывала им кое о каких инцидентах, но не обо всех, потому что некоторые были настолько странными, что в них просто невозможно было поверить, другие казались обыкновенными нарушениями порядка вещей, которые случаются сплошь да рядом. Так, однажды один из преподавателей не смог получить по электронной почте текст ее работы; иногда ее компьютерные файлы были по непонятной причине заблокированы. Службе технической поддержки колледжа с большим трудом удавалось разблокировать их. Эшли подозревала, что все это дело рук О’Коннела, но уверенности у нее не было. Неуверенность вызывала досаду, сменявшуюся гневом.

Она говорила себе, что он дал обещание не преследовать ее больше, однако чем дальше, тем меньше она этому обещанию верила.

В ожидании пакета от профессора Бэрриса Скотт провел бессонную ночь. Мало найдется вещей более губительных для научной карьеры, чем обвинение в плагиате. Скотт понимал, что действовать надо быстро и эффективно. Первым делом он отыскал в подвале дома коробку со всеми записями, касающимися его статьи в «Журнале американской истории». Затем отправил электронной почтой письма двум студентам, помогавшим ему три года назад подыскать материал и цитаты для статьи. На его счастье, у него сохранились их адреса. Скотт не сообщил им о выдвинутом против него обвинении и написал только, что один из его коллег-историков заинтересовался его статьей и ему может понадобиться их помощь для восстановления кое-каких деталей работы над нею. Он решил, что не помешает, если студенты будут готовы ответить на возможные вопросы.

Больше он пока ничего не мог сделать.

Курьер с большим конвертом прибыл, когда Скотт находился в своем кабинете в колледже. Он расписался и надорвал конверт, но в эту секунду зазвонил телефон.

– Профессор Фримен?

– Да. С кем я разговариваю?

– Это Тед Моррис из газеты колледжа.

Скотт секунду-другую помолчал, собираясь с мыслями.

– Вы учитесь в одной из моих групп, мистер Моррис? В таком случае…

– Нет-нет, сэр, не учусь.

– Вы знаете, я сейчас очень занят. А что у вас за дело?

Последовала нерешительная пауза, затем студент сказал:

– К нам поступил один сигнал, точнее, заявление, и я звоню, чтобы проверить его.

– Сигнал?

– Ну да.

– Какой сигнал? Ничего не понимаю, – сказал Скотт, хотя сразу догадался, что это значит.

– В заявлении говорится, сэр, что в колледже произошло нарушение – как бы лучше выразиться? – научной этики и что вы связаны с этим делом. – Тед Моррис старательно подбирал слова.

– От кого поступил этот сигнал?

– Это имеет значение?

– Возможно, имеет.

– Насколько я знаю, от недовольного чем-то аспиранта какого-то южного университета. Более точной информации у меня нет.

– Что-то я не помню никаких аспирантов на юге, – ответил Скотт нарочито небрежно. – А недовольство, к сожалению, возникает время от времени практически у всех аспирантов. Это, можно сказать, неизбежно – вам так не кажется, Тед? – Он обратился к студенту по имени, чтобы подчеркнуть разницу в их статусе, напомнить Моррису, что тот разговаривает с авторитетным и влиятельным лицом.

Однако, к его досаде, на Морриса это не произвело особого впечатления.

– Но, профессор, вопрос ведь очень простой. Обвинил ли вас кто-нибудь…

– Никто меня ни в чем не обвинял. По крайней мере, мне об этом ничего не известно, – поспешно прервал его Скотт. – Я не допускаю ничего такого, что не укладывалось бы в понятие обычной академической кухни… – Он перевел дыхание. Было понятно, что Тед Моррис записывает каждое его слово.

– Понимаю, профессор. Обычная академическая кухня.Тем не менее мне, наверное, придется зайти к вам, чтобы переговорить с вами лично.

– Сейчас я очень занят. У меня приемные часы по пятницам, вот тогда и приходите.

У него будет в запасе несколько дней.

– Понимаете, профессор, у нас тоже сроки…

– Ничем не могу помочь. И к тому же, как я убедился на собственном опыте, поспешность всегда приводит к путанице и грубым ошибкам. – Скотт, конечно, сгущал краски, но ему обязательно надо было отделаться от назойливого студента.

– Ну, в пятницу так в пятницу. Только вот еще что, профессор.

– Да? Слушаю вас, Тед, – произнес Скотт как можно более снисходительно.

– Я хочу предупредить вас, что являюсь внештатным корреспондентом «Бостон глоуб» и «Таймс».

Скотт чуть не задохнулся.

– Это замечательно! – воскликнул он, выразив голосом максимум энтузиазма. – У нас в колледже найдется много такого, что может заинтересовать эти газеты. Так, значит, до пятницы.

Скотт надеялся, что говорил достаточно темно и уклончиво и его собеседник дождется пятницы, чтобы прояснить этот вопрос, прежде чем давать в какую-либо из газет материал, который разом погубит его научную карьеру.

Скотт положил трубку. Никогда бы он не подумал, что разговор со студентом может так его напугать – нет, привести в ужас. Затем он углубился в бумаги, присланные Бэррисом, и тревога его только усилилась.

Хоуп зашла в женский туалет рядом с приемной комиссией, так как это было единственное место на территории школы, где она могла побыть какое-то время без свидетелей. Как только дверь за ней закрылась, она разразилась неудержимыми отчаянными рыданиями.

Деканат получил по электронной почте анонимное обвинение против нее, в котором утверждалось, что Хоуп приставала к пятнадцатилетней школьнице в укромном углу женской раздевалки, когда та в одиночестве переодевалась после тренировки. В обвинении говорилось, что Хоуп гладила грудь и промежность девушки и убеждала ее в преимуществах однополой любви. Школьница отвергла домогательства Хоуп, и та якобы пригрозила ей неприятностями в учебе, если она пожалуется администрации школы или своим родителям. В заключение анонимный автор советовал администрации «принять необходимые меры», чтобы избежать судебного разбирательства и, возможно, уголовного преследования. Поступок Хоуп классифицировался как попытка «варварского» изнасилования и «вопиющее злоупотребление служебным положением».

Все это было чистейшей клеветой, ничего подобного никогда не происходило. Однако Хоуп сомневалась, что установление правды может хоть как-то помочь ей лично.

Откровенное выпячивание такого рода подробностей апеллирует к низменным инстинктам, побуждая людей домысливать худшее и строить самые дикие и необоснованные предположения.

Не имело никакого значения, что Хоуп даже не догадывалась, о какой именно школьнице шла речь, что она из предосторожности взяла за правило заходить в женскую раздевалку при спортзале тольков сопровождении других сотрудниц школы, что она держалась с монашеской целомудренностью, если в ситуации можно было усмотреть хотя бы намек на сексуальный интерес, и никогда не афишировала свои отношения с Салли.

Анонимный характер послания тоже ничего не значил. Слухи и измышления все равно разнесутся по школе, и все будут гадать, с кем из школьниц это произошло, а не о том, происходило ли это на самом деле. Ничто не обладает такой взрывной силой в школах для подростков, как обвинение в сексуальном домогательстве. Хоуп знала, что и к выдвинутым против нее обвинениям никто не отнесется разумно и взвешенно, а тот факт, что в разговоре с деканом она начисто их отмела, не играет никакой роли. Ей уже мерещились митинги и речи, газетные статьи и демонстрации протеста у ворот школы. Беспокоила ее также возможная реакция в том районе, где они с Салли жили. Не исключено, что другие женщины, образовавшие аналогичные пары, будут публично возмущаться ее предполагаемым неблаговидным поведением, опасаясь за собственную репутацию. Хоуп подозревала, что выбраться из этой передряги без потерь ей не удастся.

Подойдя к раковине, она умылась холодной водой, словно пыталась смыть то, что должно было случиться. Ее ужасала перспектива оказаться в центре всеобщего внимания и потерять доверие школьниц, завоеванное многолетним трудом.

– Все это ложь, – сказала она старшему преподавателю Митчеллу. – Ничего подобного не происходило. Но как я могу доказать свою невиновность, если здесь нет ни имен, ни чисел, ничего конкретного?

Митчелл отнесся к ней с сочувствием и согласился до поры до времени не предавать обвинение гласности, но добавил, что обязан доложить о нем директору школы и, возможно, председателю попечительского совета. Хоуп хотела возразить, что это неизбежно породит слухи, но поняла, что тут она не в силах что-либо сделать. Митчелл посоветовал ей работать, как прежде, пока не появится какая-либо дополнительная информация.

– Продолжайте тренировать команду, Хоуп, – сказал он. – Добейтесь ее победы в лиге. Проводите необходимые консультации со школьницами, только… – Тут он запнулся.

– Только что?

– Только при открытых дверях.

Глядя в зеркало на свои покрасневшие глаза, Хоуп подумала, что за всю свою жизнь никогда еще не оказывалась в столь уязвимом положении. Мир, казавшийся ей таким надежным, стал вдруг невероятно опасным.

Салли лихорадочно пыталась найти смысл в документах, которые читала; у нее было ощущение, что температура воздуха в комнате непрерывно возрастает, пот катился с нее градом.

Было ясно, что кто-то взломал пароль ее электронной почты и произвел опустошения в счете ее клиентки. Она не могла простить себе, что не придумала пароль посложнее, чтобы его невозможно было разгадать. Дело о разводе, которое Салли вела, она также, не мудрствуя лукаво, закодировала как «СУДРАЗВОД». Связавшись с сотрудниками безопасности банков, получивших переводы предположительно с неприкосновенного счета ее клиентки, Салли удалось вернуть бо́льшую часть денег или хотя бы заморозить их, сделав недоступными для посторонних лиц. Банки согласились установить электронные метки на некоторые счета, чтобы проследить, кто попытается перевести с них деньги через компьютер или лично. Но не все ее манипуляции были успешны. Некоторые суммы после серии головокружительных скачков из одного банка в другой исчезали в банках офшорных зон, куда Салли не могла получить доступа. Когда же она обращалась в эти банки со своей историей о краже пароля, они относились к ней менее доверчиво, чем она ожидала.