Текст книги "Игры на острове"

Автор книги: Джоанна Макдональд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

– Я обещал, – сказал он. – И об этом помню. Мы сегодня на них только полюбуемся. Как знать – они могут и заманить вас.

Нелл покачала головой:

– Это вряд ли.

Алесдер засмеялся.

– Мы будем подниматься на высокую гору. Это склон не крутой, тягун, а взобраться стоит ради видов и сказочного темного залива. Берите снаряжение, я вернусь быстро.

«Снаряжение» Нелл состояло из джинсов, которые были на ней, старой хлопчатобумажной куртки и каких-то ботинок. Она предполагала, что Алесдер может счесть все это огорчительно неподходящим – на нем была плотная куртка, бриджи и длинные носки из оленьей шерсти. Когда он вернулся, то открыл багажник и достал две пары крепких кожаных горных ботинок с грубыми рифлеными подошвами.

– Я захватил ботинки жены, – сказал Алесдер спокойным голосом. – Я подумал, что, наверное, у вас с ней одинаковый размер.

Нелл воззрилась на него, желая знать, чего ему это стоило – раскопать ботинки, и когда же он в этих ботинках последний раз видел жену. Но она ничего не сказала и молча сунула ноги в ботинки.

Они сидели как-то непривычно, но как будто подошли.

– Вы правы, – проговорила Нелл, – они мне как раз. Благодарю.

– Хорошо. Впрочем, ваши ботинки положим в пакет; на тот случай, если эти начнут натирать, – рассудил Алесдер.

Потом они молча зашнуровали ботинки, и невысказанные мысли витали над ними. Вдруг Нелл спросила:

– А как ее звали? Раз уж я в ее обуви, думаю, мне нужно и ее имя знать.

– Мюриел. Ее звали Мюриел.

Хотя в голосе Алесдера она не уловила никакого трепета, все-таки была уверена, что чувство тут таится – бурлит и кипит под его кажущимся безразличием. Он, пошевелив плечами под ручками рюкзака, устроил его поудобнее, а Нелл вручил маленькую пластмассовую закрытую сумочку. Сквозь пленку была видна яркая упаковка шоколадки и круглый тюбик мятных пастилок.

– Неприкосновенный запас, – кратко пояснил Алесдер. – Только на тот случай, если мы разойдемся. Положите в карман. Питья нет, но вода в ручьях совершенно безопасна, и она повсюду, как вы убедитесь сами.

– Вы обо всем помните, – восхищенно произнесла Нелл, пряча пакет.

– В горах лучше быть внимательным. Каждую неделю люди теряются и ломают конечности. Предусмотрительность не повредит.

– Конечно, не повредит. – Они оба все еще чувствовали себя неловко. Глубоко вздохнув, Нелл погрузилась в преодоление предательского мелководья, надеясь, что она не будет таким уж безнадежным тихоходом.

– Она была хорошенькая, ваша жена? – спросила Нелл.

Теперь уже они отошли от парковочной стоянки, пролезли через лаз в стене, направляясь прямо к берегу реки по разросшейся длинной траве. Алесдер шел, наклонив голову, отыскивая среди кочек места, куда поставить ногу, и его ответ довольно невнятно прозвучал из-за воротника куртки.

– Да, я считаю, что хорошенькая. Даже красивая. У нее были темные волосы, глаза карие, а кожа белая, как у горных шотландцев.

– Должно быть, тяжело это – ходить без нее, раз она с вами разделяла это увлечение. Я удивляюсь, что вы все еще не потеряли к этому интерес.

Нелл не могла видеть его реакции потому, что шла прямо следом за ним. Но еще ближе к нему (и это было мучительно) – между ними как будто шла Мюриел.

– Я не ходил, в горы целый год. Но в этом году начал снова. Видимо, я не могу от этого удержаться. Это зов гор. – Алесдер повернулся и слегка улыбнулся, поддразнивая, и отогнал призрак Мюриел. – Знаете, ведь горы живые!

Нелл остановилась и засмеялась:

– И в них звучит музыка? Не смешите меня!

Неловкость между ними исчезла, и тут же над ними вдруг засияло солнце, прорвав серый туман. Осветив золотым светом склоны, покрытые папоротником-орляком, с рассыпанными тут и там купами утесника и рябины. В кинофильме могла сейчас же зазвучать оркестровая музыка, но когда Нелл прижала к уху руку, сжав ладонь ковшиком, чтобы поймать какую-нибудь подходящую серенаду, ей пришлось с сожалением покачать головой:

– Нет, ничего не могу уловить.

Мельком посмотрев на нее с высоты своего роста, возвышаясь над ней на девять дюймов, Алесдер пообещал:

– Услышите, малышка Нелл, услышите, – и взглянул на прояснившееся небо, а лицо его купалось в лучах солнца. Никаких признаков скрытых страданий, которые, как она воображала, должны были на нем отражаться, не было. Его доброе, открытое лицо было спокойным и безмятежным. Очевидно было, что думал он только о погоде и о предстоящей дороге.

– Между прочим, я захватил крем от солнца, – добавил Алесдер, роясь в кармане куртки. – Думаю, он вам понадобится. Здесь будет, видимо, славный денек. Нелл с улыбкой взяла тюбик, который он предложил, и кивнула:

– Какой вы предусмотрительный! Благодарю.

После этого Алесдер и Нелл шли молча, потому что местность становилась все сложней и им приходилось преодолевать множество препятствий, так как они шли вдоль русла реки к ее истоку. Русло все более сужалось, пока не сделалось совсем узким, как ручей. Торопясь и пенясь, поток бежал через завалы камней; берега становились все круче и круче там, где он, извиваясь, пробивал себе дорогу к подножию горы. Благодарные за приют березы и рябины в расщелине ущелья выросли высокими, а так как солнце пригревало все сильней, путники с удовольствием укрылись в их зелено-золотистой тени. Тропинку, видимо, протоптали олени, так что иногда она внезапно исчезала на каких-то каменистых обнажениях породы, через которые животные с легкостью могли перепрыгнуть, но которые для людей, идущих им вслед, представляли некоторую трудность. Однако с помощью Алесдера, вытягивающего Нелл наверх на более трудных участках и поддерживавшего при спуске с отвесных осыпей, она справилась с дорогой с похвальным мастерством. Трудность маршрута заставила Нелл выбросить из головы все посторонние мысли и думать только об одном – куда поставить ногу и за что зацепиться руками, а потом подтянуть все тело, хотя единожды она вспомнила слова Алесдера, что это должна быть «не более чем воскресная прогулка». Если это всего лишь воскресная прогулка, то на что же похож настоящий поход – хотела бы она знать.

Только тогда, когда Нелл начала думать, что пытки – и то лучше, а легкие сжало, и руки-ноги сводило при попытках карабкаться, они подошли прямо к водопаду, где почти через отвесный склон скалы, звеня, падал и разбивался ручей, и после одного заключительного подъема они вынырнули из ущелья на ясные, залитые солнцем склоны высокогорной долины. Последние несколько ярдов Нелл, задыхаясь, взяла единым махом и, еле живая, упала на поляну красного вереска:

– Наконец-то, – выдохнула Нелл беспомощно. – Какое-то время я здесь передохну.

Алесдер, который, казалось, дышал без одышки, снял рюкзак, поставив его на ближайший камень.

– Худший кусок дороги позади, – объяснил он ей. – Вы его отлично прошли. Никогда не думал, что вы сможете сюда добраться за один рывок.

Алесдер достал пластмассовую бутылку из рюкзака и открутил пробку.

– Я сейчас приду, – сказал он и нырнул через вереск к маленькому прозрачному озерцу, которое образовалось на вершине водопада. Через минуту Алесдер принес полную бутылку воды.

Нелл приподнялась и села.

– Спасибо, – выдохнула она и сделала несколько хороших глотков. Вода была холодная, вяжущая, хорошо утолявшая жажду, слегка отдававшая торфом.

– Замечательная, – воскликнула она, возвратив бутылку, но все еще отдуваясь. От усталости лицо у Нелл стало пунцовым, а волосы взмокли от пота и прилипли ко лбу. Она отбросила их назад руками и выставила лицо вперед, чтобы его обдувал ветерок. Ветерок был довольно сильный сейчас, когда они выбрались из ущелья и поднялись на вершину. В первый раз Нелл заметила вдруг, что ее окружает, и смотрела на склоны в изумлении: – Боже мой, какой фантастический вид!

С запада гряда гор образовывала сплошную стену, которая ограждала холмистую равнину Рэннох Мор. Северо-восточной границей была гряда Гремпиен, тянувшаяся далеко вдаль; обрамленные розоватыми облаками, громоздившимися над ними кучей на фоне синего неба, четко и ясно виднелись вершины гор. Равнина между этими двумя грядами виделась Нелл чем-то вроде лунной поверхности – миля за милей плоской равнины, заросшей папоротником-орляком, испещренной сотнями кратеровидных впадин всяческой формы и размера – от маленьких лужиц до извивающихся изрезанных проливов, усыпанных плоскими, бесформенными островами. С первого взгляда Нелл не могла отличить отдельные деревья, но потом, всмотревшись, разглядела одинокие, искривленные и согнувшиеся от непрестанно дующего ветра рябины и ольху. Кроме белых зданий, которые расположились далеко на берегу пролива, нигде, куда доходил взгляд, не было видно ни единого следа проживания человека. Казалось, равнина кричит гордо и вызывающе: «Это место, где не ступала нога человека!» – и хотя для многих мест это, возможно, было неправдой, Нелл интуитивно чувствовала, что должны быть маленькие участки болот с зеркальцами воды, куда на самом деле никогда не ступала нога человека; и она, глядя на открывшуюся панораму, испытала одновременно и ликование, и некоторую робость.

– Невероятно, – произнесла Нелл, повернувшись к Алесдеру с сияющими глазами. – Если бы Эмилия Бронте это увидела, она никогда не написала бы «Грозовой перевал»!

– Вы думаете, что она вместо этого назвала бы роман «Рэннох Мор»? – спросил он, изумленный.

– Без сомнения!

Нелл по слогам повторила название:

– Рэннох Мор. Звучит так же роскошно, как и выглядит.

– Рэйних – это по-гэльски папоротник-орляк, – пояснил Алесдер. – Это одно объяснение названия. А другое выводят из фразы, обозначающей «Мокрое место».

– Ну что же, каждое может тут сгодиться, это точно. Только взгляните на него. – И Нелл провела перед собой рукой, указывая на пустынное величие Мора. Она напрочь позабыла о жжении в легких, боли в ногах и обломанных ногтях.

– Возможно, это как раз ландшафт, который никогда не терял своих прав или свою индивидуальность, – предположил Алесдер, доставая из кармана рюкзака потрепанный томик стихов Нормана Маккрэйга. – Если вы хотите, я вам прочту то стихотворение.

Когда Нелл кивнула, он сказал:

– Оно называется «Человек в Эссинте», и Маккрэйг пишет о другой равнинной местности, дальше на север, но, думаю, некоторые его мысли сюда тоже подходят. Он задается тем же вопросом, который и вы задавали раньше.

 
Кому этот простор принадлежит? —
Тому кто заплатил иль, может,
Мне, раз я – частица этого простора?
Но дать ответ не в человечьих силах,
Лишь в Божьих, он под силу лишь, погоде
И лишь ее неутомимым слугам —
Воде и ветру, солнцу и морозу.
 

Алесдер закрыл книжку и пристально всмотрелся в этот дикий непокоренный кусок Мора у горной стены.

– И он прав, верно?

– Поэтому я чувствую вину, что владею Талиской, – пробормотала Нелл.

– Да, но вы ли им владеете, или он завладел вами? – загадочно спросил Алесдер.

– Вы сказали точно так же, как говорила бабуля Кирсти.

Нелл вдруг прижала руки к животу, в котором ужасно громко заурчало:

– Боже мой, я ведь голодна. В этом вашем бездонном рюкзаке есть какая-нибудь еда?

– Сколько хотите, – улыбнулся он. – Но вы сможете получить ее, только если пообещаете мне крепко в нее вцепиться. Я не для того нес ее сюда наверх всю дорогу, чтобы вы вывалили ее за камнем.

Между ними вдруг раздался взрыв тишины, разделившей их невидимой стеной. Нелл вспыхнула, яростно покраснела, но не от гнева – от стыда. Она не могла догадаться, как Алесдер узнал о ее ужасной привычке и сколько времени он уже об этом знает, но то, что он знает и признал это, было очищением (катарсисом). Нелл чувствовала себя так, будто он застал ее за постыдным занятием, освобождающейся вместе с рвотой от чего-то, обладающего редкой красотой, и этим навсегда испортившей это нечто прекрасное. Будто продукт ее извращенных привычных рвот обернулся то ли испорченной Венерой Милосской, то ли Тадж-Махалом, или же залил – как некий отвратительный потоп – весь чарующий не покоренный человеком пейзаж под ними.

Нелл зажмурилась, глубоко вздохнула, снова открыла глаза и встретилась с его прямым взглядом, требующим ответа.

– Обещаю, – прошептала она, протягивая руку за предложенным сандвичем.

Для отказа не было никакого основания. Алесдер ясно дал ей понять, что в ее тайну посвящен, и не делал из этого секрета, но не произнес ни слова критики или упрека. Любопытно, что она не рассердилась, как тогда, когда выслушала резкие увещевания Финеллы и Флоры. Нелл даже почувствовала себя легче. В конце концов, возможно, старый мудрец был прав: «разделенные трудности – это уже половина трудностей».

– Как вы узнали? – через какое-то время спросила она, откусывая от сандвича.

– Это неважно, – ответил Алесдер. – А вот что важно – чтобы вы бросили. Перестали вносить сумятицу в ваши аппетиты. Мне больше нравится та Нелл, у которой есть вкус к жизни.

– Он есть, – невнятно возразила она с полным ртом.

– Нет, нету. У вас аппетит к еде, но сейчас у вас также есть и этот ненасытный аппетит на имидж, который заставит снова рвать. Вы повернули с ног на голову самодисциплину и от этого заболели.

Несколько минут она не отвечала, механически жевала сандвич, заталкивая его в горло. Чувство голода испарилось вместе с самоуважением. Она почувствовала себя беззащитной, опасно близкой к слезам, а жалость к самой себе частично объясняла чувством отвращения к самой себе. Была ли она настолько безнадежна, что не могла остановиться, или же сочувственная поддержка Алесдера может помочь ей побороть эту привычку?

Алесдер нарушил тишину первым:

– Это я только потому говорю, что о вас забочусь, Нелл. Меня не заботит ваше тело, которое вы, кажется, очень стараетесь превратить в скелет. Я не забочусь ни об этих модных маленьких нарядах, в которые вы одеты, ни о светлых кудрях, в которые вы превратили свои чудесные ореховые волосы. Меня заботит настоящая Нелл, именно та, которая существует за всем этим, по которой я страдаю, что она может измениться, а то и вовсе исчезнуть – из-за всего этого.

Алесдер улыбался ей так искренне, что у нее не осталось никаких сомнений в его преданности. Нелл не могла больше сдерживаться и заплакала. Пейзаж, недоеденный сандвич, Алесдер – все закрылось мокрой пеленой. Она почувствовала, как что-то коснулось ее руки, и увидела, что это носовой платок, протянутый сильной загорелой рукой. Она благодарно взяла платок и закрыла им лицо.

Алесдер тихо сидел рядом с Нелл, пока она всхлипывала, сопя. Замечание о тайной привычке лишило ее самообладания. Алесдер вообще-то был человеком, «не будившим спящих собак», любителем ровных взаимоотношений, даже если это означало плавание по морю подавленных эмоций. Он с тревогой почувствовал, что под ним закачалась лодка, угрожая выкинуть его за борт в пугающие подводные течения. И он поторопился эту лодку выправить и удержаться.

– Верите или нет, но эта долина дальше еще красивей, – сказал Алесдер, и Нелл благодарно отметила, что тон его голоса добрый, но без жалости. Он встал и протянул ей руку: – Не угодно ли Нелл Маклин встать?

ГЛАВА 16

«Нелл, дорогая, ты великолепно выглядишь! Впервые в жизни я на самом деле горжусь тобой. – Искусно накрашенный рот Дональды, казалось, заполнял все поле зрения Нелл. Этот рот, наглухо захлопнутый в присутствии сливок и шоколада, но широко раскрытый при разговорах на темы калорий и холестерина, выражал радость по поводу абсолютно новой фигуры Нелл. – Теперь ты, должно быть, вышла из десятого размера. Ты ведь не остановишься, так, дорогая? Для женщины восьмой размер – это шик; это то, что нужно. Знаешь, с костями уже ничего не поделать. Но даже женщины с тяжелыми костями влезают в восьмой размер, если на этих костях нет жира».

«Однако я себя чувствую такой слабой, мамочка. Иногда не знаю даже, смогу ли ноги переставлять, и горло все время воспалено».

«Что ж, это того стоит, разве нет? – быть изящной и элегантной. Я тебе всегда повторяла, что красота требует жертв».

«Даже иногда когда я через комнату перехожу, у меня кружится голова. Может, мне нужно немного передохнуть, попытаться лечить рвоту?»

«Вот уж нет, дорогая! Ведь ты не хочешь снова быть толстухой? Именно сейчас, когда ты наконец приобрела стройную фигуру! Пожалуйста, не останавливайся».

«Мамочка, но я хочу это прекратить. Это же мне во вред, ты что, не видишь? От этого я болею!»

«Лучше быть больной, чем толстой! Намного лучше! Дорогая, не останавливайся, не останавливайся, не останавливайся, не оста…» – Ярко-красное пятно рта безостановочно продолжало выговаривать слова, как изображение в компьютерной графике, до тех пор, пока лицо не исчезало – оставались одни губы; за словами исчезал смысл, а за внешностью матери не было материнского сердца.

Нелл проснулась, когда серебристо забрезжил утренний свет, с облегчением думая, что это было во сне. Эта тема в особенных снах появилась после прогулки с Алесдером и вызвана была чувством внутренней самопереоценки, которое появилось у Нелл, когда она обнаружила, что Алесдер знает об ее рвотах. Об этом он потом не сделал никакого замечания, но достаточно было того, что он знал, и также нескольких сказанных им слов. Впервые Нелл призналась самой себе, что у нее проблема, и каким-то странным образом он эту проблему с ней разделил, отнесясь к проблеме так же, как к собственной боли.

Глядя на светлые квадраты окон в спальной комнате, Нелл, лежа в постели, чувствовала, как сердце постепенно перестает колотиться – по мере того как образ матери уходит в подсознание. В этих снах Дональда появлялась как злая ведьма, следящая за весом, но, пробудившись, Нелл отметила про себя, что нежней думает о матери: «Мне нужно поехать в Лондон и проведать ее сейчас, пока дела здесь в застое. Мы съездим и побудем с ней, когда будет свадьба Дэйвида».

Застой в «Талиске» стал пугающим. В сентябре число приезжающих еще как-то держалось, но в октябре резко уменьшилось. Тэлли винил во всем то, что в Шотландии большинство других отелей, расположенных в провинции, примерно в это время закрывается – из-за неспособности выжить финансово, не закрываясь на зимние месяцы. Но они с Нелл решили по крайней мере проработать до Нового года, надеясь, что специальные мероприятия в гостинице, вроде уик-энда по продаже кашемира и записи программы Горячего Гриля, их поддержат на плаву. У них было многолюдно летом, и они могли выдержать несколько недель «мертвого» сезона.

Естественно, сократилось и количество сотрудников. Наэм, Суповая травка, уехала, выбрав предметы для изучения в университете в Эдинбурге, а Лотарио, Тони, начал работать на новом месте в качестве стюарда в гольф-клубе в Глазго. Они собирались навещать друг друга, но Нелл догадывалась, что эти взаимоотношения в будущем ничего хорошего не обещают. Однажды Наэм призналась сестре, что считает Тони довольно пустым из-за его настойчивого пыла и странной красоты. Без сомнения, в университете Наэм сможет познакомиться с более интеллектуальными молодыми людьми. Получивший уроки Калюма, Крэг, в свою очередь, отправился в Перт прослушать первый шестимесячный курс кулинарии, после которого он должен был вернуться и пробыть самый горячий сезон в следующем году на кухне отеля.

– Поезжай и поучи основы, и пусть кто-то другой на тебя кричит, – сказал ему Калюм, прощаясь, – а весной возвращайся сюда, если не сможешь остаться там!

Он с Джинни свил уютное гнездышко в маленьком коттедже, частенько энергично пуская в ход лопатку, и они говорили о том, что надо пожениться.

А Тэлли говорил Флоре о том, что ей нужно развестись, а она в ответ только смеялась:

– Развестись с Маком? Нет, нет, Тэлли, я не хочу так делать. Развод – это безнравственно, и я люблю его. Мы едина плоть.

– Ты сказала, что меня любишь, – напомнил ей Тэлли, не подозревая, что превращается в некоего надутого, ворчливо-жалующегося любовника, который всегда жалок.

– Это я и делаю, – заверила его Флора, становясь на постель на колени и наклоняясь к нему, чтобы его поцеловать. – Во второй половине дня.

– Ты не должна путать плотские игрища с любовью, – с укоризной заявил Тэлли. – Я тебя все время люблю – утром, в полдень и ночью.

Флора соскользнула с колен, улеглась на нем, эротически потершись бедрами об его бедра так, как, она знала, ужасно возбуждает его.

– Ну что ж, ты должен управляться любить с трех до шести, – пробормотала она.

– А по воскресеньям никогда! – ворчливо возразил Тэлли и, прижав ее к себе, перекатился с ней вместе. Такой вид любовной игры сделался одним из немногих способов, когда, по его ощущению, он мог взять над ней верх.

– У меня в воскресенье – день отдыха, – произнесла Флора, сгибая поднятые колени и ускоряя его сердцебиение. И тема развода была позабыта ради любовной связи вне рамок супружества.

Прогулка на холмистую равнину была первой и одной из многих, которые предприняли Нелл с Алесдером. Она держала свое обещание никогда не прибегать к рвоте, съев что-то, что он брал в эти походы, и – как результат – она стала находить возможным есть намного чаще, обходясь без рвоты. Нелл по-прежнему не могла выносить ощущение полного желудка и постоянно стремилась его опорожнить, когда чрезмерно разыгрывался аппетит, но постепенно приступы рвоты стали у нее прекращаться.

Нелл все больше стали нравиться их совместные походы. Двигаясь за Алесдером над ручьем или по крутому склону, Нелл иногда размышляла, что ей особенно в нем нравится. Ведь он не был таким сердцеедом, кинозвездой, как Клод! Он был добрый, но едва ли этого было достаточно. Алесдер не отличался красотой: у него были слишком неправильные черты лица, нос с большой горбинкой, рот слишком прямой, брови чрезмерно кустистые, а волосы чересчур кучерявые. Кроме того – они начали седеть. Старше ее на двенадцать лет, он был значительно старей любого из ее прежних любовников. Он ведь «сахарный папочка»! И все-таки он определенно этим дедком не был. «Сахарные папочки, предполагается, заваливают вас подарками, – думала она. – Подарки в обмен на благосклонность». Но Алесдер не искал благосклонности и ничего не дарил. Он не был ни опекуном, ни родственником.

До сих пор он не сделал ни единого романтического шага, довольствуясь, по-видимому, случайным пожатием руки, когда он подтягивал Нелл на каменистых тропах или поддерживал, чтобы она не упала, и братским поцелуем при встречах, которые запечатлевали они в начале и в конце их пикников. Алесдер читал стихи, но они никогда не были сентиментальными; все его беседы крутились вокруг страны и ее красот, ее суровости и ее щедрости. Он знал о птицах, которые пролетали над их головами, о змеях, которые проскальзывали под ногами; знал о ветрах, приливах-отливах, горах и равнинах, реках и заливах; и ему было известно, когда они безопасны, а когда внушают опасения, приветливы или враждебны. Алесдер был хорошим другом, но никоим образом не показывал, что желает стать больше, чем другом.

«Это из-за него? Из-за того, что он не может забыть жену? – недоумевала Нелл. – Или из-за нее? Неспособной заставить его это сделать?»

Ее ошибка была в том, что она кокетничала с Дэйвидом и пыталась подцепить Клода. Этот случай с Клодом заставил ее прочувствовать всю грязь и неразборчивость в связях. А эти ощущения понизили ее чувство самоуважения ровно настолько, насколько выросло в ней осознание собственной глупости, что именно она, эта глупость, ввергла ее в оковы привычки рвать, сделавшейся для нее наркотиком. Себя Нелл считала недостойной быть кем-то, кроме приятельницы кому-нибудь вроде Алесдера, и, возможно, из-за этого она жаждала быть еще кем-то, очень даже кем-то. Алесдер был скалой, за которую она жаждала спрятаться, горой, которую страстно желала покорить, но он был и пещерой, в которой, как она чувствовала, и таятся помехи этим амбициям. Нелл спрятала свои путаные страстные желания под ширмой подруги по прогулкам. Алесдер был слишком застенчивым, чтобы обнаружить какой-либо намек на размышления или дурные предчувствия Нелл такого рода. По его мнению, она была бесстрастным партнером по вылазкам – дружелюбная, милая и интересующаяся окружающим, но не им. После вопросов о его жене в самом начале, она не выказала больше никакого любопытства к его прошлому, работе или к его жизненным взглядам. Нелл не спрашивала Алесдера, где же он живет, а из-за того, что дом в Оубене казался ему холодным и неуютным, когда не стало Мюриел, он туда никогда не приглашал Нелл. Хотя он знал, что ее никогда не рвет после их пикников, у него не было какого-либо другого доказательства, что ее одержимость стала меньше. Путешествуя по холмам в джинсах и сапогах, она казалась почти прежней беззаботной Нелл, но однажды, попав на Талиску, он увидел, что тут она снова укрылась за ширмой макияжа, маникюра и модной одежды. Волосы у нее отросли, но так же были высветлены, а возросшие обязанности по отелю сделали ее жестче и деловитее. Только какие-то краткие напоминания о прежней жизнерадостной романтичной Нелл у него появлялись, когда, отдуваясь от напряжения, они взбирались на вершину холма или горы, и она стояла, охваченная восторгом, и оглядывала кругом дикую природу у их ног. А потом поворачивалась к нему с усталой улыбкой, чтобы разделить с ним наслаждение удачного восхождения:

– О Боже, Алесдер, какое чудо! – неизменно говорила она с пылающим лицом и сияющими глазами, а у него было одинаковое сожаление, что он не в силах запечатать в бутылку эту радость, которая охватывала ее на высоких пиках, и подлить ее, эту радость, как сироп, в другие части их бытия. Но чувства Алесдера были слишком серьезны, чтобы их обнаружить. Пятнадцать лет счастливого супружества и два года печальной скорби заставили его забыть о старом, как мир, искусстве флирта и ухаживания.

– Вы заметили? Хотя тут все меньше гостей, те, что приехали, намного активней сексуально? – однажды спросил Тэлли за ленчем, когда немногочисленная прислуга собралась за столом.

Мик с Робом навострили ушки. Беседы на такую тему могли подбросить топлива для сплетен и фантазии, чтобы согреться при исполнении обязанностей под открытым небом. Мик все еще купался в славе, заполучив соблазнительных манекенщиц из рекламного проспекта в «Оссиан» для веселого времяпрепровождения с парнями.

– Дни короткие, вот что, – заметил Калюм, который явно делался не таким ярым кальвинистом в своих взглядах с тех пор, как обжил с Джинни домик. – Короткие дни, длинные ночи и большие постели! Я иногда думаю, что нам нужно подавать им обед уже в сумерках и дать им возможность с ним покончить.

– Ну нет, – сказала Нелл, проникнувшись духом происходящего. – Обед – это же пауза в развлечении. Время для того, чтобы освежиться, сделать антракт, а потом вернуться на второй акт.

– Этот лорд «Как-там-его-имя» на это смотрел по-другому, – встряла в разговор Либби. – Он и на развлечения, и на обед находил время. Не знаю даже, как он умудрялся что-нибудь съесть, когда правой рукой он поддерживал свою так называемую секретаршу, а левой каждый раз прикасался ко мне, когда я проходила близко. Это был настоящий осьминог.

– Тебе надо было опробовать на нем одно из своих знаменитых «коронных блюд», – подумав, предложил Тэлли. – Я думаю, что оно сразу бы охладило слишком пылких и горячих.

Либби залилась румянцем. Желающих сделать массаж всегда было много, но иногда гости-мужчины просили Либби о большем. Когда они просили настойчиво, у нее было тайное эффективное «коронное блюдо» в массаже, которое она пускала в ход с большим успехом, заглушая их желания и предупреждая этим всякие поводы для обид, которые они, наверное бы, чувствовали. «Коронное блюдо» Либби спасло ее во многих неловких ситуациях, но его суть она так и не раскрыла. Даже Тэлли не смог убедить ее показать ему хоть одно.

– Считается, что оно скорей отпугивает, чем подстегивает, – сообщила она ему в те дни, когда делилась с ним всеми видами воодушевления и подстегивания, какие он только хотел.

– Не дразни ее, Тэлли, – укорила его Нелл. – Массажи Либби многим реанимировали охладевшее половое влечение.

– Раз уж о нем зашла речь, то почему это Гедалла не зарезервировал здесь комнату на медовый месяц? – поразмыслив, спросил брат. – Ты его не отшила, Нелл?

Нелл залилась румянцем:

– Нет, не отшила, – защищаясь, сказала она.

Они, возможно, куда-нибудь за границу уедут. Во всяком случае, они знают, что здесь их ждут только серенады на волынке в полночь да проделки с постелями.

Тэлли заулыбался и кивнул:

– Конечно, зато у них был бы такой медовый месяц, который они никогда бы не забыли!

Свадьба Дэйвида с Кэролайн должна была состояться в Лондоне в конце октября. И Нелл, и Тэлли были приглашены и решили, что, пока наступило затишье, можно оставить отель на попечение Энн, Флоры, Калюма и Джинни и провести весь уик-энд с Дональдой и Гэлом. Между ними, кроме довольно натянутых еженедельных телефонных звонков, не было нормального контакта с тех пор, как Дональда раньше времени уехала с домашнего торжества перед открытием гостиницы.

– Боже мой, я ни жива ни мертва, – созналась Нелл, когда они ехали на такси от аэропорта Хитроу в пентхаус в Мэйрилбоуне. – Ты не думаешь, что она снова без конца начнет бубнить о Шотландии и папе?

– Сомневаюсь, – ответил Тэлли. – Она будет полностью поглощена воспеванием Новой Нелл.

– Новой Нелл здесь нет. Я та же самая, только оболочка немного изменилась.

Следуя замечанию Алесдера, сделанному им во время их первого похода, Нелл и сама приняла эту точку зрения. И в то же время она потратила много часов, прежде чем решилась надеть сшитый по заказу ансамбль синего цвета в стиле Кембридж ради такого важного для нее свидания с матерью. Нелл, с одной стороны, жаждала услышать одобрительные и восторженные восклицания Дональды; с другой стороны – страстно желала услышать слова матери о здоровье дочери сейчас, когда она сбавила вес на пятьдесят фунтов.

Проведя лучшие годы жизни дочери, повторяя, что она «слишком полновата», Дональда, открыв на звонок дверь пентхауса, онемела, увидев изящную Нелл. Целуя первым Тэлли по привычке, она не спускала глаз с Нелл, а когда повернулась к ней, то сказала еле слышно:

– Милая Нелл, выглядишь просто чудесно. Это костюм от «Катрин Уокер»?

Мать с дочерью обменялись поцелуями в щеки, строение которых, как сейчас стало заметно, было удивительно похожим – скулы высокие и чуть скошенные под натянутой кожей, в одном случае – от молодости, а в другом – благодаря хирургии. Рука Дональды легла на плечо Нелл, якобы для того, чтобы пощупать тонкую ткань рукава, но на самом деле убедиться в отсутствии жира на костях.

– Ты похудела, Нелл, – заметила она довольно откровенно. – Входите же и дайте мне на вас взглянуть.