Текст книги "Игры на острове"
Автор книги: Джоанна Макдональд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)
ГЛАВА 13
С изумлением и тревогой разглядывала Нелл свое отражение в зеркале женской парикмахерской. «Вид у меня, как у говорящего дикобраза, – подумала она. – Неожиданная встреча с оригинальной причудой».
По всей голове торчали спиральками локоны, наподобие изображения геральдического солнца на гербе. Когда они приехали в Эдинбург, Финелла подъехала прямо к салону, царству хрома и сверкающих зеркал, потребовала немедленно себя причесать и представила Нелл добродушному бородатому парикмахеру.
– Нелл, это Мардо Скотт, бородач с улицы Чертополоха. Пригляди за ней, ладно, Мардо? Ты сам видишь, у нее не прическа на голове, а просто черт-те что.
Мардо окинул взглядом каштановые обвисшие кудри Нелл и явно внутренне содрогнулся, но добродушно улыбнулся.
Нелл привыкла считать, что все парикмахеры-мужчины уже по определению гомики, но этот экземпляр среди них показался ей очень мужественным – от кудрявой рыжей бороды до мокасин двенадцатого размера. Ростом он был не меньше шести футов, с плечами нападающего регбиста. Единственным признаком мягкости у этого Мардо Скотта было прикосновение ножниц, которыми он владел с истинным мастерством. До того как подошло время для расчески и появления на голове спиралей, волосы были вымыты, высушены полотенцем и переданы двум сверкающим ножам-близнецам. Один-единственный раз парикмахер спросил о личном пожелании Нелл – это когда девушка-помощница поинтересовалась, добавить ли ей в кофе молока. Потом та же самая девушка подошла с кольцом бигуди и поролоновой губкой, и у Нелл появилось смутное ощущение, что она стала чем-то вроде «говядины по-Веллингтонски» или противня с сырными стружками, если бы вязкая жидкость, которой пропитывали губку, не напоминала более какую-то голубую жидкость из научной фантастики, чем яичный желток для смазывания блюд при стряпне.
– Придай ей стиль, Мардо, и, ради Бога, поищи какую-нибудь изюминку, – потребовала Финелла, когда поспешно уходила спасать свою машину от подозрительного внимания полицейского-регулировщика. – Волосы не имеют права быть мышиного цвета – с тех пор как изобрели перекись водорода!
– К счастью, нам больше не нужно применять перекись водорода, – заверила девушка с губкой в руке. – От этого у вас выпадут волосы.
Нелл изменилась в лице:
– И не говорите! У меня с этим хватает хлопот и без перекиси.
– Да, я это заметила, – прокомментировала девушка. – Может быть, это после какой-то болезни?
Нелл от болезни отреклась, но немного забеспокоилась, что поредение волос у нее на голове может стать предметом обсуждения. Вплоть до этого момента Нелл старалась не обращать внимания на то, что каждый раз, когда она моет свою голову, выпадает столько волос, что они забивают сток. И Нелл отказывалась соединять воедино факт выпадения волос с хроническим воспалением горла, язвами во рту или высыпаниями на коже. «Панадол», «бонджела» и увлажнитель вели изначально проигранную ими войну с последствиями ее ужасной новой привычки, тогда как сама она не сводила глаз только с усыхающего тела.
Ко времени ленча Финелла с Клодом пришли забрать Нелл из салона.
– Если вы не смените одежду, я вас больше не знаю, – горячо заявил Клод на своем неправильном английском языке. Впервые в жизни Нелл увидела мгновенно возникший интерес в глазах мужчины и от этого совершенно потеряла голову.
Как удалось капле какой-то жидкости и нескольким взмахам ножниц добиться такой реакции – вот что было нелогично, абсурдно и… удивительно.
Они позавтракали в «Кафе Ройал», замечательном барс викторианских времен, превращенном в копию французской пивной на бульваре. У Нелл застревал кусок в горле, потому что она ловила свои бесчисленные отражения в настенных зеркалах с гравировкой и чувствовала некоторую нервную дрожь.
Она понимала, что между живой, яркой Финеллой и темным, чувственным Клодом находится она, собственной персоной, но, видя умопомрачительную головку блондинки на угловатом стройном туловище, умом это охватить не могла. И ей казалось, что это кто-то другой, не она, сияет кудрями, на которых отражается свет, льющийся из окон с матовыми стеклами, и притягивает к себе взгляды из-за пальм в кадках.
– Сейчас, во второй половине дня, мы будем покупать одежду, да? – спросил Клод, глаза которого весь ленч «клеили» Нелл. Один или два раза ее собственный взгляд, встретившись с его глазами в упор, послал и принял грешные сигналы одобрения и признания, пронизавшие ее насквозь, до паха. Было похоже на то, как если бы невидимая нить тянула ее к нему – как тянут на леске рыбу, пойманную на крючок. Никогда прежде Нелл не чувствовала такое непреодолимое физическое влечение; оно заставило ее забыть здравый смысл и приличия.
– Дорогие мои, я люблю делать покупки, – заявила Финелла, но сегодня не смогу. Из Германии прилетает мой агент, и мне нужно посовещаться с ним наедине и довольно долго.
– Тогда я буду сопровождать Нелл, – совершенно невозмутимо продолжал настаивать на своем Клод. Он улыбнулся Нелл ободряюще. «Как будто это было необходимо», – подумала та, чувствуя на себе его улыбку, как ласку любовника.
– Финелла расскажет, куда нам пойти, а я посоветую, что вам нужно купить. Я люблю наблюдать, как женщины ходят по магазинам. Они так напряжены, сосредоточены, как танцовщицы перед выходом на сцену. Все в ожидании, так ведь?
– Значит, вы никогда не делали покупки со мной, – вздохнула Нелл. – Обычно я беру любое, что, как мне кажется, подходит, и ухожу. Это никогда не относилось к моим любимым занятиям.
Клод с неодобрением покачал головой.
– Мы так, с наскока, делать не будем и не упустим удовольствия. Делать это мы будем по-аудиторски. Мы подготовили уже развернутую ведомость, – кивнул он в ее сторону, имея в виду изменившийся облик Нелл. – А сейчас пройдемся по ее отдельным пунктам: белье, платья, обувь. А потом подведем общий баланс.
Нелл нервно засмеялась:
– У вас это прозвучало так, будто это день финансового отчета! И у меня в конце может возникнуть трудность с платежом.
– Вот для чего ее построили! – вопил Мак, напрягая мышцы рук, чтобы удержать в одном положении штурвал «Флоры», так как лодка вздымалась и плясала на штормовых волнах залива. Прочная рыбацкая лодка, казалось, совсем не могла противостоять яростному ветру и бушующему морю, бросающему ее из стороны в сторону; в сравнении с ними она была как слабенькая струйка, выпущенная из игрушечного водяного пистолета, Тэлли пожелал бы сейчас стоять где угодно, только не на вздымающейся и трещащей палубе рубки. Видимость была не более пятидесяти ярдов, и всякий раз, когда лодка тяжело взбиралась на волну широкой стороной, вода обрушивалась на планшир. Рокот мотора, казалось, переполнил его голову мучительной болью.
– Я не знал, что залив может стать таким штормистым, – прокричал он, – нам нужно было отложить все на другой день.
Мак презрительно фыркнул:
– Если рыбаки будут выходить только в тихую погоду, не будет ни рыбы, ни креветок!
Он указал на маяк, который нес службу на линии между Лисмором и портом Эппин: сквозь серый, пропитанный влагой утренний свет дня пробивался блеск его прожектора.
– Видишь, пока мы не пройдем скалы, мы будем держаться так, чтобы его свет был по правому борту, а потом мы обогнем мыс, и станет спокойнее. От зыби нас закроет мыс порта Рэмсей.
Тэлли содрогнулся, вспомнив свой предыдущий поход в Лисмор, когда оторвало винт и лодку понесло по течению.
– Эта водная стихия приносит мне несчастье, – вздохнул он. – Клянусь – это в последний раз. Только держись, если мотор перегреется!
Мак захохотал прямо по-дьявольски.
– За тобой не придут Силки, – закричал он, – для них ты иностранец.
– Не думаю, что твои проклятые морские духи слишком разбираются, откуда происходят их жертвы, – отрезал Тэлли. – Просто надеюсь, что ты прав, вот и все. Я уже раз из этого выбрался невредимым и сейчас водяной могилы не хочу.
Когда они подошли к порту Рэмсей, то обнаружили, что удачно соединившаяся сила ветра и прилива освободила гавань от ила, и «Флора» получила необходимую ей защиту в гавани. Но даже тогда, когда они высадились, пришвартовав лодку под защитой волнолома, и почти достигли берега, северо-западный ветер чуть не свалил их с ног.
Горизонтальная стена дождя, казалось, пробивала их дождевики насквозь, когда они карабкались по берегу к «травяному дому» Мака, как зашифровал цель их поездки Тэлли.
– Как же ты один занес эту чертову траву сюда, наверх? – в изумлении спросил он, осветив фонариком изорванный тюк размером со стиральную машину. – Тебе, должно быть, помогли?
Чтобы попасть в пещеру, им нужно было вскарабкаться вверх на несколько ярдов по осыпающейся каменистой земле, тянущейся с полумилю вдоль мыса и вне пределов видимости из деревни. Внутри пещеры было сухо, темно и относительно тихо, только глухой слабый шум ветра снаружи нарушал благословенную тишину.
В полумраке Мак пожал плечами и, возражая, затряс головой:
– Нет. Как раз в этот день, когда вы приехали осматривать Талиску, я его и занес. Я оттащил его с камней на Малле с помощью лебедки для сети. И никто меня не видел. А потом я просто стал здесь на якорь позади мыса и сплавил тюк на берег. А чтобы его вытянуть наверх, использовал канаты. Не так уж было и трудно.
– И до сих пор ты сюда шастал, как к себе в кладовку, ты, хитрец, – рассуждал вслух Тэлли, ткнув в прогрызенную дыру в упаковке из мешковины и пластика, которая, однако, по виду была все-таки прогрызена зубами настоящего грызуна.
– Ну ладно, лебедку сейчас, в такую погоду, мы не можем использовать, – огорченно добавил Тэлли, подойдя к отверстию пещеры, чтобы посмотреть на сердитые волны, бьющиеся внизу об источенные камни. Они не могли рисковать «Флорой»: если ее выбросит на рассыпавшиеся скалистые зубья, она развалится.
В первый раз за все время Мак огорчился и расстроенно покачал головой.
– Да, не можем, – согласился он. – Может, сможем стащить его вниз к гавани волоком?
Тэлли энергично замотал головой:
– Нет-нет, нельзя рисковать. Я никого не видел, когда мы шли, но мне показалось, что несколько занавесок шевелилось вон в том коттедже. Они увидят, как мы тащим тюк, даже если нам удастся спустить его вниз без всяких стапельных катков. К тому же тюк может лопнуть и раскрыться. Вот уж чего бы нам не хватало для полного счастья – это груза из мокрой травы, который туда-сюда ходит с приливной волной!
– Ох, не знаю. Смахивает на то, что колдует водяной, – задумчиво сказал Мак. – Может быть, нужно просто скатить его через камни, и пусть он там валяется?
– А мне говорили, что в этих местах овцы едят морские водоросли, – кстати вспомнил Тэлли. – А если, нажевавшись травки, фермерские овцы заберутся так высоко, где гнезда у коршунов, и свалятся со скал? Нет, Мак, похоронить в море – единственный подходящий выход для этого товара. Подождем только, чтобы ветер немного стих.
В Талиске только Энн было известно, где находится Тэлли, потому что он оставил ей сообщение в компьютере. Для остальной прислуги утро прошло в обычных делах – доставке завтрака, уборке комнат и столов от грязной посуды. Из гостей остались только супруги Гарви-Бьеасс, но как только они увидели, какая погода за окном, то попросили подать им в комнату ленч. Эпизод во вздымающейся лодке положил начало тому, что остановить было не в их власти, а дождь просто вынудил их остаться под крышей.
Итак, поскольку в столовой ленчем обслуживать было некого, еда для прислуги была делом легким: ленч состоял из обычного супа с хлебом. Сегодня суп был из хорошей сочной капусты на бульоне из ячменя, который приготовил Крэг и который с удовольствием уплетали почти все вследствие изменения погоды. Казалось необычным, что внезапное похолодание и дождь неожиданно нагрянули после бархатного тепла в день летнего солнцестояния…
Калюм не ел ленч; он был слишком поглощен приготовлением сложного фрикасе из моллюсков для обеда, почти не ела и Наэм, что было на нее не похоже; она ела только хлеб с сыром, заявив, что ячменный отвар для нее – это страшная отрава.
Будь здесь Нелл, она бы могла заметить плутовской блеск в глазах сестры, а больше это замечать было некому.
Джинни и Либби были первыми, у кого появилась странная потеря координации и явная склонность к проказам и веселью. Они пошли в столовую сменить салфетки на столах, и Либби начала складывать накрахмаленные салфетки так, чтобы они были похожи на конусные накладки.
– Гляди – Мадонна! – истерически взвизгнула она, приложив конусы к груди, и начала дико кружиться в танце по всей столовой.
– Нет, это Питер-Кролик! – завопила Джинни, водрузив салфетку, сложенную конусом, на голову, и так неуклюже заскакала между столиками, что задела локтем горку фруктов, которые посылались на пол.
– Кармен Миранда! – кричала Либби, наступая на упавшие груши и сливы и пачкая ковер. Она безудержно смеялась, пытаясь удержать в равновесии на голове ананас.
– Что здесь происходит, черт побери? – вскричал Калюм, прибежавший в испуге из кухни, услышав шум, но сохраняя среди общего веселья трезвый ум. – Вы, обе, сейчас же все соберите!
Но юные австралийки не могли остановиться. Даже обычно спокойная Джинни была охвачена безудержным весельем – она уставилась на Калюма, зажав руками рот и плача от смеха.
– Да что такое с вами? – допытывался Калюм с презрением.
Они с Джинни постепенно протаптывали дорожку друг к другу (к более чем дружеским отношениям в последнее время), проверяя и преодолевая стыдливость и смущение, ждали тот день, когда смогут довериться друг другу настолько, чтобы вместе предаться греху. Сейчас же – никакой меланхолии (куда все подевалось!) – здесь было дикое создание, которое смеялось и скакало, как кролик, и очень мало напоминало тихую, милую девушку, которую, как Калюм думал, узнал. Он рассердился, расстроился, что она смогла его так обмануть, и был ошарашен ее легкомыслием.
– Вы джина хватили или что? – гневно вскричал он. – Вам обеим моча в голову ударила!
– Нет, не моча, они в кайфе, – произнес голос сзади него. Казалось, в нем слышалось подавленное радостное изумление. Это была Наэм, которая пришла в столовую и сразу поняла, что здесь происходит.
– Какая разница? – фыркнул Калюм. – Обе они сумасшедшие!
Сейчас уже Либби с Джинни пели дуэтом во весь голос песенку, которую помнили с детства:
Видишь, мост над заливом Сиднея
Поднялся высоко.
Арка пересекает небо,
Как огромная радуга!
Они взялись за руки и погрузились в воспоминания, вызванные наркотиком, – воспоминания о сверкающей воде, разбивающейся в алмазные брызги о борта бесчисленных рыбацких ботов и лодок.
– А что мы пели, когда попали в самый шторм на подходе к Сиднею? – Джинни тихонько, мечтательно запела: – Кажется, вот так: да-а-да, де-е, да, да-а, де, да, да, да, де, да, да, да…
– Да, да, да, де, да, – вдруг громко запела Либби, подхватив мелодию.
– «Радость Иисуса в молитве людей» – вот что это было! Помню, мы это пели на корабле, переплывавшем через австралийскую бухту, и наш Бах был лучше, чем их «Бухта»!
От этой шутки они стали еще громче смеяться.
– Это не совсем по их вине, – очень весело сказала Наэм. – Потом у них все пройдет. Это из-за травки, которую я подложила в суп.
И тут они услышали сильный грохот в кухне: Калюм, пробежавший через служебные двери, обнаружил, что высокий тощий Крэг, бессмысленно хихикая, нелепо шлепает огромными ногами в спортивных туфлях по морю свернувшихся сливок, которые он пытался налить в мешок для приготовления сыра.
Осколки разбитого керамического горшка – наподобие каких-то страшных островков – торчали, возвышаясь, среди этого океана белого цвета.
– Господи, только не говорите мне, что все остальные в таком же виде! – закричал Калюм на Наэм, которая невозмутимо кивнула ему.
– Да, они все такие же, – шаловливо пролепетала она, кивая. – Все, кроме вас и меня.
– Господи Иисусе, чокнутая! – Калюм in extremis[27]27
In extremis (лат.) – в крайнем случае.
[Закрыть] прибегал к забавно укороченным ругательствам.
– Вы на самом деле подложили нам свинью, маленькая вы чертовка! Сегодня вечером в гостинице будет десять человек. Надеюсь на Бога, что скоро вернется Тэлли, а вам самой придется быть барменшей, официанткой и горничной – уж не говоря о том, что нужно все убрать и вымыть!
А на Лисморе бушевала буря, но не такая, как на Талиске. Ветер вздыбил воды залива и гнал их прямо до склонов Бен-Невиса, а когда прекратился ливень и начался прилив, воды превратились в ветер, подняв волны гораздо выше, чем были до этого. И Мак с Тэлли решили, что они не смогут уничтожить тюк, но Тэлли не желал возвращаться на Талиску в такую погоду, чтобы плыть сюда снова на следующий день.
– Теперь оставь меня здесь, – сказал он Маку. – Лучше оставить меня здесь, пока работа не будет сделана, потому что (я уже тебе сказал!) я не переплыву снова этот водный простор.
На отказ Тэлли не смогли подействовать ни запугивание, ни лесть, и поэтому, когда дождь немного ослабел, они добрались до телефонной будки на пересечении дороги за деревней и позвонили в Талиску. Развеселые заверения Энн, что «все в порядке и он может задерживаться сколько угодно», должны были встревожить Тэлли, но не встревожили. У него не было причины подозревать Энн в пренебрежении своими обязанностями: она была само благоразумие и надежность.
По правде говоря, Тэлли к тому же смущала мысль провести ночь с Маком на пустой ферме, принадлежащей отцу Флоры, на холме над портом Рэмсей. Такая перспектива его не радовала.
Его отношения с Флорой не повлияли на дружбу с Маком, но в глубине души Тэлли чувствовал себя не в своей тарелке. Он нарушил неписаный закон чести мужчин, который, запрещая инцест, включал всех женщин в честную игру, но не дозволял мужчине соблазнять жену друга. Но таково уж было его увлечение Флорой, что он нарушил этот запрет, а кроме того, это было и проверкой его искусного мастерства: не выдать своего вероломства, проведя вдвоем с мужем день и ночь.
После того как Мак позвонил Флоре и сообщил ей, что он сегодня не вернется, они под мелким проливным дождем отправились на ферму.
– Здесь где-нибудь не спрятан какой-нибудь провиант? – с надеждой в голосе поинтересовался Тэлли – он сильно проголодался, и его желудок урчал.
– Эта куча травы не даст нам умереть, – ответил ему Мак с редким для него чувством юмора.
Находясь в конторе, Энн выслушала сообщение Тэлли по телефону, и оно влетело у нее в одно ухо, из другого тут же вылетело, ибо она пребывала в приятном изумлении, желая знать – что же такое произошло, почему она так беззаботна и ни о чем не волнуется. Ничего плохого не могло произойти за этот день: всякий гость был ее личным другом, и его нужно было встретить объятием и поцелуем – все люди были такие славные и удивительные. Тэлли тоже был славным и удивительным человеком. Нет, он даже лучше. Он был самым необыкновенным человеком на свете, и она так и должна ему сказать. Энн снова сняла телефонную трубку, и спустя несколько минут вошедшая Наэм обнаружила, что та в приливе нежности счастливым голосом бормочет в трубку ласковые словечки, которые не достигли ушей того, кому предназначались.
На конюшне Роб с Миком добродушно пререкались, кто из них будет доить яйца и собирать коров. Корзина, полная бобов – все еще неочищенных, – стояла позабытая в углу рядом с мешком ярко-зеленых, только что сорванных в огороде тыкв, – овощи, которым не суждено было попасть на кухню.
Тони поставил пленку с такой музыкой, которая обращалась непосредственно к его приятно затуманенным чувствам; в комнатах для прислуги разносились громкие звуки синтезатора, от которых содрогались хрустальные сферы древних астрономов. Тони уже раньше испытал действие конопли и от него блаженствовал, уже не волнуясь о последствиях, о том, как пройдет этот кайф. Он просто лежал на кровати, а музыка и благодушие наполняли его, и наконец Тони погрузился в сон.
Как и предполагалось, никакого «наскока» или небрежности при посещении магазинов в обществе Клода у Нелл, конечно, не было. Финелла направила их в бутик на одной из узеньких улиц позади самых известных, самых посещаемых улиц в Эдинбурге.
– Никаких магазинов на Принсес-стрит, пока они желают выглядеть так же, как все другие вокруг, – твердо заявила Финелла. – И помните: никакого кашемира, или я перестану с вами разговаривать. Завтра, когда я закончу свои дела с Гельмутом, мы посетим и мой зал.
– Не знаю, есть ли еще места, где бы такое делали, – прошептала Нелл Клоду, когда они сидели, попивая кофе и наблюдая за устроенным в их честь показом моделей из серии ансамблей.
Клод недовольно поморщился:
– Эта девушка слишком высокая, слишком. То, что хорошо выглядит на ней, не обязательно будет хорошо выглядеть на вас. И у нее ноги некрасивые. Ваши намного лучше.
Нелл посмотрела на него так, будто он спятил. Никто никогда не говорил ей, что у нее красивые ноги. И это было неправдой, ибо ноги были очень толстые в бедрах и тонкие в щиколотках. Свои ноги Нелл представляла в виде треугольников, причем ступни тоже были некрасивы: большие, и от этого ноги как будто оканчивались двумя тяжелыми огромными ромбами. Однако, когда Нелл померила платье от «Томаша Стажевского», юбка которого, намного не доходила до колен, она с недоумением обнаружила, что ноги у нее выглядят неплохо. Нелл на них так загляделась, что совершенно позабыла взглянуть на ценник на платье-рубашке, прекрасно сшитом, бледно-розового цвета, с интригующей юбкой с горизонтально застроченными складками.
– Но я это не могу надеть, – нерешительно возразила Нелл.
– Но почему не можете? – недоуменно спросил Клод. – Оно на вас сидит изумительно. Вы выглядите чудесно. В нем вы можете появиться в Бэкингемском дворце.
– Находясь в Шотландии, королева своих гостей приглашает в Голируд-хаус, – чопорно поправила его Нелл. – Этого ее душа желает. Если, конечно, это не уик-энд рыбной ловли и охоты в Бэлмоурэле.
Нелл еще раз посмотрела на себя в зеркало. Боже, она хорошо выглядела!
– Я не могу взять это платье, потому что оно бледно-розового цвета. А я никогда не ношу бледных тонов. Они полнят, это всякий знает. Хотела бы я знать – есть платье такого же фасона, но черного цвета или темно-синего?
– Mon Dieu[28]28
Mon Dieu (фр.) – Боже мой!
[Закрыть] – да взгляните на себя, Нелл! Разве вы полная? – возмутился Клод. – Нет. Это платье для вас.
Он повернулся к продавщице, любезной шикарной даме средних лет, одетой в черное джерси, со множеством золотых цепочек.
– Мы возьмем вот это и, возможно, еще то, миленькое кремовое, от «Арабеллы Поллен»… Так, Нелл, примерьте его.
– Только не кремового цвета, Клод. Честное слово, я вам объясняла…
– Ничего черного, – твердо возразил Клод. – И этого ужасного темно-синего. Если уж вы хотите синее, пусть это будет французский голубой цвет, немножко joie de vivre[29]29
Joie de vivre (фр.) – жизнеутверждающий.
[Закрыть]. Клод наслаждался, как Свенгали, одевая шотладскую Трилби. Наивные протесты Нелл затронули струнку наставника в его натуре. Женщины в Монте-Карло уже рождались, казалось, хитрыми и мудрыми, так что представившаяся благоприятная возможность сделаться, прародителем стиля женщины очень его воодушевила.
Снимая бледно-розовое платье, Нелл бросила взгляд на ярлычок с ценой и слегка застонала.
– Ох, нет – это же почти пять сотен фунтов! Клод, я не могу его взять, честно – не могу.
Она была в такой растерянности, что вышла из примерочной в лифчике и трусах, заставив Клода – в свою очередь – застонать от расстройства.
– Взгляните на свое белье, Нелл. Вы его купили на распродаже? – С гримасой настоящего страдания он обратился к продавщице: – Будьте так любезны, мадам, найдите ей белье, которое бы соответствовало вашим таким прекрасным платьям. У вас есть дамское белье или нет?
Продавщица подтвердила, что они шьют белье, а Нелл попятилась срочно за занавеску, в большом смущении. Она еще раз посмотрела на себя в зеркало, пытаясь увидеть себя так, как увидел ее Клод. Было ли ее белье позором? Что ж, определенно оно уже не белое. Белым оно было год назад, пока она не выстирала его с новой и сильно линяющей рубашкой в виде буквы «Т». «Серый» – так будет правильно назвать ее лифчик, хотя точнее было бы определение «грязный». Более того, он был велик, на размер больше, чем нужно, так что чашечки сдвинулись и обвисли на похудевших чашах груди. А ее панталоны, как она их правильно называла, тоже были обвисшими, хлопчатобумажными; они сильнее, чем эластичные, топорщились. Нелл была, так довольна исчезновением всех своих складок и выпуклостей, которые обычно находились на пространстве между лифчиком и трусами, что не обращала внимания, в каком состоянии нижнее белье.
Сейчас она поняла, что Клод прав, и это было ужасно. Тем не менее Нелл скорее даже разозлилась на него за то, что он сказал ей. Вот почему она никогда не любила ходить по магазинам с другими людьми! Кому это нужно, чтобы всякий делал замечания по любому поводу – даже по интимному, вроде нижнего белья? Нелл все еще негодовала, когда зазвенели золотые цепи и подали ей за занавеску померить несколько полосок атласа и кружев. Она отметила, что чувствовать голой кожей шелковую гладкость атласа было восхитительно, а ее нагота сделалась более соблазнительной, чем в белье сиротки Анни, которое она с себя сняла. «Беда в том, – подумала Нелл, разглядывая жесткую поросль на икрах и голенях, – что атлас совсем не подходит к этой щетине. Нужно теперь парафином волоски удалять».
Нелл опасно приблизилась к лимиту в тысячу фунтов на своей кредитной карточке, когда покидала любимый Финеллой магазин одежды, но Клод оценил все по-философски.
– Это одежда, которая вам необходима для работы, – подчеркнул он. – Клиенты, которые так много платят, чтобы побыть в таком месте, как Талиска, ждут, что там будут люди, одетые так же, как они сами. Все это станет ключами к вашему бизнесу. При расчете суммы налога, cherie, вы можете это объявить им как обычную статью расхода.
А вот разделят ли такую точку зрения, как у Клода, те жесткие бухгалтеры (молодые, богатые, со вкусом одетые парни), которых Тэлли нанял для составления финансовых отчетов по их гостинице – это интересовало Нелл.
И она предупредила Клода:
– В следующий раз придется пригласить вас составлять наш финансовый отчет. Видимо, вы сможете убедить Налоговый департамент, что чрезмерное увлечение нарядами налогом не облагается.
– Я это все время делаю, – беспечно ответил Клод. – У всех моих клиентов много «счастливых налоговых дней».
Между тем для Наэм наступили не самые счастливые времена. К шести часам ее баловство с марихуаной стало принимать не такой уж забавный вид, когда подошло время возвращения прислуги отеля к своим обязанностям. Обычно, пока Либби, Тони и Джинни обслуживали обедающих, ей вменялось в обязанность, поднявшись на второй этаж, повесить в шкаф разбросанную одежду, проверить и положить, если нужно, мыло и соли для ванны в ванных комнатах, долить в графины солодового виски и бренди и добавить во фруктовые вазы фруктов. Потом Наэм задергивала занавеси, застилала постели и выкладывала ночное белье (если таковое было), зажигала ночники, чтобы гостей, возвратившихся поздно вечером, встречал приветливый свет у постели. Эта работа приносила ей удовольствие, потому что Наэм могла узнать больше о людях, которые временно занимали комнаты. Ей нравилось поломать голову над тем, как они лягут и что наденут в постель. Будут ли женщины в шелке или в белье из полиэфирного волокна или же всего-навсего «наденут» два пятнышка духов за ушами? Наденут ли мужчины пижамы или лягут нагими? Было интересно посмотреть, какую они выбрали зубную пасту, с какими добавками, и понюхать духи и кремы, разложенные дамами; заглянуть в шкафы и просмотреть висящую там одежду. Иногда Наэм кое-что даже мерила, просто чтобы взглянуть, на что же она похожа. Находиться в номерах на втором этаже, пока гости наслаждаются изысканными блюдами Калюма внизу, было бесконечно захватывающим занятием.
Однако в тот вечер Джинни, Тони и Либби все еще спали под действием супа с травкой, а гости уже начали спускаться в бар, чтобы выпить коктейли до обеда, и Наэм была единственной, кто их обслуживал. Она одна должна была принять у них заказы на обеденное меню, принести, а потом разлить заказанные вина, подать по пять блюд на столики, а потом привести все в порядок. И хотя у нее не было и минуты свободной, чтобы застелить гостям постели на ночь, Наэм должна была постараться и это сделать тоже. Вдобавок ко всему, еще и оставаться любезной и улыбчивой!
Калюм был безжалостен и не сочувствовал:
– Меня не волнует, держат ли вас ноги или нет и кружится ли у вас голова, как компакт-диск, – жестко сказал он, когда Наэм пожаловалась, что не может со всем справиться. – Вы заварили всю эту кашу, вам её и расхлебывать.
– Куда это Тэлли пропал, вот что интересно, – проворчала она, сжав зубы и быстро нарезая хлеб, рискуя отрезать себе палец.
– Тэлли – босс. И у него может быть свободный вечер – без вашего на то разрешения. А вас больше должно волновать, что он скажет по поводу этой идиотской выходки.
Сам Калюм яростно размешивал пюре из черники, количество которого убывало прямо на глазах. В отсутствие Крэга он был вынужден уменьшить число десертов, подаваемых в обед, а также заменить сложное «пюре из абрикосов с миндалем» на простой «компот из ананаса с имбирем». И он был недоволен тем, что должен упрощать и подлаживать свое меню.
– Сегодня вечером гостиница похожа на покинутый корабль, – заметила Изабелла Гарви-Бьеасс, когда Наэм должна была сбегать в бар и вернуться с бутылкой «Аква Либра», которую они заказали, то есть сделать то, что обычно делал Тони. После того как Изабелла на вечеринке совершила отступничество, соблазнившись шампанским, она должна была придерживаться трезвости, чтобы поддержать Габриеля в проведении кампании по спасению печени. Вновь открытое ими наслаждение телами друг друга возродило и ее интерес к тому, чтобы сохранить в муже новообретенный вкус к жизни и любовным утехам!
– Ну, он вообще-то не покинут, – холодно заметила Наэм. – Он больше похож на… заколдованный. Видите ли, они все спят.
И она поведала Изабелле с Габриелем о своей проделке с суповой кастрюлей, потому что знала, что они, единственные среди гостей, могут отнестись к этому весело. Кроме неожиданного знакомства с Габриелем на вечеринке, когда Наэм дала ему сигарету с коноплей, она во время уборки в обед на следующий день, очищая пепельницу, обнаружила окурки двух выкуренных сигарет с марихуаной, так что ей было известно, что чета Гарви-Бьеасс пошла по стопам сгинувших путешественников.
– Кажется, я дала большую дозу, – созналась Наэм, – так что это мне вышло боком!