Текст книги "Озеро Длинного Солнца"

Автор книги: Джин Родман Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Огромный человек пожал плечами.

– Так, слышал кое-что. Говорят, что по большей части это купцы.

– Я думаю, что почти каждый город расспрашивает своих купцов, когда они возвращаются домой, и, нет сомнения, некоторые купцы – хорошо подготовленные агенты. Я могу себе представить, что такой агент получает столько денег, сколько ему нужно, скажем так, для службы родному городу, и, вероятно, его тщательно готовят для работы в том месте, куда его посылают. Агент, желающий предать свой родной город, легко может предать и твой; особенно если у него есть возможность при этом завладеть состоянием.

– Что Журавль сказал тебе, патера? – спросила Синель.

Шелк наклонился к ней:

– Какого цвета мои глаза?

– Синие. Хотела бы я, чтобы мои были такими.

– Предположим, что клиент Орхидеи потребует девушку с синими глазами. Орхидея в состоянии угодить ему?

– Кедровая Сосна. Нет, она уже ушла. Но Колокольчик еще там. И у нее тоже синие глаза.

Шелк выпрямился.

– Видишь, в Вайроне синие глаза встречаются достаточно редко, но они ни в коем случае не уникум. Собери сто человек, и, скорее всего, у одного из них будут синие глаза. Я обратил на это внимание, потому что раньше меня постоянно дразнили из-за них. Журавль тоже заметил их; но он, человек намного старше меня, сказал, что я только третий, кого он видел с такими глазами. Следовательно, большую часть жизни он провел в другом городе, где люди темнее и синие глаза встречаются реже, чем здесь.

– Говорят, что в Дженсе живут хвостатые люди, – усмехнулся Гагарка.

– Да, – кивнул Шелк, – я тоже слышал все эти рассказы, по большей части выдуманные, я уверен. Тем не менее, достаточно посмотреть на купцов, торгующих на рынке, чтобы увидеть – есть различия, есть и сходство.

Он на мгновение замолчал, собираясь с мыслями.

– Но я дал себе отвлечься от темы. Я вот что собираюсь сказать, Гагарка. Оба твоих предложения мне кажутся обещающими, но есть третье, которое мне кажется еще более обещающим. Ты не предложил его, потому что тебя здесь не было, когда Синель дала мне намек.

Синель, ты сказала мне, что как-то раз у Орхидеи был комиссар, помнишь? И что Журавль очень заинтересовался, когда ты пересказала ему слова комиссара о том, как он ездил на озеро Лимна; но, по-моему, его особенно заинтересовало то, что комиссар общался там с двумя советниками.

Синель кивнула.

– И это заставило меня задуматься. Всего в Аюнтамьенто пять советников. Где они живут?

Синель пожала плечами:

– Мне кажется, на холме.

– И я всегда так думал. Гагарка, ты больше нас знаком с жителями Палатина. Где, скажем, живет советник Галаго?

– Я всегда считал, что в Хузгадо. Я слышал, что помимо камер там есть и квартиры.

– Я уверен, что в Хузгадо находятся их офисы. Но разве у них нет домов на Палатине? Или вилл за городом, как у Крови?

– Предполагается, что никто это не знает, патера. Если бы у них были, люди захотели бы поговорить с ними или бросить камни в окна. Но я знаю, кто живет в каждом доме на холме, и там их нет. Зато все комиссары имеют там большие дома.

Голос Шелка опустился до шепота:

– Но когда комиссар хочет поговорить с советниками, он же не идет домой, на Палатин. И не поднимается на этаж или два в Хузгадо. Судя по тому, что рассказала Синель, он едет в Лимну – на озеро. Когда один человек хочет поговорить со многими, он обычно идет к ним, а не они к нему, особенно когда речь заходит о его начальниках. И если Журавль действительно шпион, он, по-моему, хотел бы узнать, где живет каждый из членов Аюнтамьенто. И все такие вещи можно узнать, например, от их слуг. – Шелк замолчал.

– Давай, патера, – подтолкнула его Синель.

Он улыбнулся ей.

– Я просто подумал, что с тех пор, как несколько месяцев назад ты рассказала Журавлю о хвастовстве комиссара, он, вполне возможно, несколько раз съездил туда. Сегодня я хочу сам отправиться на озеро Лимна и попытаться найти, с кем он там разговаривал и что им сказал. Если боги не оставят меня – а у меня есть основание в это верить, – одно это может дать нам все доказательства, которые нам требуются.

– Я поеду с тобой, – сказала она. – А ты, Гагарка?

Огромный человек покачал головой:

– Я был на ногах всю ночь, как и сказал тебе. Но вот что я скажу. Дай мне немного поспать, и я повстречаюсь с вами в Лимне, там, где останавливаются фургоны. Ну, скажем, в четыре.

– Ты не обязан так напрягаться, Гагарка.

– Я хочу. Если ты что-нибудь нароешь, я смогу помочь тебе больше. Или, могет быть, я смогу нарыть что-то сам. Там есть хорошие места для рыбалки, я наловлю на обед, и мы вернемся в город вместе.

Синель обняла его:

– Я всегда знала, что ты очень симпатичный, Тесак, но даже не подозревала, что ты очень милый. Ты настоящая бомба среди воров!

Гагарка усмехнулся:

– Для начала это мой город, Сиськи. Он не весь в шоколаде, но это все, что у меня есть. И пара друзей в гвардии. Когда вы оба разденете этого быка, Журавля, что вы собираетесь делать с ним?

– Сообщить о нем, – сказал Шелк.

Синель покачала головой:

– Он расскажет о деньгах, и они захотят их. Нам придется самим убить его. Разве вы, авгуры, не посылали детей к Сцилле, в старые времена?

– И это может заставить его попытаться убить вас, Сиськи, – сказал ей Гагарка. – Нет, вам надо настучать на этого Журавля прыгунам. Но если вы собираетесь надуть его, вам лучше покончить с ним. Иначе они выбьют из него ваши имена, сорвут банк и пошлют вас туда же, куда и его. И поступят лилейно, грабанув тебя, Сиськи, потому как ты помогала ему. А что касается патеры, Журавль лечил его копыто и ездил вместе с ним к Орхидее в собственной тачке, так что приплести его – нефиг делать.

Он подождал, не возразит ли кто-нибудь из них, но они промолчали.

– Но если ты подойдешь к делу с умом, если настучишь на него большим людям вместе с кем-то вроде меня, чтобы сказать ему «Пас с тобой», вот тогда мы все станем лояльными пацанами и героями. Прыгуны получат славу, пока мы будем покупать ему веревку. Так что пускай он держит нас за придурков, улыбается и дружески жмет руку, надеясь, что в другой раз мы прикатим ему еще что-нибудь. Я бы хотел иметь таких друзей, чтобы жить и прятаться. И вы оба, тоже, хотя этого еще не знаете. Полагаете, я никогда не доношу на кровавые тряпки, если шурую в чьем-нибудь набитом картами логове? Полагаете, я закрываю на них глаза и оставляю его в покое? Поверьте, если чувак не рыпается и стоит по стойке смирно, я просто чищу его. Но если нет, ему же хуже, я настучу на него.

Шелк кивнул:

– Понимаю. Я чувствую, что тебе стоит руководить всем этим делом, и не верю, что Синель скажет, будто я ошибаюсь. Как ты считаешь, Синель?

Она покачала головой, ее глаза сверкнули.

– Отлично, хотя я еще не кончил. Как зовут того продажного комиссара, Сиськи?

– Мошка.

– Знаю. Большой парень, весит как буйвол, с усами?

Она кивнула.

– Патера и я должны зайти к нему в гости, когда вернемся с озера. Как твое копыто, патера?

– Сегодня намного лучше, – сказал Шелк, – но чего мы добьемся, посмотрев на комиссара?

Орев внимательно вскинул голову и опять перепрыгнул на лозу.

– Надеюсь, не просто посмотрев. Я хочу поглядеть, что и как, особенно если ты и Сиськи уйдете пустыми с озера. Могет быть, эти советники просто живут там, как ты и сказал, патера. Но, могет быть, там есть какая-то штука, которую они хотели показать ему, или он должен был показать им. Ты, небось, слышал, что воры разное болтают об этом озере, и, если ты и Сиськи собираетесь выловить там этого парня, Журавля, вам нужна наживка. Вот мы завтра вечерком и зайдем в гости к Мошке, на холм. Добыча для меня, наживка для тебя, мы оба с барышом.

Орев перепрыгнул на спинку старого деревянного сидения.

– Муж идти!

Кивнув, Шелк встал и раздвинул лозы. Дородный молодой человек в черной сутане авгура вышел из боковой двери мантейона, закрыв ее за собой; он глядел на какой-то предмет, который держал в руках.

– Сюда, – крикнул Шелк. – Патера Росомаха? – Он вышел из беседки и захромал через высохшую коричневую траву к новоприбывшему. – Пусть все боги благословят этот день. Я очень рад видеть тебя, патера.

– Патера, человек на улице, – из рук Росомахи свисал длинный узкий предмет, искрившийся желтым и зеленым, – он-просто-мы-он-не…

Вслед за Шелком подошел Гагарка.

– Главным образом топаз, но это выглядит как настоящий изумруд. – Вытянув огромную руку, он ловко освободил Росомаху от браслета и с восхищением поднял его на свет.

– Патера Росомаха, это леди Синель, – повернувшись, Шелк указал на беседку, – а этого джентльмена зовут Гагарка. Они оба – выдающиеся миряне нашей четверти, исключительно набожные и, я уверен, нежно любимые всеми богами. Через несколько минут я должен уехать вместе с ними, и доверяю тебе управлять делами нашего мантейона в мое отсутствие. В киновии ты найдешь майтеру Мрамор – несравненный кладезь ценной информации и советов.

– Один человек дал его мне, – выпалил Росомаха. – Минуту назад. Он просто сунул его мне в руку!

– Понимаю. – Шелк как ни в чем не бывало кивнул, но раньше удостоверился, что азот под туникой никуда не делся. – Пожалуйста, Гагарка, верни его патере Росомаха. – Под моей кроватью находится сейф, патера. Ключ – под кувшином, который стоит на ночном столике. Погоди секунду. – Он вынул из кармана бриллиантовый браслет и предал его Росомахе. – Положи его туда, патера, и закрой покрепче, если хочешь. Ключ лучше всего держать в кармане. Я вернусь ко времени закрытия рынка или немного позже.

– Плох муж! – объявил Орев с верхушки беседки. – Плох муж!

– Это из-за твоей черной сутаны, патера, – объяснил Шелк. – Он боится, что его принесут в жертву. Иди сюда, Орев! Мы уезжаем на озеро. Рыбьи головы, ты, глупая птица.

Яростно взмахнув крыльями, раненая ночная клушица тяжело приземлилась на прикрытое черной сутаной плечо Шелка.

Глава шестая
Озеро Лимна

– Что ты сказал, сын мой? – Шелк встал на колено, и его лицо оказалось на одной высоте с лицом маленького мальчика.

– Ма сказала попросить у тебя благословения. – Его внимание разделилось поровну между Шелком и Оревом.

– И почему ты его хочешь?

Малыш не ответил.

– Наверно, ты хочешь, чтобы бессмертные боги взглянули на тебя с одобрением, сын мой, верно? Тебя научили этому в палестре? Я уверен, что были должны.

Малыш неохотно кивнул. Шелк начертил знак сложения над головой мальчика и прочитал самое короткое из обычно используемых благословений, закончив его так: «Именем их старшего ребенка, Сциллы, Покровительницы Нашего Святого Города Вайрона, и именем Внешнего, старейшего из богов».

– Ты действительно патера Шелк?

Никто из полудюжины людей, ждавших однобитовый фургон в Лимну, не повернул головы, тем не менее Шелк болезненно ощутил, как они напряглись; даже Озерная улица, далеко не тихая, как-то стала тише.

– Да, это он, – гордо объявила Синель.

Один из ждущих внезапно подошел к Шелку и встал на колено, склонив голову. И, прежде чем Шелк успел начертить знак сложения, еще двое встали рядом с первым.

Его спасло только появление весело раскрашенного вместительного фургона, увенчанного трясущимся старым полотняным пологом; фургон тянули две усталые лошади.

– Один бит, – прогрохотал кучер с высокого сидения. – Один бит до Лимны. Никакого кредита, никакой торговли, все сидят в тени.

– У меня есть, – сказала Синель.

– У меня тоже, – сказал Шелк самым непреклонным тоном и утихомирил некоторых пассажиров, пытавшихся сказать, что патера Шелк должен ехать бесплатно.

– Тебе придется выйти, если кто-то из пассажиров пожалуется на твою птицу, – сказал кучер, убирая в карман биты Шелка, и вздрогнул, когда поднялась буря протестов.

– Мне это не нравится, – сказал Шелк Синель, когда они нашли место на длинных наружных скамьях. – И то, что пишут на стенах, тоже.

Кучер щелкнул кнутом, фургон дернулся и медленно покатился вперед.

– «Шелка в Кальде?..» Ты это имеешь в виду, Шелк? Хорошая мысль.

– Да. – Он вынул из кармана четки. – Или нет, плохая. Плохая в том, что касается меня, и плохая в том, что касается должности кальде. Я не политик, и какую бы причину ты ни назвала, ничто не убедит меня стать им. А что касается кальде… это просто популярное суеверие, чисто исторический курьез. Моя мать знала последнего кальде, но он умер вскоре после моего рождения.

– Я помню его. Я думаю?

– Если ты имеешь в виду хотя бы половину того, что сказала, ты не можешь помнить его, Восхитительная Киприда, – несчастно сказал Шелк, не глядя на нее. – Синель на четыре года моложе меня.

– Тогда я подумала о… ком-то другом. Почему ты так волнуешься, Шелк? Из-за того, что едешь с кем-то вроде меня? Все эти люди знают, кто ты такой.

– Надеюсь, что знают, Великая Богиня, и сейчас они глубоко разочарованы… что я спасаю себе жизнь, позоря мое священное призвание.

Особенно резкий толчок бросил Шелка на женщину справа, которая принялась без конца извиняться. Он сам попросил у нее прощения и начал молиться пустому кресту:

– Великий Пас, задумавший и сотворивший виток, страж и хранитель Ослепительного Пути… – Путь через небо – духовный эквивалент солнца, напомнил он себе. Жертвоприношения поднимаются к нему и, в конце концов, попадают в Главный Компьютер; там, на восточном полюсе, начинаются они оба, солнце и Путь. По этой чудесной дороге идут и души мертвых, если они не отягощены злом; как утверждают Хресмологические Писания, души некоторых святых теодидактов иногда оставляют свои слепленные из грязи материальные тела и – вместе с толпой неразумных зверей и кающихся грешников – путешествуют в Главный Компьютер, чтобы на какое-то время предстать перед богом, который просветляет их. Он сам теодидакт, напомнил себе Шелк, просветленный Внешним.

Он закончил молитву пустому кресту и отложил (пересчитав на ощупь) положенные четыре бусины. Шепча предписанные молитвы и добавляя имя Внешнего к каждой из них, он пожелал покинуть тело и эту переполненную улицу и присоединиться к оживленному движению на Ослепительном Пути.

На мгновение ему показалось, что он преуспел, хотя он увидел не золотую солнечную дорогу, а холодную черную пустоту за пределами витка, кое-где усеянную сверкающими искорками.

– Шелк, если говорить о надписях на стенах… Шелк? Посмотри сюда. Открой глаза.

Он так и сделал. Перед ним находился плакат, напечатанный плохо, но жирно, черным и красным, настолько новый, что его еще никто не порвал и не накарябал на нем что-нибудь неприличное; в этом районе это означало, что его повесили меньше часа назад.

СИЛЬНЫЙ ЮНОША!

ТЕБЯ ЖДУТ

В НОВОЙ ВРЕМЕННОЙ РЕЗЕРВНОЙ БРИГАДЕ

Хочешь Стать ГВАРДЕЙЦЕМ?

Резервная Бригада Тренируется Дважды в Неделю

Ты получишь ДОВОЛЬСТВИЕ и МУНДИР

При ПЕРВОЙ ВОЗМОЖНОСТИ

Тебя Переведут в

РЕГУЛЯРНОЕ ПОДРАЗДЕЛЕНИЕ

ОБРАЩАЙСЯ В ШТАБ ТРЕТЬЕЙ БРИГАДЫ

Полковник Узик[6]6
  Узик (эскимос.) – кость, содержащаяся в пенисе моржа.


[Закрыть], Командир

* * *

– Ты не думаешь, что воздушный змей слишком утомил его?

Кровь не в первый раз задавал этот вопрос. Мускус устал говорить «нет» и поэтому на этот раз ответил по-другому:

– Я уже говорил тебе. Аквила – самка. – Огромная птица в колпачке, сидевшая у него на запястье, стала пить, то ли услышав свое имя, то ли услышав его голос, то ли по случайному совпадению. Мускус подождал, пока она напьется, и только потом закончил мысль: – Самцы не бывают такими большими. Ради Молпы, слушай, хотя бы иногда.

– Хорошо, хорошо. Могет быть, будь она поменьше, летала бы выше.

– Она и так высоко летает. И чем они больше, тем летают выше. Ты когда-нибудь видел, чтобы воробей взлетел выше твоей лысины? – ответил Мускус, не глядя на мясистого краснолицего человека; он переводил взгляд то на орлицу, то на небо. – Я все еще думаю, что мы должны были скооперироваться с прыгунами.

– Если они сумеют его поймать, то через неделю будут летать сами.

– Летуны парят высоко, близко к солнцу. Даже если мы собьем одного, он может приземлиться где угодно.

– У нас три поплавка с тремя людьми в каждом. И пять на ховербайках.

Свободной рукой Мускус поднял бинокль. Он знал, что никого нет, но все равно проверил ясную пустоту над головой.

– Не наводи эту штуку на солнце. Ты можешь ослепнуть, – сказал Кровь, и тоже не в первый раз.

– Он может приземлиться в любом месте витка. Слышал, где приземлился воздушный змей, а это только долбаная веревка, клянусь Молпой. Но ты думаешь, он окажется рядом с дорогой, и только потому, что сам ездишь по ней. – Длинная речь, для Мускуса. – Если ты пару раз поохотишься с моими соколами, ты поймешь, что все не так. Большая часть витка лежит далеко от этой хреновой дороги. Большая часть витка лежит в двадцати, тридцати, пятидесяти стадиях[7]7
  Стадий – 622 (или 607) футов, примерно 192 (или 187) метров.


[Закрыть] от любой хреновой дороги.

– Вот это хорошо, – сказал Кровь. – Но я боюсь, что какой-нибудь фермер настучит прыгунам. – Он подождал, не скажет ли чего Мускус; но тот промолчал, и Кровь добавил: – На самом деле они не могут подняться к самому солнцу. Солнце намного горячее любого огня. Они просто сгорят.

– Могет быть, они не горят. – Мускус опустил бинокль. – Могет быть, они вообще не люди.

– Люди, люди. Как мы.

– Тогда у них могут быть иглометы.

– Они не несут с собой ничего лишнего, – сказал Кровь.

– Я офигенно рад, что ты это знаешь. Я офигенно рад, что ты их спросил.

Аквила слегка пошевелила огромным когтем, зазвенели соколиные колокольчики, и Мускус опять поднял бинокль.

– Вон один! – сказал Кровь, хотя этого и не требовалось. – Ты собираешься выпустить ее?

– Не знаю, – признался Мускус. – Он очень далеко, поц.

Кровь посмотрел на летуна через собственный бинокль.

– Он приближается. Он летит сюда!

– Я знаю. Вот почему я наблюдаю за ним.

– Он высоко.

– Но я видел их и повыше, – сказал Мускус усталым раздраженным тоном, которым старался говорить с детства. Им овладело возбуждение охоты, внезапное, как лихорадка, и радостное, как приход весны.

– Я рассказывал тебе о большой пушке, которую они построили, – сказал Кровь. – Они стреляли из нее целый месяц, но снаряды не летают прямо вверх, и в любом случае их невозможно запустить достаточно высоко.

Мускус дал биноклю упасть на грудь. Сейчас он видел летуна совершенно отчетливо: силуэт на фоне серебряного зеркала, озера Лимна, поднимавшегося в небо по другую сторону города.

– Подожди, пока подлетит ближе, – тут же сказал Кровь.

– Если мы будем ждать слишком долго, он будет очень далеко к тому времени, когда она поднимется.

– Что, если…

– Отойди назад. Если она бросится на тебя, ты покойник. – Свободной рукой Мускус ухватился за корону из багровых перьев и сдернул колпачок. – Лети, сокол!

На этот раз никаких колебаний. Огромные крылья орлицы широко распахнулись, и она с ревом урагана прыгнула в воздух, на мгновение даже испугав Мускуса; вначале она изо всех сил махала крыльями, чтобы достичь термального потока, поднимавшегося с крыши, а потом поднималась, парила и поднималась опять, черная геральдическая птица на фоне ослепленной солнцем синевы открытого неба.

– Быть может, она сыта. Она же съела кролика.

Мускус засмеялся:

– Этого крольчонка? Самого маленького из всех, что у нас были. Это только сделало ее сильной. – И во второй раз за все время их знакомства он взял Кровь за руку.

Кровь, невероятно счастливый, тем не менее сделал вид, что ничего не случилось.

– Ты думаешь, она видит его? – спросил он так спокойно, как только мог.

– Долбаное «да», она видит его. Она видит все. Но если она полетит прямо к нему, то спугнет его. Так что она поднимется над ним и бросится на него со стороны солнца. – Мускус, бессознательно, поднялся на цыпочки, став на три пальца ближе к своей птице. – Как на гуся. Как будто он большой гусь. Они рождаются с этим знанием. Следи за ней. – Его бледное красивое лицо расплылось в улыбке, дьявольские глаза сверкнули, как черные льдинки. – Просто следи за ней, старый глупый хрен.

* * *

Улар[8]8
  Улар (ирл.) – орел.


[Закрыть] увидел орла далеко внизу под собой, на севере, и увеличил скорость. Грозовой фронт, отмеченный линией высоких облаков, был интересен и, быть может, даже важен; но фронт находился в двух сотнях лиг отсюда, если не больше, и мог никогда не достигнуть этого томимого жаждой, сверхжаркого региона. Индекс здесь – сто пятнадцать, притом, что на большей части длины солнца – сто девять; с сезонной добавкой – он мысленно проверил дату – сто восемнадцать.

Он уже полностью забыл об орле.

Улар был маленьким человеком, по любым меркам, и таким же тонким, как собственные основные подпорки; его глаза видели лучше, чем у среднего летуна, и большинство из тех, кто знал его, считали его замкнутым и чрезмерно хладнокровным. Он говорил редко, но если и говорил, то о воздушных потоках, преобладающих ветрах, дневных и ночных ориентирах, об именованных солнечных сферах, не признаваемых (или неохотно признаваемых) наукой, и, конечно, о крыльях, летных комбинезонах, инструментах и силовых модулях. Но об этом говорят все летуны. Поскольку он был так близок к идеалу, физически и ментально, ему разрешили иметь трех жен, но вторая жена сбежала от него меньше чем через год. Однако первая жена родила ему трех проворных детей с легкими костями, а третья – пятерых, веселых и подвижных, как сверчки; его любимицей была самая младшая девочка, Дролин[9]9
  Дролин (ирл.) – воробей.


[Закрыть], тонкая, с всегда смеющимися глазами. «Я вижу ее крылья», – иногда говорил он ее матери; и та, хотя и не могла видеть, всегда счастливо соглашалась. Он летал уже восемнадцать лет.

Увеличив скорость, он потерял высоту. Он опять увеличил тягу и попытался подняться, но температура воздуха слегка упала; он летел в дневном нисходящем воздушном потоке над большим озером. Соответствующий поднимающийся воздушный поток начинался уже над землей, и он решил подняться в нем так высоко, как только сможет. Когда он доберется до далекого грозового фронта, ему понадобится каждый кубит высоты.

Он опять увидел орла только тогда, когда тот уже был над ним, летя прямо вниз, на него; чудовищный напор его крыльев толкнул Улара к земле быстрее, чем любой падающий камень, и наконец, в последнюю долю секунды, орел сложил крылья, крутанулся в воздухе и ударил его когтями – двойной удар, как двумя бронированными гигантскими кулаками.

Возможно, на мгновение он потерял сознание. Но, безусловно, безумное кружение земли и неба его не дезориентировало; он знал, что его левое крыло цело и невредимо, что второе нет, и его СМ не отвечает. Он подозревал, что полдюжины ребер и, возможно, спина сломаны, но сейчас не до них. С невероятным мастерством, которое заставило бы его товарищей-летунов разинуть рот, если бы они могли его видеть, он превратил беспорядочное падение в управляемый нырок, выбросил СМ и инструменты и еще успел наполовину уменьшить скорость, прежде чем ударился о воду.

* * *

– Разве ты не видишь брызги? – Синель встала с места в однобитовом фургоне, затенила ладонью глаза от солнца и уставилась на воду. – В озере есть чудовищные рыбы. Действительно огромные. Насколько я помню, я не была здесь с того времени, когда была маленькой девочкой… Во всяком случае, не помню, чтобы была.

Кивнув, Шелк вынырнул из-под полога, чтобы посмотреть на солнце. Облака, движущиеся с востока на запад, не закрывали протянувшуюся через все небо золотую полосу, которая – он опять напомнил себе – является видимым символом Ослепительного Пути, дороги моральной честности и искренней набожности, которая ведет Человека к богам. Не заблудился ли он? Он не чувствовал в себе готовность принести Журавля в жертву, хотя сделать это предложила богиня.

И потом, безусловно, это не то, что боги ожидают от помазанного авгура.

– Рыба голов? – Орев дернул Шелка за волосы.

– Действительно, рыбьи головы, – сказал он птице, – торжественно обещаю.

Сегодня вечером он поможет Гагарке ограбить комиссара Синель. Комиссары – богатые деспоты, жиреющие за счет пота и крови бедняков; этот, без сомнения, сможет обойтись без нескольких драгоценностей и серебряного сервиза. Тем не менее, грабить – нехорошо в принципе, даже если это служит высшему благу.

Хотя сегодня был молпадень, он прошептал последнюю молитву Сфингс и вернул четки в карман. Сфингс поймет больше всех остальных; Сфингс сама полульвица, а львы должны убивать невинные создания, чтобы есть – непоколебимый закон Паса, который назначил каждому созданию, кроме Человека, свою пищу. Закончив молитву, Шелк слегка поклонился свирепому и благожелательному лику на рукоятке трости Крови.

– Раньше мы приезжали сюда собирать жеруху, – сказала Синель. – Ее много на берегах озера. Мы выходили до тенеподъема и шли сюда, патера. Не знаю, сколько раз по дороге я высматривала воду с каждого пригорка. Если я не могла видеть ее, то знала, что нам еще идти и идти. У нас была с собой бумага, любая бумага, которую мы могли найти, мы намачивали ее и завертывали в нее нашу жеруху, а потом торопились в город, чтобы продать ее до того, как она завянет. Иногда она все-таки вяла, и тогда она была нашей единственной едой. Я все еще не могу ее есть. Однако я покупаю ее у маленьких девочек на рынке. Таких же, какой была я.

– Очень благородно с твоей стороны, – сказал ей Шелк, хотя сам уже думал о другом.

– Только сейчас ее совсем мало, потому что многие заливы с лучшей жерухой высохли. В любом случае я никогда не ем ее. Иногда я скармливаю ее козлам, понимаешь? А иногда выбрасываю. И спрашиваю себя, сколько дам, которые когда-то покупали ее у меня, делали то же самое.

– Я делаю сандвичи, – сказала женщина, сидевшая рядом с Шелком. – Жеруха и белый сыр на ржаном хлебе. Но сначала я должна ее тщательно помыть.

Шелк кивнул и улыбнулся:

– Отличный ланч в жаркую погоду.

– У тебя есть друзья здесь, в Лимне? – спросила ее Синель, говоря через Шелка.

– Родственники, – ответила женщина. – Здесь живет мать моего мужа. Она думает, что чистый воздух с озера полезен для нее. Разве не замечательно, что наши родственники могут быть и нашими друзьями, а?

– О, очень даже! Мы тоже ищем нашего друга. Доктор Журавль? Маленький человек, около пятидесяти, темные волосы? Маленькая седая борода?..

– Я его не знаю, – решительно сказала женщина, – но если он доктор и живет в Лимне, моя свекровь должна его знать. Я ее спрошу.

– Он только что купил здесь коттедж. И мог бросить практику, понимаешь? Мой муж помогал ему переехать, и патера пообещал благословить его новый дом. Но я забыла, где это.

– Ты можешь спросить в Хузгадо, на Береговой улице, – сказал человек слева от нее. – Он должен был зарегистрировать передачу собственности.

– А, так здесь есть Хузгадо? – спросила его Синель. – Я думала, что оно только в городе.

– Совсем маленькое отделение, – ответил мужчина. – Здесь выносят решения по некоторым мелким делам и держат несколько незначительных арестантов. У нас нет своей Аламбреры – тех, у кого длинные сроки, посылают в Вайрон. И они хранят записи о налогах и покупках собственности.

К этому времени однобитовый фургон уже катился по узкой и изогнутой улице, вымощенной булыжником; по бокам стояли шатающиеся двух-трехэтажные деревянные дома с высокими остроконечными крышами, ставшими из-за погоды и нехватки краски серебряно-серыми. Шелк и Синель, вместе с мужчиной, знавшим о Хузгадо, и женщиной, делавшей сандвичи с жерухой, сидели на обращенной к суше стороне длинного фургона; но, глядя через плечо, Шелк мог изредка видеть между домами грязную воду и одномачтовые рыбачьи лодки с высокой кормой.

– Я тоже не был здесь с детства, – сказал он Синель. – Даже странно вспоминать, как я рыбачил здесь пятнадцать лет назад. Они не используют коркамень, как мы, верно? Или глинобитные кирпичи?

– Слишком легко срубить деревья на берегу и сплавить стволы по Лимне, – сказал мужчина слева от Синель.

– Понимаю. Я не подумал об этом, хотя, конечно, был должен.

– Не многие понимают, – сказал мужчина. Он открыл свой бумажник и вынул картонную визитную карточку. – Могу ли я дать ее тебе, патера? Меня зовут Лис. Я адвокат, и у меня приемная на Береговой улице. Ты понимаешь, что надо делать, если тебя арестуют?

Брови Шелка взлетели вверх:

– Арестуют? Защити нас Молпа! Надеюсь, что нет.

– Я тоже. – Лис понизил голос до шепота, так что Шелк едва слышал его сквозь уличный шум и скрип осей фургона. – Мы все, как мне кажется. Но ты понимаешь, что тебе надо делать?

Шелк покачал головой.

– Если ты сообщишь им имя и адрес адвоката, они должны послать за ним; так говорит закон. Однако если ты не сможешь сообщить им ни имени, ни адреса, у тебя и не будет адвоката, твоя семья не узнает, что с тобой случилось, и не наймет кого-нибудь.

– Понимаю.

– И, – Лис перегнулся через Синель и коснулся колена Шелка, чтобы подчеркнуть свою мысль, – если тебя арестуют здесь, в Лимне, адвокат с офисом в Вайроне тебе не подойдет. Нужен кто-нибудь местный. Я знаю, что иногда они ждут, пока тот, кого они хотят арестовать, появится в Лимне, и арестовывают здесь именно по этой причине. Я хочу, чтобы ты положил карточку в карман, патера, так что ты сможешь показать ее им немедленно, если тебя возьмут. Лис, на Береговой улице, прямо здесь, в Лимне, на вывеске нарисован рыжий лис.

При слове «лис» фургон заскрипел и остановился.

– Все наружу! – проорал кучер. – Обратно в Вайрон в четыре, шесть и восемь. Приходите прямиком сюда и не опаздывайте.

Кучер уже собирался войти в сарай, когда Шелк схватил его за рукав:

– Не расскажешь ли ты мне о Лимне, кучер? Я совсем не знаю ее.

– План, ты имеешь в виду? – Кучер тщательно прочистил нос. – Очень простой, патера. Это совсем небольшой город, не как Вайрон. Самое главное – держись поблизости отсюдова, и ты будешь знать, куда идти, чтобы я смог отвезти тебя назад. Вот это Водяная улица, сечешь? И отсюдова рукой подать до центра города. Здесь воще всего три улицы: Доковая, Водяная и Береговая. Весь город извивается вокруг залива. Он вроде как подкова лошади, только не так выгнут. Ты понимаешь, о чем я, а? Внутри Доковая – там, где рынок. Снаружи – Береговая. И если хочешь взять лодку, Доковая – то, что тебе надо, и я могу дать тебе пару имен. Захочешь поесть – попробуй толкнуться в «Каракатицу» или «Полный Парус». Ну, ежели у тебя полные карманы, «Ржавый Фонарь» тоже совсем неплох. Останешься на ночь?

Шелк покачал головой:

– Мы бы хотели, если сможем, вернуться в город до темноты.

– Тогда не опоздай на шестичасовой фургон, – сказал кучер и отвернулся.

– Ты не спросил его, где живут советники, – сказала Синель, когда он ушел.

– Если ни ты, ни я, ни Гагарка этого не знаем, вряд ли это общеизвестно, – ответил Шелк. – Журавль должен был разузнавать это сам, и нам лучше всего узнать, кого он спрашивал. Очень сомневаюсь, что он приехал в фургоне, как мы. В сцилладень он мог нанять носилки.

Она кивнула:

– Тогда нам лучше разделиться, патера. Ты – высоко, я – низко.