Текст книги "Озеро Длинного Солнца"

Автор книги: Джин Родман Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Глава одиннадцатая
Некоторые итоги

– Гагарка, ты забыл обо мне?

Он думал, что в полном одиночестве идет обратно в Лимну по открытому всем ветрам Пути Пилигрима.

Он уже дважды останавливался, чтобы отдохнуть, садился на белые камни и разглядывал небоземли. Во время ночьстороны Гагарка часто бывал под открытым небом и наслаждался им, когда было время: находил серебряные нити рек, из которых никогда не пил, мысленно изучал бесчисленные незнакомые города, в которых ворам жилось (как он любил себе представлять) намного лучше. Несмотря на все уверения Синель, он не верил, что она останется в святилище Сциллы на всю ночь; но он никак не думал, что она в состоянии догнать его. Он припомнил, какой она была, когда они пришли в святилище: стертые и обессиленные ноги, мокрое от пота лицо, вместо малиновых кудрей – колтун; когда они остановились, ее роскошное тело упало на землю, как букет на могилу.

Тем не менее он был уверен, что его позвал ее голос.

– Синель! – крикнул он. – Это ты?

– Нет.

Он встал, сбитый с толку, и опять крикнул:

– Синель?

Эхо отразило слоги ее имени от камней.

– Я не буду ждать тебя, Синель.

– Тогда я сама подожду тебя у следующего камня, – ответил голос, намного ближе.

Этот слабый топоток мог быть дождем; он опять посмотрел на безоблачное небо. Звук бегущих по Пути Пилигрима ног стал громче. Позади него. Как раньше его глаза исследовали реки, так сейчас они последовали за звуком по извилистому пути через голый торчащий утес.

Ясный небосвет почти немедленно показал ее, ближе, чем он думал; юбка задрана на бедра, руки и ноги резко двигаются. Внезапно она исчезла в тени нависшего валуна, но только для того, чтобы через мгновение вылететь из нее, как камень из пращи, и устремиться к нему. Он чувствовал, что с каждым шагом она бежит все быстрее и быстрее, что она никогда не затормозит и не остановится, и даже не перестанет набирать скорость. Изумленный, он отскочил в сторону.

Она промчалась мимо, как вихрь: широко разинутый рот, оскаленные зубы, едва не вылезшие из глазниц глаза. Еще мгновение, и она затерялась среди чахлых деревьев.

Гагарка вытащил игломет, проверил магазин и отпустил предохранитель; потом осторожно пошел вперед, готовый стрелять в любое мгновение. Стонущий ветер принес звук разрываемой одежды и хриплого дыхания.

– Синель?

Опять никакого ответа.

– Синель, мне жаль.

Он чувствовал, что какая-то чудовищная тварь ждет его среди теней; он обозвал себя дураком, но не смог избавиться от плохого предчувствия.

– Мне жаль, – повторил он. – Это было поганое дело. Я должен был остаться с тобой.

Еще полчейна, и вокруг него сомкнулись тени. Зверь все еще выжидал, уже ближе. Он вытер банданой вспотевшее лицо; убирая ее в карман, он заметил Синель, совершенно голую, сидевшую на одном из белых камней под лучами небосвета. Ее черное платье и бледное исподнее валялись у ног, и язык так далеко высовывался изо рта, что, казалось, она лижет свои груди.

Он остановился и покрепче сжал игломет.

Она встала и пошла к нему. Гагарка отступил в более глубокую тень и поднял игломет; она прошла мимо, не сказав ни слова, продралась через заросли потерявших листья кустов и вышла прямо на край утеса. Секунду или две она стояла там, подняв руки над головой.

Она нырнула, и через какое-то время – чересчур долгое – он услышал слабый всплеск.

Только на полпути к краю обрыва он поставил игломет на предохранитель и убрал его в карман. Он никогда не боялся высоты, но здесь, стоя на самом краю и глядя вниз, испугался: внизу, в ста кубитах или больше, сверкала освещенная небосветом вода.

И ее там не было. Волны, гонимые ветром, носились между упавшими осколками утеса как табун белогривых лошадей, но ее среди них не было.

– Синель?

Он уже собирался вернуться, когда из волны вынырнула ее голова.

– Я встречу тебя, – крикнула она, – там. – Рука, которая на мгновение показалась одной из многих, указала на каменистый берег, лежавший рядом с разбросанными огоньками Лимны.

– Руки? – спросил Орев, появившийся из зарослей беспорядочно разбросанных кустов справа от Гагарки.

Он перевел дух, радуясь компании, любой компании, и ему стало стыдно своей радости.

– Угу. Слишком много рук. – Он опять вытер вспотевшее лицо. – Нет, это все ерунда. Как в зеркале, сечешь? Синель держит руки над водой, и они отражаются так, что можно подумать, будто под водой есть еще, вот и все. Ты нашел патеру?

– Бог съесть.

– Конечно. Иди сюда, и я донесу тебя до Лимны.

– Любить птица?

– Наверно. Я не сделаю тебе ничего такого, если ты это имеешь в виду, но ты принадлежишь патере, и я отдам тебя ему, когда мы его найдем.

Вспорхнув из-за кустов, Орев сел на плечо Гагарке.

– Дев любить? Счас любить?

– Синель? Конечно. – Гагарка на мгновение замолчал. – Ты прав. Это не она, верно?

– Да, да!

– Угу, точняк. – Гагарка кивнул себе. – Это кто-то вроде бесовки, которая выглядит как Синель. Хрен знает, любит ли она птиц или нет. Если бы я стал гадать, я бы сказал, что она любит их на завтрак и ланч, но, скорее всего, на обед она предпочитает что-нибудь пожирнее. В любом случае мы не встретимся с ней, если сможем.

Хотя он устал до невозможности, ему показалось, что его волочащиеся ноги перелетели через следующий холм и все остальные, хотя он предпочел бы, чтобы подъем и спуск с каждого занял целые месяцы. Час, ушедший на неспешную ходьбу, показался ему минутой; и хотя Орев составлял ему компанию, сидя на плече, он редко чувствовал себя таким одиноким.

– Я нашла его! – Голос Синели раздался почти в ухе; он подпрыгнул, и Орев пронзительно крикнул. – Ты умеешь плавать? У тебя есть что-то ценное, что испортится в воде?

– Немного, – признался Гагарка. Он остановился, стараясь увидеть ее; было трудно не взяться за игломет. Наконец он заговорил снова, хотя и боялся, что будет заикаться: – Да, есть. Пара вещей.

– Тогда мы должны взять лодку. – Она, как туман, встала из озера между ним и каменистым пляжем – он смотрел не туда. – Ты вообще ничего не понимаешь, а? Я – Сцилла.

Для Гагарки такое утверждение имело настолько исключительное значение, что он даже представить себе не мог, что наберется храбрости назвать его ложью. Он упал на колени и забормотал молитву.

– Надо говорить «восхитительная Сцилла», – сказала ему богиня, – и «чудо вод», а не «баба из воды». Уж если ты должен произнести эту чушь, делай это правильно.

– Да, Сцилла.

Она схватила его за волосы.

– Выпрямись. И перестань ныть. Ты – грабитель и убийца, и можешь быть полезным. Но только если будешь делать в точности то, что я тебе прикажу. – Какое-то мгновение она глядела на него в упор, ее глаза обожгли его. – Ты все еще не понимаешь. Где мы можем найти лодку? Где-то в этой деревне, а? Ты знаешь?

Встав, он оказался на голову выше ее и почувствовал, что должен съежиться.

– Здесь есть лодки на съем, восхитительная Сцилла. И у меня есть деньги.

– Не пытайся рассмешить меня. Предупреждаю, тебе не поздоровится. Иди за мной.

– Да, Сцилла.

– Мне нет дела до птиц. – Она не потрудилась повернуться к Ореву. – Они принадлежали Папочке, а сейчас Молпе и другим, вроде малыша Гиеракса. Мне, скорее, не нравится, когда моих людей называют в честь них. Ты знаешь, что я самая старшая?

– Да, конечно знаю, восхитительная Сцилла, – сказал Гагарка на октаву выше, чем обычно; он прочистил горло и попытался вновь обрести самообладание. – Об этом всегда говорил нам в палестре патера Щука.

– Щука? – Она посмотрела на него. – Вот это хорошо. Он особенно предан мне?

– Да, восхитительная Сцилла. Или, во всяком случае, был. Он умер.

– Не имеет значения.

Они уже добрались до начала Пути Пилигрима; улицу освещали светящиеся окна харчевен и таверн; поздние гуляки, направлявшиеся в нанятые номера, нагло разглядывали голую Синель, или предпочитали не видеть.

– После меня еще шесть детей! Папочка сделал это потому, что хотел наследника – вот такой способ не умирать. – Пьяный возчик попытался ущипнуть ее за сосок; она вонзила пальцы в его глаза и оставила голосить в канаве. – Молпа была просто еще одной девочкой, но можно было подумать, что на Тартаре все кончится. О, нет. За ним последовал маленький Гиеракс, но ему и Гиеракса оказалось недостаточно. Так что появилось еще три девочки, и после этого… мне кажется, ты уже понимаешь, что мы могли бы завладеть и тобой?

– Дев? – каркнул Орев. Но она если и слышала, то не подала вида.

– Я не знал, что такое может происходить в наше время, восхитительная Сцилла, – пробормотал Гагарка.

– Это наше право, но большинству из нас приходится использовать стекло или Окно. Так вы называете их. Терминал. Но все это озеро – мой терминал, и здесь мне дана огромная власть.

Она не смотрела на него, но Гагарка кивнул.

– Однако я давно не была здесь. Эта женщина – шлюха. Не удивительно, что Киприда набросилась на нее.

Гагарка опять слегка кивнул.

– В самом начале мы решили, что Папочка будет богом всех вещей – вот что означает его имя – и боссом над всеми. Ты понял? Где лодки?

– Если мы завернем за следующий угол и спустимся вниз по дороге, мы найдем их, восхитительная Сцилла.

– Сейчас он мертв, тем не менее. Мы стерли его из ядра тридцать лет назад. Так или иначе, Мамочка стала следующей и захватила всю внутреннюю поверхность. Я знала, что она, главным образом, предпочитает оставаться на земле, и взяла себе воду. И много раз ныряла сюда. Молпа взяла искусства, как и можно было ожидать. – Завернув за угол, Синель увидела рыбацкие лодки, пришвартованные в конце переулка; она немедленно указала на одну из них. – Там уже есть человек. Двое, и один из них авгур. Великолепно! Ты умеешь управлять парусом? Я умею.

Пас мертв! Гагарка не мог думать ни о чем другом.

– Нет? Тогда не убивай их. Я хотела рассказать тебе, что мы взяли новые имена, более подходящие. Дома Папочка был Тифоном Первым. Никто из нас не знал, что он дал ей возможность выбирать. И она выбрала любовь, на удивление. И секс, и всю эту грязь вместе с ним. Поначалу она не очень-то лезла в его дела, зная, что…

Услышав ее голос, патера Наковальня поднял голову.

– Эй ты, авгур! Приготовься отдать швартовые. Шевелись! – Синель рванула, как спринтер, и исчезла в густой тени сарая с соленой рыбой. Мгновением позже Гагарка увидел, как она прыгает с пирса и – хотя он знал, что это невозможно, если бы она не была одержимой – приземляется, перекатившись, на палубу рыбацкой лодки.

– Я сказала приготовиться отдать швартовые. Ты что, глух как пень? – Она ударила авгура левой рукой, рыбака – правой, как будто хлопнули двойные двери. Гагарка вытащил игломет и поспешил за ней.

* * *

Еще одно горячее – обжигающе горячее – утро. Майтера Мрамор обмахивалась какой-то брошюрой. В ее щеках находились спирали; их схема больше не вызывалась в память, но она была почти уверена в этом. Основные спирали находились в ногах, и в каждой щеке – по дополнительной; жидкость, переносимая силой, которой она еще обладала, омывала (или, по меньшей мере, должна была омывать) изнутри титановые лицевые пластины, которые, в свою очередь, тесно контактировали с воздухом в кухне.

И воздух должен был быть холоднее.

Но нет, это не могло быть правдой. Когда-то она выглядела – она была почти уверена, что выглядела – очень похожей на био. Ее щеки были покрыты… неким материалом, который, скорее всего, препятствовал теплообмену. Что она сказала дорогому патере Шелку несколько дней назад? Три столетия назад? Три сотни лет? Десятичная точка скользнула, скорее всего скользнула влево.

Должно быть. Тогда она выглядела как био – био-девушка, с черными волосами и красными щеками. Немного старше, чем Георгин, и Георгин никогда не понимала арифметику, все время путалась в цифрах, умножала два десятичных числа и получала одно с двумя цифрами после точки, и так смешивала цифры, что даже Его Святейшество не смог бы сказать, какая где.

Свободной рукой майтера Мрамор пошевелила кашу. Готова, еще немного и переварится. Она сняла кашу с плиты и опять обмахнулась. В трапезной по ту сторону двери маленькая майтера Мята ждала завтрака с образцовым терпением.

– Лучше бы тебе начать есть, сив, – сказала ей майтера Мрамор. – Возможно, майтера Роза нездорова.

– Хорошо, сив.

– Это было подчинение, верно? – Брошюра равномерно летала мимо лица майтеры Мрамор, но холоднее не становилось; на обложке была нарисована Сцилла, резвившаяся в воде вместе с осетром и рыбой-луной. Глубоко внутри майтеры Мрамор опасно зашевелился почти забытый сенсор. – Ты не должна мне подчиняться, сив.

– Ты – старшая, сив. – Обычно майтера Мята говорила почти неслышным голосом, но в это утро ее слова были твердыми и четкими.

Майтере Мрамор было так жарко, что она не обратила на это внимания.

– Я не подам тебе кашу, если ты не хочешь, но я должна была снять ее с плиты.

– Я хочу то, что ты хочешь, сив.

– Я поднимусь наверх. Быть может, майтере нужна моя помощь. – Тут майтеру Мрамор посетило вдохновение. – Я поставлю ее тарелку на поднос и отнесу ей. – Теперь майтера Мята сможет съесть завтрак, не дожидаясь старейшей сивиллы. – Но сначала я дам кашу тебе, и ты должна будешь съесть ее всю до последней ложки.

– Если это то, что ты хочешь, сив.

Майтера Мрамор открыла буфет, взяла миску майтеры Роза и старую щербатую миску, которую вроде бы предпочитала майтера Мята. Подъем по лестнице перегреет ее; но она не подумала об этом вовремя и теперь должна будет подняться. Она черпала кашу до тех пор, пока черпак не растворился в облаке цифр, потом уставилась на него. Она всегда учила свои классы, что каждый твердый предмет составлен из толпящихся атомов, но, видимо, ошибалась; каждый твердый предмет – и каждая твердая мысль – составлен из толпящихся чисел. Закрыв глаза, она заставила себя наложить еще больше каши, бросила брошюру, нащупала край миски и вывалила туда все, что осталось.

Подъем по лестнице оказался не таким тяжелым, как она боялась, но второй этаж киновии исчез, сменившись ровными рядами увядших растений и растущими в беспорядке виноградными лозами. И кто-то написал мелом: ШЕЛКА В КАЛЬДЕ!

– Сив? – Майтера Мята, слабый далекий голос. – Что с тобой, сив?

Грубые буквы и стена из коркамня растаяли, превратились в цифры.

– Сив?

– Все хорошо. Да. Я поднимаюсь по лестнице, верно? Посмотреть на майтеру Бетель. – Это не должно испугать робкую маленькую майтеру Мята. – Я остановилась на минутку, чтобы охладиться.

– Боюсь, майтера Бетель покинула нас, сив. Посмотреть на майтеру Роза.

– Да, сив. Будь уверена. – Она чувствовала, что эти танцующие банды чисел – ступеньки. Но они ведут к двери или на последний этаж? – Наверно, я запуталась, майтера. Так жарко.

– Держись, сив. – Ее плеча коснулась рука. – Почему бы тебе не попросить меня сделать это? Мы же сестры, ты и я.

Она опять увидела настоящие ступеньки и полоску изношенного ковра с исчезнувшим рисунком, который так часто подметала. Дверь майтеры Роза находилась в конце короткого коридора: угловая комната. Майтера Мрамор постучала и обнаружила, что ее костяшки пробили панель; через расколовшееся дерево она увидела, что майтера Роза все еще лежит в кровати, мухи облепили ее рот, открытые глаза и лицо.

Она вошла, разорвала изношенную ночную рубашку майтеры Роза от шеи до подола и открыла грудь майтеры Роза; потом сняла свою одежду, аккуратно повесила ее на стул и открыла собственную грудь. Почти неохотно, она начала заменять свои компоненты на соответствующие мертвой сивиллы, проверяя каждый прежде, чем поставить его на место; некоторые она отвергла. Стоял тарсдень, напомнила она себе, но майтера уже ушла, так что это не может быть воровством.

В любом случае мне эти уже не нужны.

Стекло на северной стене показало рыбацкую лодку под полным парусом; на руке обнаженной женщины, стоявшей рядом с рулевым, сверкнуло кольцо. Майтера Мрамор, сама голая, отвела глаза.

* * *

Голова Шелка дергалась, глаза как будто заклеили. Невысокий и толстый, и, тем не менее, гигантский, советник Потто нависал над ним со сжатыми кулаками, ожидая, когда он откроет глаза. Где-то… где-то был мир. Поверни ключ в другую сторону, и танцовщицы начнут танцевать задом наперед, музыка заиграет от конца к началу, вновь появятся исчезнувшие ночи…

Темнота и ровные тяжелые удары, бесконечно успокаивающие. Колени выпрямлены, руки согнуты в молитве. Безмолвное раздумье, свободное от необходимости есть, пить или дышать.

Туннель, темный и теплый, но все равно более холодный. Ужасные мучительные крики, Мамелта рядом с ним, ее рука в его, крошечный игломет Гиацинт тявкает, как терьер.

– Сколько тебе заплатили? – Удары, которые сыпались на него.

Пепел, невидимый, но удушающий.

«То самое место».

– Что рассказал тебе Кровь?

Огненный ливень. Утренние молитвы в мантейоне в Лимне, в тридцати кубитах над головой, но и в тысячах лиг.

«Сзади! Сзади!» Повернуться и стрелять.

Фонарь мертвой женщины, от свечи осталось меньше четверти. Мамелта дует на светящийся уголек, пытаясь его разжечь.

«Я лояльный граж…»

«Советник, я лояльный граж…»

Сплюнуть кровь.

«Те, кто нанесут вред авгуру…»

● Сколько…

Правый глаз Шелка открылся, увидел серую, как пепел, стену и закрылся опять.

Он попытался сосчитать свои выстрелы… и обнаружил, что опять находится в ресторане. «Мой содержит больше игл, патера… Все здесь хорошее и толстое… В старину это было Аламбрерой». Дверь открылась, и вошел советник Потто с их ужином на подносе, а за ним сержант Песок с ящиком и ужасными прутьями.

Вспять! Вспять! Колени на пепле, руки роются в нем. Бог, который получил пять игл и все еще стоит на краю светового пятна от фонаря, рычит, кровь и слюна текут из его рта. Грохот выстрела из карабина разносится по туннелю, очень близко.

…ты передал ему?

Металлические прутья сдавили пах. Рука Песка повернула ручку, его бесстрастное лицо исчезло, смытое невыносимой болью.

– Он купил твой мантейон.

«Да. Я…»

– Бесконечно? Он разрешил тебе оставаться бесконечно?

«Да».

– Бесконечно.

«Да. Я не знал…»

(Вспять, о, вспять, но ток слишком силен.)

Левый глаз Шелка открылся. Сталь, выкрашенная в серое, под цвет пепла. Он протер глаза и сел, голова болела, тошнило. Он находился в средних размеров комнате – серые стены, без окон. Шелк вздрогнул. Он сидел на низкой, жесткой и очень узкой койке.

– А, ты проснулся, – сказал голос, чем-то знакомый. – Мне надо с кем-то поговорить.

Он выдохнул и прищурился. Доктор Журавль, одна рука поднята, глаза сверкают.

– Сколько пальцев?

– Ты? Ты мне снишься…

– Тебя схватили, Шелк. Как и меня. Сколько пальцев ты видишь?

– Три.

– Хорошо. Какой сегодня день?

Шелк задумался; чтобы вспомнить, надо было напрячься.

– Тарсдень? – наконец сказал он. – Похороны Элодеи были в сцилладень; на озеро мы приехали в молпадень, и я спустился вниз…

– Да?

– В эти туннели. Я пробыл здесь очень долго. Сейчас может быть даже гиераксдень.

– Достаточно хорошо, но мы не в туннелях.

– Аламбрера?

Журавль покачал головой:

– Я расскажу тебе, но потребуются кое-какие объяснения, и я должен предупредить тебя, что они, скорее всего, заперли нас вместе, надеясь, что мы скажем что-нибудь полезное для них. Быть может, ты не захочешь помогать им.

Шелк кивнул и обнаружил, что этого не стоило делать:

– Я бы хотел немного воды.

– Она вокруг нас. Но ты должен подождать, пока они не дадут тебе, если когда-нибудь дадут.

– Советник Потто ударил меня кулаком. – Шелк осторожно пощупал шишку на голове. – Это последнее, что я помню. Когда ты говоришь они, ты имеешь в виду Аюнтамьенто?

– Верно. – Журавль сел на койку рядом с ним. – Надеюсь, ты не возражаешь. Пока ты был без сознания, я сидел на полу, очень холодно и жестко. Почему ты поехал на озеро? Сможешь рассказать?

– Не помню.

Журавль одобрительно кивнул:

– Вероятно лучшая линия защиты.

– Никакая не линия. У меня… у меня были очень странные сны. – Шелк оттолкнул в сторону ужасные воспоминания о Потто и Песке. – Об обнаженной женщине, которой тоже снились странные сны.

– Тише, тише!

– Я уже говорил, что мне все равно. И я победил беса. Ты не веришь мне, а, доктор?

– Да, не верю, – весело ответил Журавль.

– Но я верю. Я призвал к богам, к каждому по очереди. Но она испугалась только Гиеракса.

– Женщина-бес. Она выглядела вот так? – Журавль оскалил зубы.

– Да, немного похоже. – Шелк замолчал, потирая голову. – И это был не сон – он не тает. Ты знаешь ее. Должен.

Журавль поднял бровь:

– Я знаю бесовку, которую ты прогнал? Признаюсь, у меня очень широкий круг знакомств, однако…

– Это Мукор, дочь Крови. Она может вселяться в людей, и она овладела женщиной, с которой я был.

Журавль, внезапно став серьезным, тихонько присвистнул.

– Так это ты сделал ей операцию?

Журавль покачал головой:

– Тебе рассказал Кровь?

– Он мне сказал, что в доме жил нейрохирург, еще до тебя. Когда я узнал, что может делать Мукор, я понял, или, по меньшей мере, думал, что понял. Ты мне можешь что-нибудь рассказать об этом?

Журавль погладил бороду, потом пожал плечами.

– Хуже не будет, по-моему. Аюнтамьенто и так знает все важное, а мы, таким образом, убьем время. Если я тебе отвечу, ты ответишь на мои вопросы? Честные, полные ответы, если, конечно, ты не хочешь что-нибудь скрыть от них?

– Я вообще не понимаю, что хочет узнать от меня Аюнтамьенто, – заявил Шелк, – и я уже ответил на все вопросы, которые советник Потто задал мне. Я расскажу тебе все, что касается меня, и все, что я знаю о других людях, если узнал это не под печатью.

Журавль усмехнулся:

– В таком случае я начну с главного. На кого ты работаешь?

– Я уже сказал, что отвечу тебе после того, как ты ответишь на мой вопрос о Мукор. Это наше соглашение, и я хотел бы помочь ей, если смогу.

Бровь опять взлетела вверх:

– Включая мой первый?

– Да, – сказал Шелк. – Включая этот. И этот – раньше всех. Мукор действительно дочь Крови? Так она сказала мне.

– С точки зрения закона. Приемная дочь. Обычно холостому мужчине не разрешают удочерять, но Кровь работает на Аюнтамьенто. Ты об этом знаешь?

Шелк вовремя вспомнил, что не надо качать головой.

– Нет, не знал. И сейчас не верю. Он – преступник.

– Как ты понимаешь, они платят ему не слишком много карт. Но разрешают действовать без помех, пока в его заведениях не происходят серьезные беспорядки, и благоволят ему. Как будто он – один из них. Так что слова судье от одного из советников оказалось вполне достаточно. Кровь удочерил ее и имеет право управлять ее жизнью вплоть до совершеннолетия.

– Понимаю. А кто ее настоящие родители?

Журавль опять пожал плечами:

– У нее их нет. По меньшей мере, на нашем витке. И, кто бы они ни были, они встретились в чашке Петри. Она – замороженный эмбрион. Могу себе представить, сколько Кровь заплатил за нее. И я точно знаю, что он заплатил небольшое состояние тому нейрохирургу, о котором ты упомянул.

– Состояние, чтобы уничтожить то, за что он так много заплатил, – горько сказал Шелк, вспомнив пустую и грязную комнату, в которой он впервые повстречал Мукор.

– На самом деле нет. Он хотел сделать ее управляемой. Судя по тому, что я слышал, она была исчадием ада. Но когда нейрохирург – кстати, он из Палустрии, – вскрыл ее череп, только тогда стало понятно, что происходит. Он нашел там новый орган. – Журавль хихикнул. – Я читал его отчет. На вилле есть полная история ее болезни.

– Новый орган? Какой?

– Я не имел в виду, что это был не мозг. Нет, мозг. Но он не походил ни на один мозг, с которыми он имел дело раньше. С медицинской точки зрения это был не мозг человека и не мозг животного. Хирург должен был действовать наугад и, как говорится, положиться на богов. В результате он сделал свою работу не слишком умело. Насколько сам признался.

Шелк вытер глаза.

– О, перестань. Это было десять лет назад, и, как предполагается, мы, шпионы – крепкий народ.

– Кто-нибудь плакал по ней, доктор? – спросил Шелк. – Ты, Кровь, Мускус или нейрохирург? Вообще кто-нибудь?

– Нет, насколько я знаю.

– Тогда дай мне поплакать по ней. Дай ей хоть это, по меньшей мере.

– Я и не пытался остановить тебя. Кстати, ты не спросил, почему Кровь не избавился от нее.

– Ты сам сказал, что она была его дочкой – юридически, по меньшей мере.

– Это бы его не остановило. Но тот хирург сказал, что ее способности вселяться в других могут регенерировать только спустя какое-то время после того, как он убрал их. Это была только догадка, но, судя по твоей истории о бесовке, они вернулись. И теперь Аюнтамьенто знает об этом, благодаря тебе. И, значит, Вайрон стал еще более опасным городом, чем раньше.

Шелк опять вытер глаза кончиком сутаны и высморкался.

– Более грозным, ты имеешь в виду. Это может встревожить твое правительство в Палустрии, но не меня.

– Я тебя понял. – Журавль заскользил по койке назад, пока не уперся спиной в стальную стену. – Ты обещал рассказать мне, на кого ты работаешь, если я расскажу тебе о Мукор. И сейчас ты собираешься сказать, что работаешь на Его Святейшество Пролокьютора, или что-то вроде этого. Верно? Я бы не назвал это честной игрой.

– Нет. Или, в некотором смысле, да. Прекрасный этический вопрос. Безусловно, я делаю то, что Его Святейшество хотел бы, чтобы я делал, но, должен сказать, я никогда не сообщал об этом ни ему, ни Капитулу. На самом деле у меня просто не было времени, старая отговорка. А ты бы поверил мне, если бы я сказал, что шпионю на Его Святейшество?

– И да, и нет. У Его Святейшества полно шпионов. Но никто из них не является священным авгуром. Он не настолько глуп. И кто это?

– Внешний.

– Бог?

– Да. – Шелк почувствовал, как бровь Журавля опять поднялась, хотя и не видел его лицо; он глубоко вздохнул и медленно выдохнул через рот. – Никто не верит мне – только майтера Мрамор, чуть-чуть, – и я не ожидаю, что ты поверишь мне, доктор. Ты – меньше всех. Но я уже сказал советнику Потто и сейчас скажу тебе. Внешний говорил со мной в последний фэадень на площадке для игры в мяч нашей палестры. – Он ожидал от Журавля недоверчивого хмыканья.

– Вот теперь стало интересно. Мы можем говорить об этом очень долго. Ты видел его?

Шелк как следует обдумал вопрос:

– Не так, как вижу тебя, и на самом деле я уверен, что таким образом увидеть его невозможно. Любые визуальные представления богов в высшей степени лживы, как я и сказал Крови несколько дней назад; они больше или меньше соответствуют, а не больше или меньше похожи. Но Внешний показал мне свою душу – если вообще можно говорить о душе бога, – показав бесчисленные предметы, которые он создал, людей, животных, растения и мириады других вещей, о которых он очень заботится, и не все они покажутся красивыми или привлекательными тебе, доктор, или мне. Огромные огни вне витка, и жук, который выглядит как драгоценный камень, но откладывает яйца в навоз, и мальчик, который не может говорить и живет… ну, как дикий зверь.

Я видел голого преступника на эшафоте, и мы вернулись в то мгновение, когда он умер, и потом, когда уносили его тело. Его мать смотрела на все это вместе с группой его друзей, и, когда кто-то сказал, что он подбивал к мятежу, она сказала, что он никогда не был плохим человеком и она всегда будет любить его. И я видел мертвую женщину, которую бросили в переулке, и патеру Щука, и все они были связаны, как если бы были частями чего-то большего. – Шелк замолчал, вспоминая.

– Давай вернемся к богу. Ты слышал его голос?

– Голоса, – сказал Шелк. – Почти все время они говорили мне в уши, каждый свое. Один – мужской, не притворно глубокий, но твердый, как если бы заговорила каменная гора. Другой – женский, что-то вроде нежного воркования; но оба голоса принадлежали ему. Когда просветление закончилось, я понял – и намного лучше, чем когда-либо раньше, – почему художники рисуют Паса с двумя головами, хотя, как мне кажется, у Внешнего гораздо больше голосов. Иногда я слышу их внутри себя, хотя и невнятно. Как если бы за мной ждала толпа, пока ее предводители шептали мне в уши, но толпа, состоявшая только из одной личности: Внешнего. Хочешь прокомментировать?

Журавль покачал головой:

– Если два голоса говорили одновременно, как ты мог понять, что они сказали?

– О, да, понимал. Даже когда они говорили совершенно разное, как они обычно делали. Но даже сейчас мне труднее всего понять – во всяком случае, одно из того, что труднее всего понять, – что все это произошло в одно мгновение. Позже я, как мне кажется, сказал кому-то, что это длилось сто лет, но правда в том, что это вообще нисколько не длилось. Оно происходило тогда, когда времени не было, а было что-то другое, мне неизвестное. Очень плохая формулировка, но, возможно, ты понимаешь, что я имею в виду.

Журавль кивнул.

– Один из мальчиков – Рог, наш лучший игрок – вытянул руки, собираясь ловить. Его пальцы уже почти коснулись мяча, и вот тут настало безвременье. Как будто Внешний всю жизнь стоял у меня за спиной, но никогда не говорил, пока не настало время. Он показал мне, кто он такой и как воспринимает все, что создал. И что он думает обо мне, и что он хочет, чтобы я сделал. И еще он предупредил меня, что не будет помогать… – Слова улетели прочь; Шелк сдавил ладонью лоб.

– Не очень-то тактично с его стороны, – хихикнул Журавль.

– Не думаю, что это вопрос такта, – медленно сказал Шелк. – Скорее логики. Если я и стал его агентом, как он просил, он ничего никогда не требовал, я должен это подчеркнуть.

Но если я стал его агентом, значит это действовал он – он оберегал наш мантейон, потому что хотел, чтобы это сделал я. Он сохраняет его моими руками. Видишь ли, я – помощь, которую он послал; но ты не спасаешь спасателя, как не моешь кусок мыла и не покупаешь сливы, чтобы повесить их на сливовое дерево. Я сказал, что попытаюсь сделать это, конечно. Я сказал, что попытаюсь сделать все, что он хотел от меня.

– Значит, ты бросился в бой, чтобы спасти твой обнищавший мантейон на Солнечной улице. И этот маленький дом, в котором ты живешь, и все остальное?

– Да, – кивнул Шелк, желая этого не делать, и добавил: – Нет необходимости оставлять эти здания такими, какие они есть. Если их можно заменить новыми, более просторными, как однажды вечером намекнул патера Прилипала, коадъютор, это будет даже лучше. Это и есть ответ на твой вопрос. Теперь скажи, на кого я работаю. Шпионю, если тебе нравится это слово, потому что я шпионил за тобой.

– На одного из младших богов, которого называют Внешним.

– Да. Точно. В следующий раз, когда ты бы пришел осмотреть мою щиколотку, мы собирались… я собирался сказать тебе: я знаю, что ты шпион. Я разговаривал с человеком, который снабжал тебя информацией, даже не понимая, зачем она тебе нужна, и носил сообщения для тебя и от тебя; и я разглядел систему в этих вещах – сейчас я понимаю ее более отчетливо, но разглядел уже тогда.