Текст книги "Проклятие замка Комрек"

Автор книги: Джеймс Герберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 47 страниц)

Глава 36

За столом, который привлек внимание сотрапезников сэра Виктора, сидели шестеро. Каждому из них был назначен персональный лекарственный коктейль, но в схемах у всех шестерых было два общих типа препаратов.

Старшим гостям предписывался AICAR[36]36
  Айкар (AICAR) – усиливает обмен веществ; сохраняет мышечный тонус; удерживает мышечную массу; поддерживает высокую спортивную форму даже без тренировок.


[Закрыть], который увеличивает способность организма сжигать жир, обманом заставляя его думать, будто он прошел долгую и полезную тренировку без единого движения мышц. Известный как «таблетки упражнений», он широко используется для борьбы с ожирением и заболеваниями, истощающими мышцы, а также противостоит старческой хрупкости. У Комрека, разумеется, имелся свой финансовый мотив для повышения долголетия своих гостей, ибо живой гость – это прибыльный гость.

Его препарат-близнец, официально называемый GW1516[37]37
  GW1516 – препарат, разработанный компанией GlaxoSmithKline. Его основная цель – лечение ожирения и борьба с лишним весом. Продается в США и стоит $7000 долларов.


[Закрыть], действует сходным образом и столь же хорошо, но требует незначительного числа настоящих упражнений для повышения мышечного метаболизма, а потому зарезервирован для немногих более молодых гостей Комрека.

Вторым общим фактором у тех, кто сидел за этим конкретным столом, было то, что все они принимали какой-то вид антидепрессанта: от прозака до флуоксетина (почти то же самое), от эфексора до симбалты, от алпрозалама до оксазепама – в зависимости от того, какой препарат наилучшим образом подходил тому или иному обитателю.

Женщину, издавшую пронзительный крик, ошеломивший всех в огромном обеденном зале, звали Сандра Беллинг. Сандра принимала также блокатор бета-адренергических рецепторов, который помогал ей блокировать прошлое. Кроме того, на ней испытывали новый, нелицензионный препарат под названием BDNF[38]38
  Нейротрофический фактор мозга (также нейротропный фактор мозга; англ. brain-derived neurotrophic factor) – белок человека, кодируемый геном BDNF. BDNF – один из наиболее активно исследуемых нейротрофинов, веществ, стимулирующих и поддерживающих развитие нейронов, однако активность белка не ограничивается нервной системой.


[Закрыть], который должен был наполнять ее сознание чувствами защищенности и безопасности. Этот препарат в настоящее время давался ей в процедуре, именуемой «точечным стиранием памяти». Хотя эта процедура еще не была лицензирована в Великобритании, в Комреке были и другие гости, проходившие то же самое лечение.

Когда-то в семидесятые Сандра была групи по прозвищу Пушинка – стройной, длинноногой блондинкой, чья красота была легендой в рок-сообществе, пока выпивка, наркотики и жизненная травма не разрушили ее лицо и тело и не истерзали сознание. После нескольких лет траханья с кем попало, она наконец вступила в правильные отношения со всемирно известной рок-звездой. Глубоко влюбленная, она счастливо забеременела, и через девять месяцев пара отпраздновала рождение дочери трехдневным загулом с героином, кокаином и алкоголем в съемной квартире в Париже, меж тем как младенец спал в своей кроватке. К тому времени, как они всплыли из своего безумного алкогольного тумана, младенец умер от истощения.

* * *

Благодаря усердной работе специалиста по связям с общественностью и пресс-агента группы, скандал кое-как замяли. Их менеджер быстро понял, что группа, и так уже считавшаяся «плохими парнями рока», может потерпеть окончательный крах продаж и репутации. Так что гитарист вернулся к своим наркотикам, выпивке и концертам, меж тем как Сандра дважды попыталась покончить с собой, вернулась к бутылке и угрожала во всем сознаться прессе. Она стала «отвязавшейся пушкой», и требовалось что-то предпринять. К счастью, адвокат рок-звезды краем уха слышал о Комреке. Дружелюбный судья Верховного суда предоставил ему имя агента, и они быстро ударили по рукам. Годовая плата была огромной, но таким же было и состояние рок-звезды, и вот так Пушок быстро переместилась в это превосходное убежище. Более тридцати лет ее продержали в послушании с помощью лекарств и гипнотерапии. Сейчас Сандра почти совсем забыла о своей дочери, хотя иногда по ночам просыпалась с криками, и тогда ей приходилось давать седативные препараты в больших количествах. Она часто утверждала, что по кровати к ней ползет крошечный голый младенец без лица. И живость ее исчезла вместе с воспоминаниями. Теперь она, с раздутой фигурой и стертыми чертами лица, больше похожая на зомби, не обращала никакого внимания на сотрапезников и не отрывала глаз от еды на тарелке.

Справа от Сандры, уминая говяжье филе, сидел коренастый, грузный мужчина с густыми бровями, почти соединявшимися над переносицей, одетый в простой серый костюм и белую рубашку при темно-синем галстуке. Его звали Олег Ринсинский, и он когда-то был русским миллиардером, а до того – старшим офицером КГБ. После крушения коммунизма он воспользовался возможностью разбогатеть, используя деньги, полученные в виде взяток, чтобы внедриться в прибыльную в его стране алюминиевую отрасль, а также и в другие, более закрытые рынки. Хорошо разбираясь в вымогательстве, шантаже, насилии, убийствах, обмане и финансовом крючкотворстве, он за короткое время стал богатым и влиятельным человеком. Вскоре Ринсинский контролировал большую часть процветающего алюминиевого рынка России и стал ведущим торговцем оружием.

Он считал себя неприкосновенным. Однако недооценил силу русской мафии, когда его уличили в запутанной двойной игре, которую он организовал со своим европейским партнером – не кем иным, как сэром Виктором Хельстремом. Поэтому он решил провести остаток жизни в безопасности, предоставляемой убежищем сэра Виктора.

Ринсинскому надо было принять огромное и пугающее решение, потому что у него имелись жена и сын и, что было для него важнее, две великолепные русские любовницы, ни одна из них не знала о другой, но каждая предоставляла ему особые сексуальные услуги. На самом деле, выбор у Ринсинского был небогат: русская мафия рано или поздно нашла бы его и убила. Так что он согласился заплатить требуемую цену, как в финансовом плане, так и образом жизни – ни жены, ни любовницы в Комрек не допускались, и это правило нельзя было ни нарушить, ни переступить через него с помощью денег. Страх смерти обычно превышает удовольствие от секса.

С удовольствием жуя говядину, он даже не подозревал, что в число разных таблеток, довольно безобидных, которые он проглатывает каждый день, входит и андрокур – антилибидональный препарат. Так что, хотя он по-прежнему высоко ценил идеальную фигуру такой, скажем, женщины, как психолог, доктор Уайетт, но в нем больше не вспыхивало желание наброситься на нее. Но он обожал размышлять обо всем этом, живя фантазиями молодости, когда еще только пробивался к власти. Улыбнувшись про себя с набитыми мясом щеками, он подумал: для русского скотника – совсем неплохо.

Слева от Сандры сидел человек с копной длинных светлых волос. Одежда на нем, в отличие от всех остальных, была неказистой: грязные джинсы с дырами на коленях и старые, некогда белые кроссовки. Он был худым, сгорбленным и маленьким. Определить его возраст было невозможно – отчасти потому, что из-за своих светлых волос он казался молодым, меж тем как чрезвычайный беспорядок, в который пришло его некогда красивое лицо, заставлял думать о старости.

Это был Кит Уэстон, трехкратный чемпион мира «Формулы-1». Мужчины и женщины равно восхищались этим безупречно красивым гонщиком, и он упивался их обожанием и вниманием средств массовой информации. Затем случилась авария на трассе, поставившая на нем крест. Всегда рвавшийся вперед, он слишком бездумно рискнул – и в конечном итоге оказался в центре огненного шара. У гонщика-аса обгорело восемьдесят процентов кожи, не считая нескольких переломов костей. Его ввели в десятидневную кому, и врачи работали над его ожогами – опалены были даже легкие. Позже, когда его вывели из комы, даже лучшие в мире косметические хирурги мало что могли сделать для восстановления его кинозвездной внешности. Сильный жар настолько деформировал его скелет и мускулатуру, что передвигаться он мог только неловкими шажками, словно горбатый малыш. Как ни парадоксально, отросшие золотистые волосы были у него гуще и здоровее, чем когда-либо, как лес после пожара.

Он сам решил предоставить публике считать себя погибшим. Ему было невыносимо когда-либо снова с ней столкнуться – в буквальном смысле, потому что один из его некогда блестящих голубых глаз потускнел, а кожа вокруг рта наполовину распалась, обнажая гнилые коричневые зубы. Свою просьбу о том, чтобы его считали мертвым, ему пришлось высохшей рукой нацарапать на бумаге, потому что при аварии он под самый корень откусил себе язык.

Он и в самом деле предпочел бы умереть. В сущности, что касается публики, он и так умер, потому что не мог столкнуться со своими поклонниками снова. Вместо этого он использовал свое состояние, чтобы ввергнуть себя в анонимный жизненный ад.

В его поминальной службе приняли участие тысячи фанатов, толпы скорбящих (и жаждущих острых ощущений) заполнили все кладбище и улицу за его пределами, ибо в маленькой церкви Уорикшира, где Кита крестили и где теперь хоронили, не хватало места для всех.

Погруженный в свои мысли, рядом с Китом Уэстоном сидел очень черный толстый великан с вращающимися выпуклыми глазами и широкими плечами, с виду способными поддерживать десятитонный грузовик. На висках и на затылке волосы у него оставались густыми, но исчезли с гладкого и блестящего скальпа, отражавшего искрящийся свет от люстры вверху. Его звали Осрил Убуту, и он скучал по своей униформе цвета хаки со множеством болтающихся медалей и ослепительных военных нашивок, каждой из которых он наградил себя сам, чтобы произвести впечатление на вооруженные силы, ранее находившиеся под его командованием, и крестьян в той стране Африки, которую он считал своей. О нем говорили, что он варит отрубленные головы своих врагов и держит их в холодильнике – либо чтобы этой ужасной демонстрацией потрясать посетителей, либо чтобы их есть.

Он сверг коррумпированное правительство своего дяди. Это был популярный ход. И дядю выставили из его дворца, после чего он никогда больше не показывался в общественных местах. Некоторые говорили, что ему отрубили руки ниже локтей и ноги выше колен, после чего все его зубы выдрали плоскогубцами – золотые преподнесли Убуту в бархатном мешочке для драгоценностей, – и что свергнутого главу государства оставили ползать во дворе дворца, где он пил из дождевых луж и сосал огрызки яблок, которые швыряли в его сторону.

Убуту, совращенный властью и украденным богатством, вскоре стал одним из самых страшных деспотов, которых когда-либо знали на Африканском континенте, и у него развилась жажда секса, почти равная его потребности в пище. Больше всего жены Убуту боялись его извращений, ибо при худших их крайностях многие из них либо умирали, либо оставались на всю жизнь искалеченными. Теперь он был в бегах, якобы умершим, опасаясь, что освобожденный ныне народ, который он так жестоко угнетал, ответит ему своего рода взаимностью.

По прибытии в Комрек ему немедленно назначили программу седативных средств, а затем, без его ведома, к нему применили непрерывное и бесконечно более мощное лечение лейпрорелином[39]39
  Лейпрорелин – агонист гонадотропин-рилизинг гормона (ГнРГ), является эффективным ингибитором секреции гонадотропинов при длительном приеме в терапевтических дозах.


[Закрыть] – «химическую кастрацию».

Последними в этой сомнительной компании были двое очень древних стариков, перешептывавшихся по-немецки. Обоим было за девяносто, и оба использовали украденные богатства, чтобы покинуть свой любимый рейх до бесславного конца Второй мировой войны: об одном говорили, что он бежал в Египет, о другом – что скрывается в Чили. На самом деле они задолго до окончания войны уже приняли меры, чтобы отправиться в Англию.

Алоис Бруннер был правой рукой Адольфа Эйхмана, он изобрел передвижные газовые фургоны, которые использовались для убийства десятков тысяч евреев. Теперь он дожил до поздней стадии болезни Альцгеймера. Рука у него тряслась, когда он подносил ложку с клейким содержимым к своему тонкогубому рту. С кончика носа свисала росяная капля, а дрожь его дряхлой головы угрожала стряхнуть эту каплю прямо в ложку.

Его компаньон, Ариберт Хайм, был всего на пару лет моложе и тоже сыграл свою роль в ужасе последней войны. Бывший врач в ужасном концлагере Маутхаузен в Австрии, он получил меткое прозвище Доктор Смерть. В Комрек он прибыл через много лет после Бруннера, потому что после войны бежал в Египет, взяв ложное имя Тарик и перевезя туда свою семью. В конце концов бежал в Комрек, когда его предупредили, что израильские охотники за наци вышли на его след. Его сын Рюдигер Хайм, оставшийся в Каире, объявил о смерти своего отца от рака прямой кишки в 1992 году и представил медицинские документы, чтобы это доказать. Но охотники за наци не приняли таких доказательств и продолжали свои поиски.

В Комреке они с Алоисом Бруннером стали постоянными собеседниками, хотя он и тревожился по поводу последнего, приехавшего в Шотландию более шести десятилетий назад. Вместе они смаковали истории зверств, которым предавались во время войны, бормоча и хлопая друг друга по спине. Они решили взять один люкс на двоих, с двумя односпальными кроватями, и большую часть вспоминали шепотом, просто на случай того, что их спальня прослушивается (как оно и было), и хохотали, прижав ко ртам простыни, чтобы заглушить звук.

Хотя разница в возрасте между ними была незначительна, Хайм оставался гораздо здоровее, а его сознание – бдительнее. Как врач, практиковавший все эти долгие годы, он изучал работы своего компатриота – немецкого невропатолога Алоиса Альцгеймера. Поэтому он знал, что ухудшение краткосрочной памяти может иногда оставлять определенные долгосрочные воспоминания нетронутыми. Он сам слышал, как Бруннер бормочет истории времен рейха любому, кто согласится их слушать, истории, которые могли бы инкриминировать им обоим.

* * *

К неудобству двух этих древних немцев, в Комреке имелось несколько гостей-евреев. Им лично сказал об этом не кто иной, как сам сэр Виктор Хельстрем. Когда-нибудь слова Бруннера, произносимые хриплым полушепотом, поймет какой-нибудь гость-еврей, и кто поручится, что те же слова не будут повторены за пределами этого убежища, а что тогда? Хайм уже в течение некоторого времени размышлял об этой досадной проблеме, с тревогой наблюдая, что психическое здоровье его друга-нациста ухудшается с каждым днем. Он пришел к выводу, и без огорчения, что необходимо что-то предпринять, пока не стало слишком поздно. Возможно, положить на лицо Бруннеру мягкую подушку в одну из ночей, когда он будет погружен в сон. В любом случае старику пришло время уходить; Хайм окажет ему услугу, сделав его смерть безболезненной. Тому будет просто неуютно минуту-другую, не более того.

Он вдумчиво посмотрел на своего бывшего коллегу-нациста и испытал глубокое отвращение при виде капли на кончике носа Бруннера. Для расы господ это чересчур!

* * *

Сандра Беллинг и ее сотрапезники представляли собой показательное поперечное сечение типов гостей, которых принимали в Комреке, – почти всех беглецов из разных ужасающих прошлых времен, по которым внешний мир не только не скучал, но и в некоторых случаях полагал их умершими. Это был рай для сторонников теории заговора.

Поголовное применение седативных препаратов означало, что обеденный зал и в лучшие времена едва ли мог быть ульем оживленности, но после крика, вырвавшегося у Сандры Беллинг, любые другие звуки и движения в зале пугающим образом прекратились.

Глава 37

Боль, причиненная ударом спины о стену, не шла ни в какое сравнение с шоком и отвращением, что испытывал Эш, глядя на извивающуюся массу личинок, выпавших из остатков куриного сэндвича, который Дельфина принесла ему на ночное бдение.

Мягкотелые личинки рассыпались по полу, и Эш отгонял ногой тошнотворную массу, иррационально боясь, что корчащиеся личинки, как только покончат с едой, полезут вверх по его ноге и в итоге проберутся к нему в пах.

Когда он рывками поднялся на ноги, грубо скользя спиной по стене, то закричал, чтобы дать выход гневу, скручивавшему желудок. Неужели у Дельфины такое представление о шутках? Нет, он отверг подобное предположение с ходу – это было нечто, чего она, он в этом не сомневался, никогда бы себе не позволила. Значит, кухонный персонал? Но опять-таки вряд ли: никто из них не посмел бы вручить кому-то ранга доктора Уайетт пакет из серебристой фольги с гниющим мясом и личинками.

Без дальнейших размышлений он подхватил живую кучу и поспешно пошел к открытому окну, а пока он шел, мясистые маленькие личинки падали ему на запястье и на ковер. Борясь с отвращением, он выбросил извивающийся пакет из окна, не подумав, что внизу может кто-нибудь проходить. Он содрогнулся, затем обследовал ковер и растоптал каждую личинку, попавшуюся ему на глаза.

В едва сдерживаемой панике – его ужасал не столько вид личинок, сколько мысль о том, что он мог бы, раздумывая о своих планах, случайно откусить кусок сэндвича, – он не заметил, что лампа на маленьком столе потускнела. Эш прошел в ванную и открыл кран, затем сбросил куртку и тщательно вымыл руки в крошечной раковине.

Вдруг раздался кошмарный крик, переросший в другой, выше тоном. Эш замер, холодная вода по-прежнему текла сквозь пальцы. Звук донесся издалека, но он знал его источник.

Огромный обеденный зал столовой проходил под его комнатой, и он задержался на мгновение, пытаясь понять, что к чему: звуки, крики – ибо сейчас их было гораздо больше – смешивались с другими, и шум таким образом становился громче. Не потрудившись вытереть руки или взять куртку, Эш бросился через спальню в коридор. Посмотрев налево и направо, он увидел, что там никого нет, и без дальнейших колебаний направился к овальной лестнице, которая приведет его в обеденный зал.

В спешке он не заметил, что тяжелая дверь старомодного лифта открыта. Но когда он проходил мимо нее, пара больших грубых рук потянулась за ним из тусклого интерьера лифта, предохранительная дверь которого была широко открыта и удерживалась в таком положении чьей-то выставленной ногой.

Мускулистые пальцы обхватили ему шею, втаскивая его в коробчатую кабину.

Эш едва успел увидеть, кто на него нападал, прежде чем тяжелый кулак врезался ему в запрокинутое лицо.

Глава 38

В обеденном зале царил полный хаос.

Сандра Беллинг была потрясена до ясности рассудка, потрясена настолько, что испытывала ужас, подобного которому никогда не испытывала прежде. Даже ужас, который испытала, когда обнаружила своего маленького мертвого ребенка, с голубоватыми губками и фиолетовыми щечками, не шел с этим ни в какое сравнение. Сандру вытряхнуло из седативной дымки и состояния подавленной памяти; и она кричала и кричала, не только из-за корчившихся у нее на тарелке личинок и закрученных пятнышек лярв, падавших изо рта коренастого человека справа от нее, когда он вгрызался в свою говядину, словно не обращая внимания на отвратительный вкус и извивающиеся штучки, падавшие у него с губ и прилеплявшиеся к нижней челюсти.

Но когда до Олега Ринсинского дошло наконец, что такое он ест, его крик, хотя и ниже тоном, чем у Сандры, был гораздо громче. Он заорал на весь зал, но уже только присоединился ко всем другим воплям, крикам и звукам рвоты. Мужчины и женщины теряли сознание, давясь сгнившей едой и пытаясь вытолкнуть ее из горла. Другим повезло больше – они заметили, что испорченные блюда кишат бесчисленными личинками, прежде чем успели их отведать.

Сэр Виктор Хельстрем обомлев смотрел, как из личинок стремительно развиваются куколки. Он был спорым едоком и уже поглотил большую часть своей говядины, и мушиные яйца чрезвычайно быстро – немыслимо быстро – превратились в личинки у него внутри, продолжая быстро преобразовываться в молодых мух.

Хельстрем яростно чихнул, и из ноздрей у него извергся черный поток мух, взмывая в воздух единой стаей, чтобы витать по всему залу. Их инстинкт, казалось, заставлял их нападать на любого человека, который им попадался, жужжа вокруг голов, садясь им на лица и руки, намеренно вторгаясь в глаза и уши, даже во рты. Когда им попадались женщины в вечерних платьях, с голыми плечами и руками, шеями и лицами, их внимание даже возрастало.

Из-за стола, где сидели два изумленных экс-нациста, Бруннер и Хайм, и где начались беспорядки, более старый и трясущийся из них, Бруннер, шатаясь, с трудом поднимался, уронив позади себя стул. Капля, что лишь несколько мгновений до этого неуклонно держалась на кончике носа, наконец упала, не на смесь в его ложке, но в тарелку с кашей, теперь покрытой личинками и распускающимися мухами. Глаза у старого немца расширились, он издал мяукающий звук и вскочил на ноги, распрямив спину сильнее, чем это было на протяжении последних двадцати или более лет.

У его товарища по тайне, Ариберта Хайма, бывшего Доктора Смерть, были свои проблемы с личинками и мухами, прораставшими из его тонкогубого рта. Он тоже вскочил, отмахиваясь от мух, роившихся вокруг него. Все в зале испытывали одно и то же, хаотично бегая вокруг, врезаясь друг в друга, катаясь по ковру, стараясь встать на ноги. Некоторые падали в обморок от страха.

Те, кто отбивался от роящихся насекомых или отмахивался от них столовыми салфетками, сгибались пополам, и их рвало смесью из личинок, мух и непереваренной пищи. Рвота выходила как желчь, но густая и движущаяся, и вонь, источаемая ею, служила причиной для еще большей тошноты.

Кит Уэстон забрался под стол, ему повезло, что он редко ел помногу, хотя несколько личинок все же высыпались у него изо рта. Через зазор между краем скатерти и темно-красным ковром он видел нижнюю часть пары ног в слаксах и на двухдюймовых каблуках, понимая, что они принадлежат Сандре Беллинг.

Сандра, все еще сидевшая в кресле, стучала ногами по полу в страхе и отвращении, так что Уэстон поднял скатерть одной рукой со стянутым сухожилием и потянулся к ее талии другой. В руках у него оставалась еще кое-какая сила, потому что он не только принимал GW1516, но и упражнялся своим собственным ограниченным образом, стараясь растянуть те части своего тела, которые, подобно рукам, были сморщенными, высохшими и сплошь покрыты шрамами, так сковывающими движения.

Поначалу Сандра оттолкнулась, усевшись обратно в кресло, но потом вроде бы поняла намерения человека со шрамами – что для нее было своего рода прорывом, которого доктор Уайетт пыталась достичь в течение многих лет. После короткого колебания она позволила втянуть себя под стол, и Уэстон быстро вернул скатерть на место, отгородив их от разгара хаоса по ту сторону.

К счастью, Сандра не прикасалась к своей еде, но Кита Уэстона рвало и рвало, меж тем как она сочувственно стучала его по спине. Крики, вопли и топот непрерывно неслись со всех сторон, пока они бок к боку сжимались в своем мрачном убежище. Много мух все равно сумело пробраться под скатерть, и Сандре с Уэстоном приходилось отгонять их руками. Наконец они оба поняли, что лучше всего тесно прижаться друг к другу на мягком ковре.

Официанты и официантки бросились на кухни, где, как ни странно, не было ни мух, ни их куколок, за исключением тех немногих, которые проникли, пока открывались и закрывались двери. Хлоя, официантка, которая подавала обед доктору Причарду, Дельфине и Эшу ранее тем же днем, опустилась на колени на жесткий кафельный пол, жалобно всхлипывая, сбитая с толку и напуганная хаосом в обеденном зале. Когда младший шеф-повар пошел открывать распашную дверь, чтобы самому посмотреть, что происходит, она закричала:

– Не надо!

Он послушался.

* * *

Осрил Убуту озирался по сторонам, и его огромные глаза становились все шире от удивления. Он привык к мухам, к множеству мух. Но никогда не видел ничего подобного, даже вокруг туши антилопы, убитой львом, не бывало таких мух, как эти. Верхняя часть обеденного зала стала напоминать черный, жужжащим туман, кружащий, как стая миниатюрных скворцов. Ресторан замка наполнился нездоровым зловонием, повергая тех, кто убегал, в новую панику. Некоторые дрались, чтобы добраться до широкой двери, размахивая руками, пинаясь ногами, нанося удары кулаками. Убуту не стал исключением, хотя кто-то сразу возразил против толчка в спину и, несмотря на общее волнение, обратил на Убуту рефлективный ответ.

Удар, пришедшийся в огромную грудную клетку африканца, исходил, вероятно, от самого немощного человека в зале: Алоиса Бруннера. В любое другое время Убуту нашел бы ситуацию забавной, но сейчас было не до смеха. Кратчайшее мгновение он смотрел вниз, на этого пигмея, посмевшего поднять руку на короля, а затем поднял свою огромную руку и с силой отшвырнул от себя дурака. Хрупкий старик упал без крика и ударился скулой о край стола, того самого, под которым сплелись в объятиях Сандра Беллинг и Кит Уэстон.

Бруннер ослаб от старости и обмяк от всей роскошной и легкой жизни в Комреке. Несколько лет назад он мог бы, хоть и с трудом, подняться на ноги, возможно, немного ошеломленным, но готовым дать сдачи. По сути, удар практически лишил его сознания, и он накренил стол, на секунду обнаружив двоих гостей, скрывавшихся под ним. К счастью, стол встал на место, только с меньшим количеством тарелок, столовых приборов, приправ, стаканов и без центральной цветочной композиции. Сандра Беллинг и Кит Уэстон опять оказались в тени, и там они и остались.

Под столом в охваченном ужасом сознании Сандры пробежала краткая мысль, что старый нацист играет в прятки, заглядывая под край скатерти, чтобы найти их, но вскоре она поняла, что глаза у него полузакрыты, а рот широко разинут.

Зубные протезы у распростертого на полу немца сместились внутрь рта, когда он, находясь в полубессознательном состоянии, втянул воздух, который, в свою очередь, всосал вставные зубы так, что они застряли боком в верхней части глотки. Он перевернулся на спину, и вдруг глаза у него полностью открылись. Часто моргая, Сандра не могла не наблюдать, как быстро у немца поднималась и опускалась грудь: его легкие отчаянно нуждались в большем количестве воздуха, чем получали.

Потом она увидела еще более кошмарную сцену. Она не могла отвернуться от этого зрелища, как бы сильно оно ее ни пугало. Ее зачаровал приток сотен, тысяч, миллионов маленьких черных мушек, вливавшийся в открытую пасть немца, миниатюрное торнадо, которое вскоре стало яростным вихрем, тонувшим у него во рту, душащим его, всасывающимся дальше, меж тем как он изо всех сил пытался дышать, так что грудь у него вздымалась, а его тело билось, пока все его лицо не покрыла сверкающая маска из крошечных движущихся насекомых, которые, как в воронку, проникали в зияющую дыру рта, чтобы заполнить его легкие.

Ариберт Хайм оставил своего старого товарища лежащим ничком на полу, а вновь сформированные мухи выедали широкие, раскрытые и мертвые глаза Бруннера и уже откладывали мягкие лярвы на открытую плоть. Период беременности был смехотворно коротким, и очень быстро труп немца был заселен свежим поколением ползающих личинок.