Текст книги "Умоляй меня (ЛП)"

Автор книги: Джей Ти Джессинжер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

39

КАЛЛУМ

Мой отец нажимает кнопку громкой связи на своем настольном телефоне, прерывая разговор с Софией. Затем он откидывается на спинку своего большого кожаного капитанского кресла, и на его лице медленно расплывается довольная улыбка.

– Не смотри так самодовольно, – сухо говорю я.

– Я всегда выгляжу самодовольным, когда речь заходит о зарабатывании денег.

– Это всего лишь доллар.

– Спор есть спор, сынок. Выкладывай.

Качая головой, я достаю из кармана бумажник, вынимаю один доллар и протягиваю его через стол. Отец берет его, одобрительно смотрит на изображение Джорджа Вашингтона, затем засовывает деньги во внутренний карман пиджака. Он похлопывает по нему, усмехаясь.

– У нее вспыльчивый характер.

– Надеюсь, он соответствует ее терпению. Чтобы справиться с ним, ей понадобится просто невероятное количество этого.

Кивнув, отец издает тихий звук согласия, а затем погружается в задумчивое молчание. Его улыбка исчезает, и на лице появляется мрачное выражение.

– Ты удивлен, что Картер рассказал ей о похищении, – тихо говорю я, читая его мысли.

Он смотрит на меня, нахмурив брови, его глаза полны застарелой боли.

– И ты все еще винишь себя в том, что они не нашли его раньше.

Его голос становится хриплым.

– Я должен был отдать им деньги.

– Он был бы мертв, если бы ты это сделал, – говорю я прямо, зная, что это правда. – Единственное, что помогало ему выжить, – это тянуть время. Это не твоя вина, что Metrix потребовалось время, чтобы найти его.

– Картер этого не знает. Не думаю, что он когда-нибудь простит меня.

Отец пытается выглядеть спокойным, но я вижу трещину в его броне. Его челюсть напряжена, плечи сведены, руки, такие уверенные и спокойные в зале заседаний, слегка дрожат, когда он кладет их на стол.

Я изучаю его. Он полон противоречий. Холодный и расчетливый бизнесмен, преданный муж и отец, безжалостный к своим недостаткам, но в равной мере сострадательный.

Готовый запачкать руки в крови, чтобы поступить правильно.

Как и я, он либо хороший человек, который совершает плохие поступки, либо плохой человек, который совершает хорошие поступки, но, в конечном счете, он использует свою власть на благо человечества.

Даже если это не всегда так выглядит.

– Почему ты никогда не говорил с ним об этом?

Он насмешливо фыркает.

– Я серьезно, папа. Давно пора.

– Работа отца – защищать своих детей, а не заставлять их понимать его. Я сделал то, что должен был сделать. Он чувствует то, что чувствует. Если сорвать корку со старой раны, она только снова начнет кровоточить.

– Или, может быть, ты просто боишься, что он скажет, что ненавидит тебя.

Он напрягается, выглядя так, словно я только что дал ему пощечину. Затем его глаза сужаются, и на его лице появляется выражение, которое могло бы сразить наповал более слабого человека.

Отец язвительно спрашивает: – Может, мне перезвонить Софии и сказать ей, что у нас также есть вакансия генерального директора?

Я улыбаюсь.

– Только если ты хочешь получить еще одну взбучку.

Он бормочет: – Я уже достаточно наслушался этого от твоей матери.

Я могу себе представить. Картер – любимец нашей мамы и больше всех на нее похож, общительный и популярный по сравнению со мной и другим моим братом Коулом, мы оба угрюмы и задумчивы. Я уверен, что, когда мама услышала, что Картер уволился из компании, первое, что она сделала, это отругала папу за то, что он не смог его вернуть.

Она святая, но, когда волчица иногда выходит на волю, все разбегаются кто куда.

– Итак, твоя догадка оказалась верной. София действительно заботится о нем.

Он удовлетворенно кивает.

– По тому, как Картер говорил о ней, когда уходил, я понял, что между ними все было по-настоящему. Твой брат никогда не был таким страстным. Таким уверенным в себе. – Его голос смягчается, слегка срываясь. – Я гордился им. – Его слабая улыбка снова сменяется недовольством. – Неблагодарный.

– Мы найдем другого операционного директора.

– Как? Мы никому не можем доверять!

– Я не знаю, как, но мы что-нибудь придумаем. Кроме того, я думаю, что самостоятельная жизнь пойдет Картеру на пользу. Корпоративная жизнь никогда не была его призванием.

Некоторое время мы сидим в задумчивом молчании, пока отец не поправляет галстук и не принимает деловой вид.

– Теперь, когда все улажено… давай поговорим о том, как мы собираемся справиться с TriCast. Мы не можем оставить такое неуважение без ответа.

На этот раз моя улыбка безрадостна.

– Картер предложил нам дать им попробовать их собственное лекарство. Я склонен согласиться.

– Тогда, конечно, – говорит он голосом, твердым как сталь, – бомбите на здоровье.

40

СОФИЯ

К обеду я закончила свое заявление об увольнении, сохранила его в облаке и привела дюжину аргументов самой себе о том, как и когда его отправить.

Часть меня хочет прямо сейчас ворваться в кабинет Хартмана, швырнуть письмо ему в лицо и произнести драматическую речь об этике, прежде чем столь же драматично уйти, подняв кулаки и захлопнув двери.

Другая часть знает, что действия будут не только бесполезными, но и контрпродуктивными.

Мне нужны следующие две недели, чтобы спланировать все последствия, которые повлечет за собой уход с этой должности. Мне также нужны деньги. Оставаться на зарплате еще две недели имеет смысл, даже если я предпочла бы разворошить гнездо гремучих змей под столом Лоррейн.

Также есть большая вероятность, что меня уволят, как только я подам заявление, так что все эти умственные упражнения могут оказаться напрасными.

У меня есть время как минимум до пятницы. Именно тогда я сказала Лоррейн, что дам ей свой ответ. А пока мне нужно составить список дел.

Первое, обновить свое резюме.

Второе, составить список рекомендаций.

Третье: молиться, чтобы Лоррейн и Хартман погибли в авиакатастрофе или в результате другого нелепого несчастного случая.

Но ничего такого, что заставило бы их сильно страдать. Всего несколько мгновений полного ужаса перед забвением сделают свое дело.

Я могу быть мстительной, но я не чудовище.

Осторожный стук в дверь моего кабинета отвлекает меня от моих мыслей.

– Войдите.

Моя ассистентка просовывает голову в дверь.

– У тебя найдется минутка?

– Конечно. – Я отрываюсь от документа на экране компьютера и жестом приглашаю ее войти. – В чем дело?

Алекс садится напротив моего стола, то скрещивая, то разгибая ноги и беспокойно ерзая.

– Итак… все знают о Картере МакКорде. Я имею в виду, что он уходит с должности.

Новости распространяются быстро. Все еще не убежденная, что она не шпионка Хартмана, я опасаюсь, к чему это может привести. Я издаю неопределенный звук и жду, когда она продолжит.

После секундного напряженного молчания Алекс выпаливает: – Если ты собираешься основать собственную компанию, я бы хотела присоединиться к тебе.

Я удивленно моргаю. И тут у меня появляется идея.

Стоит ли мне основать свою собственную компанию? Это то, чем я хочу заниматься?

Мои мысли начинают перемешиваться от открывающихся возможностей.

Остро осознавая, что офис может прослушиваться, я говорю: – У меня нет на этот счет никаких планов.

Прикусив губу, она с сомнением смотрит на меня.

– Я честна с тобой, Алекс. Я счастлива на своем посту здесь.

Теперь она корчит гримасу.

– Это меня удивляет.

– Почему?

Она пожимает плечами.

– Просто ты всегда казалась намного более… амбициозной. Я думала, что ты получишь что-то вроде должности в правительстве, связанной с торговлей или технологиями. Или, может быть, присоединишься к фирме прямых инвестиций или венчурного капитала в качестве директора. Заработаешь денег, как Опра, знаешь ли?

Я приподнимаю бровь и пристально смотрю на нее, пытаясь определить, провоцирует ли она меня на откровенность или у нас искренний разговор.

– Ты бы так поступила на моем месте?

Алекс с энтузиазмом кивает.

– Полностью. Или воспользовалась своими связями и опытом, чтобы основать собственное медиапредприятие. Например, продакшн-студию? Или платформу для контента, основанную на технологиях? Но с акцентом на лидерство женщин, их продвижение и гендерный паритет.

Заинтересовавшись этой темой, она наклоняется ко мне и быстро говорит.

– Я имею в виду, я знаю, что «стеклянный потолок»¹⁹ стал намного выше, чем раньше, и женщины добились огромных успехов на рабочем месте, но нам еще предстоит пройти долгий путь к истинному равенству. Гендерный разрыв в оплате труда по-прежнему сохраняется, даже после учета образования, опыта и профессии. В большинстве советов директоров по-прежнему преобладают мужчины. И все меньше женщин продвигаются по служебной лестнице. И даже не начинай рассказывать мне о проблемах сексуальных домогательств, с которыми мы все еще сталкиваемся!

Она раздраженно фыркает.

– Как раз в тот момент, когда ты думаешь, что тебя наконец-то воспринимают всерьез, какой-то извращенец называет тебя «дорогая» и хватает за задницу.

Эта речь удивляет и впечатляет меня. Я понятия не имела, что она так страстно относится к продвижению женщин в бизнесе.

– Я понимаю тебя. И ты права по всем пунктам.

Алекс изучает выражение моего лица, но я ничего не выдаю.

Ее плечи опускаются в знак поражения.

– В любом случае. Я просто подумала, что стоит рассказать об этом.

– Я ценю это. Спасибо.

Она встает и уходит, не сказав больше ни слова, оставляя меня в противоречивых чувствах. Я смотрю на закрытую дверь, желая успокоить ее, дать какой-нибудь ободряющий совет, но слишком хорошо понимаю, насколько это было бы рискованно.

В этом змеином логове я не знаю, кому могу доверять.

А это значит, что я не могу доверять никому.

Я не знаю, что последует за этим. Судебный процесс? Пиар-война? Клеветническая кампания? Или вообще ничего. Просто тишина. Сегодня я руководитель высшего звена, а на следующий день, я – поучительная история, о которой никто не говорит на собраниях.

Эта внезапная, острая боль в моей груди – тоска… по Картеру.

Он бы точно знал, что сказать, чтобы я почувствовала себя лучше. И даже если бы это было возмутительно или я подозревала, что это полуправда, призванная польстить мне, его слова заставили бы меня улыбнуться.

– Черт возьми, красавчик, – бормочу я. – Где ты, когда я больше всего в тебе нуждаюсь?

Я отгоняю боль и провожу остаток дня в ожидании, что будет дальше. Когда наступает пять часов, а Лоррейн с Хартманом так и не появляются, я с тяжелым сердцем и пульсирующей от боли головой отправляюсь домой.

Как только я переступаю порог, мама протягивает мне бокал вина.

– Что это? – Говорю я, ставя свою сумочку на консоль в прихожей.

– Поверь мне, оно тебе понадобится.

Моя первая мысль о том, что с Харлоу что-то не так. Меня охватывает паника, но, прежде чем я успеваю спросить, мама указывает большим пальцем в сторону кухни.

– Она там. И там беспорядок. Приготовься.

Уже предполагая худшее, я быстро направляюсь к двери, стуча каблуками по камню, но звук приглушенных рыданий перекрывает все звуки, когда я приближаюсь.

Я резко останавливаюсь на пороге, потрясенная тем, что меня ждет.

Бриттани сидит, сгорбившись, за кухонным столом, обхватив руками кружку, из которой не пьет. Ее глаза покраснели. Тушь размазалась. Щеки в пятнах. Услышав, что я вошла, она поднимает взгляд. Ее взгляд пустой, безнадежный, и я уже знаю, что произошло.

– Он уехал, – говорит она сдавленным голосом.

Ник. Иисус. Что, черт возьми, ты натворил?

– Куда уехал?

– Я не знаю. Наверное, в Мексику. Он оставил голосовое сообщение, сказал, что не вернется, что мне не стоит его искать и что срок аренды его квартиры истек, так что мне нужно немедленно съезжать.

Я опускаюсь на стул напротив нее, все мое тело холодеет от недоверия.

– Почему ты думаешь, что он покинул страну?

Бритт шмыгает носом и трет кулаком один глаз, как уставший ребенок.

– Его паспорт пропал. Я проверила. Как и его ноутбук, кое-что из одежды и кожаная сумка, без которой он никогда не путешествует.

Черная кожаная сумка Tumi, которую я купила ему на нашу десятую годовщину. Та самая, на которой я выгравировала его инициалы.

Та, в которую он упаковал вещи и взял с собой в ту ночь, когда оставил меня здесь.

Я закрываю глаза, сглатывая подступающий к горлу комок, который мог быть то ли смехом, то ли криком.

– Прости, что пришла сюда, – жалобно произносит она. – Но я… я не знала, что делать. Мне больше некуда идти. У меня нет денег… – Она снова тихо всхлипывает, опираясь локтями на стол и закрывая лицо руками.

Я чувствую чье-то присутствие позади себя и, обернувшись, вижу, что моя мать и Харлоу стоят плечом к плечу и смотрят на Бриттани с одинаковым выражением презрения на лицах.

Я поворачиваюсь к Бритт, делаю большой глоток вина и ставлю бокал на стол.

– А что насчет твоей матери?

Бриттани качает головой.

– У нее новый парень. Какой-то придурок, который разбивает пивные банки о свой лоб и все время ходит в нижнем белье. Сейчас он живет с ней. Я спросила ее, могу ли я остаться всего на одну-две ночи, но она ответила, что он сказал «нет».

– Конечно, у тебя должна быть подруга, с которой ты могла бы остаться до рождения ребенка.

Всхлипывая, она признается: – Ник не разрешал мне заводить друзей. Он сказал, что он единственный друг, который мне нужен.

– Двоюродные братья? Тети или дяди? Кто-нибудь?

– Никого нет. – Она многозначительно смотрит на меня. – Я совсем одна.

То есть, кто бы ни был настоящим отцом ребенка, он тоже вне игры.

Этот громкий звук – это я скрежещу зубами.

Мама подходит к холодильнику, достает бутылку вина и наполняет мой бокал до краев.

Наступает короткая блаженная тишина, пока я пью вино и представляю в ярких деталях все те ужасные и жестокие вещи, которые я собираюсь сделать с яйцами Ника, когда мы его найдем. Если мы его найдем. Потому что это не само собой разумеющееся. Может, он и мудак, но не дурак.

Если он сбежал из города, чтобы избежать проблем с законом, и оставил свою беременную невесту разбираться с обломками, то в его планы, скорее всего, входило исчезнуть навсегда.

Бросив при этом свою дочь.

Я снова поворачиваюсь, чтобы посмотреть на Харлоу, и она словно читает мои мысли. Тихо, но со стальной решимостью она произносит: – Скатертью дорога.

– Esatto²⁰! – соглашается моя мама по-итальянски, затем сплевывает на пол, чтобы подчеркнуть свое презрение.

Я бы сказала, что хуже этого месяца быть не могло, но до его окончания еще несколько дней.

– Извини, я отойду на минутку. Я встаю и иду в гостиную, жестом приглашая маму и Харлоу присоединиться ко мне. Когда мы оказываемся вне пределов слышимости, я покорно поворачиваюсь к ним.

– Я уверена, вы уже знаете, что я собираюсь сказать.

Они смотрят друг на друга. Моя мать приподнимает брови. Харлоу пожимает плечами. Мама кладет руку ей на плечо, и Харлоу вздыхает, кивая.

Их безмолвный разговор окончен, и мама поворачивается ко мне.

– Я не собираюсь освобождать комнату для нее. Она спит на диване. – Настаивает Харлоу, – И не носит мою одежду.

– Никто не будет носить чужую одежду. Это временно. Завтра мы найдем ей пристанище.

Мы втроем возвращаемся на кухню и стоим бок о бок перед столом, глядя на трогательную картину, которую представляет собой Бриттани, склонившаяся над своей кружкой и тихо плачущая.

И тут я понимаю, что никогда не стану болотной ведьмой своей мечты. Эта крутая сучка уже превратила бы эту девушку в одноногую козу и зажарила бы ее на вертеле на ужин.

С глубоким осознанием полной нелепости жизни я смотрю на беременную молодую невесту моего бывшего мужа, девушку, которая разрушила мой брак и мой дом, у которой нет здравого смысла, которым Бог наделил даже блоху, и которую Он, очевидно, поставил на моем пути, чтобы испытать мои терпение и внешние границы моего здравомыслия.

Тогда я говорю ей: – Хорошо. Ты можешь остаться здесь на ночь. Утром мы что-нибудь придумаем.

41

СОФИЯ

К тому времени, как я засыпаю, рассвет уже пробивается сквозь задернутые шторы в моей спальне, превращая тени в комнате из угольно-серых в жемчужно-серые. Я отдыхаю всего час или около того, прежде чем зазвенит будильник, приводя меня в сознание с точностью удара кувалдой по черепу.

Я хлопаю по прикроватной тумбочке, пока шум не стихает, а потом лежу, уставившись в потолок, сердце бешено колотится, во рту пересыхает. Мое тело чувствует себя так, словно его переехал грузовик, но мой разум уже прокручивает в голове заявления об увольнении, плачущее лицо Бриттани, исчезновение Ника и тысячи связанных со всем этим последствий.

Я встаю, принимаю душ и одеваюсь движениями зомби. Спускаясь по лестнице, я не успеваю как следует приспособиться к своей новой реальности, как она хлещет меня по лицу.

Бриттани сидит за моим кухонным столом и с довольным видом ест яичницу-болтунью. Напротив нее сидит Харлоу и смотрит на нее из-под опущенных бровей, как кошка, оценивающая нового расшалившегося домашнего щенка. Моя мама стоит у плиты и напевает старинную песню Мадонны «Papa Don’t Preach», песню о незамужней беременной девушке-подростке, которая ищет признания в своем решении оставить ребенка.

– Доброе утро.

Бриттани подпрыгивает, а затем начинает давиться яичницей. Харлоу с надеждой смотрит на нее, прежде чем сдаться и неохотно хлопнуть ее по спине.

– Как раз вовремя! – говорит мама, поворачиваясь со сковородкой в руке. – Я только что приготовила еще яичницы. Садись.

У меня есть два варианта. Я могу либо сорваться с места и сбежать, выбрав, подобно Нику, раствориться в воздухе и никогда больше не показываться на глаза – очень привлекательный вариант, – либо я могу поступить так, как мне велят, и сесть за стол со своей дочерью и ее злой мачехой. Почти злой мачехой.

Нам придется придумать для нее другое прозвище.

Слишком уставшая, чтобы убегать, я сажусь на стул напротив Бриттани и размышляю, не слишком ли рано сейчас, чтобы начинать пить.

Мама ставит передо мной тарелку и накладывает на нее горку яиц. Вернувшись к плите, она убирает сковороду и, танцуя, подходит к тостеру. Кладет два ломтика пшеничного хлеба и оборачивается с милой улыбкой, которая сразу же вызывает у меня подозрения.

Если она подсыпала крысиный яд в яйца Бриттани, я не уверена на сто процентов, буду ли я ругать ее или дам пять. На данный момент может быть и то, и другое.

Когда раздается звонок в дверь, я издаю стон.

– Если это еще одна проблема, клянусь могилой моей матери, я подожгу этот дом и буду танцевать на пепелище.

– Извини, но я еще не умерла.

– Не напоминай мне. – Поднявшись, я подхожу к входной двери и подозрительно смотрю в глазок.

На моем крыльце стоит мужчина. Он высокий, темноволосый, одет в красивый темно-синий костюм, плотно облегающий его широкие плечи. Его белая рубашка расстегнута у ворота, открывая сильную загорелую шею. Хоть мы никогда не встречались, я сразу узнала его.

Я видел достаточно фотографий в СМИ, чтобы узнать.

Я открываю дверь и оглядываю мужчину с головы до ног, отмечая его царственную осанку и общую атмосферу превосходства.

– Каллум МакКорд. Что вы здесь делаете?

Старший брат Картера протягивает мне бумажный стаканчик.

– Миндальное молоко не должно называться молоком. Это не молочные продукты. Его следует называть так, как оно есть: ореховый сок.

У него низкий голос и напряженный взгляд. Его квадратная челюсть покрыта щетиной. От него пахнет экзотическими каникулами и кучей денег, и он держится как король.

– За исключением того, что ни один разумный человек не стал бы заказывать латте с ореховым соком у хихикающего подростка-кассира, о чем, очевидно, знала команда маркетологов миндального молока.

Не желая доставлять ему удовольствия расспросами, откуда он знает, какой кофе я люблю, я беру чашку из его рук, выхожу на крыльцо и закрываю за собой дверь.

– Итак. Это профессиональный визит или вы здесь для того, чтобы похитить меня и запереть в своем подвале?

Я с удовлетворением замечаю, как он моргает и хмурит темные брови.

– Ваш брат рассказал мне, как вы познакомились со своей женой.

– Да неужели? – Каллум растягивает слова, выглядя удивленным. Но в то же время немного убийственным. Я не могу сказать, что это его обычное выражение лица, поэтому киваю.

– Были использованы слова «Стокгольм» и «синдром». Однако вы должны знать, что из меня получилась бы ужасная пленница. Я очень несговорчива, когда мне скучно, и никогда не плачу, если только у меня не заканчивается шардоне. Я огрызаюсь и кусаюсь, когда меня провоцируют, а еще требую, чтобы мне давали еду по строгому расписанию. Вы бы сдались еще до обеда.

Он не замечает моего сарказма и спокойно говорит: – Я здесь не для того, чтобы похитить вас, – как будто и в самом деле был такой вариант. – Я здесь, чтобы поговорить о вас и Картере.

Я не уверена, собирается ли он предупредить меня, чтобы я держалась от него подальше, или попытается лично убедить меня в том, что его отец пытался сделать по телефону, но в любом случае, я мгновенно раздражаюсь.

– Не то, чтобы это вас касалось, но Картер порвал со мной. И нет, меня не интересует его работа. А теперь, если вы меня извините…

– Он влюблен в вас, – перебивает Каллум, отметая мои протесты властным взмахом руки, который очень напоминает мне о моей матери.

Я резко говорю: – Вы пропустили ту часть, где я сказала, что он порвал со мной. Неважно, влюблен он в меня или нет.

– Нет? А как насчет той части, где вы сказали, что любите его? Это имеет значение? Потому что ваши слова прозвучали довольно убедительно. – Он делает вид, что задумался, глядя в небо. – Что вы там сказали? О да, я помню.

Каллум снова смотрит на меня, пронзая тяжелым взглядом.

– «Не смейте так говорить о мужчине, которого я люблю». Вы тоже говорили довольно эмоционально. Злились и защищали. Как будто вы действительно это имели в виду.

Вызов в его тоне заставляет мое раздражение перерасти в гнев. Я делаю глоток кофе, пытаясь взять себя в руки.

– Вы подслушивал мой разговор с вашим отцом?

– Да.

– Это было нарушением.

– Нет, это была проверка.

– Проверка? – Огрызаюсь я, и в груди у меня становится жарко от осознания последствий. – Чего?

– Вашей лояльности.

Я смотрю на него, не веря своим ушам, пока он высокомерно не добавляет: – Вы прошли. Поздравляю.

Картер притворяется, что он король Земли, но я могу сказать, что этот парень на самом деле верит, что он центр Вселенной. Взросление с ним, должно быть, было сплошным кошмаром.

– Мне не нужно ваше одобрение, чтобы испытывать что-то к вашему брату, и мне также не нужно стоять на собственном крыльце и защищаться. Этот разговор окончен. Спасибо за кофе и приятного…

– Прошлой ночью Картер спал в своей машине. На другой стороне улицы, перед домом с желтой входной дверью.

Вздрогнув, я бросаю взгляд на дом напротив. Это очаровательное бунгало в двух шагах от моего, с зарослями звездчатого жасмина, вьющегося по решетке вокруг эркера напротив.

– Спал в своей машине?

Когда я оглядываюсь на Каллума, он кивает.

– Это он вам сказал?

– Нет.

– Тогда откуда вы знаете?

На его идеальных чертах появляется легкое раздражение, как будто я намеренно веду себя глупо. Или, может быть, его просто раздражает, что я ставлю под сомнение его авторитет.

– Я все знаю. Суть в том, что Картер собирается сделать это снова сегодня вечером и завтра вечером. И если вы обнаружите его и прогоните, он купит анонимно еще один потрепанный драндулет, чтобы переночевать в нем, или найдет другое местечко поблизости, где будет вечно изображать влюбленного эмо-вампира.

Я не понимаю, о чем, черт возьми, он говорит, но я точно знаю, что этот разговор действует мне на нервы, о существовании которых я даже не подозревала.

Энергично глотая еще кофе, я смотрю на Каллума поверх бумажного ободка стакана, обдумывая ситуацию.

Как будто я отнимаю у него слишком много драгоценного времени, этот придурок смотрит на часы.

Его гигантские, сверкающие, инкрустированные золотом и бриллиантами отвратительные часы, которые, скорее всего, стоят дороже, чем мой дом, и явно призваны напоминать своему владельцу о ничтожности простых людей каждый раз, когда он их видит, и вызывать у наблюдателя чувство благоговения в сочетании с отчаянием от того, что он никогда не сможет позволить себе такие экстраординарные часы.

Картер не носит часов.

Но я уверена, что если бы он их носил, то это было бы что-то такое, что кричало бы: «Посмотрите на меня – у меня есть яхта, но нет души».

С трудом сдерживая эмоции, я говорю: – Картер сделал свой выбор.

– Он совершил ошибку. Вам позволено злиться…

– В самом деле? Боже, спасибо вам. Я так рада, что вы даете мне право выражать свои чувства!

– Но он сделал это только для того, чтобы защитить вас. Это не то, чего он хочет на самом деле.

Я сердито смотрю на него.

– Знаете, Каллум, в последнее время у меня было немало нелепых разговоров, включая тот вчерашний фальшивый разговор с вашим отцом, который вы подслушали, но я могу честно сказать, что этот, блядь, самый лучший.

Я подхожу к нему ближе и тычу пальцем ему в грудь.

– У вас хватает наглости прийти сюда, в мой дом, человеку, которого я никогда не встречала и который, судя по всему, такой же безжалостный и жестокий, как и его отец, и пытаться читать мне нотации о моих отношениях с его братом…

– Это не нотация. Это просьба.

– Еще раз прервете меня на полуслове, и не проживете достаточно долго, чтобы попросить о чем-нибудь.

В глубине его темных глаз мелькает намек на веселье, но он не улыбается. Просто наклоняет голову в знак согласия, затем продолжает более мягким тоном.

– Не позволяйте Картеру оттолкнуть вас. Ему проще поверить, что вам лучше без него, чем в то, что он достоин вашей любви.

Каллум внимательно изучает мое лицо, затем мягко говорит: – Вы и так это знаете, не так ли?

У меня перехватывает горло, как будто кто-то схватил его и сильно сжал. Я отвожу взгляд, отпиваю еще кофе и вспоминаю боль, отразившуюся на лице Картера, когда он сказал мне, что не хочет детей, потому что считает себя слишком сломленным. Вспоминаю его голос, полный отвращения к самому себе.

И понимаю, что, хотя мое первое впечатление о Каллуме таково, что он, возможно, самодовольный богатый придурок, он также заботится о своем брате. Это, по крайней мере, достойно восхищения.

Весь мой гнев улетучился, оставив меня чувствовать себя еще более усталой, чем когда я проснулась.

– Я должна извиниться перед вами.

Каллум, кажется, удивлен этим.

– За что?

– За то, что я сказала о вашем приходе сюда. Тыкала пальцем вам в грудь. То, что вы и ваш отец были безжалостны. Это было грубо и неуместно. Мне жаль. Не то чтобы это было оправданием, но в последнее время в моей жизни все идет не так, как должно. Я думала, что хорошо справляюсь с хаосом, но… – я тяжело вздыхаю.

Он изучает мой профиль, пока я смотрю вдаль, пытаясь подобрать нужные слова.

– Если вы беспокоитесь о своем брате, не стоит.

Потрясенная, я смотрю на него в замешательстве.

– Простите?

– Уилл. С ним все будет в порядке. Мы занимаемся ситуацией в Сербии.

Я чувствую, что медленно моргаю, глядя на него, словно мой мозг работает над буферизацией.

– Ситуация в Сербии?

Каллум небрежно кивает.

– Все под контролем.

– Что, черт возьми, это вообще значит?

– Это значит, что теперь вы член нашей семьи. Ваши проблемы – это наши проблемы. И мы собираемся их решить.

Этот странный разговор выводит меня из себя.

– Откуда вы вообще что-то знаете о моем брате, не говоря уже о том, кому он должен? Я даже этого не знала!

Теперь его взгляд становится сухим, на лице появляется то же снисходительное выражение, которое говорит о раздражении из-за того, что его спрашивают, а также о недоверии к тому, что я вообще посмела это сделать.

– Я уже говорил вам – я всё знаю. Это не преувеличение, это факт.

Я ни за что не оставлю это диковинное заявление без ответа.

– О да? Если вы такой умный, то скажи мне, куда уехал мой бывший муж.

– В Дубай, – отвечает Каллум, не задумываясь.

Когда я в изумлении смотрю на него, он добавляет: – У них нет официального соглашения об экстрадиции с США. Но мы можем вернуть его, если вы этого хотите.

Выражение его лица слегка меняется, на губах играет легкая, довольная улыбка.

– Хотя я почему-то сомневаюсь, что вы это сделаете. Мы получим деньги, которые он должен вам на содержание ребенка, с его счетов. Я переведу их на ваш расчетный счет к понедельнику. Или вы предпочитаете, чтобы мы не вносили единовременную сумму?

Требуется некоторое время, чтобы мой мозг пришел в себя.

– Вы сейчас серьезно?

– Я всегда серьезен.

– Но… это ненормально. Вы говорите все это так, будто это нормально.

– Вы встречаетесь с МакКордом. Обычные отношения неприменимы.

– Вы забыли, что Картер порвал со мной, так что технически я не встречаюсь ни с одним из МакКордов.

Каллум качает головой.

– Это временное расставание. Вы вразумите его. Заставьте его увидеть ошибочность его поведения.

Это так нелепо, что я не уверена, смеяться мне или физически сбросить его со своего крыльца.

– Извините, но я не бегаю за мужчинами. Особенно за теми, кто ясно дал понять, что больше не заинтересован в отношениях со мной.

– Картер никогда не давал этого понять. Он просто пытается поступить с вами правильно.

Я прищуриваюсь и пристально смотрю на него.

– Вы установили «жучки» в моем доме?

– Нет.

– Мой сотовый?

– Нет.

– Почему я вам не верю?

Снова появляется эта слабая, сардоническая улыбка.

– Потому что вы умная.

– Значит, вы все-таки поставил мой дом и телефон на прослушку!

– Нет. Но ваш офис прослушивается. Ваш работодатель подслушивает разговоры всей команды руководителей. Сегодня утром мы получили доступ к записям, а затем все удалили.

У меня кружится голова. Я подозревала это, но услышать подтверждение – это ошеломляет.

– Мы?

– Наши люди. – Каллум делает широкий жест рукой, который, кажется, охватывает весь мир и каждого человека в нем, как будто ему платят зарплату континенты и все их население.

Я начинаю думать, что так оно и есть.

– Кстати, ваше заявление об увольнении было впечатляющим. Очень хорошо написано.

– Подождите. Как вы…

Он вежливо ждет, пока до меня дойдет смысл того, что он говорит. Когда я не продолжаю, Каллум произносит: – Это для вас.

Он достает из внутреннего кармана пиджака маленький конверт и протягивает его мне. Конверт толстый и увесистый, на обратной стороне кремовой бумаги тиснение золотыми буквами.

– Что это?

– Приглашение.

– Куда?

– На свадьбу моего брата Коула.

Не знаю, сколько раз за время этого разговора я была шокирована, но уверена, что мы еще не закончили. Я смотрю на него с недоверием.

– Вы не можете приглашать кого-то на чужую свадьбу.

Его тон становится решительным.

– Это обсуждалось. Вы придете.

– И зачем мне это делать?

– Картер будет там.

– Я уже говорила вам, что не собираюсь за ним бегать.