Текст книги "Чужая роль"
Автор книги: Дженнифер Вайнер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)
Мэгги вернулась в общую комнату и осмотрелась. Что, если она положит свои вещи за диваном? А вдруг их украдут? Нет, вряд ли. Здешние девушки уже обзавелись одеждой.
Поэтому Мэгги уселась на кресло в углу, обхватила руки коленями и стала ждать.
Ждать пришлось недолго. Четверо-пятеро парней в свитерах и брюках хаки, громко переговариваясь и источая пивные запахи, вошли и направились к лестнице. Мэгги пересела поближе, потом поднялась и подошла к ним.
– Эй, – окликнул ее один, щурясь, словно рассматривал Мэгги в телескоп. – Куда это вы?
– На вечеринку. – Она улыбнулась, как бы объясняя очевидное. Парень пьяно улыбнулся, держась за стену, чтобы не упасть, и заявил, что сегодня его счастливый день.
Веселье и впрямь было в самом разгаре. Пусть университет и принадлежал к «Лиге плюща» – там, где живут студенты, без вечеринок не обойтись. На сей раз все собрались в большом блоке с гостиной, диваном и музыкальным центром, двумя спальнями, деревянными кроватями и большой ванной, набитой льдом, в котором стоял неизменный бочонок.
– Принести тебе выпить? – предложил один из парней с лестницы, то ли тот, который клялся, что сегодня его счастливый день, то ли один из его приятелей. Мэгги уже не могла различить лица в полумраке и толкучке, но с готовностью кивнула и, подавшись вперед, почти касаясь губами его уха, прошептала:
– Спасибо.
К тому времени как он пробрался назад, расплескав по дороге половину пива, она уже устроилась в уголке дивана, кокетливо скрестив ноги.
– Как тебя зовут? – спросил он. Мэгги окинула его оценивающим взглядом. Невысокий, тонкокостный, со светлыми локонами, которые куда больше подошли бы шестилетней королеве красоты, чем студенту с хитрым недоверчивым лицом. Впрочем, сойдет и этот.
Мэгги была готова к вопросу.
– Эм, – бросила она. В поезде она решила, что больше не будет Мэгги. С этим именем она потерпела полную неудачу, не обретя ни славы, ни состояния. Отныне она будет просто Эм.
– Эм? – удивился парень. – Как тетушка Эм?
Мэгги нахмурилась. При чем тут какая-то тетушка?
– Просто Эм.
– Все равно, – пожал плечами парень. – Раньше я тебя не видел. В чем специализируешься?
– Ухищрения.
Парень кивнул, словно в самом деле понял. Что же, может, здесь и впрямь учат чему-то в этом роде? Нужно проверить.
– Я полтолг, – сообщил он, едва ворочая языком, и громко рыгнул. – Прети.
– Ничего страшного, – кивнула Мэгги с таким видом, словно находила отрыжку самой очаровательной вещью в мире. – А как тебя зовут?
– Джош.
– Джош, – повторила она восхищенно.
– Потанцуем? – спросил он. Мэгги пригубила пиво и отдала ему стакан, который тот галантно осушил. Они стояли лицом к лицу и танцевали… вернее, Джош дергался, словно пораженный током, пока Мэгги медленно извивалась, прижимаясь к нему бедрами.
– Bay! – восхищенно мяукнул он и, обняв ее за талию, прижал к вздыбленной ширинке. – Потрясно танцуешь.
Мэгги едва не засмеялась. Двенадцать лет занятий: балет, джаз и степ, – и все это теперь сошло за потрясный танец. Болван.
Но она сдержалась, наклонила голову, так что теплое дыхание едва коснулась его уха, а губы скользнули по шее.
– Не найти ли нам местечко потише? – спросила она. Потребовалось несколько секунд, чтобы до парня дошло.
– Заметано, – выпалил он, радостно блеснув глазами. – У меня отдельная комната.
Получилось.
– Только сначала выпьем, хорошо? – спросила она тоном капризной маленькой девочки. Джош вернулся с двумя стаканами пива и выпил сначала свой, а потом и ее. Снова обнял Мэгги за талию, повесил на плечо ее рюкзак и повел к лестнице в предвкушении, как ему казалось, блаженных минут, которые ждали их в отдельной комнате общежития «Блер».
– «Блер», – повторила Мэгги, почти волоча кавалера на себе. Пора заводить список: названия, имена. Только нужно быть осторожной. И умной. Умнее, чем Роуз. Нетрудно выжить там, где ты оказался на законном основании, но стать своей на чужой территории – задача, требующая и хитрости, и сообразительности, о чем твердила миссис Фрайд. Сообразительности, которой она наделяла Мэгги давным-давно, много лет назад. Той самой, которая у Мэгги была, что бы там ни показывали дурацкие тесты.
Джош распахнул дверь с видом императора, демонстрирующего дворец со стенами из кедра и золотым полом, и Мэгги поняла: нужно быть готовой к тому, что придется в самом деле заняться сексом с этим типом. Двое мужчин за одну ночь… не та статистика, которой можно гордиться.
Апартаменты Джоша оказались крошечной комнатой, заваленной книгами, кроссовками, черствой пиццей и кучками грязного белья.
– Будь как дома, – пробормотал Джош, жадно пожирая ее глазами, и плюхнулся на постель, сбросив на пол учебник химии, бутылку с водой, десятифунтовую гантель и то, что показалось Мэгги окаменевшим недоеденным сандвичем. Парень раскинул руки и ноги и подмигнул ей с холодной ухмылкой избалованного мальчишки, до сих пор получавшего любые игрушки, какие только пожелает, а потом ломавшего их из злости или каприза.
– Иди к папочке, – позвал он.
Но Мэгги медленно, маняще улыбнулась и, продолжая стоять у изножья кровати, кокетливо провела кончиком пальца по шее.
– Есть что-нибудь выпить? – прошептала она.
– На столе, – сказал Джош. Мэгги нашла плоскую коричневую бутылку. Персиковый шнапс. Фу, какая мерзость!
Но все же она глотнула, стараясь не морщиться от приторного персикового вкуса, и сделала знак глазами Джошу. Тот мгновенно очутился рядом. Губы его оказались холодными и какими-то противными, но она раздвинула их своим языком, в ритме песни Синди Лопер «Девушки хотят повеселиться», которую напевала про себя, и влила густую жидкость ему в рот.
«Когда рабочий день закончен…» – визжала Синди у Мэгги в голове, а Джош глазел на нее с пьяным восторгом, как будто умер и попал прямо в рай или по крайней мере в порносекцию его собственной, сокровенной видеотеки.
Мэгги уперлась рукой ему в грудь и слегка толкнула. Джош рухнул на кровать как подрубленное дерево. Она снова глотнула шнапса и, оседлав его, принялась тереться промежностью о солидный бугор на его брюках.
Держись, Мэгги. Только держись.
Она стянула топ. Глаза Джоша едва не вылезли из орбит, когда он увидел ее груди в слабом свете уличных фонарей, пробивавшемся сквозь стекло. Она попыталась поставить себя на его место, представить то, что видел он: гибкую полуобнаженную девушку с рассыпавшимися по плечам волосами, белой кожей, плоским животом и твердыми коричневыми сосками, нацеленными прямо на него.
Он потянулся к ней.
«Сейчас», – подумала Мэгги, наклоняя бутылку так, что липкая жидкость потекла по грудям и ниже, к поясу джинсов.
Он пыхтел, тяжело дышал и бормотал что-то невнятное, алчно вдыхая запах ее кожи и шнапса. Руки неуклюже шарили по ее джинсам. Мэгги надеялась, что он слишком пьян, чтобы расстегнуть молнию, и, похоже, не ошиблась.
– Погоди, – прошептала она, высвобождаясь и ложась рядом. – Хочу поухаживать за тобой.
– Ты супер, – ухмыльнулся Джош и замер, закрыв глаза. Мэгги прижалась к нему, поцеловала в шею. Он вздохнул. Она прикусила мочку его уха, проложила дорожку из поцелуев к ключице, постепенно замедляя темп. Джош снова вздохнул и потянулся к брюкам. Мэгги провела языком по его груди.
«Не спеши, – напомнила она себе, совмещая каждое движение языка и каждый поцелуй со стуком его сердца. – Не спеши…»
И каждый поцелуй был более легким, чем предыдущий. Каждого приходилось ждать дольше. Она держала себя в руках и дотянула до момента, когда его дыхание стало ровным, а из глотки вырвался храп. Мэгги приподняла голову, всмотрелась. Его глаза были закрыты, рот – открыт, а между губами то вздувался, то исчезал пузырек слюны. Джош заснул.
Заснул или отключился – сказать трудно, впрочем, особого значения это не имело. Пока все шло по плану.
Она осторожно сунула руку в его карман и извлекла пластиковую карточку. Студенческий билет. Прекрасно.
Потом Мэгги сползла на пол, отыскала свой топ и под храп Джоша натянула снова. Выудила из кучи белья на полу полотенце, дурно пахнувшее и заскорузлое, но искать здесь что-то чистое не имело смысла. Поэтому она схватила пластмассовую корзинку с мылом и шампунем и уже хотела выйти, когда заметила лежавший на письменном столе бумажник. Немного подумав, Мэгги открыла его. С полдюжины кредитных карточек, солидная пачка банкнот. Ладно, попозже она рассмотрит все как следует, а пока…
Мэгги положила бумажник в карман и шагнула к шкафу. Хватит ли у нее духа?
Подобравшись ближе, она медленно приоткрыла дверь. Оказалось, у Джоша не одна, а целых две кожаных куртки плюс куча рубашек, свитеров, брюк, кроссовок и сапог, джинсов и теннисок, ветровок и зимних курток. Тут был даже смокинг в пластиковом мешке из химчистки.
Мэгги захватила два свитера и порылась в углу. Сюрприз! Пуховый спальный мешок, еще в упаковке, и электрический походный фонарь. Их-то он никогда не хватится, а если и хватится, тот, кто купил ему эти вещи, наверняка пришлет денег на новые.
Джош хрипло застонал и перевернулся, с размаху плюхнув руку на подушку, где недавно лежала голова Мэгги. У девушки замерло сердце, но она вынудила себя досчитать до ста, прежде чем собрать добычу и сунуть в рюкзак спальный мешок и фонарь. Оставалось только выскользнуть в коридор. Хотя уже было четыре утра, стены тряслись от музыки и пьяных воплей: очевидно, веселье развернулось не на шутку.
Ванные комнаты находились в конце коридора и были заперты на кодовые замки, но, к счастью, распахнутая дверь женского туалета была подперта бесчувственным телом намертво отключившейся студентки, так и не сумевшей забраться из кабинки. Мэгги переступила через ее ноги, разделась, аккуратно развесив одежду на крючках, ступила под теплую воду и прикрыла глаза. О'кей. Второй пункт плана выполнен. Теперь неплохо бы перекусить и найти укромное местечко, где можно отдохнуть и собраться с мыслями. Подойдет библиотека одного из колледжей, тем более, насколько успела заметить Мэгги, тамошняя охрана обычно не всматривается в студенческие билеты. Если ничем не отличаешься от окружающих, тебя пропускают без лишних расспросов. Значит, сначала нужно достать мешок из-под дивана, потом пробраться в столовую и…
Мэгги опустила глаза и увидела валявшуюся на мыльнице белую пластиковую заколку для волос… такую же уродливую, как любила цеплять на себя сестра.
«Роуз». Мэгги едва не покачнулась под нахлынувшей волной сожаления. Дыхание перехватило.
«Роуз, прости…»
Никогда в жизни Мэгги не было так паршиво. Так тошно. Голая, одинокая, несчастная…
25
«Может, именно это и чувствуют, когда сходят с ума», – подумала Роуз и, перевернувшись на бок, снова заснула.
Во сне она заблудилась в пещере. Пещера все уменьшалась и уменьшалась, потолок опускался, грозя раздавить ее, пока она почувствовала, как влажные сталактиты… а может, и сталагмиты – Роуз всегда их путала – прижимаются к лицу.
И тут она проснулась. Собака, оставленная Мэгги, сидя на подушке, лизала ей щеки.
– Тьфу. – Роуз отодвинулась. Сначала она ничего не вспомнила, но уже через мгновение все обрушилось на нее. Джим и Мэгги. В ее постели. Вместе.
– О Боже, – простонала она. Песик поставил лапу ей на лоб, словно измеряя температуру, и вопросительно взвыл.
– Убирайся, – прошептала Роуз.
Но собака потопталась на подушке, свернулась калачиком и заснула. Роуз закрыла глаза и последовала ее примеру. А когда проснулась снова, было начало двенадцатого. Роуз, пошатываясь, побрела в ванную и едва не поскользнулась в большой луже. Посмотрела на мокрые ноги, на собачку, все еще дремавшую на подушке…
– Это ты наделала? – Роуз вздохнула, взяла бутылку с моющим средством, бумажные полотенца и принялась убирать. Вряд ли стоило ругать беднягу – ее со вчерашнего дня не выгуливали!
Покончив с лужей, Роуз прошлепала на кухню, включила кофеварку, насыпала в чашку хлопьев пшеницы и принялась лениво перемешивать их ложкой. Наконец она осознала, что не хочет «Брэн флекс». Вообще ничего не хочет. И, похоже, больше никогда не испытает чувства голода.
Она уставилась на телефон. Какой сегодня день? Кажется, суббота. Что же, впереди целый уик-энд, чтобы прийти в себя. А еще лучше сказаться больной и оставить кому-нибудь сообщение, что на этой неделе она не появится. Но кому? Будь здесь Мэгги, она бы знала, что соврать. Мэгги была настоящим мастером лжи во спасение во имя «дней здоровья», которые считала себя вправе требовать у начальства. Мэгги…
– О Боже, – простонала Роуз. Мэгги вернулась в дом отца, или прячется в кустах, или торчит на скамейке под окном, в полной уверенности, что утром Роуз передумает, остынет и пустит ее обратно.
Черта с два! Пусть не надеется.
Роуз, забыв про завтрак, поставила чашку рядом с раковиной.
А вот песик, очевидно, не разделял ее мрачного настроения или отсутствия аппетита. Он вдруг материализовался у ее ног и уставился на чашку влажными жадными глазами. Роуз вдруг поняла, что понятия не имеет, чем Мэгги кормила собаку. Она вообще не заметила в доме никакого собачьего корма. Впрочем, в последнее время она мало что замечала. Если не считать Джима. Или отсутствия последнего.
Роуз нерешительно поставила чашку на пол. Собака понюхала, лизнула, презрительно фыркнула и снова воззрилась на Роуз.
– Не пойдет? – спросила та и принялась шарить в шкафах. Гороховый суп. Скорее всего нет. Фасоль… вряд ли. Тунец! Или это для кошек?
Она решила попробовать. Смешав тунец с майонезом, поставила плошку перед собакой, а рядом – миску с водой. Не успела она оглянуться, как собака, дрожа от удовольствия, сожрала все до последнего кусочка и стала возить чашкой по полу, пытаясь вылизать оставшиеся капли майонеза и волокна рыбы.
– О'кей, – кивнула Роуз. Невероятно, но был час дня! Когда это она вставала так поздно? Квартира сияла чистотой благодаря вчерашней уборке.
Роуз прошла в ванную и долго смотрелась в зеркало. Обыкновенная девушка с обыкновенными волосами и обыкновенными карими глазами. Губы… щеки… брови… ничего примечательного.
– Что же со мной не так? – спросила она лицо в зеркале. Собака смирно сидела в уголке, дожидаясь, пока Роуз почистит зубы, умоется, застелет постель, едва передвигаясь на свинцовых ногах. Выйти на улицу? Остаться дома? Еще поспать?
Собака энергично заскреблась в дверь.
– Эй, прекрати! – прикрикнула Роуз, оглядываясь и гадая, куда Мэгги сунула поводок. Пришлось вытащить шарф, купленный как-то в минуту, когда Роуз вдруг показалось, что она сможет носить шарфы, как стильные женщины, которые уделяют большое внимание аксессуарам, в противоположность тем, к которым относилась сама Роуз. У нее шарфы всегда либо цепляются за дверцу машины, либо попадают в суп.
Встав на колени, она продела шарф в кольцо ошейника. Собачка выглядела недовольной, словно поняла, что это не шелк, а полиэстр.
– Тысяча извинений, – саркастически бросила Роуз, разыскивая ключи, темные очки и вязаные перчатки. Пришлось сунуть в карман двадцатку, чтобы на обратном пути купить собачий корм.
Роуз спрятала песика за пазуху, спустилась вниз, проскользнула мимо охранника и вышла на улицу. Если память ей не изменяла, на углу улицы полоска травы. Собака может сделать там свои дела, после чего они перейдут на ту сторону, она привяжет пса к счетчику на автостоянке, как, по ее наблюдениям, делают другие собаковладельцы, купит корм и пончик. Пончик с мармеладом. А может, и два, и еще кофе со сливками и тремя пакетиками сахара. Опять растолстеет… Но какая разница? Кто увидит ее голой? Кого это волнует? Она может растолстеть, отпустить волосы на ногах, пока они не начнут виться локонами, носить старые, выцветшие трусики с растянутыми резинками… Отныне все это не имело ни малейшего значения.
Едва они вышли на улицу, песик послал Роуз благодарный взгляд, потрусил к канаве.
– Прости, что заставила ждать, – вздохнула Роуз. Пес фыркнул. Интересно, что он имел в виду? Может, дело в породе? Может, это особая, фыркающая порода собак? Кто знает? После Хани Бан, их собаки на день, у них с Мэгги не было даже золотой рыбки. Отец не желал отягощать себя лишними обязанностями: дочери и без того были для него немалым бременем. А после того, как обе сестры покинули дом, Сидел купила собаку у своего визажиста, собаку с родословной и бумагами, подтверждавшими ее «благородное происхождение».
«У меня аллергия», – попытался возразить отец.
«Вздор!» – отмахнулась Сидел, и на этом была поставлена точка. Шанель, на редкость глупый золотистый ретривер, с тех пор жил в их доме. Отец молча страдал.
– Какой милый мопсик! – воскликнула темноволосая женщина, присаживаясь и давая собаке понюхать ее руку.
Мопс, сказала себе Роуз. Значит, это мопс. Хоть что-то.
– Пойдем, – позвала Роуз, обматывая шарф вокруг ладони, и собака послушно засеменила рядом.
Они добрались до круглосуточного магазинчика.
– Сидеть, – велела Роуз, обвязывая шарф вокруг счетчика. Собака… то есть мопс посмотрел на нее с видом гостя, ожидающего, что вот-вот подадут суп.
– Я вернусь, – пообещала Роуз. Она провела в магазине десять минут, растерянно разглядывая пакеты и банки с разнообразным собачьим кормом. Потом купила сухой корм для взрослых собак мелких пород, миску, для себя два пончика с мармеладом, кофе, две пинты мороженого и пакет с сырными завитками, который схватила с витрины молочных товаров, соблазнившись рекламой, обещавшей «Самую сырную штуку, которую вы когда-либо пробовали».
При виде нагруженной тележки кассир удивленно поднял брови. Роуз часто приходила сюда, но в основном брала газеты, черный кофе и иногда «Слим фаст».
– Я в отпуске, – сказала она, удивляясь, почему чувствует потребность объяснять что-то парню, сидевшему за кассовым аппаратом.
Тот приветливо улыбнулся и сунул в ее пакет вместе с чеком пачку жевательной резинки.
– Наслаждайтесь, – пожелал он.
Роуз невыразительно улыбнулась в ответ и вышла на улицу, где терпеливо ждала собака.
– Как тебя зовут? – спросила она. Собака не сочла нужным ответить.
– Я Роуз. Адвокат, – сообщила Роуз. Собака спокойно шла рядом, но судя по настороженным ушам, почему-то казалось, что она в самом деле прислушивается. – Мне тридцать лет. Я с отличием окончила Принстон, поступила на юридический факультет Пенсильванского университета, где была редактором «Ло ревью»…
Зачем пересказывать собаке свое резюме? Что за бред? Собака не собиралась брать ее на работу. Да и вряд ли она вообще найдет работу в этом городе. Правда о ней и Джиме обязательно выплывет наружу, если уже не выплыла. Должно быть, всем всё было известно. И только она ослепла и оглохла от любви и ничего не замечала.
– У меня был роман, – продолжала Роуз, останавливаясь на красный свет. Стоявшая рядом девочка-подросток с золотым колечком в губе с любопытством вытаращилась на Роуз и отступила на шаг. – Был один человек… – Роуз помолчала. – Мужчина. Он вроде мой босс, только вот оказался… – Она сглотнула. – Плохим. Очень плохим.
Собака коротко, звонко гавкнула. Отчаиваясь? Одобряя хозяйку? Кто знает? Роуз хотелось позвонить Эми, но как признаться лучшей подруге, что та была права и что Джим еще худший мерзавец, чем она представляла, а Мэгги, ее сестра, которой Роуз открыла дом, которой пыталась помочь, оказалась последней шлюхой?
Красный свет сменился зеленым. Пес снова гавкнул и осторожно дернул за шарф.
– Все кончено, – сообщила Роуз, чтобы хоть что-то сказать, чтобы завершить грустную историю, пусть даже она беседовала всего лишь с собакой. – Кончено, – повторила она, переходя улицу. Собака взглянула на нее и отвернулась. – Еще была девушка, которая принесла тебя в дом. Мэгги. Моя сестра. А теперь нужно тебя покормить, раздобыть поводок, узнать, откуда ты взялся, и отнести обратно.
Она остановилась на углу и еще раз осмотрела собачку: маленькая, цвета кофе с молоком и, кажется, совершенно безобидная.
Песик глянул на нее, а потом резко и, как показалось Роуз, пренебрежительно фыркнул.
– Ладно, – кивнула Роуз, – можешь не благодарить.
И повела собачку домой.
26
Кто и когда говорил правду о своем браке? Во всяком случае, не Элла. Они с подругами говорили о мужьях как о детях или домашних любимцах: дурно пахнущих шумных особях со странностями, вечно учинявших хаос и беспорядок, которые приходилось ликвидировать. В женских устах мужья превращались в комедийные персонажи, о которых следует упоминать многозначительными намеками и обиняками, закатывая глаза и пожимая плечами. Он. Его.
«Он не ест овощи, так как же я могу заставить детей съесть хоть ломтик морковки? Я хотела бы поехать в круиз, но, разумеется, придется сначала спросить его».
У Эллы тоже был свой небольшой запас анекдотов, в которых Аира представал незамысловатым, как детский рисунок, состоящий из кривых штрихов. Ее партнерши по бриджу покатывались со смеху, слушая, как Аира отказывается отправляться в поездки без майонезной баночки, на случай если посчитает туалет на автозаправке чересчур грязным, или о восьмидесяти долларах, потраченных на набор для изготовления йогурта в домашних условиях. Подумать только, не пива и не мороженого, а именно йогурта, подчеркивала Элла. И дамы смеялись, не вытирая катившихся по щекам слез. Йогурт, нет, вы только послушайте, йогурт! Аира, йогуртовый король!
Но за всеми этими историями не было ни капельки истины о природе ее брака. Элла ни словом не обмолвилась приятельницам, каково это – жить с мужем, с годами ставшим скорее соседом по квартире или человеком, которому выпало делить с тобой жилье на время отпуска. Никогда не рассказывала о больно ранившей учтивости, с которой он благодарил жену, когда та наливала кофе, о манерности, с которой он держал ее руку, когда мистер и миссис Хирш появлялись на публике, или о рождественских вечеринках, когда он помогал своей даме выйти из машины на тротуар, словно та была стеклянной. Или абсолютно чужим человеком. Незнакомым и ненужным. И уж, конечно, Элла никогда никому не обмолвилась, что оба, ни о чем не договариваясь и ничего не обсуждая, разошлись по разным постелям вскоре после того, как Кэролайн пошла в школу. И что, едва дочь уехала в колледж, Аира перебрался в спальню для гостей. Об этом не было сказано ни слова, и, честно говоря, у Эллы язык не повернулся бы завести речь о чем-то подобном.
Из задумчивости ее вывел оглушительный грохот. Кто-то колотил в дверь.
– Главная Задница! Вы дома? – кричала на весь коридор миссис Лефковиц.
Элла поспешила впустить ее, надеясь, что соседи не расслышали столь изысканного обращения. Миссис Лефковиц прошаркала на кухню, сунула руку в розовую вязаную сумку размером едва ли не больше ее самой и водрузила на стол стеклянную бутылку.
– Пикули! – объявила она.
Элла, скрыв улыбку, выложила пикули на блюдо, а гостья тем временем бесцеремонно заглянула в гостиную и потянула носом.
– Его еще нет?
– Не пришел, – отозвалась Элла, заглядывая в духовку. Она так и не освоила кухню Флориды, если таковая вообще существовала, и в редких случаях, когда приходилось принимать гостей, готовила те блюда, что подавались на семейных обедах за годы ее брака. Сегодня у нее была грудинка, картофельные оладьи, цимес из моркови и чернослива, хала из булочной, пикули миссис Лефковиц, два вида пирожных и пирог. Наверное, слишком много еды на троих. Тяжеловато для жарких флоридских ночей, но пока она носилась по магазинам и суетилась на кухне, не осталось времени для тревожных мыслей.
«Я хотел бы познакомиться с вашими друзьями», – сказал Льюис, и как могла Элла признаться, что фактически у нее здесь нет друзей? Он мог подумать, что она не в себе либо с ней что-то не так. А миссис Лефковиц была весьма настойчивой, чтобы не сказать больше.
– Ухажер, – закудахтала она, когда Элла сделала ошибку, позволив Льюису подвезти ее на дежурство по бесплатной столовой.
Старуха бродила по кухне, стуча палкой и донимая Эллу вопросами.
– Он красив? Хороший доход? Вдовец или в разводе? Носит парик? Сердце здоровое или кардиостимулятор? Машину водит? И по ночам тоже?
– Довольно! – рассмеялась наконец Элла, поднимая руки.
– Значит, решено! – заявила миссис Лефковиц с кривой улыбкой, делавшей ее похожей на Чеширского кота.
– Что именно? – не поняла Элла.
– Пригласите меня на ужин. Мне не помешало бы развеяться. Так доктор говорит, – жизнерадостно пояснила старуха, поднимая с журнального столика нечто, названное ею наладонником. – Скажем, часам к пяти?
Это было три дня назад.
Элла взглянула на часы. Пять минут шестою.
– Опаздывает, – услужливо подсказала миссис Лефковиц с дивана в гостиной. В дверь постучали.
– Здравствуйте, леди, – приветствовал их Льюис, стоя на пороге с охапкой тюльпанов, бутылкой вина в руках и квадратной картонной коробкой под мышкой. – Пахнет чудесно!
– Я слишком много всего наготовила, – пробормотала Элла.
– Значит, будем доедать остатки, – заверил он, протягивая руки к миссис Лефковиц, которая, как заметила Элла, успела мазнуть губы розовой помадой.
– Здравствуйте, здравствуйте, – проворковала та, беззастенчиво разглядывая его.
– Вы, должно быть, миссис Лефковиц, – сказал он, помогая ей подняться. Элла, возившаяся на кухне, затаила дыхание в надежде, что наконец узнает имя миссис Лефковиц, но вместо этого старуха кокетливо улыбнулась и позволила Льюису проводить ее к столу.
После ужина, десерта и кофе в гостиной миссис Лефковиц удовлетворенно вздохнула и, слегка рыгнув, сообщила, что ее трамвай вот-вот подойдет, после чего захромала в ночь. Элла и Льюис обменялись улыбками.
– Я кое-что вам принес, – сообщил Льюис.
– О, не стоило, – порывисто запротестовала Элла, но Льюис уже открывал коробку. При виде содержимого сердце Эллы сжалось в ледяной комок. Альбом. Семейный альбом. Что это на него нашло?!
– В тот раз я рассказывал вам о своей семье, вот и подумал, что, может быть, вы захотите увидеть снимки, – пояснил Льюис, усаживаясь на диван с таким видом, словно в его поступке не было ничего необычного. Словно это было просто – открыть альбом и взглянуть в лицо прошлому. Лицо Эллы словно замерзло, окаменело, но она заставила себя улыбнуться и села рядом.
Льюис открыл альбом. Родители, в скованных позах и старомодной одежде. Льюис с братьями, Шарла в оранжевом, или ярко-розовом, или бирюзовом (а иногда в том, другом и третьем сразу). Их сын. Дом Льюиса и Шарлы в Ютике, одноэтажный, с пологой крышей и розами у двери.
– Школьный выпускной Джона… или это в колледже? Вот тут мы на Большом каньоне, который вы, вероятно, узнали и без меня… а это обед в честь ухода на пенсию.
Свадьбы, празднования бармицвы[31]
, пляж, горы, младенцы…
Элла вынесла все, улыбаясь, кивая и произнося все необходимые фразы, пока это, слава Богу, не закончилось.
– А как насчет вас?
– Что именно? – бросила она.
– Не хотите показать мне свои снимки?
Элла покачала головой.
– У меня их не так много.
Она не солгала. Когда они продали свой дом в Мичигане и переехали сюда, пришлось отправить на хранение кучу вещей: мебель и зимние пальто, десятки коробок с книгами и все фотографии – слишком больно было смотреть на них. Но, может быть…
– Погодите! – воскликнула Элла и, подойдя к чулану в спальне, принялась шарить за стопками белья и полотенец. Наконец пальцы наткнулись на старую сумку, в которой лежал простой белый конверт с несколькими снимками, сделанными «Полароидом». Элла вернулась в гостиную и выложила перед Льюисом всю стопку. Сверху лежал самый старый снимок. Она и Аира, стоящие под брызгами Ниагарского водопада, во время медового месяца. Льюис внимательно изучил фото, поднося его к лампе на пристенном столике.
– Кажется, что вы встревожены, – заметил он.
– Может, так оно и было, – пожала плечами Элла. Снимков было не так уж много. Аира, позирующий у таблички «Продано» перед их домом в Мичигане, Аира за рулем их первого нового автомобиля. Элла и Кэролайн. Сосед снял их в тот день, когда они приехали домой из роддома. На заднем фоне – Элла с чемоданчиком. У двери – Аира с трехдневной малышкой Кэролайн, завернутой в розовое одеяло и подозрительно поглядывающей в камеру.
– Моя дочь, – прошептала она, готовясь к неизбежному. – Кэролайн.
– Настоящая красавица, – похвалил Льюис.
– У нее были черные волосы. Шапка черных волос. И теперь мне кажется, что она проплакала без перерыва целый год.
На последних снимках были Кэролайн с отцом, в лодке, одетые в рыбачьи жилеты и одинаковые кепочки, и Кэролайн в день свадьбы. Стоящая рядом Элла поправляла складки ее фаты.
– В самом деле красавица, – повторил Льюис. Элла не ответила. Повисло молчание.
– Я очень долго не мог говорить о Шарле, – добавил он, – так что прекрасно вас понимаю. Но иногда неплохо поделиться с кем-то. Вспомнить минуты радости.
А были ли у нее минуты радости с Кэролайн? Элла помнила только сердечную боль, бесконечные тревожные бессонные ночи ожидания в темноте, когда скрипнет дверь или окно (если Кэролайн в очередной раз отчисляли из школы). И день, когда на обитой золотистым бархатом кушетке в гостиной стоял гроб, слишком узкий, чтобы туда мог поместиться человек. Ожидающий, когда ее дочь вернется домой.
– Она была… – начала Элла, – прекрасна. Высокая, с каштановыми волосами, изумительной кожей… такая живая. Смешная.
«Безумная», – прошептал внутренний голос.
– Душевнобольная, – произнесла она. – Маниакально-депрессивный психоз. Биполярность, как это называют сейчас. Мы все узнали, когда Кэролайн училась в средней школе. Было… несколько неприятных эпизодов.
Элла прикрыла глаза, вспомнив, как Кэролайн заперлась в спальне на три дня, она отказывалась есть и вопила через закрытую дверь, что в волосах завелись муравьи и не дают ей спать.
Льюис сочувственно покачал головой. Элла продолжала говорить. Слова лились безостановочным потоком, словно она слишком долго держала их в себе.
– Мы обращались к докторам. Ко всем, кому только можно. Они прописывали лекарства. Ей становилось легче, но мозг… уставал, что ли. Она твердила, что ей трудно думать.
Бедняжка пила литий, от него лицо превратилось в распухший белый блин, а пальцы вздулись словно перчатки в мультиках. Она зевала и клевала носом дни напролет.
– Иногда она соглашалась лечиться, иногда – нет, бывало, врала, будто принимает лекарства. Поступила в колледж, и все вроде шло хорошо, а потом… – Элла прерывисто вздохнула. – Вышла замуж, и, кажется, любила мужа. Родила двух дочерей. А в двадцать девять лет умерла.
– Что произошло? – мягко спросил Льюис.
– Автомобильная авария.
Что ж, так оно и было. Кэролайн вела машину. Машина разбилась. Кэролайн погибла. Но то, что случилось до этого, тоже было правдой: Элла осталась в стороне, когда следовало вмешаться. Уступила настойчивым просьбам дочери оставить ее в покое, позволить жить своей жизнью. Согласилась, испытывая смирение, грусть и огромное постыдное облегчение, в котором не смела признаться никому. Даже Аире. Она звонила Кэролайн каждую неделю, но навещала только дважды в год. Не желая признавать очевидное, создала благостную сказочку о дочери, живущей в ладу и согласии с мужем. Показывала друзьям снимки, как выигрышную взятку в покере: Кэролайн и Майкл. Кэролайн и Роуз. Кэролайн и Мэгги. Приятельницы охали и ахали, но только Элла знала истину: снимки выглядели нарядными, но настоящая жизнь Кэролайн была иной. Острыми зазубренными скалами, кроющимися под кудрявыми завитками волн. Черным льдом на тротуаре.
