Текст книги "Чужая роль"
Автор книги: Дженнифер Вайнер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)
В этот момент появилась официантка с огромным блюдом, наполненным золотисто-коричневыми полосками картошки и дарами моря. Саймон деловито выжал лимон на моллюсков и энергично потряс солонкой над жареным картофелем.
– А третьи? – допытывалась Роуз.
Саймон Стайн сунул в рот два жареных гребешка и уставился на нее невинными голубыми глазами, обрамленными курчавыми рыжеватыми ресницами.
– Фто у вшшвязь.
– Что?!
– Что у вас связь. С одним из партнеров. Роуз замерла.
– Я…
Саймон повелительно поднял руку:
– Вам совсем необязательно что-либо говорить. Мне вообще не следовало упоминать ни о чем подобном.
– И все так думают? – спросила Роуз, стараясь не выглядеть шокированной. Саймон полил моллюсков соусом тартар и покачал головой.
– Нет. Большинство никак не может выбрать между волчанкой и грыжей позвоночника.
Роуз съела несколько моллюсков, убеждая себя, что не кажется окружающим круглой дурой. Но, конечно, она и есть круглая дура. Бросила работу, а ее саму бросил бойфренд, одета как школьница-переросток, а теперь практически незнакомый мужчина солит ей картошку. И, что еще хуже, всем все известно о ней и Джиме. А она-то воображала, что это секрет. Неужели глупости нет предела?
– Речь шла о каком-то определенном партнере? Называлось имя? – спросила она, как ей казалось, небрежно и обмакнула креветку в соус, надеясь, вопреки здравому смыслу, что по крайней мере сумела сохранить хоть какую-то информацию в тайне.
Саймон пожал плечами.
– Я не слушал. Сплетни есть сплетни, вот и все. У злых языков на все найдется ответ. Сами знаете, что такое адвокаты. Хлебом не корми – дай получить четкое представление обо всем на свете, и поэтому, когда кто-то просто исчезает, они, естественно, требуют объяснения.
– Я не исчезла. Я в отпуске, как вам известно, – упрямо сказала Роуз и съела кусочек камбалы, которая оказалась на удивление вкусной. Роуз сглотнула и откашлялась.
– Итак… гм… как дела в фирме? Как вы?
– Все по-прежнему, – пожал плечами Саймон. – Мне поручили вести дело. К сожалению, это дело Глупого Бентли.
Роуз сочувственно кивнула. Глупым Бентли прозвали клиента, которому судьба подарила унаследованные от папаши миллионы и забыла наделить мозгами. Он купил подержанный «бентли» и вот уже два года пытался отсудить потраченные деньги на том основании, что, когда впервые выехал на шоссе, откуда-то из-под днища вырвалось облако маслянистого черного дыма. Торговец подержанными автомобилями, со своей стороны, считал – и, к несчастью, это мнение поддерживала бывшая супруга клиента, – что облако черного дыма было результатом безграмотной езды самого клиента. Роуз внимательно слушала, как Саймон делится подробностями, стараясь при этом произвести впечатление человека циничного и измученного глупостью клиента и несовершенством гражданского кодекса, но и цинизм и усталость были лишь тонкой оболочкой, прикрывавшей очевидный энтузиазм и гордость своей работой. Да, дело было мелким и незначительным, да, клиент был полным ослом, но сверкающие глаза и находившиеся в постоянном движении руки без слов свидетельствовали о том, каким счастливым ощущает себя Саймон, описывая розыски, обнаружение и допрос малограмотного механика по имени Витале.
Роуз вздохнула, жалея, что не в состоянии разделить его энтузиазм. Интересно, вернется л-и когда-нибудь прежний интерес к юриспруденции?
– Но довольно о Бентли, – заключил Саймон, сунув в рот предпоследнею креветку и перебрасывая последнюю Роуз. – Кстати, выглядите потрясаюше. Отдохнувшей и загорелой.
Роуз смущенно оглядела слегка пропотевшую футболку, коротковатые шорты и икры, украшенные грязным узором – след велосипедной цепи.
– Вы чересчур снисходительны.
– Может, поужинаем вместе в пятницу? – внезапно спросил Саймон.
Роуз уставилась на него.
– Знаю, это немного неожиданно Вероятно, результат почасовой оплаты. Выпаливаешь все, что в голову взбредет, потому что счетчик крутится.
– Но ведь у вас есть девушка. Та, которая училась в Гарварде!
– Все кончено. Не сложилось.
– Но почему?
Саймон немного помедлил.
– У нее не слишком хорошо развито чувство юмора. И эта история с Гарвардом… наверное, я просто не представлял себе будущего с женщиной, которая говорит о критических днях как об Алом Приливе.
Роуз фыркнула.
Официантка убрала посуду и положила перед ними меню десертов. Саймон, мельком взглянув в него, заказал горячий яблочный пирог.
– Хотите, разделим его? – спросил он у Роуз, улыбаясь. И она впервые подумала, что, хотя рост у него подкачал, и фигура скорее напоминает яйцо, и он так же похож на Джима, как «Сакс»[38]
на «Кей-март»[39]
, нужно признать, что он довольно забавен. И мил. Даже чем-то привлекателен. Не в ее вкусе, разумеется, но все же…
Саймон тем временем выжидающе смотрел на нее, напевая тему из «Влюбленных адвокатов».
– Так как насчет ужина?
– Почему бы нет? – решилась Роуз.
– Я ожидал более определенного ответа.
– В таком случае да, – улыбнулась Роуз.
– Она улыбается! – воскликнул Саймон и, когда официантка принесла пирог, попросил: – Положите на него пару шариков мороженого. У нас праздник!
37
Элла села за компьютер миссис Лефковиц, глубоко вздохнула и уставилась на пустой экран.
– Я… я не могу, – пробормотала она.
– Что? – окликнула миссис Лефковиц из кухни. – Опять завис? Перезапустите и начните сначала. Все будет хорошо.
Элла тряхнула головой, ничуть не веря в хеппи-энд. Она сидела в комнате для гостей в квартире миссис Лефковиц, служившей чем-то средним между кабинетом и кладовой. На гигантском письменном столе орехового дерева со звериными лапами вместо ножек стоял знаменитый мандариновый «Макинтош». Тут же красовался красный бархатный диван с прохудившейся обивкой. Над ним висела голова лося, а сбоку примостилась стойка для зонтиков из меди и бамбука, куда миссис Лефковиц ставила трость.
– Не могу. Не могу, – повторила Элла, но никто ее не слышал. Льюис и миссис Лефковиц сидели на кухне, нарезая пышки и свежие фрукты, а по телевизору в гостиной показывали «Дни нашей жизни».
Элла зажмурилась, напечатала в окошечке поисковой системы «Роуз Феллер» и нажала клавишу ввода, прежде чем силы ее покинули. А когда снова открыла глаза, за спиной уже стояли миссис Лефковиц и Льюис и смотрели на заполненный словами экран.
– Вот это да! – ахнул Льюис.
– Распространенное имя, – заметила миссис Лефковиц.
– Откуда я узнаю, какая из них моя? – растерялась Элла.
– Нужно по крайней мере попробовать, – посоветовал Льюис.
Элла развернула одну ссылку и обнаружила, что речь идет о цветочной фирме в Тусоне, штат Аризона. Она вздохнула, вернулась к списку и развернула вторую ссылку. Там оказалась копия брачного свидетельства, выданной некоей Роуз Феллер, родившейся в пятьдесят седьмом году. Это не ее Роуз.
Элла снова вернулась к списку, кликнула мышью, и на экране появилось лицо ее внучки, только на двадцать два года старше, чем при последней встрече.
– Ой! – ахнула Элла, принимаясь читать. – Роуз – адвокат, – сообщила она изменившимся голосом.
– Что ж, это не самое худшее, – закудахтала миссис Лефковиц. – По крайней мере не попала в тюрьму, и то хорошо!
Элла смотрела на экран во все глаза. Это Роуз! Она! Те же глаза, то же серьезное лицо, те же брови, вдоль которых идет глубокая морщинка на лбу. Она всегда у нее была, даже в далеком детстве.
Элла встала, но тут же рухнула на кушетку миссис Лефковиц. Льюис занял ее место и принялся читать текст.
– Принстонский университет… Юридическая школа Пенсильванского университета… специализация – коммерческое законодательство… живет в Филадельфии…
– Она всегда была умницей, – пробормотала Элла.
– Можете послать ей письмо по электронной почте, – посоветовал Льюис.
Элла закрыла лицо руками:
– Не могу. Не сейчас. Я не готова. Что ей сказать?
– Начните со «здравствуй», – предложила миссис Лефковиц и добродушно рассмеялась над собственным остроумием.
– Где ее сестра? – выдавила Элла. – Где Мэгги?
Льюис ответил ободряющим взглядом, теплым, как его рука на ее плече.
– Я ищу. Но пока ничего не нашел.
И Элла поняла: он найдет. Девушки где-то там, далеко от нее, жили своей жизнью, о которой она ничего не знала. Они стали взрослыми. Могут принимать собственные решения. Например, насчет того, хотят они иметь бабушку или вполне могут без нее обойтись. Никто не мешает ей позвонить. Но как она объяснит?
– Ну же, Элла, попробуйте! – воскликнула миссис Лефковиц, плюхнувшись рядом. – Что вы теряете?
«Ничего, – подумала Элла. – Все».
Она покачала головой и устало закрыла глаза.
– Не сегодня. Не сейчас.
38
К своему немалому удивлению, Мэгги вдруг обнаружила, что и в самом деле получает в Принстоне нечто вроде образования. На это она, разумеется, не рассчитывала. Не рассчитывала, что будет бегать по кампусу с книгами. Но первая же лекция зацепила ее. И Чарлз тоже, со своими пьесами и беседами на темы, обсуждать которые с ней до сей поры ни одному мужчине не приходило в голову: душевные метания персонажей, настроения, мотивации, сходство и различия книг и реальной жизни… Даже Джош, вездесущий неудачливый любовник на одну ночь, казался мелкой неприятностью, а не грозной опасностью. Мэгги вдруг поняла, что ей понравилось быть студенткой. Зря она так относилась к учебе десять лет назад. Нужно было попробовать.
Взять хотя бы поэзию. Для Мэгги чтение самого простого предложения было сродни работе детектива. Сначала приходилось читать вслух и расшифровывать каждую отдельную букву каждого отдельного слова и только потом нанизывать их, как бусы на нитку: существительные и глаголы, яркие побрякушки прилагательных, – и читать снова и снова, пока не осознаешь истинного значения, не вытащишь ею на поверхность, словно ореховое ядро из толстой скорлупы.
Мэгги знала, что большинство людей не испытывает подобных трудностей. Что Роуз достаточно взглянуть на абзац или страницу, чтобы схватить смысл. Что она впитывает знания всей кожей. Именно поэтому ее старшая сестра могла позволить себе пожирать любовные романы десятками и сотнями, а на долю Мэгги оставались журналы. Зато теперь она обнаружила, что поэзия могла быть великим уравнителем, потому что в стихах очевидное не лежало на поверхности и каждый читатель, будь он принстонским умником или недоучкой, сначала должен был пройти через нелегкий процесс расшифровки слов, предложений, строф, словом, разобрать стихотворение по косточкам и снова сложить, прежде чем оно откроет свой сокровенный смысл.
И сейчас, спустя три с половиной месяца после своего появления в кампусе, Мэгги направлялась на «свой» курс лекций «Современная поэзия», чтобы, как всегда, притаиться в заднем ряду, убедившись предварительно, что справа и слева остаются пустые места. Большинство студентов старались сесть поближе к лектору и, затаив дыхание, ловили каждое слово профессора Клапам и так рьяно вскидывали руки для ответа, что оставалось непонятным, как при этом оставались в целости плечевые суставы. Так что до сих пор Мэгги никто не трогал, и она благополучно и в относительном одиночестве прослушивала лекции. Вот и сейчас она села, открыла блокнот и принялась списывать с доски стихотворение, разбор которого предстоял сегодня. Все еще не надеясь на память, Мэгги старательно шептала каждое слово:
ОДНО ИСКУССТВО
Терять легко. Мы в этом мастера.
Утраты сами в руки к нам стремятся.
(Или из рук? Тут трудно догадаться,
Но привыкать давно уже пора.)
Терять – ключи, минуты – лишь игра.
Терять легко. Мы в этом мастера.
Утраты надо принимать без вздоха.
Я этим овладел еще вчера.
Без горя потерял дом и эпоху,
Любимый голос, улиц шум и грохот,
Цель жизни и страну, где жил неплохо.
Терять легко. Мы в этом мастера.
Не стану лгать, не стану притворяться,
Что с этим трудно было расставаться:
Отчаянье глубокое порой
Душило своей темною волной.
Но будем рады тем, чем и богаты.
Вот в чем искусство… ремесло утраты.[40]
– Терять ключи, минуты… – Мэгги шевелила губами, продолжая писать. Искусство потерь… Она могла бы написать о нем целую книгу. Те вещи, которые она заимствовала в женских общежитиях из ящиков с забытыми и найденными вещами, продолжали будоражить ее воображение и служить постоянным источником пополнения гардероба. Теперь, в толстовках, шапочках и перчатках, с неизменными учебниками в руках, она слилась с принстонским пейзажем. И постепенно начинала верить в собственную легенду. Семестр приближался к концу, и Мэгги чувствовала себя почти настоящей студенткой. Беда только, что скоро лето. А что делают летом студенты? Едут домой. Только вот ей ехать некуда. Пока некуда.
«Терять легко. Мы в этом мастера», – написала она как раз в тот момент, когда в аудиторию, слегка переваливаясь, вплыла профессор Клапам, блондинка лет тридцати пяти, на сносях.
– Это вилланелла, – говорила она, кладя книги на стол, осторожно устраиваясь в кресле и включая лазерную указку. – Так в Средние века называли сатирические песенки на старофранцузском и итальянском. Но, как видите, здесь нет ничего сатирического. Кстати, одна из самых сложных схем рифмовки. Как по-вашему, почему Элизабет Бишоп облекла свое стихотворение именно в эту форму? Почему посчитала ее самой подходящей?
Молчание.
Профессор Клапам вздохнула.
– О'кей, – добродушно кивнула она, – начнем сначала. Кто может мне сказать, о чем эти стихи?
Руки привычно взлетели вверх.
– О потерях? – предположила блондинка в первом ряду. «Дура», – подумала Мэгги.
– Разумеется, – ответила профессор тоном, чуть-чуть более снисходительным, чем нелестная характеристика Мэгги. – Но каких именно?
– Об утрате любви, – догадался парень в шортах, с голыми, волосатыми ногами, и фуфайке с белесыми пятнами, выдававшими человека, не привыкшего самостоятельно стирать свои вещи.
– Чью любовь? – допытывалась профессор Клапам, растирая поясницу и ерзая, словно спина беспокоила ее. А может, боль причиняло невежество студентов.
– Потеряна ли уже эта любовь, или поэтесса отделяет эту потерю от остальных, помещая ее в область теоретическую? Говорит ли она об этой потере как о возможности? Или вероятности?
Непонимающие, потупленные взгляды.
– О вероятности! – неожиданно для себя выпалила Мэгги и залилась краской, словно пукнула на людях.
Но профессор ободряюще кивнула.
– Почему?
Колени и руки Мэгги затряслись.
– Э-э-э… – протянула она, не зная, что ответить, и вдруг вспомнила о миссис Фрайд, наклонившейся над ней так, что очки болтались на бисерной цепочке. Она, единственная из всех ее учителей, не боялась говорить: «Ты только попытайся, Мэгги. И не важно, если ошибешься. Попытайся». – Ну, – протянула Мэгги, – в начале стихотворения она говорит о настоящих потерях, реальных вещах, таких, которые может утратить каждый. Вроде ключей. И забыть чей-то голос тоже может каждый.
– А что происходит потом? – кивнула профессор, и у Мэгги возникло такое чувство, словно она сняла с неба воздушный змей.
– Потом все переходит от ощутимого к неощутимому, – продолжала Мэгги, и сложные слова срывались с ее языка с такой легкостью, словно она произносила их всю свою жизнь. – И стихотворение становится…
Черт. Должно же быть подходящее слово…
– Воображаемые потери начинают приобретать грандиозные размеры, – Сказала она наконец. – Когда она говорит, что потеряла дом, такое бывает: люди часто перебираются в другие места, – но потом речь идет о целой стране…
– Которая, как можно предположить, вовсе ей не принадлежала, – сухо добавила профессор. – Следовательно, мы наблюдаем нарастание, от меньшего к большему?
– Верно, – согласилась Мэгги и затараторила, боясь, что ее перебьют: – И манера, в которой она пишет о такой огромной потере, словно это особого значения не имеет…
– Вы говорите об интонации Бишоп, – кивнула профессор. – Как назовете ее? Иронической? Отстраненной?
Пока Мэгги размышляла, две девушки впереди подняли руки, но профессор Клапам их проигнорировала.
– Думаю, – медленно произнесла Мэгги, глядя в блокнот, – она хочет показаться отстраненной. Как будто ей все равно. Вот хотя бы слово, которое она использует. «Суета». Суета – вещь сама по себе ничтожная. Или постоянно повторяющаяся строка «Терять легко. Мы в этом мастера».
По правде сказать, тон этого стихотворения напомнил Мэгги манеру сестры отзываться о себе. Иронически. Иногда даже зло. Как-то они смотрели по телевизору конкурс «Мисс Америка», и она спросила Роуз, какие у нее таланты. Сестра, подумав, очень серьезно ответила:
– Умение правильно припарковаться.
– Она как бы пытается превратить все в шутку. Но к концу…
– Давайте поговорим о схеме рифмовки, – предложила профессор, как будто обращалась ко всей аудитории, но по-прежнему глядя только на Мэгги. – «АБА». «АБА». Стансы из трехстиший, а в конце шестистишие. И что мы видим?
– Бишоп переходит от трехстиший к шестистишию и опять хочет показаться отрешенной, даже равнодушной, вроде бы пытается дистанцироваться от происходящего, но на самом деле думает, что произойдет, когда она действительно потеряет…
– Потеряет что? Или кого? Как по-вашему, речь идет о возлюбленном? Кто этот «ты» в стихотворении? Кстати, вы заметили, что она пишет от лица мужчины?
Мэгги прикусила губы.
– Заметила. Поэтому мне и кажется, что речь все-таки больше идет о потере дорогих людей.
«Сестры, – подумала она. – Матери».
– Может, друга, – сказала она вслух.
– Прекрасно, – объявила профессор, и Мэгги снова вспыхнула. Но на этот раз от удовольствия. – Прекрасно.
С этими словами Клапам снова вернулась к стихотворению, к аудитории, схеме рифмовки и принципам сочинения вилланелл. Но Мэгги почти не слушала. Не могла слушать. Краска так и не схлынула с ее лица. Она, которая никогда не краснела, даже когда пришлось нарядиться в костюм гориллы для подвернувшейся трехдневной работенки в роли поющей телеграммы, сейчас напилась помидорным цветом.
Этой ночью она долго лежала, думая о сестре, гадая, слушала ли Роуз лекции по теории поэзии и поверила бы, что Мэгги, именно Мэгги, лучше всех настоящих студентов разобралась в смысле стихотворения. Сможет ли она когда-нибудь рассказать об этом Роуз?
Мэгги долго ворочалась без сна, пытаясь придумать, как заслужить прощение сестры. Добиться, чтобы Роуз хотя бы заговорила с ней.
Но ярким солнечным утром, отправляясь к Коринне, она опомнилась и пожалела о вчерашнем. Пребывание в Принстоне было не больше чем… как это… промежуточным этапом. Это выражение она услышала не в кампусе, а от Роуз. И сейчас, закрыв глаза, так и видела Роуз, объяснявшую на примере рекламного ролика, прервавшего показ фильма, что промежуточный этап – то, что между основными событиями, и на него не всегда стоит обращать внимание.
И вот теперь Мэгги до того разошлась, что начала отвечать на лекциях. О чем только она думала? Кто-нибудь обязательно приметит ее. Запомнит. И начнет интересоваться, где она живет, в чем специализируется, на каком сейчас курсе…
Возя тряпкой по полам Коринны, и без того сверкающим, Мэгги вдруг подумала: а что, если она хочет разоблачения? Что, если устала быть невидимкой? Она делала что-то… пусть не слишком важное, но все же требующее некоторой отваги, и всей душой жаждала признания. Ее так и подмывало сказать Чарлзу, или Роуз, или еще кому-то, чего она добилась. Как нашла не меньше шести разных мест, где могла принять душ (тренажерный зал Диллона, ванные в библиотеке и в четырех общежитиях, где были сломаны замки). Как определила единственную стиральную машину, работавшую без денег, и единственный автомат по продаже напитков, который безотказно выдавал банку кока-колы, стоило лишь стукнуть по нему в нужном месте.
Она хотела похвастаться, как нашла способ обедать бесплатно: нужно было рано утром прокрасться в раздаточную, одевшись так, словно подрабатываешь здесь: в нелепые кроссовки, джинсы и фуфайку, – и тогда каждый посчитает тебя за свою, решившую перекусить, прежде чем занять место за мармитом или у раковины с посудой.
Она хотела рассказать о четверговых ленчах в международном студенческом центре, где за два доллара можно было получить гигантскую порцию риса с жареными овощами и цыпленком в кокосовом молоке – лучшее блюдо, которое ей когда-либо приходилось пробовать, а чай пах корицей, и она пила с медом чашку за чашкой, изгоняя нестерпимое жжение во рту. Соседи по столу ни о чем ее не спрашивали, потому что в большинстве только что приехали в страну и плохо знали английский, так что дело ограничивалось кивками и застенчивыми улыбками.
Протирая стеклянные шкафы Коринны, Мэгги воображала, как познакомит Чарлза с Роуз и сестра одобрительно кивнет.
«Я в полном порядке, – мысленно говорила она сестре, – тебе не стоит волноваться, у меня все нормально».
И потом она попросит прощения, и… и кто знает?
Может, Роуз сумеет найти кредит на посещение лекций? Может, Мэгги даже сумеет получить степень, если не сбавит темпы? Она успела обнаружить, что, если внимательно вчитываться в текст, даже самые толстые книги не кажутся таким уж кошмаром. И она будет играть ведущие роли во всех пьесах Чарлза, и пошлет сестре билеты на премьеру и какое-нибудь роскошное платье, потому что, Бог свидетель, в этом на Роуз положиться нельзя. Появится в каком-нибудь убожестве вроде широкого свитера с подложенными плечами, в котором похожа на медвежонка, и…
– Привет? – нерешительно произнесла Коринна.
Мэгги от неожиданности подскочила и едва не свалилась со стремянки.
– Привет. Я здесь, наверху. Не слышала, как вы вошли.
– Я хожу на кошачьих лапках. Как туман…
– Карл Сэндберг, – договорила Мэгги.
– Молодец! – кивнула Коринна, проводя пальцами по столешнице и усаживаясь за чисто вытертый обеденный стол. – Как занятия?
– Лучше некуда, – объявила Мэгги и, спрыгнув на пол, сложила стремянку и повесила на крючок в чулане. Все и вправду шло лучше некуда. Если не считать того, что она здесь посторонняя. Если не считать той подлости, что Мэгги сотворила с Роуз, и ощущения, что все усвоенное в колледже не поможет заслужить прощение сестры.
39
За прошедшую после прогулки с миссис Лефковиц неделю Элла умудрилась многое узнать о старшей внучке и почти ничего о младшей.
– Ох уж эта Роуз, – твердила миссис Лефковиц. – Она повсюду!
И в самом деле, виртуальное пространство было заполнено ссылками на Роуз, от адреса комиссии по отбору лучших учеников в ее средней школе до статьи в «Дейли Принстониен», пространно повествующей о том, как еще во время учебы ее заприметила одна из самых известных юридических фирм Филадельфии. Элла узнала, в какую школу ходила Роуз, в какой области закона специализировалась и даже ее телефонный номер.
– Девочка вполне преуспела, – заметила миссис Лефковиц, когда они плелись мимо теннисных кортов.
– Да, но там еще сказано, что она в бессрочном отпуске, – робко заметила Элла, вспоминая строгое лицо внучки на мерцающем экране. – Звучит не слишком обнадеживающе.
– Пфу! Возможно, просто отдыхает.
А вот о Мэгги почти ничего не было известно. Миссис Лефковиц и Элла пробовали все возможные сочетания: и МЭГГИ ФЕЛЛЕР, и МЭГГИ МЭЙ ФЕЛЛЕР, и даже МАРГАРЕТ ФЕЛЛЕР, хотя это было заведомо неверно, – но не нашли ни одной ссылки, ни одного упоминания, ни даже номера телефона.
– Ее словно вообще не существует, – бормотала Элла, озабоченно хмурясь. – Может…
Она была не в состоянии высказать вслух ту ужасную мысль, которая терзала ее последние дни. Миссис Лефковиц покачала головой:
– Если бы она умерла, обязательно появился бы некролог.
– Вы уверены?
– А как, по-вашему, я узнаю, кто из моих друзей еще задержался на этом свете? – усмехнулась миссис Лефковиц и, сунув руку в смешную розовую сумку, извлекла оранжевый мобильник.
– Вот. Позвоните Роуз. И быстро, пока не струсили окончательно!
– Не… не знаю, – нерешительно произнесла Элла. – Я хочу… но должна подумать, как это лучше сделать.
– Думать, думать… вы слишком медлите! Сделайте, и все. Кое-кто из нас не планирует жить вечно!
Элла не спала всю ночь, прислушиваясь к лягушечьему хору и реву клаксонов, и когда небо посветлело, встала с кровати и заставила себя сказать это вслух.
– Сегодня, – объявила она в тишине пустой квартиры. – Я позвоню ей сегодня.
Позже, во время дежурства в больнице, положила спящего ребенка в колыбельку и поспешила в конец коридора. Там, напротив хирургического отделения, тянулся ряд телефонов-автоматов. Выбрав самый дальний, она вставила телефонную карту и дрожащими пальцами набрала номер телефона фирмы.
«Голосовая почта, – думала Элла, Она, которая не молилась с той ночи, когда пропала ее дочь, сейчас взывала к Богу: – Господи, помоги, пожалуйста, пусть это будет голосовая почта».
Так и оказалось, но не это ожидала услышать Элла:
– Этот номер компании «Льюис, Доммел и Феник» в настоящее время отключен, – произнес механический голос. – Для соединения с телефонистом нажмите, пожалуйста, на «ноль».
Элла нажала на «ноль», и секретарь почти сразу взяла трубку.
– Представляете, в «Льюис, Доммел и Феник» сегодня невероятный день, – объявила она жизнерадостно.
– Простите? – растерялась Элла.
– Нас заставляют говорить это вместо «здравствуйте», – шепнула телефонистка – Чем могу помочь?
– Я пытаюсь найти Роуз Феллер.
– Сейчас соединю, – пропела телефонистка. Сердце Эллы замерло, но ответила ей не Роуз, а какая-то крайне нелюбезная женщина, представившаяся Лайзой, ее бывшей секретаршей.
– Она в отпуске, – коротко бросила Лайза.
– Знаю. Но не могла бы я оставить ей сообщение? Это ее бабушка, – пояснила Элла, чувствуя, как замирает душа от страха и гордости, стоило произнести волшебные слова «ее бабушка».
– Извините, но мисс Феллер сюда не звонит. Ее здесь нет уже несколько месяцев.
– Вот как? Что же, у меня есть ее домашний телефон, попробую дозвониться туда.
– Желаю удачи.
– Спасибо, – ответила Элла и, повесив трубку, рухнула на ближайший стул, снедаемая страхом и возбуждением. Она сделала первый шаг, а что там говорил насчет этого Аира? Да-да, именно Аира? Величайшее путешествие начинается с одного шага. Правда, обычно он повторял это, пробуя первую баночку из новой партии йогурта, но все же! Это чистая правда. И она сделала первый шаг. И не струсила!
Элла снова подошла к телефону, спеша позвонить Льюису и поделиться поразительной новостью. Она прыгнула в воду. Лиха беда – начало.
40
Нужно отдать должное Саймону Стайну – настойчивости ему было не занимать.
На следующий день после памятного ленча Роуз принесли дюжину красных роз с запиской:
«Надеюсь увидеть вас снова.
P.S. He ешьте много за ленчем».
Роуз только головой покачала. Оставалось надеяться, что он не вообразил себе бог знает чего!
Она сунула розы в довольно жалкую вазу и поставила на кухонный стол. Вся окружающая обстановка вмиг стала жалкой и неромантичной.
Что же, он милый парень, но не из тех, кого она считала привлекательным. Кроме того, думала Роуз, садясь на велосипед и направляясь к Пайн-стрит, где уже ждали собаки, не ему, ходячему путеводителю по ресторанам, претендовать на что-то большее, чем простая дружба! Нет-нет, ради такого она не собирается менять мнение о мужчинах.
– Я свободна от романтики, – сообщила Роуз Петунье по дороге в парк. Следовало признать, что, хотя она любила всех своих подопечных, все же питала особую слабость к мрачной мопсихе.
Петунья присела, пописала в канавку, несколько раз фыркнула и принялась за поиски уличного суши: корочек пиццы, лужицы пива, обглоданных куриных косточек.
– Думаю, время от времени стоит делать перерыв, – продолжала Роуз. – Вот я и беру тайм-аут.
Вечером она старательно побрила ноги, вытерлась полотенцем и обозрела разложенные на постели наряды. Разумеется, ни один не годился, причем выглядели все жутко. Красная юбка, казавшаяся такой шикарной на вешалке в торговом центре, собиралась складками на бедрах. Зеленый сарафан безнадежно помялся, на джинсовой юбке оторвалась пуговица, а длинная черная юбка придавала ей не то траурный, не то деловой вид, а может, и то и другое. Господи, куда же запропастилась эта Мэгги? Раз в жизни понадобилась, и на тебе!
– Черт, – прошипела Роуз, вспотевшая, несмотря на дорогой дезодорант, и только что обнаружившая, что опаздывает уже минут на пять.
– Черт, черт, черт!
Все-таки надела красную юбку, белую футболку и принялась искать в чулане туфли из змеиной кожи, рассудив, что даже если костюм – ниже всякой критики, к туфлям, как всегда, не придерешься. Только вот где они?
Она лихорадочно шарила по полкам. Сапоги, сапоги, мокасины, розовые лодочки, черные лодочки, совершенно ненужные ботинки на толстой подошве, которые она купила, вообразив, что может стать одной из свеженьких розовощеких девушек, увлекающихся походами по Аппалачской тропе во время весенних каникул… Где же, черт побери, эти туфли?!
– Мэгги, – простонала Роуз, разгребая мешанину ремешков и пряжек. – Мэгги, если ты стащила мои туфли, клянусь Богом…
Прежде чем успела решить, что сделает с сестрой, она наткнулась на нужную пару. Роуз вытащила туфли, сунула в них босые ноги, схватила сумочку и выбежала в коридор. Нажала кнопку лифта и только потом пошарила в сумочке, проверяя, не забыла ли ключи. При этом она всячески избегала смотреться в зеркало лифта, уверенная, что увиденное ей вряд ли понравится.
«Бывший адвокат», – с горечью думала она, оглядывая только что выбритые, покрытые ссадинами ноги.
Саймон Стайн ждал у подъезда, одетый в голубую рубашку, брюки цвета хаки и коричневые мокасины: униформа, принятая в «Льюис, Доммел и Феник» в те дни, когда боссы не требовали являться в деловом костюме. К сожалению, с их последней встречи Саймон не вырос на шесть дюймов и не превратился в широкоплечего красавца. Зато вежливо открыл для нее дверцу такси.
– Привет, – кивнул он, окинув ее одобрительным взглядом. – Симпатичное платьице.
– Это юбка, – поправила Роуз. – Куда мы едем?
– Сюрприз, – ухмыльнулся Саймон, уверенно кивнув. Отработанный, чисто адвокатский короткий кивок, означающий «все под контролем». Кивок, которым Роуз когда-то сама успешно пользовалась. – Не волнуйтесь. Я не собираюсь похищать вас и тому подобное.
– И тому подобное, – рассеянно повторила Роуз, все еще находясь под впечатлением кивка, мастерски исполненного Саймоном.
Такси остановилось в подозрительном квартале на Саут-стрит, у сетчатой изгороди, едва сдерживавшей напор разросшихся сорняков и травы. По другую сторону возвышались бренные останки сгоревшего дома с заколоченными окнами, а на углу, на маленьком здании из бетона, по виду магазинчике, красовалась неоновая вывеска «Приют придурков».
– Так вот откуда все мои любовники! – пошутила Роуз.
