Текст книги "Чужая роль"
Автор книги: Дженнифер Уайнер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)
16
– Мне достаточно, – покачала головой Элла, прикрывая ладонью бокал с вином. Это был их первый ужин в ресторане, первое официальное свидание, на которое она в конце концов согласилась после долгих уговоров Льюиса. Мало того, разделила с ним бутылку вина, что, как позже поняла, было ошибкой. Прошли годы – не менее десяти лет – с тех пор, как Элла пила вино в последний раз, и, разумеется, оно ударило ей в голову.
Льюис отставил бутылку и вытер губы.
– Ненавижу праздники, – признался он так буднично, словно речь шла о нелюбви к артишокам.
– Что? – не поняла она.
– Праздники. Просто не выношу. И никогда не выносил.
– Но почему?
Льюис налил себе полбокала.
– Сын никогда ко мне не приезжает, – коротко пояснил он, – и это ставит меня на одну доску со здешними кумушками.
– Он вообще здесь не бывает? – нерешительно спросила Элла. – А вы… разве…
– Проводит все праздники с родителями жены, – с трудом выговорил Льюис, и уже по одному тону Элла поняла, насколько эта тема для него болезненна. – Обычно мы видимся в феврале, когда у детей каникулы.
– Ну… и это неплохо, – возразила Элла.
– Еще бы! Я безобразно их балую. Жду не дождусь, когда они снова заявятся, но все же в праздники нелегко приходится.
Он слегка пожал плечами, словно давая понять, что это не худшая в мире вещь, но Элла на собственной шкуре знала, что такое одиночество.
– А как насчет вас? – Он наконец задал вопрос, которого все время ожидала Элла, потому что, как бы ни был деликатен Льюис, как бы им ни было хорошо вместе, все же она не могла вечно избегать этой темы. – Расскажите о своей семье.
Элла вынудила себя расслабиться, расправить плечи и не сжимать кулаки. Она ведь знала, что это неизбежно. И вполне естественно.
– Видите ли, – начала она, – мой муж Аира был преподавателем в колледже. Читал историю экономики. Мы жили в Мичигане. Он умер пятнадцать лет назад. Удар.
Таковы были обычные, общепринятые в «Эйкрс» сведения об усопших супругах: имя, должность, год и причина смерти (леди, например, не колеблясь шептали «рак», но ничто не могло вырвать у них неприличное продолжение «простаты»).
– У вас был счастливый брак? – допытывался Льюис. – Понимаю, это дело не мое…
Он осекся и с надеждой уставился на Эллу.
– Это был… – пробормотала она, играя ножом для масла, – вполне типичный для своего времени брак. Он работал, я вела дом. Готовила, убирала, развлекала гостей.
– А какой был Аира? Чем любил заниматься?
Самое смешное, что Элла почти ничего не могла сказать о муже. В голове почему-то все время вертелось слово «достаточно»: Аира был достаточно приличным, достаточно умным, достаточно хорошо зарабатывал, достаточно любил ее и Кэролайн. Правда, был немного скупым (сам он предпочитал считать себя экономным) и довольно тщеславным (Элла не могла не поморщиться, вспоминая, сколько внимания муж уделял своей внешности), но по большей части вполне сносным человеком и партнером по жизни.
– Он был… славным, – выдавила она наконец, понимая, что характеристика оказалась весьма сдержанной, мягко говоря. – Он был хорошим добытчиком, – добавила она, отчетливо сознавая, как старомодно это звучит. – И хорошим отцом.
Последнее было не совсем верно. Аира, со своими учебниками по экономике и запахом меловой пыли, был, казалось, навеки озадачен Кэролайн, которая потребовала надеть на нее балетную пачку, перед тем как впервые идти в детский сад, а в восемь лет объявила, что станет отзываться только на титул «Принцесса Мейпл Магнолия». Аира с головой ушел в рыбалку, футбол и бейсбол и, вероятно, жалел, что его единственный ребенок не родился сыном или по крайней мере обычной девочкой.
– Так у вас есть дети? – допрашивал Льюис. Элла глубоко вздохнула.
– Дочь. Кэролайн. Она умерла.
Здесь она явно нарушила правила игры, сообщив только имя и факт самой смерти, но ни слова больше: ни кем была Кэролайн, ни когда умерла, ни отчего.
Льюис осторожно положил ладонь ей на руку.
– Простите. Даже не представляю, каково вам пришлось.
Элла ничего не ответила, потому что не могла говорить о том, что пришлось пережить. Быть матерью умершего ребенка куда хуже, чем думают. Хуже просто ничего не бывает. Это было настолько страшно, что она могла думать о смерти Кэролайн только отрывочно, эпизодически. Перед глазами словно мелькали моментальные снимки и отдельные кадры, да и тех было немного. Так, жалкая горсточка воспоминаний, каждое больнее предыдущего. Гладкая, полированная поверхность гроба из красного дерева, прохладная и твердая под ее рукой. Лица дочек Кэролайн в синих платьицах, с забранными в одинаковые хвостики темно-каштановыми волосами. Она помнила, как старшая девочка сжимала пальцы младшей, когда они подошли к гробу. Как плакала младшая. Какие сухие глаза были у старшей.
– Попрощайся с мамой, – хрипловато сказала старшая, а малышка только покачала головой и заплакала. Элла помнила, как стояла там, совершенно опустошенная, словно гигантская рука одним взмахом выгребла из нее все: сердце, внутренности – и оставила только внешнюю оболочку. Такую же, как всегда. Только она уже не была прежней.
Помнила, как Аира вел ее под руку, будто калеку, осторожно усаживал в машину, высаживал из машины, помогал подняться на ступеньки похоронного бюро, пройти мимо Мэгги и Роуз. Тогда она думала только о том, что у них теперь нет матери. И эта мысль разорвалась в ее мозгу бомбой. Она потеряла дочь – трагедия, но девочки потеряли мать. И это неизмеримо страшнее.
– Нам следовало бы переехать к ним, – сказала она Аире той ночью, когда он усадил ее на стул в гостиничном номере. – Продадим дом, снимем квартиру…
Он стоял у кровати, протирая очки кончиком галстука и с жалостью глядя на жену.
– По-моему, это все равно что запирать двери конюшни после того, как лошадь украли, не считаешь?
– Конюшня! – пронзительно вскрикнула Элла. – Лошадь! Аира, наша дочь мертва! Наши внучки остались без матери! Нужно им помочь! Мы обязаны быть рядом!
Он все смотрел на нее… долго смотрел… прежде чем изречь провидческие слова, единственный раз за все тридцать лет их супружеской жизни.
– Может, Майклу этого вовсе не надо…
– Элла! – окликнул Льюис.
Она сглотнула горький ком, вспоминая, какой лил дождь, когда зазвенел телефон, и как, много дней спустя, вернувшись домой, она уничтожила аппарат: вывинтила микрофон, отсоединила витой шнур, соединявший трубку с корпусом, оторвала нижнюю крышку и вытащила соединения и схемы. Разбила кусок пластмассы, принесший ей ужасную весть, и долго разглядывала кучку деталей, повторяя как безумная: «Больше ты меня не ранишь, больше ты меня не ранишь…»
Теперь она могла рассказать, что несколько минут после этого была почти спокойной… пока не очутилась в подвале, у пыльного верстака Аиры, с молотком в руке. Молоток снова и снова опускался на блестящие детали, превращая их в миллионы осколков, а ей хотелось раздробить собственные руки в наказание за то, что она верила всему, чему хотела верить. Она думала, что Кэролайн говорит ей правду. Что в самом деле принимает лекарства. И у нее все прекрасно.
– Вы в порядке? – встревожился Аира. Элла судорожно вздохнула.
– В полном, – чуть слышно ответила она. – В полном. Льюис покачал головой, помог ей подняться и, сжав локоть, повел к двери.
– Давайте погуляем.
17
Мэгги Феллер провела воскресный день в белоснежной крепости Сидел, собирая Информацию.
Она проснулась от сверлившего мозг пронзительного телефонного звонка и подняла тяжелую с похмелья голову.
– Роуз, телефон, – простонала она, но Роуз не отозвалась. А Сидел Ужасная продолжала звонить, пока Мэгги наконец не подняла трубку, не согласилась приехать и забрать свои вещи из спальни мачехи.
– Нам и без того места не хватает, – заявила Сидел. «Сунь свое место себе в нос, – подумала Мэгги. – Там сплошной простор».
– А куда прикажешь девать мои вещи? – спросила она вместо этого.
Сидел вздохнула. Мэгги так и видела мачеху: тонкие губы сжаты в почти невидимую линию, пряди только что выкрашенных пепельно-русых волос негодующе трясутся.
– Можешь все перенести в подвал, – выдавила она наконец. Судя по тону, она считала это такой великой жертвой, словно позволила сбившейся с пути падчерице установить аттракцион «русские горки» прямо на газоне у дома.
– До чего же великодушно с твоей стороны, – саркастически бросила Мэгги. – Я приеду днем.
– Мы будем на семинаре, – сообщила Сидел. – Диететика долголетия.
Можно подумать, Мэгги ее спрашивала!
Она приняла горячий душ, стащила ключи от машины Роуз и отправилась в Нью-Джерси. Дома никого не было, если не считать идиотской шавки Шанель, которую Роуз прозвала Нокофф [24]24
Копия платья по авторской модели.
[Закрыть]и которая, как обычно, выла так, словно в дом пробрались грабители, а потом попыталась цапнуть Мэгги за ногу. Мэгги вытолкала собаку за дверь и полчаса таскала коробки в подвал. У нее остался целый час на сбор Информации.
Она начала с письменного стола Сидел, но не обнаружила ничего интересного: счета, стопки бумаги, ручки, несколько снимков Моей Марши в подвенечном платье – вставленная в рамку фотография восемь на десять, – Джейсон и Александр, близнецы Моей Марши, и только. Потом Мэгги перебралась в более щедрые охотничьи угодья хозяйской спальни, забралась в огромный шкаф, который, как она уже успела обнаружить, содержал настоящее сокровище: резную деревянную шкатулку для драгоценностей. Правда, шкатулка оказалась почти пуста, – там были только золотые серьги-обручи и браслет из узких золотых звеньев. Чье это? Матери? Скорее всего. Вряд ли это принадлежало Сидел: Мэгги знала, где та хранит свои украшения.
Она уже хотела прикарманить браслет, но передумала. Может, отец любил смотреть на эти вещи и тут же заметит их исчезновение? Нехорошо, если он откроет шкатулку и ничего не найдет.
На первой полке лежали старые квитанции из налогового управления, которые Мэгги перебрала, просмотрела и вернула на место, свитера Сидел, чирлидерские призы Моей Марши. Мэгги встала на носочки, подвинула летние рубашки отца и принялась шарить на полке, пока не наткнулась на что-то, показавшееся ей коробкой из-под обуви.
Она долго пыхтела, пока не вытащила коробку: розовую, старую на вид, с обтрепанными уголками. Смахнула пыль с крышки, вытащила на свет и уселась на кровать. Вряд ли это туфли Сидел: та приклеивала на коробки этикетки с описанием каждой пары, – кстати, почти вся ее обувь была очень дорогой и неудобно-остроносой. Кроме того, Сидел носила туфли шестого размера, а в этой коробке, если верить ярлычку, когда-то лежали розовые балетки четвертого размера. Обувь для девочки.
Мэгги открыла коробку.
Письма. Не меньше двух дюжин. Открытки в ярких конвертах. Первый же, который вытащила Мэгги, оказался адресован ей, мисс Мэгги Феллер, на их прежнюю квартиру с двумя спальнями, где они жили, пока отец не забрал дочерей в дом Сидел. Почтовый штемпель был датирован 4 августа 1980 года. Значит, открытка послана незадолго до ее восьмого дня рождения (который, насколько она помнила, был с помпой отпразднован в местном кегельбане, с пиццей и мороженым). В верхнем левом углу красовался стикер с обратным адресом какой-то Эллы Хирш. Хирш…
Сердце Мэгги забилось сильнее в предвкушении новой тайны. Хирш была девичья фамилия их матери.
Она осторожно поддела уголок конверта. За двадцать лет клей почти высох. Внутри оказалась поздравительная открытка, детская открытка с розовым, посыпанным прозрачными блестками тортом и желтыми свечами.
«С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ», – было напечатано на ней. А внутри, под надписью «ЖЕЛАЮ МНОГО-МНОГО СЧАСТЬЯ», чернели аккуратно выведенные слова:
«Дорогая Мэгги, надеюсь, ты здорова. Я очень скучаю по тебе и хотела бы получить весточку».
Больше ничего.
Только телефонный номер и подпись: «Бабушка».
И внизу, в скобках: «Элла Хирш». И десятидолларовая банкнота, которую Мэгги сунула в карман.
Интересно…
Мэгги поднялась и подошла к окну посмотреть, не видно ли машины Сидел. Нет, теоретически Мэгги было известно о существовании бабушки. Она смутно помнила, как сидела на чьих-то коленях, пахнувших цветочными духами, ощущала гладкость щеки, прижимавшейся к ее щеке, пока мать делала снимки. Кажется… та же самая женщина была на похоронах матери. Не стоило и спрашивать, что случилось с фотографиями: после переезда в дом Сидел все вещественные свидетельства существования матери куда-то исчезли. Но что произошло с бабушкой? В свой первый день рождения в Нью-Джерси она спросила отца:
– Где бабушка Элла? Она ничего мне не прислала?
Лицо отца омрачилось.
– Мне очень жаль, – сказал он. По крайней мере Мэгги так казалось. – Она не может к нам прийти.
Но когда Мэгги на следующий год задала тот же вопрос, ответ был другим:
– Бабушка Элла в доме.
– И мы тоже, – не поняла Мэгги. Зато Роуз догадалась.
– Не в таком, – пояснила она, глядя на согласно кивавшего отца. – Это дом для стариков.
Больше эта тема не поднималась. Но так или иначе, бабушка откуда-то посылала эти открытки! Так почему же Мэгги и Роуз ни разу ничего не получили?
Интересно, в других открытках написано то же самое?
Мэгги выбрала еще одну, за восемьдесят второй год, адресованную мисс Роуз Феллер. В ней Элла поздравляла Роуз с Ханукой [25]25
Еврейский религиозный праздник.
[Закрыть]. Содержание было почти одинаковым: «люблю, скучаю, надеюсь, ты здорова, бабушка (Элла)». В карман Мэгги легла еще одна банкнота, на этот раз двадцатка.
Бабушка Элла. Что же случилось? Мать умерла, потом были похороны. И бабушка наверняка приезжала. А через месяц они переехали из Коннектикута в Нью-Джерси, и сколько Мэгги ни ломала голову, так и не смогла вспомнить, видела ли с тех пор бабушку.
Глаза Мэгги все еще были закрыты, когда внизу раздался шум гаражных дверей, сопровождаемый стуком автомобильной дверцы. Мэгги сунула в карман открытку Роуз и вскочила.
– Мэгги! – позвала Сидел, цокая каблуками по кухонному полу.
– Я почти закончила, – отозвалась Мэгги и, поспешно сунув коробку обратно на полку, спустилась вниз, где отец и Сидел разбирали пакеты, набитые какими-то ростками и зернами.
– Останься на ужин, – пригласил отец, целуя ее в щеку и сбрасывая пальто. – Мы готовим…
Он запнулся и прищурился, глядя на один из пакетов.
– Киноа [26]26
Дикая чилийская гречиха.
[Закрыть].
Сидел попыталась произнести слово по-латыни:
– Киин-уа!
– Нет, спасибо, – отказалась Мэгги, медленно застегивая пуговицы и наблюдая, как отец хлопочет над пакетами. Трудно было поверить, что когда-то Майкл Феллер был красив. Но она видела его давние снимки. Тогда он был моложе, еще не успел облысеть, лицо не избороздили морщины, не исказило выражение усталости и смирения. Когда отец вдруг поворачивался и вскидывал голову, Мэгги видела гордый разворот плеч и благородство осанки и вдруг понимала, что такая красивая женщина, как мать, вполне могла полюбить отца. Ей ужасно хотелось спросить отца про открытки, но только не в присутствии Сидел – та наверняка не даст ему ничего сказать, а сама спросит, что забыла Мэгги в ее шкафу.
– Эй, па, – начала она. Сидел промчалась к чулану с банками супа той же марки, что Мэгги обнаружила на кухне Роуз: очень дорогого, из натуральных продуктов, совершенно без соли и без вкуса.
– Разумеется, – кивнул отец в тот же момент, когда Сидел осведомилась, как подвигаются поиски работы Мэгги.
– Лучше некуда, – жизнерадостно заверила Мэгги. Стерва!
Сидел сложила выкрашенные коралловой помадой губы в сияющую деланную улыбочку.
– Рада это слышать. – И она повернулась спиной к падчерице. – Ты ведь знаешь, мы желаем тебе только добра и очень расстроены…
Мэгги поспешно схватила сумочку.
– Мне пора. Дела, дела…
– Позвони мне! – крикнул вслед отец. Мэгги рассеянно махнула рукой, села в машину Роуз, немедленно вытащила открытку и деньги и принялась изучать то и другое, чтобы проверить, уж не привиделось ли ей все это. Действительно ли они подписаны бабушкой? Роуз сообразит, что делать со всем этим.
К сожалению, когда Мэгги приехала, Роуз собиралась уходить.
– Я еду в контору, чтобы закончить отчет. Вернусь поздно, а завтра на рассвете улетаю. Командировка, – пояснила она в привычной, непререкаемой, высокомерной, адвокатской манере, складывая в сумку костюмы и ноутбук. Ничего, Мэгги подождет. Когда Роуз вернется, они сядут, посовещаются и вместе разгадают тайну пропавшей бабушки.
18
В понедельник утром Саймон Стайн стоял в вестибюле дома Роуз, в брюках цвета хаки, мокасинах, тенниске с логотипом фирмы на груди и в бейсболке, также с эмблемой «Льюис, Доммел и Феник». Из лифта выскочила Роуз и помчалась к двери.
– Привет! – окликнул Саймон, махнув рукой.
– Ой, – опомнилась Роуз, приглаживая еще мокрые волосы. – Привет.
Утро началось хуже некуда. Сунув руку в шкафчик в поисках тампонов, она обнаружила пустую коробку с пластиковыми упаковками и бренные останки аппликатора.
– Мэгги! – рявкнула Роуз. Зевающая во весь рот сестрица порылась в сумочке и бросила Роуз в качестве утешения единственный дешевый тампончик.
– Куда подевались мои «сьюперз»? – прошипела Роуз. Мэгги невозмутимо пожала плечами. Придется купить коробку по дороге в аэропорт при условии, что удастся отделаться от Саймона Стайна хотя бы минут на десять…
– …с нетерпением жду… – говорил Саймон, выруливая на шоссе.
– Простите?
– Говорю, что с нетерпением жду встречи со студентами. А вы?
– Полагаю, что да, – кивнула Роуз, хотя, по правде говоря, ей было безразлично. Она так мечтала остаться наедине с Джимом в городе, где никто их не знает, подальше от сослуживцев. Они бы устроили восхитительный романтический ужин… а может, просто заказали бы что-нибудь в номер. И никуда не пошли бы. А теперь придется терпеть Саймона Стайна – чудо-мальчика.
– Думаете, они выбрали нас в качестве образцовых помощников адвокатов или просто хотели сплавить на недельку? – спросила она.
– Что касается меня, – заявил Саймон, загоняя машину на долгосрочную стоянку, – я образцовый адвокат. А от вас пытались избавиться.
– Что?!
– Шучу, – пояснил он с улыбкой. «Омерзительно, – подумала Роуз. – Взрослые мужчины не должны улыбаться как малолетки».
Они оказались в терминале за сорок пять минут до вылета. Роуз с облегчением вздохнула.
– Я только добегу до газетного киоска, – пробормотала она. К ее облегчению, Саймон кивнул и углубился в спортивный журнал.
Роуз помчалась к киоску. Каким бы нелепым это ни казалось, она никогда не была одной из тех женщин, которые способны преспокойно плюхнуть коробку тампонов на пучок салата и грудки индейки и, ничуть не смущаясь, дожидаться в очереди к кассе, пока какой-нибудь подросток сует любопытный нос в ее покупки. Нет, Роуз покупала гигиенические средства в аптеке и торчала в проходе, пока у кассы не оставалось ни единого человека. Она знала, что ведет себя глупо (об этом твердили и Мэгги и Эми), но по какой-то причине всегда смущалась. Возможно, оттого, что, когда у Роуз впервые пошли месячные, отец так растерялся, что оставил ее в ванной на три часа, вручив рулон туалетной бумаги, пока Сидел не вернулась со своих занятий по аэробике и не дала девочке прокладки. Мэгги все это время просидела под дверью, выпытывая у сестры подробности.
– Что с тобой случилось?
– Я стала женщиной, – объяснила Роуз, стараясь сохранять равновесие, сидя на бортике ванны. – Правда, здорово?
– Угу, – согласилась Мэгги. – Что ж, поздравляю. Она даже попыталась подсунуть ей под дверь журнал «Пипл» и испекла торт с толстым слоем шоколадной глазури и надписью «Паздравляим Роуз». И хотя отец был слишком оскорблен, чтобы съесть хотя бы кусочек, а Сидел что-то ехидно шипела насчет лишних калорий и орфографии, Роуз было ужасно приятно.
Оказавшись наконец в самолете, она сунула сумку в багажное отделение, пристегнула ремень и уставилась в иллюминатор. Со всеми хлопотами Роуз даже не успела позавтракать и сейчас мрачно грызла орешки, пытаясь игнорировать урчание в желудке, думая о том, что, если бы она не так тщательно шлифовала отчет и не носилась по квартире, играя в Угадай, Что Стащила Мэгги На Этот Раз, у нее осталось бы время купить пончик.
Тем временем Саймон сунул руку под сиденье, извлек небольшой квадратный мешочек и торжественно расстегнул молнию.
– Вот, угощайтесь.
К удивлению Роуз, на его ладони лежала утыканная зернами булочка.
– Девять злаков, – пояснил он. – У меня есть и с одиннадцатью злаками.
– На случай, если девяти недостаточно? – съязвила Роуз, с любопытством глядя на него. Но, конечно, взяла булочку, все еще теплую и, учитывая обстоятельства, невероятно вкусную. Не успела она доесть булочку, как он дотронулся до ее плеча и протянул ломтик сыра.
– Что это? – спросила она. – Ваша матушка дала вам завтрак с собой?
Саймон покачал головой.
– Мать никогда не готовила. Терпеть не могла рано вставать. Но каждое утро, пошатываясь, ковыляла по ступенькам.
– Ковыляла? – переспросила Роуз, готовясь выразить подобающее случаю сочувствие, если Саймон поведает историю об алкоголизме своей мамаши.
– Даже в самых благоприятных обстоятельствах она была не слишком приветлива, а уж когда ее будили… тут ничего хорошего ждать не приходилось. Итак, она ковыляла вниз, хватала батон белого хлеба, любой мясной рулет, который удавалось купить по дешевке, и пятифунтовую банку маргарина…
Роуз вдруг ясно увидела его мать, грузную женщину в грязной ночной сорочке, босую, стоявшую у кухонного стола. Выполнявшую ежеутренние ненавистные обязанности.
– Короче говоря, она раскладывала ломти хлеба, намазывала маргарином, вернее, пыталась намазать, потому что маргарин из холодильника ложился комьями, а хлеб при этом обычно крошился, бросала сверху кусище рулета…
Саймон для наглядности шлепнул ладонью о ладонь.
– …совала сандвич в мешочек для завтраков вместе с каким-нибудь помятым фруктом и горстью нелущеного арахиса. Все это и называлось ленчем. И все это, – заключил он, извлекая из чудесного мешочка шоколадное пирожное с орехами и предлагая Роуз половину, – объясняет мой характер.
– Каким это образом?
– Если растешь в доме, где никто не заботится о том, что ты ешь, в конце концов либо самому становится наплевать, либо начинаешь уделять еде чересчур много внимания.
Он любовно похлопал себя по животу.
– Угадайте, по какому пути я пошел? Кстати, а какими были ваши школьные ленчи?
– О, это зависело от многих факторов.
– Каких же именно?
Роуз прикусила губу. Для нее школьные ленчи делились на три категории. Те, что готовила мама в первые годы учебы, были настоящими шедеврами: сандвичи с аккуратно обрезанной корочкой, очищенная морковь, разрезанная на продольные ломтики одинаковой длины, мытые яблоки, сложенная салфетка на дне мешочка, а иногда и пятьдесят центов на мороженое с вафлями и записка: «Угощение за мой счет».
Потом состояние матери резко ухудшилось. Корочки с хлеба уже не обрезались, морковь не чистилась, а однажды с нее даже не был срезан черешок. Мать забывала класть салфетки, давать деньги на молоко, а иногда забывала и о сандвичах. Однажды раздосадованная Мэгги прибежала к ней в раздевалку.
– Смотри, – прошипела она, показывая мешочек, в котором не было ничего, кроме чековой книжки матери. Роуз заглянула в свой мешочек и нашла там смятую кожаную перчатку.
– У нас в основном были горячие завтраки, – сообщила она Саймону.
Что отчасти было правдой.
После двух лет материнских ленчей, хороших и плохих, пошла третья категория: десять лет пиццы с мармита [27]27
Стол для сохранения пищи в горячем состоянии.
[Закрыть]и подогретого мяса, и все это под аккомпанемент постоянных предложений Сидел по части диетического питания, непременно включающих в себя листья зеленого салата, от которых Роуз неизменно отказывалась.
– Убил бы за горячий ленч, – вздохнул Саймон и, тут же оживившись, добавил: – Так или иначе, не находите, что это будет забавно?
– А себя вы помните студентом-первокурсником?
Саймон задумался.
– Несносный тип, – признал он наконец.
– И я недалеко ушла. В общем, можно уверенно предположить, что подавляющее большинство этих ребят будут точно такими же поганцами, как в свое время мы.
– М-да… – протянул Саймон, прежде чем порыться в портфеле и вытащить охапку журналов. – Желаете развлекательное чтиво?
Роуз повертела кулинарный журнал, но выбрала нечто со странным названием «Грин бэг» [28]28
«Зеленая сумка».
[Закрыть].
– Это что?
– Юридический журнал. Ужасно забавный.
– Если бы, – хмыкнула Роуз и, отвернувшись к окну, закрыла глаза в надежде, что Саймон оставит ее в покое. К ее невероятному облегчению, так и вышло.
Первая кандидатка, недоуменно моргнув, повторила последний вопрос Саймона:
– Мои цели?
Затянутая в черный костюм девица выглядела омерзительно молодой и свеженькой и смотрела на Роуз и Саймона с видом, который ей самой, наверное, казался спокойным и уверенным, а окружающим – безнадежным случаем близорукости.
– Я хочу через пять лет сидеть на вашем месте.
«Только если к тому времени изобретут лучшие гигиенические средства», – подумала Роуз. Последние десять минут ее не оставляло отчетливое ощущение, что тампон из тех, что она схватила в аэропорту, явно не выполняет своего предназначения.
– Скажите, почему вы хотите работать в «Льюис, Доммел и Феник»? – подсказал Саймон.
– Ну, – заученно затараторила она, – меня весьма впечатляет приверженность вашей фирмы к работе на благо общества…
Саймон глянул на Роуз и сделал пометку в своем блокноте.
– …и уважаю принципы партнеров, считающих необходимым поддерживать равновесие между работой и отношениями в семье…
Саймон сделал вторую пометку.
– И, конечно, – заключила молодая женщина, – я буду счастлива работать в Бостоне. Чудесный город с устойчивыми традициями…
Роуз и Саймон, выразительно переглянувшись, замерли с поднятыми ручками.
– Там так много можно сделать, – нерешительно продолжила кандидатка. – Столько исторических мест…
– Верно, – кивнул Саймон, – только, видите ли, мы находимся в Филадельфии.
Девушка тихо ахнула.
– В Филадельфии тоже немало интересного, – утешила Роуз, подумав, что на месте этой девочки она сделала бы то же самое: ходила бы на всевозможные собеседования, пока десятки фирм не слились бы в одну большую, дружелюбную, преданную семье и работе на благо общества туманность.
– Расскажите о себе, – попросила Роуз сидевшего напротив рыжеволосого парня.
– Ну, – со вздохом сообщил тот, – в прошлом году я женился.
– Здорово! – восхитился Саймон.
– Угу, – горько хмыкнул парень, – если не считать того, что вчера вечером она объявила, что уходит к профессору по уголовному праву.
– О Господи, – пробормотала Роуз.
– Он помогает мне писать статью, так она говорила. Что же, я ничего не заподозрил. А вы бы на моем месте стали поднимать шум? – выпалил он, злобно уставившись на Саймона и Роуз.
– Э… я не женат, – пожал плечами Саймон. Будущий адвокат словно разом обмяк.
– Послушайте, у вас мое резюме. Если понадоблюсь, вы знаете, как меня найти.
– Ну да, – прошептал Саймон после его ухода, – в кустах, под окном профессорской квартиры, с прибором ночного видения и майонезной баночкой, чтобы было куда отлить.
– Я пошла в юридическую школу от омерзения, – начала тонкогубая брюнетка. – Помните дело о горячих «нагетсах»?
– Нет, – покачала головой Роуз.
– Смутно, – признался Саймон. Студентка презрительно покосилась на невежд.
– Женщина подъезжает на автомобиле к «Макдоналдсу» и заказывает «нагетсы». Ей дают, только что из жаровни. Естественно, горячо. Женщина откусывает кусочек, обжигает губы и подает иск на «Макдоналдс», обвиняя персонал в том, что ее не предупредили об опасности обжечься! И выигрывает сотни тысяч долларов. Отвратительно!
Она злобно уставилась на Саймона и Роуз, словно желая показать всю силу обуявших ее чувств.
– Подобные процессы и породили злокачественную опухоль судопроизводства, разъедающую всю американскую юриспруденцию.
– Знаете, у моего дяди было нечто подобное, – скорбно подтвердил Саймон. – Рак судопроизводства. К сожалению, это почти не лечится.
– Я серьезно! – взорвалась претендентка. – Говорю вам, такие иски создают ужасные проблемы для профессии юриста.
Саймон внимательно слушал, кивал, а Роуз едва удерживалась от зевка, но брюнетку уже было не унять. Следующие пятнадцать минут она сыпала примерами, названиями дел, судебными решениями, пока наконец не поднялась, одергивая юбку.
– До свидания, – процедила она, удаляясь.
Роуз и Саймон переглянулись и разразились смехом.
– О Господи, – заключила Роуз.
– По-моему, мы нашли победительницу. Дадим ей кодовое название «Горячие нагетсы». Согласны? – спросил Саймон.
– Не знаю… Как насчет того парня, который брызгал слюной при каждом слове? Или мисс Бостон?
– Мне до смерти хотелось сказать, что ей не понравится Бостон, поскольку там не так уж много простора для научной деятельности, но по ее виду сразу можно сказать, что ей вряд ли по душе «Спайнл Тэп» [29]29
Сатирический кинофильм, название которого позже взяла известная музыкальная группа.
[Закрыть].
– А парень с экс-женушкой выглядел так, словно держит в гараже сноуборд.
– Да, – кивнул Саймон, – рядом с арбалетом. Кстати, как насчет той блондинки?
Роуз прикусила губу.
«Та блондинка» была предпоследней претенденткой. Средние оценки, никакого опыта, зато потрясающая фигура.
– Думаю, кое-кто из партнеров оценил бы ее по достоинству, – сухо заметил Саймон.
Роуз съежилась. Намек на Джима?
– Во всяком случае, – объявил Саймон, собирая бумаги, – на сегодня мы закончили. Куда желаете пойти поужинать?
– Закажу еду в номер, – отмахнулась Роуз, вставая.
– Как! – ужаснулся Саймон. – Нет-нет-нет, мы должны куда-нибудь пойти. Чикаго славится своими ресторанами.
– Я очень устала, – ответила Роуз, надеясь, что это прозвучало не слишком резко.
Что было абсолютной правдой. Кроме того, ее мучили колики. Очень хотелось поскорее оказаться в гостиничном номере и ждать звонка Джима, который мог бы по крайней мере предложить ей это слабое утешение. Интересно, каково заниматься сексом по телефону? Сумеет ли она завести Джима без сползания в пошлость и дешевку? Без того, чтобы чувствовать себя одной из героинь порнофильма? Или поведет себя так, словно читает страницы допросов Клинтона – Левински?
– Вам же хуже. – Саймон все-таки обиделся и, сунув папку в пакет с логотипом «Льюис, Доммел и Феник» («Взрослые мужчины, – подумала Роуз, – не носят пакетов»), приветственно махнул рукой и исчез. Роуз поспешила в гостиницу. К телефону. К Джиму.
