Текст книги "Чужая роль"

Автор книги: Дженнифер Уайнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

44

– Повтори еще раз, зачем мы это делаем? – шепнула Роуз.

– Видишь ли, когда двое решают пожениться, их родителям, по традиции, следует хотя бы познакомиться до свадьбы, – пояснил Саймон, тоже шепотом. – Не волнуйся, все будет хорошо. Мои родители любят тебя, и, уверен, твой отец им тоже понравится, что же до Сидел… хуже все равно быть не может.

Тем временем на кухне Элизабет, мать Саймона, свирепо уставилась в поваренную книгу. Невысокая полная женщина с серебристо-белыми волосами и такой же молочной кожей, как у сына, Элизабет, в своей длинной юбке с цветочным рисунком, белой блузке с оборками и желтым передником с розами на широких карманах, походила на еврейскую Тамми Фэй Беккер [42]42
  Жена известного американского религиозного проповедника, одно время ведущего популярной телепрограммы.


[Закрыть], только без длиннющих ресниц. Но внешность, как известно, обманчива. Элизабет преподавала философию в Морском колледже, причем лекции читала в тех же цветастых юбках и кашемировых кардиганах, которые носила дома. И хотя будущая свекровь казалась Роуз милой, остроумной и добродушной, было ясно – свои кулинарные таланты и замашки гурмана Саймон унаследовал явно не от нее.

– Шалот, – пробормотала Элизабет, рассеянно улыбнувшись Саймону, чмокнувшему ее в щеку. – Вряд ли он у нас есть. Собственно говоря, я понятия не имею, что это такое.

– Что-то среднее между луком и чесноком, – сообщил Саймон. – А тебе он зачем? Попался в кроссворде?

– Саймон, я готовлю, – твердо объявила Элизабет и слегка оскорбленно добавила: – Ты не знаешь, у меня прекрасно получается! Я очень хорошая кулинарка, когда берусь за дело. Просто не часто стряпаю.

– И решила начать сегодня?

– Это самое малое, что я могу сделать к приему миш-похи [43]43
  Компания (идиш).


[Закрыть], – пояснила она, благосклонно глядя на Роуз, которая прислонилась к кухонному столу. Саймон, однако, с подозрением нюхал воздух.

– Что ты готовишь?

Элизабет поднесла к его глазам кулинарную книгу.

– Жареный цыпленок, фаршированный диким рисом и абрикосами, – уважительно покачал головой Саймон. – А ты не забыла выпотрошить цыпленка?

– Я купила потрошеного, – отмахнулась мать.

– Да, но ты вынула внутренности? Шейку, печень и тому подобное? Все, что они обычно кладут в целлофановый пакетик.

Теперь и Роуз потянула носом, учуяв запах горящего пластика. Миссис Стайн встревоженно нахмурилась.

– Ты прав, я еще удивилась, почему вошло так мало начинки, – призналась она, наклонившись, чтобы открыть духовку.

– Ничего страшного, – заверил Саймон, ловко вынимая противень с дымящимся полусырым цыпленком.

– Полотенце горит. – С этими словами в кухню вошел отец Саймона.

– Что? – переспросил Саймон, не отводя глаз от цыпленка. Мистер Стайн, высокий и тощий, с такой же оранжевой гривой волос, как у сына, спокойно проглотил кусочек сыра с крекером, прежде чем ткнуть пальцем в кухонное полотенце на плите, действительно занявшееся пламенем.

– Полотенце, – коротко сообщил он. – Огонь.

И, подойдя ближе, аккуратно сбросил полотенце в раковину, где оно продолжало шипеть и плеваться искрами.

– Паникерша, – любовно заметил он, стиснув жену. Та, по-прежнему уткнувшись в книгу, попыталась шлепнуть мужа.

– Ты опять лопал сыр с крекерами?

– Ничего подобного, – поклялся он. – Я переключился на кешью.

Однако, несмотря на все уверения, тут же протянул Роуз блюдо с сыром и крекерами.

– Советую подкрепиться этим, пока не поздно, – заговорщически прошептал он.

– Спасибо, – фыркнула Роуз.

Мать Саймона страдальчески вздохнула и вытерла руки.

– Так твоя… э… Сидел хорошо готовит?

– Обычно она держит отца на очередной идиотской диете. Высокое содержание карбонатов и протеинов, низкое – жиров, никакого мяса…

– Вот как? – нахмурилась Элизабет. – Как по-твоему, это она будет есть? Наверное, надо было спросить…

– Ничего, обойдется, – вздохнула Роуз, зная, что, едва здесь появится Сидел, всем будет не до еды.

Стайны жили в большом, довольно захламленном особняке, выстроенном на двух акрах заросшей травой земли, в ряду столь же впечатляющих домов. Мистер Стайн был по профессии инженером, разрабатывавшим авиационные приборы. Много лет назад он получил патент на два свои изобретения и сумел заработать на этом немалый капитал. Теперь, в семьдесят, он почти отошел от дел и большую часть дня проводил в поисках очков, радиотелефона, телевизионного пульта и ключей от машины, вероятно еще и потому, что миссис Стайн, чтобы муж не терял квалификации, тратила массу времени на перемещение вещей из одной беспорядочной груды в другую. Помимо этого она копалась в заросшем сорняками огороде и запоем глотала романы, авторы которых воспевали безумную страсть. Те самые книжки я ярких обложках, которые Роуз всегда читала тайком, валялись здесь в самых неожиданных местах. «Ее запретное желание» примостилось на микроволновке. На диване лежали «Скованные страстью», и Саймон признался, что как-то, еще учась в школе, преподнес матери поддельный подарочный талончик на несуществующую книжку, которую озаглавил «Влажные трусики любви».

– Она очень сердилась? – спросила тогда Роуз.

– Скорее была разочарована, что такой книжки не существует, – покачал головой Саймон.

Сейчас он с новой тревогой нюхал воздух.

– Ма, орехи!

– С ними все в порядке, – безмятежно откликнулась Элизабет, вытряхивая булочки из бумажного пакета в застланную салфеткой корзинку, выглядевшую так, словно кто-то пнул ее в бок.

– О Господи, – пробормотала Элизабет. – Скособочилась!

Что же, вполне типичное явление в доме Стайнов, не придававших особого значения таким вещам. Роуз ничуть не удивилась, увидев стол, покрытый самодельной льняной скатертью и уставленный разномастными тарелками. Она насчитала целых три из праздничного сервиза с золотыми каемками и еще три – каждодневные, купленные в «Икеа». Кроме того, на столе стояли четыре стакана, две кофейные кружки, три бокала, пара рюмок для бренди и единственный фужер для шампанского. Бумажные салфетки тоже были разными, а на одной было написано «Поздравляем с годовщиной». Роуз решила, что Сидел обосрется от злости, и усмехнулась. Так ей и надо!

Саймон вошел в столовую вслед за Роуз, он нес кувшин воды со льдом и две бутылки вина.

– А я советую, – заметил он, вручая будущей невесте стакан, – напиться до умопомрачения.

К дому свернула машина. Роуз успела заметить знакомый высокий лоб и сосредоточенное лицо отца и раскрашенную дорогой косметикой мачеху, восседавшую рядом в жемчугах.

– Я люблю тебя, – пробормотала она, хватая руку жениха.

– Знаю, – кивнул Саймон, с любопытством глядя на нее. Стукнули дверцы машины. Роуз услышала вежливые приветствия и стук каблуков Сидел по выщербленным деревянным полам Стайнов.

«Семья», – подумала она, все крепче сжимая руку Саймона, всей душой желая чего-то, чему не могла подобрать названия… покоя и утешения, незлобивой шутки, безупречно выбранного костюма и дружеского обращения… Ей не хватало Мэгги. Хотя бы на одну ночь. Хотя бы еще раз ощутить присутствие сестры. Здесь собрались ее родные, старые и новые, и Мэгги тоже следовало быть рядом.

– У тебя все в порядке? – осторожно осведомился Саймон.

Роуз налила себе полстакана красного вина и быстро выпила.

– В полном, – кивнула она, выходя на кухню. – В полнейшем.

45

– Розенфарб! – крикнула Мэгги охраннику. Тот медленно кивнул (ничего удивительного, Мэгги быстро усвоила, что в «Голден-Эйкрс» все всё делали медленно), и она, нажав на газ, въехала на автостоянку. Весь месяц, проведенный в «Голден-Эйкрс», Мэгги ставила свой собственный, личный эксперимент, чтобы убедиться, действительно ли любое еврейское имя действовало на охрану парковки как некий пароль, после чего ворота тут же поднимались. Пока что она успела использовать «Розен», «Розенстайн», «Розенблюм», «Розенфельд», «Розенблат» и однажды, поздно ночью, даже «Розенпенис». Охранники (если можно вообще назвать охранниками ожившие древности в старых полиэстровых униформах) не моргнув глазом пропускали ее.

Мэгги подвела «линкольн» Льюиса размером со школьный автобус к дому бабушки, оставила на обычном месте направилась в спальню, унылую комнату с пустыми стенами и бежевым выдвижным диваном, уместнее смотревшимся бы в квартире Роуз. Комната была безупречно чистая и скудно обставленная: очевидно, Элла совсем ею не пользовалась.

Было всего три часа дня, так что вполне можно натянуть купальник, найденный в чулане Эллы, пойти на пляж и убить время до ужина. Может, она поест с бабушкой. Может, они послушают музыку или посмотрят телевизор…

Но, к своему удивлению, Мэгги застала бабушку на кухне, где та смирно сидела, сложив руки, словно чего-то ожидая.

– Привет, – протянула Мэгги. – Разве тебе не нужно в больницу? Или в хоспис? Или еще куда-нибудь?

Элла покачала головой и слабо улыбнулась. В своих обычных черных слаксах и белой блузке, с волосами, закрученными на затылке, пожилая женщина выглядела убогой и маленькой: скорчившаяся в углу монохромная мышь.

– Нам нужно поговорить, – сказала Элла. О Господи! Вот оно!

Мэгги много раз слышала варианты этого самого разговора – от соседей по квартире, бойфрендов и, конечно, от Сидел: «Мэгги, ты беззастенчиво пользуешься моей добротой. Мэгги, нельзя жить в чужой квартире, не оплачивая своей доли расходов. Мэгги, твой отец не обязан заботиться о тебе всю свою жизнь…» Но Элла заговорила о другом.

– Я должна кое-что тебе объяснить. Давно хотела, но…

Она надолго замолчала, прежде чем продолжить.

– Ты, наверное, хочешь узнать, где я была все эти годы…

Так вот о чем она! Не о финансовой зависимости Мэгги, а о собственной вине.

– Ты посылала открытки, – заметила она.

– Да, – кивнула Элла. – И звонила. А ты не знала?

Можно подумать, ответ ей неизвестен!

– Твой отец был сердит на нас. На меня и моего мужа. А после смерти Аиры – исключительно на меня.

Мэгги придвинула стул и уселась.

– Почему?

– Он считал, что я подло поступила с ним. Что я… то есть мы с мужем должны были рассказать ему правду о Кэролайн. Твоей матери.

– Я знаю, как ее зовут, – раздраженно бросила Мэгги. Имя матери, слетевшее с уст этой старухи, растравило старую рану. К такому она не была готова. Не хотела ничего слышать о матери, думать о матери, знать правду или ту версию, которую была готова изложить бабка. Смерть матери стала первой из непоправимых жизненных потерь, и именно это было той правдой, которую не способна вынести ни одна дочь.

Но Элла продолжала говорить.

– Нам следовало сказать твоему отцу, что Кэролайн была…

Она замялась, пытаясь подобрать нужное слово.

– Душевнобольная…

– Врешь! – резко вскрикнула Мэгги. – Я все помню! Она не спятила! Она была вполне нормальная!

– Но далеко не всегда, верно?

Мэгги закрыла глаза, но не смогла отсечь обрывки фраз: маниакально-депрессивный психоз, медикаментозное лечение, шоковая терапия…

– Но если у нее крыша поехала, как ты говоришь, почему же ты позволила ей выйти замуж? Иметь детей?

Элла вздохнула.

– Мы не смогли ей помешать. При всех своих проблемах Кэролайн была взрослой женщиной. И сама принимала решения.

– Вы, наверное, были рады избавиться от нее, – пробормотала Мэгги, впервые озвучивая один из самых неотвязных страхов, преследовавших ее годами, потому что слишком легко было представить, как счастливы были бы отец, Сидел и Роуз избавиться от нее самой, навязать какому-нибудь влюбленному простаку, чтобы отныне она, Мэгги, стала не их, а его проблемой.

Элла потрясенно уставилась на нее.

– Конечно, нет! Я никогда не хотела избавиться от дочери. А когда потеряла…

Она устало прикрыла глаза.

– Ничего хуже я и представить не могла! Потому что потеряла не только ее, но и вас с Роуз. Потеряла все.

И, подняв залитое слезами лицо, взглянула на Мэгги.

– Но теперь ты здесь. И я надеюсь…

Не договорив, она подвинула к Мэгги коробку.

– Они были в Мичигане, на хранении. Я послала за ними. Подумала, что тебе, может, захочется увидеть.

Мэгги открыла коробку, набитую старыми фотоальбомами, открыла верхний, и… вот она. Кэролайн. Подросток в тесном черном свитере, с густо подведенными глазами. Кэролайн в день свадьбы, в приталенном кружевном платье и длинной вуали. Кэролайн на пляже, в голубом купальнике, щурится на солнце. На руках малышка Мэгги. Роуз вцепилась в ногу.

Перед Мэгги мелькали страница за страницей. И с каждой новой мать становилась старше, взрослее. Каково это – знать, что все скоро кончится, что мать никогда не отпразднует тридцать первый день рождения?

Терять легко. Мы в этом мастера…

Бабка продолжала смотреть на нее, и глаза старой женщины были полны надежды.

Нет. Только не это.

Этого она не могла вынести. Не хотела быть ничьей надеждой. Тем более стать заменой чьей-то мертвой дочери. И вообще ничего не хотела. Абсолютно ничего. Только немного денег и билет на самолет, чтобы выбраться отсюда. Бабушка – только средство для достижения цели. Она, Мэгги, не нуждалась ни в чьем сочувствии и сама, уж это точно, точнее некуда, не желала испытывать жалость к кому бы то ни было.

Мэгги со стуком захлопнула альбом и брезгливо вытерла руки о шорты, словно они успели запачкаться.

– Я иду гулять, – бросила она, протискиваясь мимо стула Эллы. Та не успела ничего сказать – Мэгги побежала в спальню, схватила купальник старухи, полотенце, крем от загара и блокнот и поспешила к двери.

– Мэгги, подожди, – позвала Элла. Но девушка не остановилась. – Пожалуйста!

Мэгги выскочила на улицу.

Прошла через поселок, миновала Крествуд, Фармингтон и Лондейл, все улицы с вычурными, звучавшими как наименования английских деревушек названиями и совершенно одинаковыми домами-близнецами.

– Заставь ее платить, – шептала себе Мэгги.

Все были у нее в долгу: те, кто издевался над ней в школе, те, кто принижал ее, обращался как с невидимкой, словно ее вообще не существовало. Господи Боже, ей почти тридцать, и ни денег, ни работы. Ни своего жилья.

– Заставь ее платить, – повторила Мэгги, подходя к бассейну. В этот час тут почти никого не было, если не считать нескольких стариков – они загорали, читали, играли в карты по маленькой.

Мэгги переоделась в туалете, разложила шезлонг, улеглась на полотенце и принялась подсчитывать. Сколько нужно, чтобы выбраться отсюда? Пятьсот долларов на билет. Квартирная плата. Еще две тысячи залога за первый и последний месяц проживания. Это куда больше, чем ей удалось скопить.

Мэгги тоскливо застонала, вырвала страницу и положила рядом с шезлонгом.

– Эй! – окликнул ее старик в расстегнутой рубашке, обнажавшей густую спутанную поросль седых волос. – Не сорить!

Мэгги резанула его злобным взглядом, сунула бумажный комочек в карман шорт и продолжала писать.

Инъекции для памяти. Сколько это может стоить?

– Мисс! О, мисс! – позвал незнакомый голос.

Мэгги подняла глаза. На этот раз перед ней стояла старуха в кокетливой розовой купальной шапочке.

– Простите, что беспокою. – Говоря это, она шагнула к Мэгги. Обвисшая плоть на руках и ногах подрагивала. – Но если вы не намажетесь кремом, обязательно сгорите.

Мэгги молча помахала флаконом крема, но старуха и не думала отступать. Мэгги вдруг показалось, что и остальные подвигают шезлонги ближе, молчаливо сжимая кольцо, как в фильме «Рассвет мертвых».

– Вижу, вижу, – закивала женщина, – пятнадцать единиц защиты. Это хорошо, конечно, но тридцать – еще лучше, не говоря о сорока пяти, и крем должен быть несмываемым…

Она уставилась на Мэгги, ожидая ответа. Мэгги проигнорировала ее, но старуха продолжала трещать:

– И я заметила, что спину вы не намазали. Нужна помощь?

Она наклонилась к Мэгги, но мысль о том, что это странное морщинистое создание коснется ее, вызвала брезгливую дрожь.

– Нет, спасибо, – буркнула девушка, качая головой. – Мне ничего не нужно.

– Ну, если что-нибудь понадобится, я рядом, – жизнерадостно объявила старуха. – Кстати, меня зовут Дора. А вас, дорогая?

– Мэгги, – со вздохом отозвалась она, сообразив, что если назовет первое попавшееся имя, потом все равно его не вспомнит. Ладно, теперь старуха от нее отстанет. Так на чем она остановилась? Да, нужно объяснить бабушке, почему она нуждается в инъекциях, как хотела стать актрисой, всегда хотела, и как, лишившись любящей матери, не смогла осуществить мечту. А актрисе нужно иметь память, чтобы запоминать текст роли, так что без уколов не обойтись…

– Простите!

О Господи, опять!

Солнце било в глаза, но все же она сумела разглядеть парочку старперов в шортах, сандалиях и… носках!

– Мы надеялись, что вы поможете нам разрешить спор, – начал тот, что постарше, высокий, тощий и лысый тип, успевший приобрести на солнце цвет лососины.

– Я как бы занята, – процедила Мэгги, показывая блокнот в надежде, что они отстанут.

– Не беспокой девушку, Джек, – велел второй старик, коротышка с бочкообразной грудью, бахромой седых волос, в омерзительных шортах в красно-черную клетку.

– Всего один вопрос, – не отставал Джек. – Я просто хотел узнать… то есть мы поспорили…

Мэгги нетерпеливо вскинула брови.

– У вас такое знакомое лицо! Вы артистка?

Мэгги откинула волосы и удостоила старых болванов ослепительной улыбки.

– Меня снимали в видеоклипе Уилла Смита, – сообщила она.

– Правда? – ахнул старик. – И вы с ним знакомы?

– Ну… не совсем, – ответила Мэгги, приподнимаясь на локтях. – Но я видела его за ленчем. Там были все свои.

Она не успела оглянуться, как рядом возникли еще двое: психованная Дора и тип, наоравший на нее из-за мусора. От него несло нафталином. Длинные белые волосы развевал ветер.

– Актриса! Подумать только! – восхитился Джек.

– Вот это да! – вторил коротышка.

– Из какой вы семьи? – выпалила Дора. – О, ваши дедушка и бабушка, должно быть, так вами гордятся!

– Живете в Голливуде?

– У вас есть агент?

– Больно было, когда делали тату? – прохрипел бочонок на ножках.

– Герман, кому это интересно? – упрекнула Дора.

– Мне, – как ни в чем не бывало ответил Герман, Джек подергал шезлонг Мэгги и произнес слова, прозвучавшие для нее волшебной музыкой.

– Расскажите о себе. Мы хотим знать все.

46

Саймон поставил портфель на пол и раскрыл объятия.

– Выбор невесты! – объявил он.

Он прочел это выражение в газете маленького городка в центральной Пенсильвании, куда был вынужден приехать на снятие показаний под присягой, и с тех пор постоянно его употреблял.

– Минуту! – откликнулась Роуз из кухни. Она просматривала каталоги трех разных компаний по устройству торжеств, прибывшие с сегодняшней почтой. Саймон осторожно обнял ее.

– Как насчет отбивных из ягненка? – пробормотала она куда-то ему в шею. – Должна сказать, они недешевы.

– Деньги значения не имеют! – с пафосом объявил Саймон. – Торжество нашей любви должно быть отмечено с подобающей помпой! И отбивными из ягненка!

Роуз поставила на стол коробку в подарочной упаковке.

– Прислали сегодня. Не могу понять, что это такое.

– Свадебный подарок, – пояснил Саймон и, потирая руки, принялся читать обратный адрес. – От тети Мелиссы и дяди Стива!

И, бодро открыв коробку, уставился на содержимое. Последовала длинная пауза, после чего Саймон нерешительно откашлялся.

– Думаю, это подсвечник.

Роуз извлекла из бумажного гнезда увесистый стеклянный слиток и поднесла к свету.

– Нет здесь никакой свечи.

– Да, но вот место для свечи, – настаивал Саймон, показывая на довольно мелкое углубление в одной из граней.

– По-моему, оно недостаточно глубоко для свечи. Если бы это был подсвечник, они наверняка упаковали бы и свечу.

– Но это должен быть подсвечник, – настаивал Саймон, впрочем, без особой уверенности. – Иначе что же это такое?

– Может… конфетница?

– Для одной конфеты?

– Или орешков.

– Нет, сюда ничего не поместится.

– Ну… не знаю.

Они уставились друг на друга.

Наконец Саймон взял открытку и стал писать: «Дорогие тетя Мелисса и дядя Стив! Спасибо за чудесный подарок. Он будет выглядеть…» Чудесно?

– «Чудесно» ты уже написал, – напомнила Роуз.

– Великолепно… – поправился Саймон. – «…великолепно в нашей гостиной и доставит немало веселых минут всем, кто попытается угадать, что же это, во имя Господа Бога, такое. Спасибо за то, что вспомнили о нас. Ждем встречи».

Саймон подписался, закрыл колпачком ручку и с сияющим лицом повернулся к Роуз.

– Ну вот!

– Не может быть, чтобы ты это написал!

– Конечно, нет, – вздохнул Саймон. – Сколько еще осталось?

Роуз сверилась со списком.

– Пятьдесят один.

– Разыгрываешь?

– Ничего подобного! И вообще, это ты во всем виноват!

– Только потому, что мои родные покупают нам подарки…

– Только потому, что у меня нет такого чудовищного, непристойного количества родных…

Саймон встал, обхватил Роуз за талию и чмокнул в шею.

– Возьми свои слова обратно!

– Просто непристойное количество!

– Возьми свои слова обратно, – повторил он, – или я заставлю тебя выполнять любое свое желание!

Роуз ловко вывернулась из его объятий.

– Не дождешься! – выдохнула она. – Ни за что не буду писать за тебя благодарственные открытки!

Саймон прижал ее к себе, поцеловал и провел рукой по волосам.

– Открытки могут подождать.

Позже, лежа в постели, голая, теплая под пуховым одеялом, Роуз повернулась на бок и наконец сказала то, что не давало ей покоя с момента, как Саймон пришел домой:

– Знаешь, сегодня звонил отец. Насчет Мэгги.

Лицо Саймона осталось бесстрастным.

– Вот как?

Роуз плюхнулась на спину и уставилась в потолок.

– Она снова появилась. Отец сказал только, что у нее все в порядке. Он хочет видеть меня, чтобы рассказать подробнее.

– О'кей, – согласился Саймон.

Роуз закрыла глаза и покачала головой.

– Не уверена, что хочу знать все, что бы там ни было Я просто…

Она осеклась и прикусила губу.

– Дело в том, что Мэгги… она… ужасна.

– Ты это о чем?

– Она…

Роуз поморщилась. Как объяснить любимому мужчине, что представляет собой ее сестра? Сестра, способная украсть деньги, туфли и даже бойфренда, а потом исчезнуть на несколько месяцев?

– Поверь мне на слово. Она невыносима. И учиться не может, у нее дислексия…

Роуз снова смолкла. Дислексия на самом деле была всего лишь надводной частью айсберга, именуемого «Мэгги». До чего же похоже на сестру: появиться, как только они объявили о помолвке и наконец у Роуз появился шанс раз в жизни быть в центре внимания!

– Она обязательно испортит нам свадьбу, – обреченно сказала Роуз.

– А мне казалось, это Сидел должна испортить свадьбу, – поправил Саймон.

Роуз невольно улыбнулась.

– Ну, Мэгги тоже внесет свою долю.

Господи! Все шло так гладко, пока Мэгги скрывалась бог знает где. Ни кредиторов, с самого утра требующих оплаты по счетам, ни бывших или потенциальных любовников, не дающих спать Саймону и Роуз. Все вещи на своих местах. Ни туфли, ни одежда, ни деньги больше не пропадали. Машина стояла там, где она ее оставила.

– Вот что я скажу тебе, – продолжала Роуз, – сестра не будет моей подружкой. Ей крупно повезет, если она вообще получит приглашение.

– О'кей, – повторил Саймон.

– И еще больше повезет, если пригласят к ужину, – продолжала Роуз.

– Что ж, мне больше достанется!

Роуз снова посмотрела в потолок.

– Думаю, эта стеклянная штука – что-то вроде салатницы.

– Я уже запечатал конверт. Забудь, – посоветовал Саймон.

– Ладно, – согласилась Роуз и, закрыв глаза, принялась мечтать о нормальной семье. Такой, как у Саймона. Ни погибшей матери, ни исчезнувшей сестры, ни отца, все чувства которого сосредоточились на биржевых сводках, и уж, конечно, никакой Сидел.

Она на секунду прислонилась щекой к прохладной подушке, прежде чем встать, выйти в гостиную и повертеть в руках благодарственную открытку, карточку из тяжелой кремовой бумаги с именами Роуз и Саймона, напечатанными по обе стороны гигантского С, первой буквы фамилии Стайн, которую не будет носить Роуз. Но хотя она объяснила это мачехе, Сидел, пропустив ее слова мимо ушей, заказала им эти открытки с монограммой, предполагавшей, что падчерица будет Роуз Стайн, хочет она того или нет.

«Дорогая Мэгги, – подумала Роуз. – Как ты могла поступить так со мной? И когда ты вернешься домой?»