Текст книги "Чужая роль"
Автор книги: Дженнифер Уайнер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)
28
Мэгги вспомнила, как подслушала телефонный разговор сестры, вернувшейся из колледжа на День благодарения.
«Я живу в библиотеке!» – трагически объявила Роуз и рассмеялась. Посмотрела бы она сейчас на свою младшую сестренку!
Первую неделю в Принстоне Мегги спала где придется: несколько часов на диване в общей комнате общежития, на скамейке в подвальной прачечной и тому подобных укромных уголках, – но при этом постоянно обшаривала подземные этажи Фейрстоунской библиотеки в поисках постоянного пристанища. И нашла его на этаже С, третьем подвальном, в самом дальнем углу. В том месте, которое назвала комнатой искалеченных книг. Там были собраны книги с выпавшими страницами, порванными переплетами, без конца и начала. Тут же лежала стопка древних журналов «Нэшнл джиогрэфик» и груда книг на каком-то непонятном языке. И три учебника химии, в таблицах которых не хватало открытых недавно элементов. Мэгги почти целый день следила за дверью, и, насколько она могла судить, ни одна книга не покидала этой комнаты. Новых книг-инвалидов тоже не прибавилось. Мало того, прямо за углом находилась дамская комната, которая могла похвастаться не только туалетами и раковинами, но и душем. Правда, кафельные стены были покрыты пылью, зато вода из кранов шла чистая.
Итак, на седьмой день пребывания в кампусе Мэгги раскинула базовый лагерь в помещении без окон, рядом с забытыми книгами. Спряталась в неисправной кабинке туалета, пока из библиотеки не выгнали последнего студента и не заперли двери. Потом пробралась в комнату, разложила спальный мешок между стеллажами с пыльными книгами, включила украденный фонарь и улеглась. Ну вот. Уютно. И вполне безопасно. Замки надежные, вещи разложены под стеллажом. Проходящим мимо и в голову не могло прийти, что здесь кто-то есть, если только не знать точно, где и кого искать. Именно этого Мэгги и добивалась. Поселиться здесь незаметно для окружающих. Присутствовать и в то же время оставаться невидимкой.
Она сунула руку в карман джинсов, которые все это время не снимала. Извлекла добычу: пачку банкнот, три студенческих билета, прилипших к пальцам во время скитаний по библиотеке. Несколько кредитных карточек Джоша и одна – Роуз. Ключ, который она нашла и хранила, хотя, вероятно, так и не узнает, от какой он двери. И старая поздравительная открытка с пожеланием счастья.
Мэгги перечитала открытку и положила на полку, где всегда могла ее увидеть. Сложила руки на груди и мерно задышала в темноте. До чего же здесь тихо. Три этажа под землей, под тяжестью тысяч книг. Наверное, так же тихо в могиле. Она слышала каждый шорох спального мешка при малейшем своем движении, слышала собственное дыхание. Что ж, по крайней мере здесь можно хорошо выспаться. Но она совсем не устала и поэтому, порывшись в рюкзаке, извлекла книжонку в мягком переплете, оставленную кем-то на подлокотнике кресла. Называлась она «Их глаза узрели Бога», но, судя по обложке, содержание вряд ли можно было назвать религиозным. Чернокожая (на рисунке героиня вышла скорее фиолетовой, но Мэгги предположила, что художник все же изобразил негритянку) женщина лежала под зеленым деревом, глядя вверх с довольным, мечтательным выражением лица. Не так интересно, как «Пипл», но все же лучше, чем юридические журналы, загромоздившие квартиру Роуз, или устаревшие медицинские учебники, которые стояли на ближайшей к спальному мешку полке.
Мэгги открыла книгу и принялась за чтение.
29
– Элла? – окликнул Льюис. – С вами все в порядке?
– Конечно, – отозвалась Элла, кивнув для убедительности.
– Что-то вы притихли.
– Все хорошо, – заверила она с улыбкой. Они сидели на крытом крыльце Эллы, слушая песню цикад, хор лягушек и разглагольствования Мейвис Голд, обсуждавшей последнюю серию «Все любят Реймонда».
– Тогда скажите, о чем вы сожалеете, – попросил Льюис.
– Странный вопрос.
– Но и это не ответ!
Элла задумалась. С чего начать? Только не с правды.
– О чем сожалею? Я никогда не купалась в океане.
– В самом деле? Никогда?
– Во всяком случае, с тех пор, как перебралась сюда. Вернее, с самого детства. Однажды я было совсем собралась. Взяла полотенце, купальную шапочку и все остальное, но потом все как-то…
Полчаса ушло только на то, чтобы найти место для парковки, а пляж так и кишел девушками в непристойно крохотных бикини и парнями в темно-красных плавках. Из десятка приемников неслось десять разных мелодий, подростки гомонили, солнце казалось чересчур ярким, а океан – большим, так что она повернулась и, даже не ступив на песок, пошла обратно к машине.
– Думаю, я слишком стара для этого, – призналась Элла. Льюис покачал головой и поднялся.
– Ничего подобного. Едем.
– Льюис! Сейчас? Так поздно?
– Не думаю, что пляж закрывается на ночь.
Элла смотрела на него, и на языке вертелся миллион доводов против подобной авантюры. Действительно поздно, ей нужно вставать едва не на рассвете, на улице темно, и кто знает, с чем – с кем – они столкнутся на пляже. Полуночные купания – развлечение для тинейджеров или новобрачных, а вовсе не для пожилых людей с артритом и слуховыми аппаратами.
– Ну же, – настаивал он, потянув ее за руку. – Вам понравится.
– Сомневаюсь. Может, в другой раз?
Но она сама не заметила, как оказалась на улице, и они вместе прокрались мимо потухших окон Мейвис Голд, словно заговорщики или сбежавшие из дома ребятишки.
Пляж был минутах в десяти езды. Льюис остановил машину прямо у края песка, открыл дверцу и помог ей выйти.
– Туфли оставьте, – предупредил он.
Элла сделала шаг и остановилась. Вот она, вода, которую она сотни раз видела из машины, из его высоких окон, видела на открытках и глянцевых брошюрах, заманивших ее когда-то в «Голден-Эйкрс». Вот она, в непрестанном движении. Волны взбухают, наливаются пеной и бегут на песок, так близко, что вот-вот лизнут ее босые ноги.
– Ой! – Элла подскочила. – Холодно!
Льюис нагнулся и закатал штанины, сначала свои, потом – ее. Протянул руку, и они вошли в воду, сначала по щиколотку, потом по колено. Элла встала неподвижно, ощущая, как затягивают ее волны, непрерывно приглаживающие песок. Слушала рокот океана, втягивала ноздрями запах дыма от костра рыбаков, казавшегося отсюда маленькой огненной точкой.
И вдруг отпустила руку Льюиса.
– Элла! – позвал тот.
Не отвечая, она двинулась вперед… на два шага… на три… Вода дошла до бедер, потом до талии. Свободная ситцевая блузка вздувалась пузырем всякий раз, когда Эллу захлестывала очередная волна. Вода была ошеломляюще холодна, куда холоднее, чем озера ее детства. Эллу трясло от озноба, пока тело не приспособилось к непривычной температуре.
– Эй, осторожнее! – крикнул Льюис.
– Постараюсь, – откликнулась Элла, внезапно испугавшись. Не разучилась ли она плавать? Или подобные вещи не забываются? Наверное, следовало дождаться дня или по крайней мере захватить полотенце…
«Довольно! – велела она себе. – Хватит!» Она боялась целых двадцать лет, даже дольше, если считать те ужасные ночи, когда Кэролайн исчезала неизвестно куда. Но здесь ей опасаться нечего. Особенно сейчас. И в детстве, и в юности она больше всего на свете любила плавать. В воде Элла чувствовала себя непобедимой и свободной, словно могла добиться всего на свете, неустанно рассекать волны, пока не доберется до Китая.
– Хватит! – повторила она и оттолкнулась ногами. Волна ударила ее в лицо. Элла захлебнулась, выплюнула соленую воду и рассекла темную толщу. Ноги беспомощно болтались, пока не отыскали наконец нужный ритм. Вот оно! Вода держит ее, она снова плывет.
– Эй! – встревоженно окликнул Льюис. Элла была почти уверена, что, если сейчас обернется, увидит младшую сестренку Эмили, стоящую на берегу, бледную, трясущуюся, кричащую сквозь слезы: «Элла! Ты слишком далеко заплыла! Элла, вернись!»
Она все же обернулась и едва не рассмеялась, разглядев неловко гребущего к ней Льюиса. Зубы стиснуты, голова высоко поднята (наверное, чтобы не намочить слуховой аппарат). Элла перевернулась на спину, так что волосы раскинулись по воде, и подождала, пока Льюис не поравняется с ней, а потом, коснувшись его ладони кончиками пальцев, снова встала на ноги.
– Знал бы я, что мы соберемся поплавать, – пропыхтел он, – надел бы плавки.
– Я тоже не знала, – извинилась она. – Это был порыв.
– Надеюсь, с вас пока достаточно?
Вместо ответа Элла снова легла на спину и позволила воде нести ее. Сейчас она чувствовала себя яйцом в кастрюле с теплой водой, лелеявшей, ласкавшей, окружавшей ее со всех сторон.
– Да, – сказала она наконец, и они дружно погребли к берегу.
Позже, сидя на пляжном столике, завернутая в пропахшее плесенью одеяло, которое Льюис вытащил из багажника машины, Элла прошептала:
– Вы сегодня спросили меня, о чем я жалею.
– Это было до купания? – спросил он, словно соль отбила у него память.
– До, – кивнула Элла. – Но сейчас я хочу сказать правду.
Она глубоко вздохнула, вспомнив, как вода держала ее, несла, вселяя отвагу. Как, маленькой девочкой, она заплывала дальше, чем другие дети, дальше, чем многие взрослые, так далеко, что Эмили позже клялась, будто с берега сестренка казалась не больше соринки на воде.
– Я сожалею о том, что внучки для меня потеряны.
– Потеряны, – повторил Льюис. – Почему?
– После смерти Кэролайн отец их увез. Переехал в Нью-Джерси и не пожелал со мной общаться. Очень злился… на меня… на Аиру… на всех. И на Кэролайн тоже, но ее не было рядом. А мы были. Я… – Она плотнее закуталась в одеяло. – И я его за это не осуждаю. – Элла опустила глаза, с преувеличенным вниманием рассматривая руки. – Наверное, мне стало легче. С Кэролайн было очень трудно иметь дело, а Майкл так рассердился, что я даже обрадовалась, когда больше не пришлось встречаться с ними. И я нашла самый легкий выход: замкнулась в себе. И больше не пыталась увидеться с внучками. Теперь они для меня потеряны.
– Может, стоит попробовать еще раз? – предложил Льюис. – Что, если они будут рады получить от вас весточку? Сколько им лет?
Элла не ответила, хотя знала, что Мэгги уже почти двадцать восемь, а Роуз – тридцать. Вполне возможно, обе уже замужем, имеют детей, носят другие фамилии и ни к чему им чужая старуха, решившая ворваться в их жизни с грузом тяжких воспоминаний и именем погибшей матери на устах.
– Может быть, – кивнула она, потому что Льюис, сидевший скрестив ноги на пляжной скамье, приглаживая так и не высохшие волосы, не сводил с нее глаз. Он кивнул и улыбнулся, и Элла поняла, что этой ночью ей больше не придется отвечать на вопросы.
30
Жизнь в Принстоне не представляла особых проблем. А вот деньги…
Мэгги скоро поняла, что двести баксов минус двадцатка, потраченная на еду в «Уа-уа» в те дни, когда она не сумела пробраться в студенческую столовую, или в буфет с пиццей, или в кафе-мороженое «Томас суит», плюс украденные кредитные карты (которыми она боялась воспользоваться) – чересчур скудный капитал для начала новой жизни. Денег не хватило бы даже на билет до Калифорнии, не говоря о задатке за квартиру.
– Нужно больше денег, – прошептала Мэгги. Так говорил герой рассказа, который она прочла в другой подобранной книге. Маленький мальчик, сидя в седле игрушечной лошадки-качалки, мог предсказать имена победителей настоящих скачек, и чем яростнее он раскачивался, тем громче шептал чей-то голос в пустом доме: нужно больше денег.
Мэгги взяла в студенческой столовой чашку чая за девяносто центов и принялась размышлять, что делать дальше. Необходима работа, за которую платят наличными. Вроде той, о которой упоминалось в листке, сорванном Мэгги с библиотечной доски объявлений. Во всяком случае, больше ей ничего подобного не попадалось.
Мэгги отставила чашку и осторожно развернула листок пожелтевшей бумаги.
«Требуется помощь по дому. Уборка, поручения, раз в неделю».
Далее шел номер, начинавшийся с 609.
Мэгги вытащила сотовый, тот самый, что подарил и оплачивал отец – когда приходили прямо в его офис, – и набрала номер. Старческий голос заверил ее, что вакансия все еще свободна. Раз в неделю, обязанности несложные, но добираться до места работы Мэгги придется самой.
– Можете сесть на автобус, – объяснила женщина. – Прямо от Нассау-стрит.
– Вы не возражаете платить наличными? Я еще не успела открыть здесь счет, а дома…
– Наличными так наличными, – деловито согласилась женщина. – При условии, что работа будет выполнена.
Поэтому в четверг утром Мэгги поднялась затемно и, предварительно убедившись, что вещи надежно спрятаны, прокралась через притихшую библиотеку, где еще не включили свет. Заперлась в ванной на первом этаже, пока не услышала, что охранники отпирают дверь. А через десять минут, когда появились первые посетители, выскользнула в коридор и направилась к Нассау-стрит.
– Здравствуйте! – окликнула ее с крыльца женщина.
Мэгги присмотрелась. Худенькая, маленькая, с длинными седыми, распущенными по плечам волосами, одетая во что-то вроде мужской рубашки и легинсы, на глазах темные очки, хотя день был облачным.
– Вы, должно быть, Мэгги, – добавила хозяйка дома и, опершись одной рукой о перила, протянула другую Мэгги. Да она слепая!
Мэгги осторожно сжала хрупкие пальцы.
– Я Коринна. Заходите, – пригласила она Мэгги в большой викторианский дом, казавшийся безупречно чистым, дом, где всякая вещь была на своем месте. В прихожей стояла деревянная скамья, над ней висела разделенная на отсеки полка. В каждом отсеке стояла пара обуви. Плащ и зимняя куртка висели на крючках; зонтик, шляпа и перчатки были аккуратно разложены на другой полке. Рядом с пустой вешалкой стояла белая трость.
– Думаю, работа не покажется вам слишком трудной, – заметила Коринна, отпивая крошечными глотками кофе из лимонно-желтой кружки и загибая пальцы. – Подметать и мыть полы, выбрасывать мусор, стекло и бумагу складывать в отдельные ведра. Рассортировать грязное белье, опорожнить посудомоечную машину и…
Женщина замолчала.
– И что? – спросила наконец Мэгги.
– Цветы, – выпалила Коринна, вызывающе вздернув подбородок. – Я попрошу вас покупать цветы.
– О'кей, – коротко бросила Мэгги.
– Вам наверняка хочется узнать, зачем мне цветы.
Мэгги, которую это вовсе не интересовало, не ответила.
– Потому что я их не вижу. Но знаю, какие они. И как пахнут.
– Вот как, – пробормотала Мэгги, и поскольку это отчего-то показалось ей недостаточным, добавила: – Здорово.
– Последняя девушка сказала, что принесла цветы, – пояснила Коринна, поджимая губы. – Только они были не настоящие. Пластиковые. Она думала, что я не почувствую разницы.
– Я принесу живые цветы, – пообещала Мэгги. Коринна кивнула.
– Буду очень благодарна.
На все, о чем просила Коринна, ушло меньше четырех часов. Мэгги не привыкла к домашней работе: Сидел считала, что девочки ничего не сумеют сделать как следует, поэтому через дом прошла целая армия безликих домоправительниц, поддерживавших безупречный порядок в комнатах, набитых стеклом и металлом. Но Мэгги очень старалась. Не оставила на полу ни единой пылинки, сложила чистое белье и вернула посуду и столовые приборы на законные места в шкафах и ящичках.
– Мои родители оставили мне этот дом. В нем я выросла, – пояснила Коринна.
– И он прекрасен, – вырвалось у Мэгги. Прекрасен и пуст. Прекрасен и печален. Шесть спален, три ванные комнаты, широкая лестница, вьющаяся по центру дома, и единственная обитательница: слепая женщина, спящая на узкой одинарной кровати, подложив под голову тощую подушку. Никогда ей не оценить весь этот простор, не полюбоваться солнечными лучами, брызжущими в широкие окна и собирающимися в желтые лужицы на полу.
– Идете на рынок? – спросила Коринна.
Мэгги кивнула, но тут же сообразила, что женщина все равно не видит.
– Все готово.
Коринна кончиками пальцев извлекла из бумажника банкноту.
– Это двадцать долларов?
Мэгги присмотрелась и подтвердила, что да, это двадцатка.
– Банкомат выдает только такие, – пояснила Коринна.
«В таком случае зачем ты спрашивала?» – едва не выпалила Мэгги, но тут же сообразила, что это, возможно, была проверка. И пока что она умудрилась выдержать испытание.
– Можете пойти на рынок Дэвидсона. Это прямо в конце улицы.
– Хотите душистые цветы? Вроде сирени?
Коринна покачала головой.
– Не обязательно. На ваш вкус.
– Вам нужно что-то еще, пока я здесь?
Коринна призадумалась.
– Да. Можете удивить меня, – заявила она наконец.
Мэгги отправилась на рынок, размышляя, что лучше купить. Пожалуй, для начала ромашки. Ей повезло: ромашки продавали прямо у входа. А потом она принялась бродить между рядами, останавливаясь перед сливами, клубникой, пучками пахнущего зеленью шпината и молоком в тяжелых стеклянных бутылках. Что поразит Коринну? Вряд ли ей нравятся продукты с сильным запахом, не захотела же она душистых цветов! Мэгги требовалось что-то… что-нибудь такое…
Она поискала слово и торжествующе улыбнулась. Да! Именно! Что-то чувственное. Что-то, чтобы ощущалось в руке, имело вес, тяжесть вроде молочной бутылки или атласную гладкость лепестков ромашки. И неожиданно перед ней возникло именно оно, то самое. Еще одна стеклянная баночка, только цвета мерцающего янтаря. Мед.
«Мед из цветков апельсина. Местная продукция», – гласила этикетка. И хотя самая маленькая баночка стоила шесть девяносто девять, Мэгги положила ее в корзинку вместе с бугристой буханкой хлеба из двенадцати злаков.
Через час, когда Коринна сидела напротив Мэгги за кухонным столом и медленно жевала поджаренный, намазанный медом хлеб, а потом объявила, что вкуснее ничего не ела, Мэгги поняла: это не пустая похвала. Она прошла второе испытание.
31
– Я волнуюсь за твою сестру, – без предисловий начал Майкл Феллер.
Роуз вздохнула и уставилась на чашку кофе, словно в ней могло появиться лицо Мэгги. Интересно, что еще новенького?
– Прошло два месяца, – продолжал отец. Можно подумать, Роуз об этом не знала!
Но она промолчала. Потому что выглядел отец ужасно: лицо бледное, как очищенное яйцо, сваренное вкрутую. Высокий лысоватый лоб и измученные глаза. Даже обычный серый костюм – типичная униформа банкира – и темно-бордовый галстук не спасали положения.
– Мы ничего о ней не знаем. Ты ничего о ней не знаешь… – Он повысил голос в конце предложения, так что оно прозвучало как вопрос.
– Нет, па, не знаю.
Отец вздохнул – типичный вздох Майкла Феллера – и повозил ложечкой в растаявшем мороженом.
– Что, по-твоему, нам нужно сделать?
«То есть что я должна сделать?»
– Ты созвонился с ее бывшими бойфрендами? Правда, это должно занять неделю-другую, – заметила Роуз.
Отец ничего не ответил, и Роуз уловила нечто вроде упрека в его молчании.
– А на сотовый звонил?
– Конечно. Я оставлял сообщения. Но она не перезвонила.
Роуз закатила глаза, но отец сделал вид, что не замечает.
– Я в самом деле волнуюсь. Так надолго она ни разу не исчезала. Что, если…
Майкл осекся.
– Что, если она мертва? – закончила Роуз. – Сомневаюсь, что нам так повезет.
– Роуз!
– Прости, – буркнула он не слишком искренне. Ей действительно плевать, жива Мэгги или нет! Хотя…
Роуз схватила целую горсть салфеток. Все же это неправда. Она не хотела, чтобы эта дрянь умерла, но была бы на седьмом небе, если бы до конца жизни ей не пришлось встречаться с Мэгги.
– Роуз, меня беспокоишь и ты.
– Обо мне можешь не беспокоиться, – фыркнула Роуз, принимаясь складывать одну из салфеток гармошкой. – Все в порядке.
Отец недоверчиво приподнял седые брови:
– Уверена? У тебя ничего…
– Ты о чем?
Отец замялся. Роуз терпеливо ждала.
– Ты о чем? – повторила она наконец.
– У тебя ничего не случилось? Какие-то неприятности? Не хочешь… э… поговорить или еще что?
– Я не спятила, если именно это ты имеешь в виду, – отрезала Роуз. – На этот счет можешь не волноваться.
Отец беспомощно воздел руки к небу. Вид у него был расстроенный и несчастный.
– Роуз, я не это хотел сказать…
Именно это! Отец никогда не говорил о подобных вещах, но Роуз знала, что он всегда боялся, особенно за Мэгги.
«Вы сходите с ума, теряете рассудок, дурные гены дают о себе знать, и вы тоже собираетесь прибавить скорости перед крутым поворотом на скользкой дороге?»
– Я в полном порядке, – твердо повторила Роуз. – Просто мне не слишком нравилась именно эта фирма, и требуется время, чтобы решить, что делать дальше. Обычное дело.
– Ну… если ты уверена, – протянул отец, возвращаясь к мороженому: редкая роскошь в этом доме, поскольку Сидел с начала девяностых годов не допускала в меню ничего более калорийного, чем замороженное молоко и десерт «То-футти».
– Поверь, расстраиваться нет причин. За меня можешь быть спокойным.
Роуз подчеркнула слово «меня», давая понять, кому следовало бы уделить внимание.
– Не могла бы ты ей позвонить? – спросил Майкл.
– И что сказать?
– Она не хочет говорить со мной, – печально признался он. – Может, тебе ответит.
– А вот мне с ней говорить не о чем.
– Роуз! Пожалуйста!
– Ладно, – уступила она.
Вечером поставила будильник на час ночи и, когда он зазвонил, нашарила в темноте телефон и набрала номер сотового Мэгги.
Один звонок. Два. Голос сестры. Громкий и жизнерадостный:
– Алло? Иисусе!
Роуз презрительно фыркнула. Из трубки доносились звуки шумной вечеринки: музыка, чьи-то голоса…
– Алло! – снова сказала Мэгги. – Кто это?
Роуз повесила трубку. Ее сестрица – просто мерзкая неваляшка! Покачнется, пригнется к земле и снова встанет! И при этом нагадит всем, кому сумеет, украдет твои туфли, деньги и парня, но никогда, никогда не упадет. А если и упадет, то, как кошка, на четыре лапы!
Наутро, после первого раунда прогулок с собаками, Роуз позвонила отцу на работу.
– Мэгги жива, – коротко бросила она.
– Слава Богу! – воскликнул он с совершенно абсурдным, по мнению Роуз, облегчением. – Где она? Что сказала?
– Я с ней не говорила. Услышала ее голос, и все. Блудная дочь жива и здорова и дожила до вчерашней вечеринки.
Отец немного помолчал.
– Нужно попробовать ее найти, – изрек он наконец.
– Желаю удачи. Передай ей привет, когда отыщешь, – съязвила Роуз. Пусть отец старается. Пусть Майкл и Сидел сами уламывают ее вернуться. Пусть Мэгги Феллер хотя бы раз станет их проблемой!
Роуз вышла из дома в мир, который обнаружила совсем недавно, сбежав из офиса, где проводила целые дни. Она бродила по городским улицам, зачастую с целым букетом поводков в руках. Город с девяти утра до пяти вечера везде не был тем призрачным мегаполисом, который она себе представляла. Его населяли странные, интересные создания, и Роуз впервые увидела другое, до сих пор бывшее для нее тайным лицо города: матерей с младенцами, идущих со смены рабочих, студентов и рассыльных, пенсионеров и безработных, возникающих на углах и в переулках, о существовании которых Роуз раньше не подозревала, несмотря на несколько лет учебы и работы в Филадельфии. Да и откуда ей, молодому адвокату, незамужней женщине, знать о парке Трех Медведей или о детской площадке между Спрус и Пайн-стрит? Откуда женщине, каждый день спешащей на работу одним и тем же маршрутом, знать, что в пятисотом квартале Делэнси на домах не найти двух похожих флагов? Могла ли она подозревать, что все магазины и бакалейные лавки в час дня обычно бывают забиты до отказа мужчинами в брюках хаки и свитерах и среди них не найти ни одного в деловом костюме и с портфелем? Кто мог предположить, что теперь она легко может заполнить все свое время вещами, на которые раньше уходили считанные минуты?
День начинался с собак. У нее был свой ключ от «Элегант по», и каждое утро, в час, когда Роуз обычно покупала большую чашку черного кофе и ехала в офис, она открывала дверь заведения, брала на поводки трех-четырех собак, набивала карманы собачьими галетами и пластиковыми пакетиками для фекалий и шла к Риттенхаус-сквер, где проводила сорок пять минут в окружении магазинов одежды, книжных лавчонок, модных ресторанов и пятиэтажных многоквартирных домов, пока подопечные обнюхивали кусты, скамейки и других собак. Потом бегала по поручениям: зайти в аптеку, взять вещи из химчистки. Спешила с карманами, полными чужих ключей, открывая двери декораторам, ландшафтным дизайнерам, шеф-поварам, перевозчикам мебели и даже трубочистам.
Днем она снова брала собак и возвращалась на Риттенхаус-сквер, на ежедневную встречу с маленькой девочкой, пятнистой собачкой и сопровождавшей их женщиной.
Ее все больше интересовали Джой, Нифкин и женщина – по-видимому, мать девочки. Они приходили в парк каждый день, между четырьмя и половиной пятого. Роуз проводила этот час, швыряя собакам теннисный мячик и сочиняя про себя сказку о жизни этой троицы. Представляла мужа дамы, красивого, высокого, с типичной внешностью человека обеспеченного и образованного. Она наделила семейство большим домом с каминами и яркими ткаными коврами, деревянным сундуком, набитым плюшевыми игрушками для малышки. Посылала их в поездки на побережье и пешие походы. Представляла, как они выходят из самолета: отец везет большой чемодан на колесиках, мать тянет средний, а девочка тащит свой рюкзачок: папа Медведь, мама Медведица и маленький Мишка, – а за ними бодро трусит собачка. В ее воображении они вели спокойную счастливую жизнь: хорошая работа, достаточно денег, домашние ужины втроем, когда родители заставляют ребенка пить молоко, а девочка тайком скармливает овощи псу по кличке Нифкин.
Роуз уже перешла от кивка к приветствиям и надеялась, что со временем дело дойдет и до задушевных бесед. Но пока что Джой гонялась за песиком вокруг фонтана, а мать, высокая широкоплечая женщина с тяжелыми бедрами, говорила по сотовому:
– Нет, я не люблю ливерные колбаски. Это Люси их любит. Помнишь? Твоя вторая дочь. – И, закатив глаза к небу, одними губами прошептала: – Мама.
Роуз ответила, как ей представлялось, понимающим кивком и взмахом руки.
– Нет, не думаю, что Джой любит ливерные колбаски, ма. И Питер тоже. Понимаешь, я вообще не знаю такого человека, который бы их любил. И не понимаю, почему их еще кто-то делает.
Роуз рассмеялась. Женщина улыбнулась ей, по-прежнему не отнимая трубки от уха.
– А вот Нифкин любит ливерные колбаски. Ему мы их и отдадим!
Снова пауза.
– Ну, не знаю, что тебе с ними делать. Я уже предложила. Положи на крекеры или что-нибудь в этом роде. Скажи своим дамам из книжного клуба, что это паштет. О'кей. Ладно, до встречи. О'кей. Пока.
Она нажала кнопку и спрятала телефон.
– Мама считает меня безработной.
– Вот как, – откликнулась Роуз, проклиная свое неумение вести беседу.
– Но это не так. Просто я работаю дома, а для матери это все равно что не работать вообще, поэтому она считает себя вправе звонить когда захочет и донимать меня ливерными колбасками.
Роуз рассмеялась:
– Я Роуз Феллер.
Женщина протянула руку.
– Я Кэндаси Шапиро. Кэнни.
– Ма! – нетерпеливо крикнула малышка, таща за собой Нифкина.
– Простите, – улыбнулась Кэнни, – я Кэндаси Шапиро, будущая Крушелевански.
И состроив забавную гримаску, пожаловалась:
– Попробуйте уместить это на визитной карточке!
– Так вы замужем? – выпалила Роуз, но тут же сжалась от неловкости и спросила себя: что это с ней случилось? Два месяца без привычной работы, в обществе собак и разносчиков, – и она совсем забыла о таком понятии, как такт.
Но Кэнни, казалось, ничуть не удивилась.
– Помолвлена. Свадьба в июне, – пояснила она.
Ха! Впрочем, если голливудские звезды позволяют себе рожать внебрачных детей, что говорить о простых филадельфийцах?
– Пышная свадьба?
Кэнни покачала головой.
– Нет. В самом тесном кругу. Раввин, родные. Несколько друзей, моя мать, ее партнер по жизни, их софтбольная команда. Нифкин будет нести шлейф, а Джой назначается подружкой невесты.
– О… гм… – Роуз не знала, что сказать. Совсем не похоже на те свадьбы, которые показывают по телевизору.
– Как… – начала Роуз, но тут же осеклась и неуверенно помялась, прежде чем задать самый банальный из возможных вопросов: – Как бы познакомились с будущим мужем?
Кэнни рассмеялась и откинула волосы.
– А вот это длинная и запутанная история. Все началось с диеты.
Роуз смерила взглядом Кэнни и подумала, что диета, вероятно, была выбрана не слишком удачно.
– Понимаете, я встретила Питера, когда была уже беременна Джой, но еще не знала об этом. Он вел занятия по снижению веса, и я подумала, что, если похудею, тот парень, с которым все было кончено, захочет ко мне вернуться. Но знаете, как бывает. Гоняешься не за тем парнем, пока вдруг не поймешь, что настоящая любовь ждала тебя за углом. Пути любви неисповедимы. Или это пути Господни? Я всегда путаю.
– Думаю, что все-таки Господни.
– Поверю на слово, – кивнула Кэнни. – А как насчет вас? Замужем?
– Нет! – вырвалось у Роуз. – Нет, – повторила она, уже немного тише. – То есть пока нет. Видите ли… я только что рассталась с одним человеком. Вернее, не рассталась, а… моя сестра… не важно. Длинная и не слишком приятная история.
Она взглянула на Петунью, свернувшуюся у ее ног, потом на Джой и Нифкина, упорно приносившего хозяйке красную варежку, которую бросала девочка, и, наконец, на собак, бродивших посреди травяного треугольника.
– Сейчас пытаюсь понять, что делать дальше.
– Вам нравится ваша теперешняя работа? – спросила Кэнни.
Роуз снова оглядела собак, серый теннисный мячик и стопку пластиковых пакетов.
– Да, – кивнула она. Она действительно любила всех своих собак: надменную фыркалку Петунью, золотистого ретривера, который так радовался ее приходу, что оглушительно лаял и принимался подскакивать, заслышав скрип ключа в замочной скважине, угрюмых бульдогов, раздражительных шнауцеров, склонного к нарколепсии кокер-спаниеля по кличке Спорт, который время от времени пытался заснуть прямо на улице.
– А что еще вы любите? – допытывалась Кэнни. Роуз покачала головой и растерянно улыбнулась. Она знала, что может сделать счастливой ее сестру: кожаные брючки второго размера, шестидесятидолларовый французский крем, мужчины, уверяющие, что она красива. Знала, что может сделать счастливым отца: удачная игра на понижение, хорошие дивиденды по акциям, свежий экземпляр «Уолл-стрит джорнал» и те редкие случаи, когда Мэгги удавалось найти работу. Знала, что нужно для счастья Эми: записи Джил Скотт, брюки от Шона Джина и фильм «Бойся Черной шляпы». Знала, что любит Сидел: Мою Маршу, проросшие зерна, инъекции ботокса. И еще мачехе доставляло удовольствие ставить перед четырнадцатилетней Роуз диетическое желе, хотя остальные получали на десерт мороженое. Когда-то, давным-давно, Роуз знала, что требуется для счастья ее матери: вещи вроде чистых простыней, яркой губной помады и дешевых брошек, которые они с Мэгги дарили ей на день рождения.
Но что любила сама Роуз, кроме туфель, Джима и всяческой, вредной для нее еды?
