Текст книги "Чужая роль"

Автор книги: Дженнифер Уайнер

36

Роуз Феллер подозревала, что этот день когда-нибудь настанет.

После трех месяцев выгуливания собак и беготни по поручениям клиентов – в химчистку, бакалейные и видеомагазины – она поняла, что рано или поздно увидит лица, знакомые по менее безмятежным, чем нынешние, временам. Своих коллег по «Льюис, Доммел и Феник». Поэтому когда Ширли, хозяйка Петуньи, как-то теплым солнечным апрельским днем вручила ей конверт со знакомым адресом и попросила завезти своему поверенному, Роуз только поежилась, молча кивнула, сунула конверт в наплечную сумку, села на велосипед и, энергично работая ногами, покатила в сторону Арч-стрит и знакомой сверкающей башни, куда еще так недавно ездила каждое утро.

Вполне возможно, рассуждала она, что никто ее не узнает. В контору она обычно надевала брючные костюмы и туфли на каблуках. Сегодня же вырядилась в шорты, гольфы с вышитыми сковородками, жареными яйцами и кофейными чашками (из мелочей, оставленных Мэгги) и велосипедные туфли с жесткими подметками. Отросшие волосы были заплетены в косички: Роуз обнаружила путем проб и ошибок, что эта прическа – одна из немногих, влезавших под велосипедный шлем. И хотя со времени своего отказа от занятий юриспруденцией она не похудела, фигура выглядела иначе.

От ходьбы и езды на велосипеде окрепли мышцы на руках и ногах, а бледность затворницы сменилась загаром. Щеки розовели румянцем, волосы блестели. Что же, хоть какая-то польза!

– Я должна пройти через это, – твердила себе Роуз, шагая к стойке регистратуры и громко стуча подошвами по плиточному полу. – Пройти через это. В конце концов, ничего тут сложного нет. Всего лишь отдать конверт, получить расписку и…

– Роуз?

Она затаила дыхание в надежде, что воображение каким-то образом сыграло с ней злую шутку, но на всякий случай повернулась и обнаружила рядом Саймона Стайна, энтузиаста софтбола. Имбирного цвета волосы казались непристойно-красными в огнях светильников, бордовый с золотом галстук подчеркивал мягкий изгиб круглого животика.

– Роуз Феллер!

«Что же, – подумала она, вымученно улыбнувшись и взмахнув рукой, – могло быть и хуже. Джим, например. Теперь главное – избавиться oт конверта и быстрее смыться…»

– Как дела? – спросил успевший подойти Саймон, оглядывая ее с таким видом, словно его недавняя коллега мутировала в доселе не известный природе вид. Может, так оно и есть? «Бывший адвокат». Сколько таких уже видел Саймон Стайн?

– Прекрасно, – спокойно ответила она, отдавая конверт секретарше, глазевшей на нее с неприкрытым любопытством и, очевидно, пытавшейся соотнести загорелую девушку в шортах со скромной молодой женщиной в скромных костюмах.

– Нам сказали, что ты в отпуске, – продолжал Саймон.

– Так и есть, – коротко бросила она, забирая у секретарши расписку и поворачиваясь к выходу.

Но Саймон последовал за ней, хотя Роуз мысленно умоляла его отвязаться.

– Кстати, – спросил он, – вы уже обедали?

– Мне нужно бежать, – извинилась Роуз.

В этот момент перед ними остановился лифт, откуда высыпала толпа бывших коллег. Роуз осторожно подняла голову, невольно выискивая среди них Джима, и смогла дышать спокойно, только когда ничего подозрительного не заметила.

– Угощаю, – уговаривал Саймон с чарующей улыбкой. – Соглашайтесь. Все равно нужно где-то перекусить. Найдем какое-нибудь шикарное место и будем разыгрывать из себя важных персон.

– Я очень подходяще для этого одета, – засмеялась Роуз.

– Никто ничего не скажет, – заверил Саймон и поплелся за Роуз в кабину лифта, словно одна из тех собак, которых она выгуливала каждый день. – И все будет отлично.

Десять минут спустя они уже сидели за столиком на двоих в «Ойстер-Хаус» на Сэнсом-стрит, где, как Роуз и спасалась, она была единственной женщиной в шортах и без колгот.

– Два чая со льдом, – заказал Саймон, ослабляя узел галстука и закатывая рукава на веснушчатых руках. – Любите суп из моллюсков? Едите жареное?

– Конечно, иногда, – кивнула Роуз, расплетая косички и пытаясь привести в порядок волосы.

– Две порции новоанглийского супа из моллюсков и большее блюдо с дарами моря. – Сказал он одобрительно кивавшей официантке.

– Вы всегда заказываете за других? – осведомилась Роуз. Она решила, что затея ее безнадежна, и старательно одергивала штанину, чтобы прикрыть ссадину на правом колене.

Саймон самодовольно кивнул:

– Всякий раз, как могу. Никогда не завидовали, глядя на чужую еду?

– Это как?

– Ну, приходите в ресторан, заказываете что-нибудь, а потом видите, как приносят еду кому-то еще, и она выглядит в десять раз лучше того, что заказали вы?

– Конечно, – согласилась Роуз. – Так всегда и бывает.

Саймон широко улыбнулся, вдруг став ужасно похожим на Роналда Макдоналда.

– А вот со мной – никогда!

– Никогда? – удивилась Роуз.

– Ну… очень редко. Я эксперт по ресторанным заказам. Гроссмейстер меню.

– Гроссмейстер меню, – повторила Роуз. – Вам следовало бы работать телеведущим. Хотя бы на кабельном канале.

– Знаю, звучит странновато, – согласился Саймон. – Спросите любого, кто ходил со мной в ресторан. Я никуда не ошибаюсь.

– Ладно, – приняла вызов Роуз, вспомнив о ресторане, в котором была не так уж давно, а именно полгода назад, с Джимом… после работы, так поздно, что ни один из них не опасался встретить знакомых. – «Лондон».

– Город или ресторан?

Роуз сдержалась и не подняла глаза к небу.

– Ресторан. Тот, что рядом с Музеем искусств.

– Конечно. Там отличные кальмары с солью и перцем, жареная утка со сладким имбирем и чизкейк с белым шоколадом на десерт.

– Поразительно, – довольно ехидно заметила Роуз. Саймон пожал плечами и воздел к небу маленькие руки.

– Послушайте, леди, не моя вина, что вы питаетесь одной вареной рыбой и печеным картофелем!

– Откуда вы знаете? – вырвалось у Роуз, которая заказывала в «Лондоне» именно паровую лососину.

– Догадался. Кстати, то же самое едят большинство женщин. Какая жалость! Давайте еще раз!

– Второй завтрак в «Полосатом окуне», – объявила Роуз, называя один из лучших ресторанов в городе. Давным-давно, по какому-то случаю, отец водил гуда ее и Мэгги. Роуз попросила тюрбо. Мэгги, если она не ошибалась, проглотила три порции рома с кокой и ухитрилась раздобыть телефон сомелье.

Саймон прикрыл глаза:

– Это у них в меню яйца «Бенедикт» с вареным омаром?

– Не знаю. Я была там всего раз и не заказывала завтрак.

– Мы обязательно сходим и закажем, – пообещал Саймон.

Мы?!

– Именно это там подают. Начинаете с устриц, если любите устриц… кстати, вы любите устриц?

– Разумеется, – кивнула Роуз. Она в жизни не ела устриц.

– А потом яйца, фаршированные вареным омаром. Очень вкусно, – заключил Саймон и улыбнулся. – Дальше?

– «Пинанг», – предложила Роуз. «Пинанг» был новым модным ресторанчиком малазийской кухни, только что открывшимся в китайском квартале. Она только читала о нем, но Саймон Стайн этого не знал.

– Слипшийся рис с кокосовой стружкой, жареные куриные крылья, говядина «Ренданг» и летние булочки со свежими креветками.

– Здорово! – вздохнула Роуз.

Официантка принесла суп. Роуз окунула туда ложку, попробовала и прикрыла от удовольствия глаза, ощущая на языке вкус густых сливок, океанской соли, свежих сладковатых моллюсков и разваренного картофеля.

– Мои калории за всю неделю, – вздохнула она.

– Если платишь не ты, а кто-то другой, то не считается, – утешил Саймон, предлагая Роуз устричные крекеры. – Попробуйте вот это.

Она съела половину тарелки супа, прежде чем произнесла вторую фразу.

– Восхитительно.

Саймон кивнул, словно ничего другого не ожидал.

– Не хотите рассказать немного больше об этом самом отпуске?

Роуз судорожно проглотила комок из моллюсков и картофеля.

– Э… я… это…

Саймон Стайн насмешливо приподнял брови:

– Вы больны? По крайней мере это одна из сплетен.

– Одна из сплетен? – повторила Роуз. Саймон кивнул и отодвинул тарелку.

– Одни утверждают, что у вас таинственный недуг. Другие клянутся, что вас переманили «Пеппер и Хэмилтон». Третьи…

В этот момент появилась официантка с огромным блюдом, наполненным золотисто-коричневыми полосками картошки и дарами моря. Саймон деловито выжал лимон на моллюсков и энергично потряс солонкой над жареным картофелем.

– А третьи? – допытывалась Роуз.

Саймон Стайн сунул в рот два жареных гребешка и уставился на нее невинными голубыми глазами, обрамленными курчавыми рыжеватыми ресницами.

– Фто у вшшвязь.

– Что?!

– Что у вас связь. С одним из партнеров. Роуз замерла.

– Я…

Саймон повелительно поднял руку:

– Вам совсем необязательно что-либо говорить. Мне вообще не следовало упоминать ни о чем подобном.

– И все так думают? – спросила Роуз, стараясь не выглядеть шокированной. Саймон полил моллюсков соусом тартар и покачал головой.

– Нет. Большинство никак не может выбрать между волчанкой и грыжей позвоночника.

Роуз съела несколько моллюсков, убеждая себя, что не кажется окружающим круглой дурой. Но, конечно, она и есть круглая дура. Бросила работу, а ее саму бросил бойфренд, одета как школьница-переросток, а теперь практически незнакомый мужчина солит ей картошку. И, что еще хуже, всем все известно о ней и Джиме. А она-то воображала, что это секрет. Неужели глупости нет предела?

– Речь шла о каком-то определенном партнере? Называлось имя? – спросила она, как ей казалось, небрежно и обмакнула креветку в соус, надеясь, вопреки здравому смыслу, что по крайней мере сумела сохранить хоть какую-то информацию в тайне.

Саймон пожал плечами.

– Я не слушал. Сплетни есть сплетни, вот и все. У злых языков на все найдется ответ. Сами знаете, что такое адвокаты. Хлебом не корми – дай получить четкое представление обо всем на свете, и поэтому, когда кто-то просто исчезает, они, естественно, требуют объяснения.

– Я не исчезла. Я в отпуске, как вам известно, – упрямо сказала Роуз и съела кусочек камбалы, которая оказалась на удивление вкусной. Роуз сглотнула и откашлялась.

– Итак… гм… как дела в фирме? Как вы?

– Все по-прежнему, – пожал плечами Саймон. – Мне поручили вести дело. К сожалению, это дело Глупого Бентли.

Роуз сочувственно кивнула. Глупым Бентли прозвали клиента, которому судьба подарила унаследованные от папаши миллионы и забыла наделить мозгами. Он купил подержанный «бентли» и вот уже два года пытался отсудить потраченные деньги на том основании, что, когда впервые выехал на шоссе, откуда-то из-под днища вырвалось облако маслянистого черного дыма. Торговец подержанными автомобилями, со своей стороны, считал – и, к несчастью, это мнение поддерживала бывшая супруга клиента, – что облако черного дыма было результатом безграмотной езды самого клиента. Роуз внимательно слушала, как Саймон делится подробностями, стараясь при этом произвести впечатление человека циничного и измученного глупостью клиента и несовершенством гражданского кодекса, но и цинизм и усталость были лишь тонкой оболочкой, прикрывавшей очевидный энтузиазм и гордость своей работой. Да, дело было мелким и незначительным, да, клиент был полным ослом, но сверкающие глаза и находившиеся в постоянном движении руки без слов свидетельствовали о том, каким счастливым ощущает себя Саймон, описывая розыски, обнаружение и допрос малограмотного механика по имени Витале.

Роуз вздохнула, жалея, что не в состоянии разделить его энтузиазм. Интересно, вернется л-и когда-нибудь прежний интерес к юриспруденции?

– Но довольно о Бентли, – заключил Саймон, сунув в рот предпоследнею креветку и перебрасывая последнюю Роуз. – Кстати, выглядите потрясаюше. Отдохнувшей и загорелой.

Роуз смущенно оглядела слегка пропотевшую футболку, коротковатые шорты и икры, украшенные грязным узором – след велосипедной цепи.

– Вы чересчур снисходительны.

– Может, поужинаем вместе в пятницу? – внезапно спросил Саймон.

Роуз уставилась на него.

– Знаю, это немного неожиданно Вероятно, результат почасовой оплаты. Выпаливаешь все, что в голову взбредет, потому что счетчик крутится.

– Но ведь у вас есть девушка. Та, которая училась в Гарварде!

– Все кончено. Не сложилось.

– Но почему?

Саймон немного помедлил.

– У нее не слишком хорошо развито чувство юмора. И эта история с Гарвардом… наверное, я просто не представлял себе будущего с женщиной, которая говорит о критических днях как об Алом Приливе.

Роуз фыркнула.

Официантка убрала посуду и положила перед ними меню десертов. Саймон, мельком взглянув в него, заказал горячий яблочный пирог.

– Хотите, разделим его? – спросил он у Роуз, улыбаясь. И она впервые подумала, что, хотя рост у него подкачал, и фигура скорее напоминает яйцо, и он так же похож на Джима, как «Сакс» [38]38
  «Сакс» – фешенебельный дорогой магазин.


[Закрыть]на «Кей-март» [39]39
  «Кей-март» – сеть недорогих универсальных магазинов.


[Закрыть], нужно признать, что он довольно забавен. И мил. Даже чем-то привлекателен. Не в ее вкусе, разумеется, но все же…

Саймон тем временем выжидающе смотрел на нее, напевая тему из «Влюбленных адвокатов».

– Так как насчет ужина?

– Почему бы нет? – решилась Роуз.

– Я ожидал более определенного ответа.

– В таком случае да, – улыбнулась Роуз.

– Она улыбается! – воскликнул Саймон и, когда официантка принесла пирог, попросил: – Положите на него пару шариков мороженого. У нас праздник!

37

Элла села за компьютер миссис Лефковиц, глубоко вздохнула и уставилась на пустой экран.

– Я… я не могу, – пробормотала она.

– Что? – окликнула миссис Лефковиц из кухни. – Опять завис? Перезапустите и начните сначала. Все будет хорошо.

Элла тряхнула головой, ничуть не веря в хеппи-энд. Она сидела в комнате для гостей в квартире миссис Лефковиц, служившей чем-то средним между кабинетом и кладовой. На гигантском письменном столе орехового дерева со звериными лапами вместо ножек стоял знаменитый мандариновый «Макинтош». Тут же красовался красный бархатный диван с прохудившейся обивкой. Над ним висела голова лося, а сбоку примостилась стойка для зонтиков из меди и бамбука, куда миссис Лефковиц ставила трость.

– Не могу. Не могу, – повторила Элла, но никто ее не слышал. Льюис и миссис Лефковиц сидели на кухне, нарезая пышки и свежие фрукты, а по телевизору в гостиной показывали «Дни нашей жизни».

Элла зажмурилась, напечатала в окошечке поисковой системы «Роуз Феллер» и нажала клавишу ввода, прежде чем силы ее покинули. А когда снова открыла глаза, за спиной уже стояли миссис Лефковиц и Льюис и смотрели на заполненный словами экран.

– Вот это да! – ахнул Льюис.

– Распространенное имя, – заметила миссис Лефковиц.

– Откуда я узнаю, какая из них моя? – растерялась Элла.

– Нужно по крайней мере попробовать, – посоветовал Льюис.

Элла развернула одну ссылку и обнаружила, что речь идет о цветочной фирме в Тусоне, штат Аризона. Она вздохнула, вернулась к списку и развернула вторую ссылку. Там оказалась копия брачного свидетельства, выданной некоей Роуз Феллер, родившейся в пятьдесят седьмом году. Это не ее Роуз.

Элла снова вернулась к списку, кликнула мышью, и на экране появилось лицо ее внучки, только на двадцать два года старше, чем при последней встрече.

– Ой! – ахнула Элла, принимаясь читать. – Роуз – адвокат, – сообщила она изменившимся голосом.

– Что ж, это не самое худшее, – закудахтала миссис Лефковиц. – По крайней мере не попала в тюрьму, и то хорошо!

Элла смотрела на экран во все глаза. Это Роуз! Она! Те же глаза, то же серьезное лицо, те же брови, вдоль которых идет глубокая морщинка на лбу. Она всегда у нее была, даже в далеком детстве.

Элла встала, но тут же рухнула на кушетку миссис Лефковиц. Льюис занял ее место и принялся читать текст.

– Принстонский университет… Юридическая школа Пенсильванского университета… специализация – коммерческое законодательство… живет в Филадельфии…

– Она всегда была умницей, – пробормотала Элла.

– Можете послать ей письмо по электронной почте, – посоветовал Льюис.

Элла закрыла лицо руками:

– Не могу. Не сейчас. Я не готова. Что ей сказать?

– Начните со «здравствуй», – предложила миссис Лефковиц и добродушно рассмеялась над собственным остроумием.

– Где ее сестра? – выдавила Элла. – Где Мэгги?

Льюис ответил ободряющим взглядом, теплым, как его рука на ее плече.

– Я ищу. Но пока ничего не нашел.

И Элла поняла: он найдет. Девушки где-то там, далеко от нее, жили своей жизнью, о которой она ничего не знала. Они стали взрослыми. Могут принимать собственные решения. Например, насчет того, хотят они иметь бабушку или вполне могут без нее обойтись. Никто не мешает ей позвонить. Но как она объяснит?

– Ну же, Элла, попробуйте! – воскликнула миссис Лефковиц, плюхнувшись рядом. – Что вы теряете?

«Ничего, – подумала Элла. – Все».

Она покачала головой и устало закрыла глаза.

– Не сегодня. Не сейчас.

38

К своему немалому удивлению, Мэгги вдруг обнаружила, что и в самом деле получает в Принстоне нечто вроде образования. На это она, разумеется, не рассчитывала. Не рассчитывала, что будет бегать по кампусу с книгами. Но первая же лекция зацепила ее. И Чарлз тоже, со своими пьесами и беседами на темы, обсуждать которые с ней до сей поры ни одному мужчине не приходило в голову: душевные метания персонажей, настроения, мотивации, сходство и различия книг и реальной жизни… Даже Джош, вездесущий неудачливый любовник на одну ночь, казался мелкой неприятностью, а не грозной опасностью. Мэгги вдруг поняла, что ей понравилось быть студенткой. Зря она так относилась к учебе десять лет назад. Нужно было попробовать.

Взять хотя бы поэзию. Для Мэгги чтение самого простого предложения было сродни работе детектива. Сначала приходилось читать вслух и расшифровывать каждую отдельную букву каждого отдельного слова и только потом нанизывать их, как бусы на нитку: существительные и глаголы, яркие побрякушки прилагательных, – и читать снова и снова, пока не осознаешь истинного значения, не вытащишь ею на поверхность, словно ореховое ядро из толстой скорлупы.

Мэгги знала, что большинство людей не испытывает подобных трудностей. Что Роуз достаточно взглянуть на абзац или страницу, чтобы схватить смысл. Что она впитывает знания всей кожей. Именно поэтому ее старшая сестра могла позволить себе пожирать любовные романы десятками и сотнями, а на долю Мэгги оставались журналы. Зато теперь она обнаружила, что поэзия могла быть великим уравнителем, потому что в стихах очевидное не лежало на поверхности и каждый читатель, будь он принстонским умником или недоучкой, сначала должен был пройти через нелегкий процесс расшифровки слов, предложений, строф, словом, разобрать стихотворение по косточкам и снова сложить, прежде чем оно откроет свой сокровенный смысл.

И сейчас, спустя три с половиной месяца после своего появления в кампусе, Мэгги направлялась на «свой» курс лекций «Современная поэзия», чтобы, как всегда, притаиться в заднем ряду, убедившись предварительно, что справа и слева остаются пустые места. Большинство студентов старались сесть поближе к лектору и, затаив дыхание, ловили каждое слово профессора Клапам и так рьяно вскидывали руки для ответа, что оставалось непонятным, как при этом оставались в целости плечевые суставы. Так что до сих пор Мэгги никто не трогал, и она благополучно и в относительном одиночестве прослушивала лекции. Вот и сейчас она села, открыла блокнот и принялась списывать с доски стихотворение, разбор которого предстоял сегодня. Все еще не надеясь на память, Мэгги старательно шептала каждое слово:

ОДНО ИСКУССТВО

 
      Терять легко. Мы в этом мастера.
      Утраты сами в руки к нам стремятся.
      (Или из рук? Тут трудно догадаться,
      Но привыкать давно уже пора.)
      Терять – ключи, минуты – лишь игра.
      Терять легко. Мы в этом мастера.
      Утраты надо принимать без вздоха.
      Я этим овладел еще вчера.
      Без горя потерял дом и эпоху,
      Любимый голос, улиц шум и грохот,
      Цель жизни и страну, где жил неплохо.
      Терять легко. Мы в этом мастера.
      Не стану лгать, не стану притворяться,
      Что с этим трудно было расставаться:
      Отчаянье глубокое порой
      Душило своей темною волной.
      Но будем рады тем, чем и богаты.
      Вот в чем искусство… ремесло утраты. [40]40
  Элизабет Бишоп. Одно искусство. Перевод Е.Ф. Левиной.


[Закрыть]
 

– Терять ключи, минуты… – Мэгги шевелила губами, продолжая писать. Искусство потерь… Она могла бы написать о нем целую книгу. Те вещи, которые она заимствовала в женских общежитиях из ящиков с забытыми и найденными вещами, продолжали будоражить ее воображение и служить постоянным источником пополнения гардероба. Теперь, в толстовках, шапочках и перчатках, с неизменными учебниками в руках, она слилась с принстонским пейзажем. И постепенно начинала верить в собственную легенду. Семестр приближался к концу, и Мэгги чувствовала себя почти настоящей студенткой. Беда только, что скоро лето. А что делают летом студенты? Едут домой. Только вот ей ехать некуда. Пока некуда.

«Терять легко. Мы в этом мастера», – написала она как раз в тот момент, когда в аудиторию, слегка переваливаясь, вплыла профессор Клапам, блондинка лет тридцати пяти, на сносях.

– Это вилланелла, – говорила она, кладя книги на стол, осторожно устраиваясь в кресле и включая лазерную указку. – Так в Средние века называли сатирические песенки на старофранцузском и итальянском. Но, как видите, здесь нет ничего сатирического. Кстати, одна из самых сложных схем рифмовки. Как по-вашему, почему Элизабет Бишоп облекла свое стихотворение именно в эту форму? Почему посчитала ее самой подходящей?

Молчание.

Профессор Клапам вздохнула.

– О'кей, – добродушно кивнула она, – начнем сначала. Кто может мне сказать, о чем эти стихи?

Руки привычно взлетели вверх.

– О потерях? – предположила блондинка в первом ряду. «Дура», – подумала Мэгги.

– Разумеется, – ответила профессор тоном, чуть-чуть более снисходительным, чем нелестная характеристика Мэгги. – Но каких именно?

– Об утрате любви, – догадался парень в шортах, с голыми, волосатыми ногами, и фуфайке с белесыми пятнами, выдававшими человека, не привыкшего самостоятельно стирать свои вещи.

– Чью любовь? – допытывалась профессор Клапам, растирая поясницу и ерзая, словно спина беспокоила ее. А может, боль причиняло невежество студентов.

– Потеряна ли уже эта любовь, или поэтесса отделяет эту потерю от остальных, помещая ее в область теоретическую? Говорит ли она об этой потере как о возможности? Или вероятности?

Непонимающие, потупленные взгляды.

– О вероятности! – неожиданно для себя выпалила Мэгги и залилась краской, словно пукнула на людях.

Но профессор ободряюще кивнула.

– Почему?

Колени и руки Мэгги затряслись.

– Э-э-э… – протянула она, не зная, что ответить, и вдруг вспомнила о миссис Фрайд, наклонившейся над ней так, что очки болтались на бисерной цепочке. Она, единственная из всех ее учителей, не боялась говорить: «Ты только попытайся, Мэгги. И не важно, если ошибешься. Попытайся». – Ну, – протянула Мэгги, – в начале стихотворения она говорит о настоящих потерях, реальных вещах, таких, которые может утратить каждый. Вроде ключей. И забыть чей-то голос тоже может каждый.

– А что происходит потом? – кивнула профессор, и у Мэгги возникло такое чувство, словно она сняла с неба воздушный змей.

– Потом все переходит от ощутимого к неощутимому, – продолжала Мэгги, и сложные слова срывались с ее языка с такой легкостью, словно она произносила их всю свою жизнь. – И стихотворение становится…

Черт. Должно же быть подходящее слово…

– Воображаемые потери начинают приобретать грандиозные размеры, – Сказала она наконец. – Когда она говорит, что потеряла дом, такое бывает: люди часто перебираются в другие места, – но потом речь идет о целой стране…

– Которая, как можно предположить, вовсе ей не принадлежала, – сухо добавила профессор. – Следовательно, мы наблюдаем нарастание, от меньшего к большему?

– Верно, – согласилась Мэгги и затараторила, боясь, что ее перебьют: – И манера, в которой она пишет о такой огромной потере, словно это особого значения не имеет…

– Вы говорите об интонации Бишоп, – кивнула профессор. – Как назовете ее? Иронической? Отстраненной?

Пока Мэгги размышляла, две девушки впереди подняли руки, но профессор Клапам их проигнорировала.

– Думаю, – медленно произнесла Мэгги, глядя в блокнот, – она хочет показаться отстраненной. Как будто ей все равно. Вот хотя бы слово, которое она использует. «Суета». Суета – вещь сама по себе ничтожная. Или постоянно повторяющаяся строка «Терять легко. Мы в этом мастера».

По правде сказать, тон этого стихотворения напомнил Мэгги манеру сестры отзываться о себе. Иронически. Иногда даже зло. Как-то они смотрели по телевизору конкурс «Мисс Америка», и она спросила Роуз, какие у нее таланты. Сестра, подумав, очень серьезно ответила:

– Умение правильно припарковаться.

– Она как бы пытается превратить все в шутку. Но к концу…

– Давайте поговорим о схеме рифмовки, – предложила профессор, как будто обращалась ко всей аудитории, но по-прежнему глядя только на Мэгги. – «АБА». «АБА». Стансы из трехстиший, а в конце шестистишие. И что мы видим?

– Бишоп переходит от трехстиший к шестистишию и опять хочет показаться отрешенной, даже равнодушной, вроде бы пытается дистанцироваться от происходящего, но на самом деле думает, что произойдет, когда она действительно потеряет…

– Потеряет что? Или кого? Как по-вашему, речь идет о возлюбленном? Кто этот «ты» в стихотворении? Кстати, вы заметили, что она пишет от лица мужчины?

Мэгги прикусила губы.

– Заметила. Поэтому мне и кажется, что речь все-таки больше идет о потере дорогих людей.

«Сестры, – подумала она. – Матери».

– Может, друга, – сказала она вслух.

– Прекрасно, – объявила профессор, и Мэгги снова вспыхнула. Но на этот раз от удовольствия. – Прекрасно.

С этими словами Клапам снова вернулась к стихотворению, к аудитории, схеме рифмовки и принципам сочинения вилланелл. Но Мэгги почти не слушала. Не могла слушать. Краска так и не схлынула с ее лица. Она, которая никогда не краснела, даже когда пришлось нарядиться в костюм гориллы для подвернувшейся трехдневной работенки в роли поющей телеграммы, сейчас напилась помидорным цветом.

Этой ночью она долго лежала, думая о сестре, гадая, слушала ли Роуз лекции по теории поэзии и поверила бы, что Мэгги, именно Мэгги, лучше всех настоящих студентов разобралась в смысле стихотворения. Сможет ли она когда-нибудь рассказать об этом Роуз?

Мэгги долго ворочалась без сна, пытаясь придумать, как заслужить прощение сестры. Добиться, чтобы Роуз хотя бы заговорила с ней.

Но ярким солнечным утром, отправляясь к Коринне, она опомнилась и пожалела о вчерашнем. Пребывание в Принстоне было не больше чем… как это… промежуточным этапом. Это выражение она услышала не в кампусе, а от Роуз. И сейчас, закрыв глаза, так и видела Роуз, объяснявшую на примере рекламного ролика, прервавшего показ фильма, что промежуточный этап – то, что между основными событиями, и на него не всегда стоит обращать внимание.

И вот теперь Мэгги до того разошлась, что начала отвечать на лекциях. О чем только она думала? Кто-нибудь обязательно приметит ее. Запомнит. И начнет интересоваться, где она живет, в чем специализируется, на каком сейчас курсе…

Возя тряпкой по полам Коринны, и без того сверкающим, Мэгги вдруг подумала: а что, если она хочет разоблачения? Что, если устала быть невидимкой? Она делала что-то… пусть не слишком важное, но все же требующее некоторой отваги, и всей душой жаждала признания. Ее так и подмывало сказать Чарлзу, или Роуз, или еще кому-то, чего она добилась. Как нашла не меньше шести разных мест, где могла принять душ (тренажерный зал Диллона, ванные в библиотеке и в четырех общежитиях, где были сломаны замки). Как определила единственную стиральную машину, работавшую без денег, и единственный автомат по продаже напитков, который безотказно выдавал банку кока-колы, стоило лишь стукнуть по нему в нужном месте.

Она хотела похвастаться, как нашла способ обедать бесплатно: нужно было рано утром прокрасться в раздаточную, одевшись так, словно подрабатываешь здесь: в нелепые кроссовки, джинсы и фуфайку, – и тогда каждый посчитает тебя за свою, решившую перекусить, прежде чем занять место за мармитом или у раковины с посудой.

Она хотела рассказать о четверговых ленчах в международном студенческом центре, где за два доллара можно было получить гигантскую порцию риса с жареными овощами и цыпленком в кокосовом молоке – лучшее блюдо, которое ей когда-либо приходилось пробовать, а чай пах корицей, и она пила с медом чашку за чашкой, изгоняя нестерпимое жжение во рту. Соседи по столу ни о чем ее не спрашивали, потому что в большинстве только что приехали в страну и плохо знали английский, так что дело ограничивалось кивками и застенчивыми улыбками.

Протирая стеклянные шкафы Коринны, Мэгги воображала, как познакомит Чарлза с Роуз и сестра одобрительно кивнет.

«Я в полном порядке, – мысленно говорила она сестре, – тебе не стоит волноваться, у меня все нормально».

И потом она попросит прощения, и… и кто знает?

Может, Роуз сумеет найти кредит на посещение лекций? Может, Мэгги даже сумеет получить степень, если не сбавит темпы? Она успела обнаружить, что, если внимательно вчитываться в текст, даже самые толстые книги не кажутся таким уж кошмаром. И она будет играть ведущие роли во всех пьесах Чарлза, и пошлет сестре билеты на премьеру и какое-нибудь роскошное платье, потому что, Бог свидетель, в этом на Роуз положиться нельзя. Появится в каком-нибудь убожестве вроде широкого свитера с подложенными плечами, в котором похожа на медвежонка, и…

– Привет? – нерешительно произнесла Коринна.

Мэгги от неожиданности подскочила и едва не свалилась со стремянки.

– Привет. Я здесь, наверху. Не слышала, как вы вошли.

– Я хожу на кошачьих лапках. Как туман…

– Карл Сэндберг, – договорила Мэгги.

– Молодец! – кивнула Коринна, проводя пальцами по столешнице и усаживаясь за чисто вытертый обеденный стол. – Как занятия?

– Лучше некуда, – объявила Мэгги и, спрыгнув на пол, сложила стремянку и повесила на крючок в чулане. Все и вправду шло лучше некуда. Если не считать того, что она здесь посторонняя. Если не считать той подлости, что Мэгги сотворила с Роуз, и ощущения, что все усвоенное в колледже не поможет заслужить прощение сестры.