Текст книги "Старше (ЛП)"
Автор книги: Дженнифер Хартманн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)
Она отскочила от меня.
– Нет, я еще не в порядке, – сокрушенно сказала она. – И я не пытаюсь быть мелочной, эгоистичной или неспособной простить – клянусь тебе, это не так. Я понимаю, что прошло много времени. Годы. Просто мне очень трудно доверять тебе после всего, что я пережила.
– Я понимаю. Все это тяжело. – Слезы застилали мне глаза, когда я сложил ладони вместе в отчаянной просьбе. – Но легкую любовь переоценивают. Трудная любовь заставляет тебя бороться, и это значит, что она представляет собой что-то драгоценное, чтобы сражаться за это. И это прекрасно. Это все. – Я провел языком по верхним зубам. – Я хочу, чтобы ты боролась. За меня. За нас. За наши отношения, по которым я так чертовски скучаю.
– Я просто не знаю, как принять это, – призналась она. – Я думала, что все закончилось. Когда она уехала, я думала, что ты снова начнешь встречаться – с кем-то другим. С кем-то своего возраста. В то время я искренне верила, что Галлея – не более чем извращенная фантазия, которая нужна тебе, чтобы удовлетворить свои отвратительные потребности.
Меня пронзила невыносимая боль, мое лицо исказилось.
– Ты должна была знать меня лучше.
– Я думала, что знаю. – Она обреченно пожала плечами. – Думаю, именно поэтому мне так больно. Ты шокировал меня. Ты лгал. Два года действовал за моей спиной.
– Тара, я понятия не имел, как с этим справиться. С каждым днем я влюблялся в нее все сильнее. И чем сильнее я влюблялся, тем глубже закапывал себя. Предавать тебя было последним, чего я когда-либо хотел.
– Но ты все равно это сделал. – Из уголка ее глаза скатилась слезинка, прочертив скорбную линию на щеке. – А потом ты позволил мне поверить, что ты чудовище. Извращенец. Потребовались месяцы долгих разговоров с мамой, – настоящей терапии, – чтобы понять, почему ты так поступил.
Мои собственные слезы обжигали, топили меня в душевной боли.
Но ничто не задело меня сильнее, чем ее следующие слова.
– Ты выбрал ее.
Я задохнулся.
Я смотрел на свою дочь с выражением опустошения на лице.
В тот момент я принял спонтанное решение и предпочел защитить сердце Галлеи, а не дочери, искренне веря в то, что однажды Тара все поймет. Простит меня. Воспользуется знаниями и мудростью, которые она приобрела в спокойной, наполненной любовью жизни, чтобы залечить свои раны. У Галлеи этого не было. У нее не было никакой поддержки, и мои собственные эгоистичные решения не оставили ей ничего, кроме собранных вещей и пугающего, неизвестного будущего.
Но я не знал всей тяжести душевной травмы Тары.
Ее собственного бремени, которое преследовало ее.
Ее боли.
Оглядываясь назад, я понимаю, что мог бы поступить иначе. Попытаться найти баланс во всем этом беспорядке. Думать усерднее, бороться упорнее. Возможно, я мог бы спасти их обеих от пагубных последствий своих действий.
Но в игре в запретную любовь всегда кто-то проигрывал.
Я просто никогда не думал, что проиграют все.
Тара отвела взгляд в ответ на мое молчание, опустила подбородок и крепко зажмурила глаза, и из них еще сильнее потекли слезы. Она покачала головой. Судорожно вздохнула.
У меня больше не было слов утешения. Больше нечего было объяснять. Она уже знала, что я люблю Галлею – время открыло ей глаза на эту истину.
Но я боялся, что никакие мои слова не смогут убедить Тару в том, что я люблю ее так же сильно.
И в этом была моя вина.
Это был мой вечный крест, который я должен был нести.
Я провел рукой по лицу, испытывая чувство поражения.
– Скажи мне, как это исправить.
Тара смахнула остатки печали и выпрямилась.
– Я не знаю, папа. Это не научный проект в четвертом классе. Ты не можешь просто сбегать в магазин, когда закончится клей, и спасти положение.
– Должно быть что-то. – Мои слова сочились болью, мольбой. – Ты же моя маленькая девочка.
– Я всегда буду твоей маленькой девочкой. – Тара взяла с дивана свою сумочку и пронеслась мимо меня, пробормотав через плечо последние слова, от которых у меня в груди все заныло. – А ты всегда будешь мужчиной, который разбил мне сердце.
ГЛАВА 38
Мама сидела за моим крошечным кухонным столом с бокалом вина, когда я проскользнула в квартиру и сбросила туфли. При моем появлении она подняла голову, в ее глазах светилась надежда.
Прости, мам.
Надежда здесь не живет. Ты ошиблась квартирой.
Я старалась проскользнуть незаметно в свою спальню, не в силах встретиться с ней взглядом. Меньше всего мне хотелось говорить об этом. Опять.
– Тара.
– Я устала, – ответила я. – Я не знаю, зачем ты здесь.
– Нет, знаешь. – Она встала со стула, ножки заскрипели по пожелтевшему кафелю. – Как все прошло?
Вздохнув, я остановилась в центре коридора и откинула волосы с глаз.
– Он не умер. – Затем я попыталась снова сбежать.
Она остановила меня.
– Тара. Давай поговорим.
– Звучит хуже, чем лекция тети Лорел о важности подбора цвета молитвенных платков для церковного базара.
– Я серьезно, – сказала она, покрутив бокал с вином, прежде чем сделать большой глоток. – Это важно.
Это действительно было важно.
Именно поэтому было так больно. А когда мне что-то причиняло боль, я избегала этого, вместо того чтобы разобраться. Я отвлекала себя блестящими, красивыми вещами, стремясь заглушить страдания и двигаться вперед, сосредоточившись на чем-то другом. У каждого свои механизмы преодоления. Мой служил мне достаточно хорошо.
Но я узнала этот тон. Она не собиралась сдаваться. Она последует за мной в спальню и попытается образумить меня, пока я мечтаю о том, как заберусь под одеяло и проснусь уже завтра, когда мама не будет нависать надо мной, пичкая родительской мудростью.
Я вздохнула и повернулась к ней лицом, на моем лице застыла маска раздражения.
– Мне двадцать лет. Мне не нравится, что ты появляешься в моей квартире без приглашения.
– Ты дала мне ключ.
– Для экстренных случаев.
– Это и есть экстренный случай.
Мои глаза сузились.
– То, что папа трахает мою лучшую подругу – это не чрезвычайная ситуация. Это поразительное отсутствие здравого смысла с его стороны, и мне не хочется повторять это в миллиардный раз. Я устала. Пожалуйста, уходи.
Она смотрела на меня проницательными карими глазами. В них было тепло. Так было всегда, независимо от того, какие грубые слова слетали с моих губ. Какой бы невыносимой я ни была. Она всегда была теплой и мягкой. Успокаивала так, что я теряла свой запал, и мне хотелось броситься в ее объятия, невзирая на мой гнев или горечь.
У Галлеи этого не было. До тех пор пока она не стала жить с нами.
Мне было трудно представить себе жизнь без такой мамы, как моя, и именно это заставляло меня брести вперед, сдаваясь, и пытаться снять с плеч эту тяжесть.
– Я пыталась, – пробормотала я. – Я пыталась понять. Принять. Но это кажется невозможным.
Улыбка коснулась ее губ, когда она жестом пригласила меня за стол.
– Садись.
Я уныло вздохнула и направилась в сторону кухни. Где мое внимание привлекло что-то, лежащее на столе. От чего я стиснула зубы, сжала кулаки, а сердце забилось с бешеной скоростью.
– Где ты его нашла?
Она посмотрела на него.
– Он уже два года пылится у тебя под кроватью.
– Это мое.
– Ты его смотрела?
Я сглотнула, складывая руки на груди.
– Нет.
– Почему?
– Это не имеет значения. – Кислота подкатила к горлу, а по коже побежали мурашки. – Я посмотрю, когда буду готова. Не тебе это решать.
– Я посмотрю его вместе с тобой. Может, это поможет.
– Поможет с чем? – Я насмешливо фыркнула. – Там внутри машина времени? Ты можешь стереть последние несколько лет?
Мама села обратно и жестом указала на пустой стул рядом с собой, отставив бокал с вином.
– Машина времени не нужна. Стирание прошлого не принесет нам никакой пользы. Если бы из любых передряг можно было легко выбраться, мы были бы хрупким, самодовольным видом. – Она выгнула бровь. – Садись.
Мои кулаки разжались.
Черт бы ее побрал.
Вместе с ее материнской мудростью.
Она всегда была благоразумной. Сейчас ей было почти сорок, так что у нее было время и опыт, чтобы преподать мне жизненные уроки, которыми ей не терпелось поделиться со мной.
Я не приветствовала это, но готова была выслушать. Слишком многим я была ей обязана.
Выдвинув стул, я плюхнулась на него, как капризный ребенок, и опустила подбородок на руку. Я уставилась на стену. Я не собирался облегчать ей задачу. Не-а.
– Я помню, когда сделала эту фотографию, – заметила она, проведя указательным пальцем по изображению на обложке, где мы с Галлеей были на озере. – Это было всего через несколько месяцев после того, как Галлея переехала к нам. В тот момент я поняла, что у нее будет лучшая жизнь. Хорошая жизнь.
Смягчившись, я посмотрела на фотографию.
– Ты много сделала для этого.
– Ты тоже. Я благодарна, что ты была рядом с ней во время всего этого.
– Переходного периода?
– Потрясения. – Ее глаза прищурились, рассматривая фотографию. – Любой другой считал бы ее злодейкой. Предательницей. Девушки бывают коварными и самовлюбленными. Ты была храброй. Настоящей подругой.
Настоящая подруга.
Обиженная дочь.
Я не была идеальной.
Мама открыла альбом, и я снова опустила глаза. Я не знала, чего боялась.
Правды?
Да, именно ее. Я довольствовалась тем, что жила со своим гневом, запертая среди возведенных своими руками стен. Это было безопаснее, чем испытывать душераздирающие прозрения. Я не была создана для таких вещей.
– Тара, пожалуйста, посмотри. – Мама взяла меня за руку и сжала мою ладонь. – Галлея оставила тебе это не просто так. Это ее правда – ее путешествие – ее глазами.
Мои собственные глаза затуманились, на них навернулись слезы. Я медленно перевела взгляд на открытый альбом и вгляделась в страницы. Картон цвета слоновой кости. Разноцветные подписи, сделанные от руки. Наклейки и заметки.
Фотографии.
Так много ярких снимков. Часть я помню. О существовании некоторых я и не подозревала.
Я сделала глубокий вдох и придвинулась ближе, пролистывая каждую аккуратно оформленную страницу. Это была история о нас. Наша жизнь в ярких красках. Дни на пляже. Домашние посиделки. Вечера игр, праздники, вечеринки, барбекю. Выпускной вечер.
Я рассматривала эту фотографию, сосредоточившись на том, как папа прижимается к Галлее, а ее голова склонилась к его плечу. Ничего не значащий момент, на который я никогда бы не обратила внимания. Но теперь, с учетом контекста, я увидела в нем что-то.
Я продолжала смотреть.
Перелистывая страницы. Запечатлевая образы в своем сознании.
Было несколько снимков, сделанных в папиной квартире. Часть меня хотела выплеснуть враждебность на все эти тайные, украденные моменты, но я отбросила свою враждебность в сторону. Отец сидел на диване с игровым контроллером в руках. Он смотрел на экран телевизора с ухмылкой на лице, зная, что Галлея его снимает. Это было игриво. Мило. Обычный момент, который я испортила своим гневом и несправедливыми обвинениями.
Мама продолжала держать меня за руку. Неизменная поддержка, не дающая мне распасться на части.
На исписанных страницах замелькали новые фотографии.
Галлея в постели с Божьей коровкой – эту фотографию сделала я. Золотистые волосы и мех слились в единое целое, они крепко спали. Розовый гипс Галлеи крепко обнимал нашу любимицу, напоминая обо всем, через что она прошла. Обо всем, что она пережила.
Еще одна фотография, на которой были мы с отцом, вызвала во мне волну эмоций. Я спала на его плече. Свернувшись калачиком и умиротворенная после послеобеденного спарринга в парке. Его рука обнимала меня, голова откинулась на диванные подушки, глаза были закрыты. Думаю, он не знал, что его сфотографировали. Пойман и запечатлен, навсегда увековечен.
Я скучала по этому. Мне не хватало его теплых, надежных рук, обнимающих меня, защищающих меня, даже когда я спала. Была погружена в грезы и свободна от бремени.
А потом я увидела фотографию моего отца.
Он сидит на скамейке в парке, его волосы развеваются на ветру. Косточка была размытым пятном, зажатым в его руке, и частично не попадала в кадр. Он смотрел в камеру с едва заметной улыбкой, а его глаза сияли так, как я никогда раньше не видела.
Он смотрел прямо на Галлею.
Фотография была обведена сердечком, нарисованным синим фломастером, а рядом на картоне были выведены три слова: «Он видит меня».
У меня перехватило дыхание.
Это было так трогательно. Искренний момент из реальной жизни. В нем было чувство. Осязаемое чувство, которое я почти могла потрогать. Я чувствовала его в своей груди, в самых темных уголках моего закрытого сердца. Жизнь просачивалась в него, оживляя усохший орган. Лепестки дефибриллятора завели его заново.
Горячие слезы хлынули рекой по моим щекам.
Все это время.
Годы пролетели, и пока все остальные продолжали жить, я оставалась оцепеневшей. Бездействовала и прозябала, слишком комфортно чувствуя себя в своей ненависти. Я была до смешного упертой в своих ошибочных убеждениях.
В своем воображении я рисовала отца чудовищем, и он не пытался меня переубедить. Возможно, он ждал, когда я сама все пойму. Слова были бесполезны, когда их не слышали. Только я сама могла признать правду… когда окажусь к ней готова.
Готова ли я?
Боже, как я этого хотела. Я чувствовала себя такой подавленной. Мне надоело жить с этой болью, которая постоянно подтачивала меня, изо дня в день. Это было некомфортно. Это было небезопасно.
Это был яд.
Мама сжала мою руку, проведя большим пальцем по костяшкам.
– Ты видишь это? – спросила она меня.
Я прикусила губу, прижимая основание ладони к одному глазу, в то время как из другого продолжали течь слезы.
– Что вижу?
– То, что тебе нужно.
Я кивнула, потому что это было так. Я видела это. Я видела все и даже больше.
– Как ты смогла так легко принять это? – прошептала я, мои слова были едва слышны от горя.
Мама вздохнула, сглатывая собственную боль.
– Прощать намного легче, когда у тебя есть опыт. Я потратила годы, чтобы научиться прощать себя. Когда-то я была предательницей. Я была врагом. Жизнь хрупка, поступки могут быть опрометчивыми, а прощение всегда дается с трудом. Твой отец не идеален, как и я. Как и ты. Как и Галлея. Несовершенство – это то, что связывает нас вместе. Наша общая нить. Мы все можем ошибаться, но мы также способны прощать. Это и делает нас более сильными людьми.
Я фыркнула, все еще покачивая головой, позволяя ее словам проникнуть во все мои замерзшие, закупоренные места.
– Они действительно любят друг друга?
Она мягко улыбнулась.
– А ты как думаешь?
– Я думаю, что сделала это намного сложнее для них обоих. Я разрушила нечто прекрасное, когда прекрасное в жизни так быстротечно. Галлея уехала из-за меня. Папа остался из-за меня.
Непоколебимость моих предубеждений подвела меня. Когда-то они делали меня сильнее. Негодование подпитывало меня. Негативная энергия была моим двигателем. Люди принимали эту энергию за силу, но на самом деле она лишь высасывала чувства и истощала нас. Я была бесплодна. Полая оболочка.
– Думаешь, уже слишком поздно? – спросила я, поднимая на маму покрасневшие от слез глаза.
Она даже не вздрогнула.
– А ты?
– Ты продолжаешь отвечать вопросами на вопросы.
– Так мы находим ответы.
Мой взгляд вернулся к альбому, где хранились ответы. Где они дремали, затаившись, ожидая, когда их обнаружат и воплотят в жизнь.
Я обладала силой.
Властью разрушать и властью исцелять.
Я подумала о пазле, который мы с папой делали много лет назад. О том, который был с приклеенным неровным кусочком. Этот пазл никогда не будет идеальным. Он никогда не будет таким, каким я его себе представляла. Но все равно это был готовый пазл, каждый кусочек которого был скреплен именно так, как должно.
Я положу последний кусочек на место.
Несовершенный.
Неидеальный, но завершенный.
И тогда, наконец…
Можно будет начать собирать новый пазл.
ГЛАВА 39
В дверь постучали.
Поднявшись с тренировочного коврика в спальне, я вскочил на ноги и стал искать чистую футболку, вытирая полотенцем пот с лица.
– Иду. – Я выключил радио, решив, что это моя пожилая соседка пришла попросить сделать музыку потише.
Перекинув полотенце через плечо, я подошел к входной двери и потянул ее на себя.
Ничего.
Там никого не было.
Я моргнул, оглядывая пустой коридор. Затем, вздохнув, покачал головой и шагнул назад, чтобы закрыть дверь.
Но в тот момент, когда я опустил глаза, что-то привлекло мое внимание.
Мое сердцебиение участилось втрое.
Это была моя фотография. Фотография, наклеенная на картонную бумагу кремового цвета, обведенная синим маркером и подписанная красивым почерком. Рядом лежала маленькая записка.
Я наклонился, мой пульс зашкаливал, и я поднял листки с пола.
Смущенные, недоверчивые глаза пробежались по снимку, пока я осознавал, что это такое.
Почерком Галлеи было написано: «Он видит меня».
Это была та самая фотография, которую она сделала весенним днем, давным-давно, на заре наших зарождающихся отношений, и которая перевернула мой мир. Я сидел на скамейке в парке, а она размахивала перед моим лицом одноразовой камерой. Это был ее первый опыт в фотографии. Ей удалось запечатлеть подлинную реакцию, несмотря на мои попытки оставаться невозмутимым. Улыбка. Блеск в глазах.
Начало конца.
На мои глаза навернулись слезы, пока я изучал снимок и ее слова.
Он видит меня.
Я действительно видел ее. С того момента, как мой взгляд упал на грустную девушку в озере, смотревшую на мрачную, темную поверхность воды, я не просто заметил ее. Я видел ее боль. Ее потерянность. Ее безнадежность. Я чувствовал ее. Она проникла внутрь меня и больше никогда не покидала.
Я вздохнул и переключил внимание на сопроводительную записку.
Уитни?
Я нахмурился, и сердце снова подскочило.
Нет…
Тара.
Это был почерк моей дочери. На клочке линованной тетрадной бумаги было нацарапано несколько слов. Слов, от которых у меня перехватило дыхание.
Я тоже вижу, папа.
Это все, что там было написано.
Но это было больше, чем я смел надеяться. Больше, чем я когда-либо считал возможным.
Это была оливковая ветвь.
Первый шаг.
Уступка.
Маленький белый флаг, трепещущий символ прощения.
Я прижал ладонь к подбородку и перечитывал ее слова снова и снова, пока не рухнул на пол, и годы стресса, лишений и душевной боли не испарились, как туман под лучами теплого солнца.
Этого было достаточно.
ГЛАВА 40
Луна висела в ночном небе, окруженная драгоценными камнями. Океан плескался у моих лодыжек, а прохлада конца ноября вызвала мурашки. Я скрестила руки на груди. Внутри меня жила грусть, которую убаюкивала мелодия мягко набегающих волн.
Я часто приходила сюда, когда мне нужен был покой.
Место, где я могу предаться размышлениям.
Когда я была моложе, я уходила к озеру и стояла вот так, представляя себе жизнь на той стороне, за пределами ряби и волн. Светлое, яркое будущее, за много миль от ужасов моей беспощадной домашней камеры. Так много тайн скрывалось под поверхностью. Мы обменивались своими впечатлениями, вода и я, и это всегда помогало мне чувствовать себя менее одинокой.
Сегодня вечером я меньше всего ожидала увидеть соратника.
– Ты потерялась?
Я резко обернулась, вода плескалась у моих ног, а неверие колотилось где-то между ребер.
Что?
Этого не может быть.
Он мне привиделся.
Быстро моргая, я прижала руку к груди, чтобы вернуться в реальность. Я чувствовала себя совершенно ошеломленной.
– Рид.
Он стоял на берегу, спрятав руки в карманы своих темных джинсов. Он был слишком далеко, чтобы я могла разобрать цвет его глаз, но я уже запомнила точный оттенок сверкающего светло-зеленого.
Мы смотрели друг на друга через пустынный пляж.
Когда он сделал маленький шаг вперед, я с трудом сглотнула.
– Я выгляжу потерянной?
– Немного.
– Что ты здесь делаешь?
Рид наклонил голову, изучая меня сквозь ночные тени.
– Скотти сказал мне, что ты здесь. Что ты ходишь к океану одна вечером каждой пятницы.
– Это не ответ на мой вопрос.
– Ответ. – Он улыбнулся.
Нет… не ответ.
Я не могла понять, почему он здесь.
Слизнув с губ соленую каплю морской воды, я покачала головой.
– Ты здесь по работе.
– Попробуй еще раз.
– Что-то со студией. Дизайн пристройки. Я…
– Нет.
На глаза навернулись слезы.
– Рид…
Все еще улыбаясь, он сел на берег, подтянув колени к себе и перебирая пальцами влажный песок.
– У меня странное чувство дежавю.
У меня случился сердечный приступ.
Инстинкт и слабость в коленях заставили меня опуститься в воду и сесть в нескольких футах напротив него, раздвинув ноги и глядя на то, как лунный свет мерцает в его глазах.
Мой голос затих. Мои конечности дрожали от океанского холода и неверия.
– Я целый день искал квартиру.
– Что?
– Квартиру. В центре города. Я нашел кое-что подходящее, в нескольких милях от студии. Не помешало бы добавить немного ярких красок. Нужна женская рука.
– Пожалуйста, говори по-английски.
Он улыбнулся, его ямочки пустили стрелы Купидона в мое сердце.
– Я переезжаю сюда, Галлея.
– Ты не переезжаешь.
– Переезжаю. Как только закончится срок аренды моей квартиры дома.
– Прекрати, – всхлипнула я. – Зачем ты это говоришь?
Он издевался надо мной. Жестоко играл с моим едва бьющимся сердцем.
Слезы текли по моим щекам, когда я подтянула ноги и спрятала лицо между коленями.
– Я говорю это, потому что это правда, – сказал он. – Потому что я хотел сказать это больше двух лет. Потому что я хочу этого больше, чем дышать.
– Рид. – Я задохнулась от его имени, произнесенных слов, его воображаемого присутствия. Это не могло быть реальностью. У нас не было надежды. И все же он намекал на обещания, счастливый случай и будущее, которого я так отчаянно жаждала, с такой убежденностью, что я могла только плакать. – Но мы обречены. Нам не суждено быть вместе.
– Почему?
– Потому что… Тара. Она никогда…
– Она дала мне свое благословение, Галлея.
Я вскинула голову, и в моей крови забурлила горячая лава надежды.
– Что? – Я уставилась на него в поисках лжи. Пытаясь найти подвох. – Этого не может быть.
– Но это так. Я здесь. Я здесь, потому что больше мне негде быть.
– Она никогда не одобрит. Никогда не смирится с этим. – Я покачала головой, сжимая в моих ладонях океанский ил. – Прошли годы.
– Годы помогают прояснить ситуацию, – сказал он мне. – Мы говорили. Мы плакали. Тара, возможно, никогда не смирится с этим полностью, но она понимает, что это реальность. Она не хочет быть вечным препятствием между нами. Она любит тебя. Мы оба любим тебя. И хотя это разная любовь, она из одного и того же источника. – Глубоко вздохнув, Рид встал. Он поднялся с покрытого песком берега и сделал шаг к воде, положив руку на сердце. – Оно идет отсюда.
Я подняла подбородок и, не отрываясь, смотрела, как он входит в воду. Дюйм за дюймом. Еще один барьер рушился между нами. Мелкий прилив целовал мыски его ботинок, когда он шел ко мне, пока океан не поглотил его ноги до щиколоток.
Мы оба. Вместе.
По одну сторону береговой линии.
Я не могла пошевелиться. Я была парализована, загипнотизирована. Завороженная его осторожным приближением, его телом, погружающимся все глубже в воду. А потом он сел прямо напротив меня, обхватив меня двумя длинными ногами.
Я прыгнула на него.
Вода плескалась вокруг нас, смешиваясь с моими слезами, когда я бросилась в его объятия, и он поймал меня, прежде чем мы опрокинулись назад и погрузились в воду, всего на мгновение. Но я уже тонула. Тонула от потрясения и такой чистой любви, что не могла дышать.
Он прижал меня к себе, обхватив обеими руками и осыпая поцелуями мои волосы.
Я отстранилась, чтобы обнять его щеки ладонями, затем запустила пальцы в мягкие каштаново-черные волосы. Его глаза блестели, тени исчезли навсегда.
– Ты здесь, чтобы спасти меня, – выдохнула я.
Теплые губы коснулись моих, и он прошептал:
– Может быть, это ты здесь, чтобы спасти меня. – Затем он поднял меня на ноги и закружил, его улыбка была такой, словно она была украшена редкими бриллиантами. – Потанцуй со мной.
Смех вырывался из меня, пока он кружил меня в воде.
Я прильнула к нему, вцепилась пальцами в его руки, не желая отпускать.
Больше никогда не нужно было отпускать.
Рид напевал припев песни «Wonderwall», зная, что между нами больше нет стен.
Нет преград.
Только открытое пространство нашего общего горизонта, окрашенное в цвета любви, за которую нам упорно пришлось бороться.
Мы танцевали.
Мы покачивались под луной, звездами, перед безграничными возможностями, вода омывала наши ноги, а мысли о заслуженном будущем наполняли нас.
Он держал меня.
И когда он снова притянул меня к своей груди, то тихо прошептал:
– Тебе нравится эта песня?
Слезы радости лились из моих глаз, когда я прижалась щекой к его груди и наслаждалась его сердцебиением, идеально совпадающим с драгоценной мелодией, звучащей у моего уха.
– Это моя любимая.
ЭПИЛОГ
Июнь 2005 года
Божья коровка влетела в парадную дверь нашего причудливого бунгало, и ее побелевшая от времени мордочка, прижалась к моему лицу для страстных поцелуев. В свои тринадцать лет она прекрасно себя чувствовала, и все еще была наполнена щенячьей энергией и безусловной любовью.
Было время, когда я думала, что больше никогда ее не увижу. Но в жизни все, чему суждено остаться, всегда возвращается к нам.
Я прижала ее к себе и поцеловала в нос, упиваясь воспоминаниями и нежностью детской присыпки.
– Мамочка! Тетя Тара здесь!
Когда Божья коровка рухнула ко мне на колени, в дверь вошла моя лучшая подруга с двумя огромными чемоданами, за ней следовала Уитни.
– Самая. Длинная. Поездка.
Я улыбнулась Таре, почесывая за ушами Божью коровку.
– Но оно того стоит?
– Зависит от того, что ты готовишь.
– Запеканку.
Ее глаза задумчиво прищурились.
– И вино?
– Да, пожалуйста, – вклинилась Уитни, стягивая куртку.
– Вино. Мексиканская запеканка. – Мои брови выгнулись. – И хлебный пудинг с виски на десерт.
Глаза Тары округлились.
– Господи. Продано. Тогда мы немедленно отправляемся к океану. Ты не сможешь меня остановить.
Я поднялась с пола и смахнула золотистую шерсть со своих легинсов, когда Рид вышел из кухни с хмурым выражением лица, одетый в свой обычный наряд – футболку и темные джинсы.
Но именно дополнительный предмет одежды, который был на нем, заставил Тару рассмеяться, прикрыв лицо рукой.
– Мило.
Тара сдержала свое обещание, данное несколько лет назад, и подарила Риду фартук.
Он был розовым.
Он был не в восторге от этого.
Но он доставал его из шкафа каждый раз, когда Тара приезжала в гости, а это случалось дважды в год. Летом и на Рождество.
Рид вздохнул и пожал плечами, а потом на его лице засияла улыбка.
– Привет, малышка. – Он взглянул на Уитни. – Уит.
Она приветливо улыбнулась.
Тара шагнула вперед, бросая чемоданы и принимая его теплые объятия.
– Рада тебя видеть, папа, – сказала она, прижимаясь к нему.
От этого зрелища у меня на глаза навернулись слезы.
Прошедшие годы были добры ко всем нам. Поначалу трудные, но тем не менее наполненные состраданием, исцелением и пониманием. Когда Рид собрал вещи в своей квартире и переехал на восточное побережье, чтобы быть со мной, я не представляла, как сложится наше будущее. Сохранит ли Тара свою обиду? Не вспыхнет ли она снова, окрасив нашу жизнь в черные и серые тона?
Эти первые несколько месяцев были наполнены тревогой и пугающими ожиданиями.
Но по прошествии времени, когда Тара продолжала общаться с нами дружелюбно, без напряжения и враждебности, наша жизнь начала обретать новый смысл. Новые перспективы.
Любовь побеждала, как неугасающее пламя.
Когда я отодвинула чемоданы в сторону, в холл с визгом и смехом вбежали наши приемные малыши.
– Привет, бабушка!
– Привет, тетя Тара!
Обе женщины наклонились, подхватывая на руки по ребенку.
Тара прижала нашу дочь к себе, их каштановые волосы соединились.
– Ты стала больше.
– Мне почти пять.
– Когда-то мне было пять. Это было здорово. – Она опустила нашу дочь на пол и взъерошила волосы нашего сына, который распластался на груди Уитни. – Я скучала по вам, маленькие негодники.
– Мы тоже скучали.
– Это правда, – сказала я. – Они говорят о тебе каждый день.
– Конечно, говорят. Я самая лучшая.
Наши мизинцы соединились, мы нежно улыбнулись друг другу, и оба ребенка побежали в спальню показывать Таре свои новые игрушки.
Глубоко внутри я всегда хотела когда-нибудь взять на воспитание детей. Брошенных. Нелюбимых. Бездомных и подвергшихся насилию. Это было желание, которое с каждым днем обретало крылья. Рид полностью поддержал эту идею, и через год наших стремительных отношений мы взяли под опеку новорожденных близнецов, которых забрали из дома наркоманов – девочку и мальчика.
Мину и Джейса.
Мина означала – любовь, а Джейс – исцеление.
Конечно, мое сердце не было готово отдать два драгоценных комочка чистой любви, поэтому вскоре мы подписали документы об усыновлении. Дети росли, и я больше всего на свете хотела лишь одного – продолжать опекать, воспитывать, делиться своим домом с милыми, потерянными душами.
Я сама когда-то была потерянной.
Иногда все, что требовалось, – это рука помощи, чтобы направить нас в правильном направлении. Чтобы позволить нам снова обрести себя.
Когда Тара и Уитни ушли с детьми в спальню, я отправилась на кухню, где Рид проверял запеканку. Я подошла к нему сзади и обхватила за талию, прижавшись щекой к теплой спине.
– М-м-м. Ты хорошо пахнешь.
– Я принял душ.
– Я знаю.
Он повернулся в моих объятиях и подмигнул, а затем поцеловал меня в лоб.
– Возможно, я захочу принять душ позже, – призналась я.
– Да? – Его брови изогнулись, а в глазах сверкнула похоть. – Ты ненасытная.
– Я влюблена.
Он притянул меня к себе, опустил подбородок мне на макушку и провел рукой по спине. Трепет охватил меня, распускаясь в груди, как воздушный шар счастья.
– Я всегда знал, что у нас такая любовь, – сказал он мне, счастливо вздохнув.
– Какая? – Я обмякла в его объятиях, растаяв, как мороженое.
Рид мягко покачивал меня из стороны в сторону.
– Такая, когда стареешь вместе.
Мои глаза закрылись.
На глазах выступили слезы, а сердце воспарило.
Хотя я никогда не испытывала потребности в замужестве, зная, что наша история любви горит ярче свадебных колоколов и юридических обязательств, осенью 2000 года Рид попросил меня выйти за него замуж. Конечно же, я согласилась. Это была простая церемония на местном озере с нашими самыми близкими друзьями и семьей, и Моник с радостью запечатлела наш счастливый день, оставив меня по другую сторону камеры. Теперь у нас были золотые кольца на пальцах, дом, которым мы владели и дорожили, и двое драгоценных малышей, которые благословляли нас каждый день.
У нас было все.
Стареть с любимым человеком – это недооцененное сокровище. Старение было пугающим. Смерть была зловещей неизбежностью, которая маячила на горизонте. Но путешествие по ту сторону этой жизни с тем, кто владел твоим сердцем, кто разделял твои мечты и страхи, кто знал самые тайные уголки твоей души, было потрясающей привилегией. Это было обещание дружеской поддержки в любую бурю. И когда слова Рида обнимали меня, как утешительные объятия, я знала: что бы ни ждало нас впереди, мы справимся с этим вместе.
