Текст книги "Дурная слава"

Автор книги: Джанет Дейли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

– Они всегда так накрывают на стол, когда вы заказываете еду в номер? – Она потрогала бархатистые лепестки розы.

– Да, в лучших отелях всегда.

Киннкэйд смотрел на нее через стол, стараясь понять, что она думает. Он столько лет провел, переезжая из одного отеля в другой, что перестал обращать внимание на такие знаки внимания.

– Это мило.

Иден развернула лиловую салфетку и положила на колени.

– Да, мило, – принимаясь за свой омлет, отозвался Киннкэйд.

– Здесь прекрасно кормят, – заметила Иден, попробовав омлет.

– Рад, что угодил… – Киннкэйд замолчал, сосредоточившись на завтраке. Слегка утолив голод, он спросил: – Хотите рассказать мне все остальное?

– Остальное? – Его вопрос застал Иден врасплох.

– Да, остальное. Того, что вы мне рассказали, было бы недостаточно, чтобы обвинить вас в убийстве. Подозрение в этом случае значит немного. Должно же было быть что-нибудь еще.

Киннкэйд намазывал земляничным джемом кусок подсушенного хлеба, потом протянул его ей.

– Ребекка Сондерс, – сказала она, потом пояснила: – В тот вечер один из помощников шерифа видел ее с Джефом. Оказалось, что Ребекка уверила всех, включая и своего отца, что в тот вечер у нее было свидание с Джефом, а не с Винсом. И когда шериф начал ее допрашивать, она так ему и сказала. Узнав, что Джеф мертв, она сочинила целую историю о том, как Винс и я прицепились к нему, и как я была расстроена, и как приревновала Джефа, потому что он приехал с ней. Она утверждала, что Джеф настоял на том, чтобы Винс отвез ее домой, а сам решил остаться со мной и успокоить меня.

– А когда Винс начал давать совсем другие показания, шериф решил, что он лжет, пытаясь защитить вас, – догадался Киннкэйд.

– Ребекка была очень убедительна. – Иден разломила кусок тоста и теперь держала его в руке. – Думаю, людям больше понравилась ее история, потому они и поверили ей.

– Так что же случилось? Неужели Ребекка в конце концов изменила свои показания?

– Вы что, шутите? – В голосе Иден впервые прозвучала настоящая горечь. – Она поняла, как ей выгодно придерживаться своей версии.

Киннкэйд нахмурился:

– Что вы хотите сказать?

– Хочу сказать, что не прошло и месяца после смерти Джефа, как отцу Ребекки сделали операцию шунтирования сердца, в которой он нуждался, а заплатил за нее Де Пард. Чуть позже починили и покрасили их дом, у детей появилась новая одежда, а у Ребекки – новая большая машина. И все это благодаря Де Парду. Она нашла свою серебряную жилу и решила вытянуть из нее все серебро до последней крупинки. – Иден ковыряла вилкой в своем омлете. – Даже если бы она захотела сказать правду, то ей бы не дали. Дело зашло слишком далеко. – Она покачала головой, и при воспоминании обэтом ее передернуло. – Если бы на процессе она свидетельствовала против меня, вероятно, я была бы сейчас в тюрьме.

– Так она этого не сделала?

– Нет. Она погибла в автокатастрофе за два месяца до того, как мое дело было передано в суд.

– А что произошло, когда вы встретились с Де Пардом в частном порядке?

Вилка выскользнула у нее из пальцев и звякнула о тарелку.

– Откуда вы узнали?

– Ну, это же само собой разумеется. – Киннкэйд поднял кофейник и налил кофе им обоим. – Я знаю, что, если бы я был Де Пардом, а вы обвинялись бы в убийстве моего брата и шериф был бы моим кузеном, я потребовал быочной ставки с вами.

– Так он и поступил, – призналась Иден. – Это случилось в то утро после смерти Джефа, когда я была еще в тюрьме…

Одна лампочка без абажура, обнесенная проволочной сеткой, едва освещала камеру. С того момента как ее посадили в тюрьму, Иден ни разу не присела: она металась из угла в угол по своей камере. Еще немного, и она сошла бы с ума. Сейчас она сидела, скрестив ноги, в середине своей койки, крепко охватив руками талию.

Женщина в соседней камере громко стонала. Она стонала большую часть ночи, если только ее не рвало или она не изрыгала проклятия и непристойности по адресу дежурного помощника шерифа.

В таких обстоятельствах – среди всех странностей и грубости тюремной обстановки, ее назойливых шумов и кошмара последних событий – о сне мечтать не приходилось. Иден была измучена и напугана, нервы ее были на пределе. И сейчас впервые за все это время из глаз ее потекли слезы.

Лязгнули болты, дверь заскрипела, и от этого звука по телу Иден пробежала судорога, будто по нему пропустили сильный электрический ток. Полная страха и надежды, она смотрела на дверь, отделявшую камеры от остальных помещений. Наконец тяжелая металлическая дверь распахнулась. Вошел Лот Уильяме и приблизился к ее камере. Она слышала эхо его шагов, зловеще отдававшееся в помещении. Не говоря ни слова, он вставил ключ в замок.

Она тотчас же вскочила со своей постели.

– Меня выпускают? Могу я уехать домой?

– Оставайся на месте, – рявкнул он, и Иден тотчас же замерла, укрощенная резкостью его голоса. Довольный произведенным эффектом, он открыл дверь камеры и поманил ее к себе. – К тебе посетитель.

Лицо Иден просияло.

– Это мой дедушка, да? Он приехал, чтобы забрать меня домой?

Шериф бросил на нее холодный взгляд, и она тотчас же умолкла.

– Пойдем со мной.

Он схватил ее за руку выше локтя и повел, толкая впереди себя, по коридору.

Свернув направо, Уильяме резко остановился перед ничем не примечательной дверью. Продолжая крепко держать Иден за руку, он нажал на ручку двери.

– Сюда, – сказал он, грубо толкая ее вперед. Комната была затоплена солнечным светом, и после двух часов, проведенных в тускло освещенной камере, глаза Иден не сразу приспособились к нему. Она зажмурилась от нестерпимого блеска, успев заметить большой деревянный письменный стол и пустой канцелярский стул перед ним.

– Я подожду снаружи. Дай мне знать, когда закончишь, – сказал шериф.

Иден оглянулась и увидела, как дверь за ее спиной закрывается. Она подумала, что шериф обращается к ней. Потом она почувствовала запах дорогого мужского одеколона и, резко обернувшись на этот запах, в смятении уставилась на Дьюка Де Парда.

Он смотрел на нее, не отводя глаз. В каждой черте его грубоватого лица была запечатлена боль.

– Сядьте, мисс Росситер. – Дьюк рукой указал на пустой деревянный стул с прямой спинкой.

Ей не хотелось смотреть на него. Ей хотелось повернуться и бежать. Но вместо этого Иден покорно и тупо проследовала к стулу и села, тесно сцепив пальцы на коленях.

Понимая скорбь Де Парда, Иден сочла, что должна что-нибудь сказать.

– Я… я так жалею… – начала она.

– Не так жалеете, как следовало бы. И вполовину не так! – рявкнул Дьюк.

Ярость, порожденная горем, взмыла откуда-то изнутри и обрушилась на Иден. Отчаянным усилием воли овладев собой, Де Пард ткнул пальцем в раскиданные на письменном столе бумаги.

– Шериф Уильяме передал нам ваш эмоциональный рассказ о событиях последней ночи.

Он посмотрел на стол, потом снова на Иден.

Ей захотелось съежиться, стать меньше, свернуться клубочком и заползти в угол, пока все это не пройдет, не испарится, как призрачное видение. Господи, пожалуйста, избавь ее от этого! Она не хотела ни слышать Де Парда, ни тем более отвечать на его вопросы.

Де Пард поднял листки с записями, указал на них:

– Все это, должно быть, очень тяжело для вас. Судя по всем вашим признаниям, вы напуганы и впали в панику. Иначе как объяснить, что вы решили извратить факты? – Минуту-другую он выжидательно смотрел на Иден, потом продолжил; – Видите ли, мисс Росситер, я уже знаю, что вы сказала неправду.

Она чуть было не задохнулась от возмущения:

– Что вы хотите сказать? Кто вам это сказал?

– Шериф беседовал с Ребеккой Сондерс. Это у нее было свидание с Джефом в прошлую ночь, а не у вас.

– Нет. У нее было свидание с моим братом. Правда, привез ее Джеф, но…

– Пожалуйста. У нее нет причины лгать, а у вас, вне всякого сомнения, есть. Вот почему вы придумали эту грязную историю и утверждаете, что мой брат пытался изнасиловать вас.

– Но он действительно пытался, – настаивала Иден. – Он ударил меня и повалил…

– Это бесстыдная ложь! – взревел Дьюк, сжимая кулаки и потрясая ими в воздухе. – Джеф никогда бы не поднял руку на женщину. И всем это известно. – Он снова попытался овладеть своими чувствами. – Если облечь мою мысль в ясную форму, то могу вам сказать, что бесчисленное количество женщин было бы более чем готово расставить свои ножки ради него, и Джеф знал это. Он никогда бы не стал прибегать к насилию.

– Но он это сделал. – Иден чувствовала себя совершенно беззащитной и пыталась удержаться от рыданий, поднимавшихся к горлу и душивших ее. – Как вы не поймете? Я не хотела его убивать, не хотела, чтобы он умирал. Я пыталась его спасти, пыталась помочь ему…

– Но вам это не удалось. Джеф мертв, – прервал ее Де Пард. Он говорил упрямо и жестко. – И все ваши сожаления и угрызения не вернут его к жизни. Но если вы и в самом деле сожалеете о том, что сделали, вы не будете пачкать его репутацию этой грязной ложью.

– Это не ложь!

– Ложь, и я могу это доказать. Если вы будете упорствовать и продолжать рассказывать про него гнусности, я вас уничтожу. Вы меня понимаете?

Иден онемела, ошеломленная угрозами Де Парда. От злобы, которой дышало его лицо, от яда, источаемого его голосом, ее бросало в дрожь.

– К счастью, – продолжал Де Пард, стараясь говорить спокойнее, – никто, кроме меня и шерифа Уильямса, не знает о вашей версии происшедшего. У вас еще есть время на то, чтобы отказаться от своих слов.

– Отказаться…

Иден вытерла мокрое от слез лицо, случайно задев распухшую и покрытую синяками щеку.

– Совершенно верно. – Де Пард бросил листки с протоколом допроса на письменный стол и снова уселся на свой стул. – Все знают, что Джеф был помешан на огнестрельном оружии. Он любил поохотиться. Весьма вероятно, что он показал вам новое ружье, которое получил в подарок на прошлое Рождество. Возможно, он даже соорудил мишень из пивных жестянок и использовал их, чтобы показать вам, как хорошо он стреляет. Возможно, он предложил и вам испытать себя в стрельбе, но в какой-то момент все пошло не так, как он планировал. Возможно, вы решили, что ружье не было заряжено или что оно было поставлено на предохранитель. Возможно даже, оно выстрелило случайно.

– Вы хотите сказать, что этот выстрел был случайностью? – плохо понимая, к чему клонит Де Пард, спросила Иден.

Он кивнул:

– Это было ужасной, трагической случайностью, какие бывают слишком часто даже с теми, кто опытен в обращении с оружием. После того как шериф Уильяме закончит свое расследование, я не сомневаюсь, что смерть Джефа будет сочтена несчастным случаем и против вас не станут возбуждать уголовного дела. Но прежде вы, конечно, должны рассказать шерифу, как все было на самом деле.

– А как же насчет Ребекки и всего, что рассказала она?

– Я не сомневаюсь, что Ребекку Сондерс можно будет уговорить сотрудничать с нами, – заявил Де Пард. – Так вы измените свои показания или нет?

– Я… я не знаю.

Усталая, смущенная и запутавшаяся. Иден хотела только одного – поговорить со своим дедом, с Винсом, с кем-нибудь, кто мог бы ей посоветовать, что делать.

– Мне надо подумать.

– У вас нет на это времени! – Де Пард поднялся со своего стула, нетерпеливый и раздраженный, он не стеснялся своих чувств. – Я хочу узнать ваше решение немедленно. Там, на улице, уже собрались репортеры из всех газет и с телевидения, они требуют подробностей об обстоятельствах смерти лучшего защитника в нашем штате. Я больше не могу замалчивать историю гибели Джефа. Решайтесь – и решайтесь немедленно!

Иден медлила с ответом, и Де Пард предупредил ее:

– Ожиданием вы ничего не выиграете, клянусь вам. Как только просочится слух о том, что вы утверждаете, будто Джеф напал на вас, ваше дело будет проиграно. – Он рубанул ладонью воздух, давая ей понять окончательность своих намерений. – Или вы как раз этого и добиваетесь? Может, вы хотите продать свою историю какому-нибудь писаке?

Иден была шокирована таким предположением.

– Нет! – возмутилась она.

– Не играйте со мной в игры. – До Пард сделал еще один шаг, приблизившись к стулу Иден. Вид у него был гневный. – Сколько вы хотите? Десять тысяч? Двадцать?

– Я не хочу от вас денег, – запротестовала Иден. Внезапно его громоздкая фигура нависла над ней, как башня.

– Пятьдесят тысяч – это мое последнее слово. – В голосе Де Парда послышалась угроза. – Вы береге эти деньги и изменяете свои показания. А иначе, клянусь всеми святыми, вы пожалеете об этом. Вы окажетесь одна-одинешенька, без единого друга во всей округе. И оглянуться не успеете, как вас привлекут к судебной ответственности, и всю оставшуюся жизнь вы проведете в тюрьме!

Иден с трудом оторвала невидящий взор от картин прошлого и посмотрела на Киннкэйда. Потом опустила глаза.

– Его голос становился все громче, а лицо – все свирепее. Обвинения, оскорбления, угрозы – после всего, что я уже перенесла, это было чересчур. Я тоже повысила голос до крика. Я кричала, что, если он богат и могуществен, это не значит, что он может купить меня или угрожать мне и угрозами заставить молчать. Я много ему наговорила, – признала Иден. – Мне было семнадцать лет, и я была напугана… Полагаю, в те времена я была ужасной неисправимой идеалисткой. Я думала, что правда и есть мое отмщение.

– В идеальном мире было бы так, – сказал Киннкэйд, глядя на нее поверх своей чашки.

– Но наш мир не идеален, верно? – вздохнув, спросила с иронией Иден. – Как бы там ни было, но потом шериф снова отвел меня в камеру, где я проплакала битых три часа, а потом заснула. Когда я проснулась, версия Де Парда уже стала известна всем.

– И нет нужды говорить, что Де Пард не повторил своего предложения.

– Да, оглядываясь на прошлое, я понимаю, что мне следовало пойти на сделку. Если бы я согласилась на это, то избежала бы оскорблений и позорной известности, связанной с процессом. Я была бы вольна жить своей жизнью, и меня на каждом шагу не донимал бы Де Пард. А так… – Она не окончила фразы.

– У меня такое чувство, что где-то глубоко внутри вы не жалеете, что поступили по-своему.

– Думаю, да. С ложью тоже жить нелегко. Она положила салфетку на стол.

– Завтрак был отличный. Если вы меня извините, то я уйду. Мне надо высушить волосы и одеться.

Киннкэйд поднялся вместе с ней. Пока Иден шла через комнату, он продолжал стоять. Когда она скрылась за дверью своей спальни, он подошел к стулу, где накануне оставил свой мешок с покупками, потом направился к ее двери.

Она открыла дверь, как только он к ней приблизился.

– Где моя одежда?

– Она была такой грязной, что я отослал ее в чистку. Сегодня вечером к шести заказ будет готов. А пока что вы можете надеть вот это. – Он протянул ей мешок с покупками. – Что касается размеров, то мне пришлось выбирать только на глаз, но, думаю, тут все подойдет. Если что-нибудь окажется не по размеру, я могу это обменять.

– Вы купили мне одежду? – Она казалась удивленной.

– Я решил, что вы не захотите весь день просидеть в этом халате, – насмешливо улыбаясь, ответил он. – Давайте-ка примерьте и посмотрим, подойдет ли это вам.

Через четверть часа из спальни появилась Иден. Платье, выбранное Киннкэйдом, было из простого хлопчатобумажного трикотажа, ярко-синего цвета, от которого слепило глаза. Оно было с расклешенной юбкой и присобранными на плече рукавами и выглядело на ней восхитительно.

Иден остановилась перед ним и спросила:

– Ну как?

Киннкэйд окинул ее восхищенным взглядом.

– Превосходно. Воплощенная женственность, да и только… А как вы в нем себя чувствуете?

На самом деле Иден чувствовала себя в нем слишком уж женщиной. И ей казалось, что это чересчур вычурно.

– Как-то по-иному. По правде говоря, я не носила ни платьев, ни туфель на каблуках с тех пор… – Она намеренно не закончила фразу.

– Со времен вашего процесса, да? – догадался Киннкэйд.

– Да. – Она прижала руку к груди особым жестом, выражавшим смущение. – Почему вы купили мне платье? Почему вы не купили джинсы или слаксы и майку?

– По трем причинам, – ответил он. – Покупая платье, я мог не беспокоиться по поводу его длины, пояс компенсирует любую неточность по части размера, а последняя причина – чисто эгоистическая. Когда у женщины такие красивые ноги, как у вас, грешно скрывать их под джинсами.

Если бы Иден была из тех женщин, которые способны краснеть, Киннкэйд бы заподозрил, что теперь она должна бы зардеться. Но Иден казалась просто настороженной и неспокойной.

Киннкэйд взял свою шляпу.

– Ну что, идем?

Вместо ответа Иден шагнула к нему.

– Я так полагаю, мы снова будем слоняться по казино в поисках Винса?

– Этим займется Расти. Ваш брат будет ожидать меня, а не его, – пояснил он. – Я подумал, вам надо подышать свежим воздухом.

Глава 20

Иден и Киннкэйд вышли из отеля и оказались на улице, где их уже поджидала машина.

Галантно распахнув дверь своего пикапа, Киннкэйд подал Иден руку. Она же, прежде чем сесть в машину, вдруг, словно пятиклассница, покрутилась на месте и неожиданно для себя рассмеялась, тут же, правда, смутившись и испугавшись своего смеха. Удивительно, но рядом с Киннкэйдом ей было легко и свободно. Но почему? Не все ли равно. Иден не хотелось думать. «А этот час у нас в руках, живи же настоящим…» – мысленно процитировала она и плюхнулась на переднее сиденье.

Киннкэйд направил свой пикап к центральному парку.

Он купил билеты и повел Иден к карусели.

Мера его успеха в отношениях с Иден достигла таких высот, что она не стала возражать, когда он поднял ее и посадил на спину гарцующего деревянного коня. Они кружились и кружились под музыку, похожую на органную и пронзавшую воздух своим радостным звуком.

После карусели Киннкэйд и Иден съели по порции сахарной ваты, и их разобрал смех от того, что эти розовые облака прилипали к пальцам и склеивали их. Они наблюдали за проделками ребятишек, и за одним представителем юного поколения в особенности – молодым человеком с круглыми глазами, – пока совершали свою первую поездку на американских горках. Позже с пакетами попкорна в руках они проследовали к пруду, чтобы покормить уток.

Большую часть времени, что они провели вместе, Киннкэйд занимался тем, что наблюдал за Иден. Вокруг нее кружились утки, хлопали крыльями и крякали, жадно и бесцеремонно требуя угощения. Смеясь над их жадностью, Иден бросала им попкорн, стараясь, чтобы лакомство доставалось самым робким птицам в задних рядах, и присаживаясь на корточки, чтобы накормить с рук самых отважных.

Киннкэйд изучал ее лицо, принявшее теперь непривычно беспечное выражение. Это было его заслугой. Гордость, нежность и желание переполняли его.

Когда Иден собрала последнюю горсть попкорна со дна своего мешочка, Киннкэйд обнаружил, что и его мешок пуст.

– Простите, ребята, – сказал он уткам, – но мы обанкротились.

Она выпрямилась и скатала пустой бумажный мешок в комочек.

– Придется вам поискать другую добрую душу, которая захочет накормить вас. – Иден повернулась к Киннкэйду. – Жадные дьяволята, верно?

– И шумные, – заметил он, когда крякающая компания переваливаясь двинулась к малышу, усердно жующему печенье.

– Очень шумные, – согласилась Иден. – Все равно это было забавно.

– Очень.

Но Киннкэйд сознавал, что получил удовольствие от этой сцены совсем по иной причине. Они шли от пруда, и он смотрел, как ее сандалии без задников утопают в мягкой земле, и от этого казалось, что она вот-вот упадет. Вдруг, неожиданно для самого себя, Киннкэйд обнял Иден за плечи.

Она посмотрела ему в лицо, и у нее тотчас же отпала охота шутить и смеяться. Внезапно она почувствовала, как тяжело бьется ее сердце. Его губы коснулись уголка ее рта легким, как прикосновение перышка, поцелуем. Иден отвернулась. Где-то внутри у нее нарастало непонятное ей ощущение, потребность в нем, похожая на боль, некая смесь желания и страха.

– От вас пахнет сахарной ватой, – сказал Киннкэйд, касаясь губами ее уха. – Иден…

Она заставила себя взглянуть на него. Ей была свойственна особенность не бежать от опасности, а смотреть ей прямо в лицо. Где-то за их спиной рассмеялся ребенок.

Киннкэйд нежно обнял ее за талию.

– Я не причиню вам зла.

Он улыбнулся, и она почувствовала, что сердце ее готово выскочить из груди, что еще немного – и она задохнется от охватившего ее волнения.

Киннкэйд с трудом сдерживал желание, вспыхнувшее в нем с неукротимой силой. Господи, он хотел эту женщину так страстно, так самозабвенно, как никогда в жизни! Но ей требовалось нечто большее, чем страсть, чем желание, и у него возникла потребность дать ей это. Весь дрожа от нетерпения, Киннкэйд приник к ее губам долгим и вместе с тем легким поцелуем, но большего он не мог себе позволить. Не теряя власти над собой, Киннкэйд отстранился, чувствуя, как от напряжения холодный пот выступает у него на лбу.

– Пойдем? – выдавил он из себя.

– Что? – ошеломленная таким поворотом событий, спросила Иден.

Он снова поцеловал ее в губы.

– Я подумал, что вы не прочь уйти отсюда и отправиться куда-нибудь в другое место.

Киннкэйд чуть отступил и, легко взяв ее за руку, повел к дорожке.

Солнце медленно скользило к горе Пивайн, и Киннкэйд поехал по далекой от центра улице, лениво и вяло извивавшейся у подножия холмов. Он решил, что весь день Иден будет наполнен им и общением с ним; он хотел изгладить из ее памяти неприятные воспоминания, посетившие ее утром. Он уже не пытался задавать себе вопрос, откуда в нем явилась потребность защищать ее, стараться утешить и доставить ей удовольствие.

Дорога привела их на окраину города. Оставив пикап на парковочной площадке, они прошли несколько футов вниз по склону. Киннкэйд расправил старое индейское одеяло, которое держал на заднем сиденье пикапа, помог Иден сесть, сам растянулся рядом.

– Какой вид! – прошептала Иден.

Она посмотрела на простертый внизу город, на его высотные многоквартирные дома и другие здания.

– Рино у ваших ног, мэм, – пошутил Киннкэйд.

С минуту Иден молчала, изучая его. Он полулежал, опираясь на локоть, вытянув перед собой длинные ноги.

На бронзовой коже виска отчетливо выделялся бледный старый шрам.

Он смотрел на город у их ног с той же напряженностью и спокойствием, которые Иден замечала в нем и раньше. По временам у нее возникало ощущение, что в нем живут два разных человека. Только что он был нежным, слегка насмешливым, и вот уже перед ней холодный и непреклонный человек. Она вдруг поняла, что хотела бы узнать о нем больше. Это было опасное любопытство, но Иден не могла с ним справиться.

– Откуда вы, Киннкэйд?

– Из Техаса.

Иден улыбнулась краткости его ответа.

– А из какого места в Техасе?

– Из полдюжины разных мест. А может быть, и того больше, если бы у меня было время считать. – Киннкэйд усмехнулся.

– И все же, – настаивала Иден.

– Даже не знаю… Я родился в Вако, в детский сад ходил в Амарилло. Кажется, после этого мы переехали в Суитуотер. Мой отец работал на разных ранчо, иногда наемным работником, иногда десятником, иногда управляющим. Он оставлял одно место в поисках лучше оплачиваемого, потом оставлял и это ради более удобного расписания или еще каких-нибудь благ. Не поймите меня превратно, – сказал он вдруг, бросив на нее быстрый взгляд. – Я был вовсе не против переездов. Мне нравилось объезжать новых лошадей, исследовать новые места, заводить новых друзей. Однажды мы оказались вблизи от школы. И папа решил, что ни за что не двинется с места, где есть школа. Хотя скорее это делалось ради Марси, а не меня.

– Марси – ваша сестра, – догадалась Иден. – Готова держать пари, что она была любительницей острых ощущений. Она выезжала с вами на родео?

– Марси никогда не любила лошадей. – Киннкэйд сел, согнув ноги в коленях, и замолчал. – Она всегда боялась лошадей, даже когда была маленькой, – после недолгой паузы продолжал он. – Если у нее бывала возможность выбирать, она всегда предпочитала идти пешком или ехать на велосипеде. Она не любила подходить близко к лошадям, особенно после…

Он крепко сжал губы, отчего лицо его приняло мрачное выражение.

– После чего?

Он сурово посмотрел на Иден, потом отвернулся.

– Когда сестре было восемь лет, она упала и сильно расшиблась. С тех пор Марси хромала на левую ногу. Это была моя вина.

– А что случилось?

Он медлил с ответом. Наконец сказал:

– Мы жили возле Биг-Спрингс в старом доме на ранчо «Бар Сикс», где в то время работал папа. Был один из тех жарких сентябрьских дней, какие иногда случаются в Техасе. После школы Марси и я пошли к ручью примерно милях в двух от дома поплескаться и немного освежиться. Она ехала на велосипеде, а я – на гнедом мерине, на котором мне разрешил кататься десятник. Звали его Роки. Как бы там ни было, но мы заигрались и забыли о времени. Внезапно мы заметили, что солнце садится. Нам было велено вернуться домой до наступления темноты. Это было одно из правил, на соблюдении которого наши родители настаивали. И Марси, и я – мы оба знали, что если ослушаться, то неприятностей не миновать. Вам, вероятно, не приходилось видеть, чтобы двое детишек так спешили, как мы: мы судорожно натягивали ботинки и хватали одежду. И тут заметили, что одно из колес ее велосипеда спустило. Она хотела идти пешком, а я настаивал на том, чтобы мы оба ехали на Роки. Мы начали спорить. Я бранил ее, называл трусливой кошкой и цыпленком за то, что она боялась лошадей, но это не помогало. Марси пыталась убедить меня отправиться домой без нее, но мне было известно, что, если я оставлю ее одну в темноте, будет еще хуже. И наконец я уговорил сестру сесть на лошадь, она же взяла с меня слово, что мы не помчимся слишком быстро… Не помчимся слишком быстро, – повторил Киннкэйд голосом, полным горечи и раскаяния. – И эти ее слова подействовали на меня как вызов… Как вы думаете, почему дети старшего возраста получают удовольствие, мучая своих младших братьев и сестер?

Иден знала это не понаслышке.

– Не знаю, – ответила она, – но такое случается. Временами Винс бывал далеко не ангелом. Должно быть, для них это что-то вроде игры. Дети ведь не намеренно проявляют жестокость, а просто играют.

Киннкэйд кивнул:

– Я только хотел немного напугать Марси, и все. Когда она закричала, чтобы я остановил лошадь, я заставил Роки бежать быстрее. Никогда я не думал, что у Марси хватят смелости выпустить луку седла и ухватиться за поводья. К сожалению, она, схватилась только за один повод, рванула его, и лошадь так быстро изменила направление движения, что мы изо всех сил грохнулись на землю, даже не успев сообразить, что случилось. Я, правда, спрыгнул до того, как мы ударились о землю, но Марси…

– Тогда-то она и повредила ногу?

– Собственно говоря, она размозжила коленную чашечку буквально на мелкие осколки. – Он потянулся к краю одеяла и набрал в ладонь грубого зернистого песка. – Большей частью почва на ранчо была такая же, как здесь. Но мы свалились с лошади на одном из немногих каменистых мест. Ее нога оказалась под лошадью.

Рука его сжалась в кулак и зажала набранный в ладонь песок. Он смотрел на небо, и Иден заметила, что на глазах его выступили слезы.

– До того дня я не знал, что такое страх, – я не знал, что такое тошнотворный, мучительный, всепроникающий, сотрясающий все тело и пронзающий до самых печенок страх. К тому времени я уже оправился от падения и вернулся назад, чтобы помочь Марси встать. Лошадь уже поднялась на ноги, но Марси так и осталась лежать неподвижно. Я' только посмотрел на ее ногу, и меня тотчас вырвало. Крепкий я был парень, верно, – заметил Киннкэйд тоном, полным презрения к самому себе.

– Киннкэйд… – Иден положила е муна плечо руку, полная желания утешить его и взять на себя часть его боли.

– Я знал, что ей нужна была помощь, но не решался ее оставить. В нескольких местах моя кожа была содрана и исцарапана. Я пропитал свой платок сочащейся из ссадин кровью, потом привязал его к луке седла и дал лошади поощрительный шлепок, направляя ее домой.

– Это было разумно.

Киннкэйд нетерпеливо и даже раздраженно пожал плечами.

– Стемнело раньше, чем они нашли нас. Не знаю, сколько времени еще прошло до того, как прибыла машина «скорой помощи». Или сколько времени прошло до тех пор, как закончились бесчисленные операции, которыми мучили Марси. В следующие три года ее клали в разные больницы, выписывали из них и клали снова. Врачи говорили, что это счастье – отделаться хромотой.

– Вы были еще совсем мальчиком…

– Верно. И это снимает с меня вину. – Киннкэйд разжал ладонь, позволив песку высыпаться на землю, потом отряхнул руки, встал и протянул руку Иден, помогая ей подняться. – А что вы скажете, если я предложу вам пообедать? Сахарная вата не очень-то сытная еда.

– Конечно.

Иден поняла то, что он сказал ей без слов: его сестра была закрытой темой, и к этой теме не следовало возвращаться. Ни теперь, ни позже.

В атмосфере, напоминающей старый Сан-Франциско, с тяжелой деревянной мебелью, поблескивающими канделябрами и укромно расположенными столиками, создающими иллюзию уединения, Иден и Киннкэйд пообедали бифштексами.

Они говорили обо всем и ни о чем, стараясь избегать более серьезных и потенциально опасных для настроения тем.

Тарелки убрали, и официант вернулся, чтобы забрать почти пустую винную бутылку, и с вопросительным выражением лица повернулся к Иден.

– Спасибо, мне больше не надо. – Она сжимала пальцами ножку фужера, еще наполовину полного рубиново-красного вина.

Официант долил бокал Киннкэйда, вылив в него остатки вина из бутылки.

– Еще чего-нибудь, сэр? Может быть, коньяку? Киннкэйд покачал головой:

– Нет, только счет.

– Сию минуту. – С легким поклоном официант ушел, забрав пустую бутылку.

Киннкэйд вынул из кармана сигару, поколебавшись, посмотрел на Иден:

– Вы не против?

– Ничуть. – Она улыбнулась, как бы давая ему разрешение курить.

Закурив, Киннкэйд откинулся на спинку стула и посмотрел на Иден.

Свет свечей трепетал на ее лице, углубляя легкую впалость щек. Она обеими руками сжимала бокал с вином, разглядывая его с задумчивым видом.

– Вы вдруг присмирели и стали очень тихой, – заметил Киннкэйд. – Что-нибудь не так?

Она чуть вздрогнула, подняла на него глаза и с натянутой улыбкой покачала головой.

– Просто я задумалась.

– О чем?

– Я должна была присоединиться к своей команде еще вчера. Они будут гадать, что со мной случилось. – «Не говоря уже о том, что вместе со мной исчезли Винс и Киннкэйд», – Я хотела бы как-нибудь передать им весточку.

Поначалу Киннкэйд и сам был не рад, что Иден поехала вместе с ним, но теперь… Теперь все было иначе.

– Вы же изобрели способ обойти Де Парда. Разве нет? – после некоторого молчания вдруг спросил он.

– Не знаю, что вы имеете в виду.

Киннкэйд почувствовал, как она сжалась и оцепенела. Он улыбнулся:

– Думаю, знаете.

– Ну, вы не правы. Я и понятия не имею, о чем вы говорите.