Текст книги "Дурная слава"
Автор книги: Джанет Дейли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)
Глава 7
На небе появились ярко-красные полосы, предвещающие закат. Впечатляющая, незабываемая картина перехода к ночи типична для этого пустынного края. Киннкэйд остановился под тополем возле дома и не спеша с наслаждением оглядел окружавший его пейзаж. В чистом, омытом дождем воздухе зелень травы казалась изумрудной, земля – янтарно-желтой, а далекие горы – пурпурными.
Тени вокруг него удлинились и потемнели. Наползала прохлада высокогорной пустынной ночи, вытесняя дневную жару. Киннкэйд прислонился плечом к стволу дерева, вынул из кармана сигару и закурил.
Из кораля до него донеслось лошадиное ржание и стук копыт. Потом все снова стихло. Наступил покой.
Киннкэйд сделал еще одну затяжку, пребывая в задумчивом настроении.
Вдруг неожиданно входная дверь отворилась и из дома вышла Иден Росситер. Старый сторожевой пес трусил рядом с хозяйкой, время от времени обнюхивая и помечая свою территорию.
Иден остановилась в каких-нибудь тридцати футах от Киннкэйда, оглядывая ранчо, словно монарх, озирающий свои владения. По-видимому, довольная увиденным, она слегка улыбнулась и грациозно склонила голову, будто приглашая Легкий вечерний ветер поиграть с ней и любовно приласкать ее. Иден глубоко вдыхала вечерний воздух, пропитанный острым запахом полыни и влажной земли, отчего ее маленькую высокую грудь не могла скрыть даже широкая мужская рубашка. Это зрелище наверняка вызвало бы сладострастные мечты у любого мужчины, и Киннкэйд не оказался исключением.
Он намеренно затаился, довольный возможностью наблюдать за Иден Росситер, сбросившей с себя личину владелицы ранчо и босса. Киннкэйд догадывался, что немногим мужчинам позволяла она увидеть под этой маской женщину.
Но старый сторожевой пес почуял запах Киннкэйда. Шерсть у него на загривке поднялась дыбом, и грозным рычанием он предупредил хозяйку о присутствии постороннего.
– В чем дело, Кассий? – Иден мимоходом бросила взгляд на собаку.
В ответ пес сделал шаг в сторону Киннкэйда и снова зарычал.
– Кто там? – спросила она чеканным голосом, мгновенно превратившись снова в босса.
– Киннкэйд. – Он отбросил в сторону сигару и вышел из тени. – Красиво, правда?
– Да.
И в этот момент пес ринулся преградить путь Киннкэйду, прежде чем тот успел подойти к хозяйке слишком близко. Собака еще раз предупреждающе зарычала, показав на этот раз зубы. Киннкэйд остановился.
– Довольно, Кассий! – прикрикнула Иден.
– Кассий, – повторил Киннкэйд имя собаки, и спросил с любопытством: – Вы назвали его так в честь римского полководца или боксера Кассиуса Клея?
– В честь боксера, – призналась она, глядя, как Киннкэйд присел на корточки и протянул псу руку, чтобы тот обнюхал ее и запомнил запах.
– Возможно, ты и не Мухаммед Али, – обратился он к собаке, – но, судя по шрамам на твоей шкуре, ты боец хоть куда.
– Ну, во всяком случае, в бесстрашии ему не откажешь. Он готов атаковать кого угодно – койотов, гремучих змей и даже взрослого быка. Конечно, возраст сделал свое дело, но в нем по-прежнему сердце льва.
– Он и выглядит как суровый старый воин, – сказал Киннкэйд с улыбкой и выпрямился, видя, что пес обнюхал его и успокоился.
К удивлению Иден, Кассий не остался рядом с ней, а отправился прочь совершать свой ежевечерний обход, чего он никогда раньше не делал, если человек, с которым оставалась Иден, не был ему давно и хорошо знаком. Она так толком и не поняла, чем вызвано подобное поведение собаки; то ли особым доверием, то ли преклонным возрастом.
В сумерках под полями шляпы глаз Киннкэйда не было видно, но она чувствовала на себе его взгляд. И это ее будоражило.
– Начинает холодать, – заметил он.
– Обычно так и бывает после захода солнца.
Он посмотрел на небо, окрасившееся теперь в сиреневые тона, возвещавшие о скором наступлении ночи, и немного грустно сказал:
– Знаете, это совсем не тот край, который можно было бы назвать красивым, Пожалуй, еще два дня назад я сказал бы, что это самое засушливое и унылое место, какое мне приходилось видеть. Но что-то есть в этом огромном пустынном крае притягивающее взгляд и запечатлевающееся в самом сердце.
Иден понимающе кивнула:
– Знаю. И хотя для большинства людей здесь только скука и пустота, для меня это центр Вселенной. Я не хотела бы жить где-нибудь в другом месте.
Киннкэйд увидел, как в ее темных глазах блеснула гордость, и он снова залюбовался классическими линиями ее лица и удивительным, невиданным сочетанием в чертах изящества и силы.
Иден Росситер, безусловно, была красавицей: ее брови были изогнуты и похожи на арки, а красоту глаз подчеркивали густые ресницы. При других обстоятельствах и в другом месте Киннкэйд разыграл бы для нее целый спектакль и уж нашел бы возможность прикоснуться к ней, а заодно и выяснить, может ли он рассчитывать познакомиться с женщиной, спрятанной под этими одеждами. Желание так поступить у него было, но Киннкэйд обуздал его.
– Чтобы здесь выжить, – сказал он, – думаю, надо глубоко пустить корни в эту землю.
– Да, вы правы, – согласилась она. – Мои, во всяком случае, сидят в этой земле глубоко.
– У вас превосходный дом, как раз такой, какой должен быть на ранчо. У него такой вид, будто он здесь в буквальном смысле вырос.
– В какой-то степени это так и есть, – ответила Иден, с улыбкой глядя на свой дом.
– Что вы имеете в виду? – удивился Киннкэйд.
– Дело в том, что все материалы, использовавшиеся для его постройки, взяты отсюда, с земли «Шпоры». Для изготовления сырцовых кирпичей Кэйт Росситер использовала землю со склона гор за домом. Солому насушили из высокой травы, густо покрывавшей тот луг, где мы сегодня убирали сено. Вода, конечно же, взята возле дома, а бревна сделаны из тополей, росших прямо вот здесь. Когда я была маленькой девочкой, мой дед Джед часто говаривал, что этот дом построен из деревьев Росситеров, из травы Росситеров, из воды и земли Росситеров.
– К сожалению, теперь немного осталось домов, которые могли бы этим похвастаться.
В голосе Киннкэйда не было ни малейших следов иронии, а только спокойное одобрение. Возможно, от этого или же от сгущавшихся вечерних сумерек, а может быть, и от лимонада с виски Иден вдруг покинули присущие ей настороженность и недоверчивость.
– Большая часть старых домов снесена или разрушена временем, – сказала она и, вспомнив, добавила: – Джед утверждал, что этот дом никогда не рассыплется, потому что скреплен кровью Росситеров.
– Шутите? – улыбнулся Киннкэйд.
– Не шучу, – отозвалась Иден. – Семейная легенда гласит, что, когда месили глину для кирпичей, Кэйт сильно поранилась и крови было так много, что она придала красноватый оттенок всем кирпичам этого замеса. И еще говорят, что Кэйт велела эти кирпичи использовать в качестве угловых в основании постройки.
– Ну, это всего лишь легенда, – заметил Киннкэйд.
– Однако в детстве это была моя самая любимая история, – призналась Иден. – Мне никогда не надоедало ее слушать.
– Должно быть, Кэйт Росситер была особенной женщиной.
– Да, это действительно так. Джед рассказывал, что каждый год Кэйт сажала на веранде душистый горошек. Он уверял, будто не было аромата приятнее, чем сладкий запах душистого горошка в жаркие летние вечера. Когда мне было десять лет, я тоже попыталась посадить горошек, – вспоминала Иден. – Но земля оказалась твердой, как цемент.
– Вам следовало попросить брата помочь.
– В конце концов я так и сделала. Правда, для этого мне пришлось пригрозить ему, что я расскажу дедушке о том, как он удрал тайком в город. В конечном же итоге появился только один побег, да и тот через несколько дней погиб.
– А ваш брат часто удирал?
– Постоянно, – сообщила Иден. – Джед всегда был строг с Винсом. Возможно, слишком строг. Думаю, Джед опасался, что Винс вырастет таким же бесполезным и безответственным, как наш отец, поэтому он был с ним суров больше, чем следовало.
– Ваш брат не произвел на меня впечатление человека, которому бы это пошло на пользу.
– Так оно и есть. В результате Винс все здесь возненавидел, хотя он никогда особенно и не любил ранчо. Когда мы сюда приехали, Винс уже был достаточно взрослым. И ему было тяжелее, чем мне, приспособиться к этой жизни после Сакраменто. Здесь не было телевидения – он не мог смотреть «Улицу Сезам».
– Или «Большую птицу»? – вставил Киннкэйд, утрированно изображая ужас.
Рассказывая, Иден вдруг осознала, как давно все это было, задолго до рокового выстрела. А ведь за все эти годы она впервые говорила с кем-то, кроме брата так легко и откровенно.
– Да, и «Большую птицу», – повторила она. Здесь не было соседских ребятишек, чтобы поиграть с ними, а радио мешали слушать помехи. Для городского ребенка это было странное и пугающее место. Ночью здесь выли койоты, а гремучие змеи ползали кругом даже днем. Школы поблизости не было, и поэтому нам пришлось учиться дома. Мне уже исполнилось тринадцать, когда я начала посещать настоящую школу. К тому времени Винс уже получил водительские права, и мы с ним ездили в школу и обратно на пикапе. Джед рассчитал, сколько миль отделяют наш дом от школы, и проверял одометр каждый вечер. Бедный Винс! Если на одометре оказывалось хоть на несколько десятых мили больше, ему устраивали черт знает какую головомойку. К счастью, в конце концов один из приятелей Винса научил его сбрасывать лишние цифры с одометра.
– Меня удивляет, что ваш брат не бежал. Большинство подростков в подобной ситуации удрали бы.
– Он не раз поговаривал об этом, но на самом деле возможность совершать недозволенные поступки под самым носом у деда и оставаться безнаказанным приятно щекотала ему нервы. – Иден подозревала, что именно это в основном и удерживало Винса на ранчо. – Правда, одно время он хотел, чтобы я убежала вместе с ним, – вспоминала Иден, – но я уже тогда знала, что это место – для меня. В какой-то момент я полюбила здесь все. – Она подняла голову и подставила лицо ласковому ночному ветерку. – Шум и сутолоку города я могу переносить не более нескольких часов. Мне куда приятнее слушать бормотание ветра в траве, чем гомон дюжины голосов сразу. Мне нравится запах полыни и вид холмов, поросших можжевельником, мне нравится вкус кофе, сваренного на огне костра. А гремучие змеи – это всего лишь некоторое неудобство, неизбежно связанное с жизнью здесь, как для горожан крысы и тараканы. Она немного помолчала и добавила тихо:
– Я не могла бы продать ранчо. Это все равно что расстаться с собственной душой.
Произнеся эти слова, Иден вдруг спохватилась, сердясь на себя за то, что столько рассказала Киннкэйду о своей жизни и чувствах. Он был ковбоем, перекати-полем, кочевавшим по стране и не задерживавшимся на одном месте больше чем на несколько месяцев.
– Должно быть, вам несладко приходится, если ваш брат ненавидит ранчо и хочет его продать, – заметил Киннкэйд.
– В известной степени.
– Ваш брат пытается давить на вас?
«Ваш брат». Это словосочетание повторялось им слишком часто, что насторожило ее. Она резко обернулась к Киннкэйду, полная недоверия и подозрений.
– Почему вы задаете столько вопросов о моем брате?
Он ответил не сразу. Но в выражении его лица не было ни малейшего намека на вину или раскаяние.
– Просто потому, что, если бы я задавал вопросы, касающиеся вас, вы бы не стали отвечать.
И действительно, она ничего не стала бы ему говорить, уйдя после второго или третьего его вопроса.
– Теперь я вижу, мне следовало бы помнить, что вы такой же, как все остальные мужчины, встречавшиеся мне, – заявила она, Чувствуя, как в ней поднимается гнев. – Скажите мне, Киннкэйд, что вы надеетесь разнюхать? Хотите узнать, какова Иден Росситер на самом деле? Действительно ли она холодна, расчетлива и безжалостна, как говорят о ней все? Ну, теперь вы уже составили обо мне мнение. И было бы любопытно узнать, каково оно.
– Пока рано говорить, учитывая, что прежде мне никогда не приходилось встречать мужененавистниц.
– Я вовсе не мужененавистница, поскольку ненависть требует определенной силы чувств, а у меня нет вообще никаких чувств.
Но Киннкэйд уже успел составить' себе некоторое представление об Иден.
– Возможно, у вас нет ненависти к мужчинам, – согласился он. – Но вы не очень-то им и доверяете.
– Вы ошибаетесь, я очень даже верю, что они приходят и уходят, когда им вздумается, и дают обещания, которые не собираются выполнять. Я также верю в их эгоизм, жестокость и мстительность. – Она умолкла, и губы ее искривились в холодной и вызывающей усмешке. – И я буду верить в сказанное мною, даже если вы попытаетесь убедить меня, что мужчины не такие, как я их описала.
– Зачем же стричь всех под одну гребенку? Есть такие, есть и другие…
Но Киннкэйд сказал совсем не то, о чем думал в данный момент. Сейчас его больше всего волновала необыкновенная, удивительная красота Иден.
– Я вас недооценила, – пробормотала она.
– А в чем дело? Вы удивились, что я сказал правду? Или никак не ожидали услышать ее от меня?
– А это важно?
– По правде говоря, нет.
Вдруг совершенно неожиданно он обнял Иден и прижался губами к ее губам. Она буквально оцепенела от его теплого, искусного поцелуя.
Киннкэйд поддался неудержимому порыву. Он разгадал в ней страсть, и ему захотелось ощутить ее. Он прижался крепче к ее губам, чувствуя их нежность, потом его губы раскрылись и поглотили их.
Другие женщины, как он знал по опыту, подались бы к Нему, отвечая на ласку, или отпрянули назад. Она же стояла окаменев, как школьница. Ее неопытность стала совершенно очевидной. Это его потрясло. Киннкэйд отстранился, пытаясь совместить то, что он узнал о ней, с внешностью зрелой, вполне расцветшей женщины.
Она побледнела, и в ее глазах он прочел страх и гнев. И все же какое-то шестое чувство подсказывало ему, что его поцелуй был приятен девушке. И в этот момент Киннкэйд понял – она будет принадлежать ему.
– Вы правы, что не очень-то доверяете людям, – сказал он и выпустил ее из объятий. – Вы и мне не должны доверять.
– И не буду. – Она произнесла эти слова как клятву и прошла мимо него в дом.
Часом позже Киннкэйд лежал на своей лавке в бараке, уставившись в потолок. Мысли его все еще были заняты Иден Росситер – хладнокровной убийцей, как считали многие. И все же она была загадочна и привлекательна для него.
Около полуночи Киннкэйд проснулся от крика Он мгновенно открыл глаза и прислушался. Крик повторился. Это был женский крик, полный ужаса. Киннкэйд отбросил легкое одеяло и выпрыгнул из койки. В одних трусах он подошел к открытому окну и начал всматриваться в хозяйский дом.
Там все было тихо и спокойно, лишь желтоватый свет просачивался сквозь деревья из окон второго этажа. Криков больше не было слышно, и Киннкэйд вернулся в постель.
Чьи-то руки цепко схватили Иден за плечи. Она сопротивлялась, но ее трясли все сильнее.
– Иден, проснись!
Она рванулась назад и съежилась, прячась в подушки. Глаза ее расширились от страха, и она несколько бесконечных секунд вглядывалась в лицо брата, не узнавая его.
– Это я, сестренка, – нежно пробормотал Винс. – Все в порядке. Все о'кей.
Постепенно Иден пришла в себя. И все же, только когда Винс взял ее за руку, она с облегчением вздохнула.
– Теперь все прошло? Тебе лучше? – спрашивал Винс.
– Да.
Но ее голос все еще дрожал, и она чувствовала себя далеко не лучшим образом.
Иден панически боялась закрыть глаза: образы и ощущения, пришедшие к ней во сне, находились здесь, рядом. Они оказались слишком реальными. Она заставила себя сесть и попыталась успокоиться.
– Иден, тебе что-нибудь принести? Виски? Воды?
– Нет. Спасибо.
– Когда эти кошмары возобновились? – спокойно спросил Винс.
– Это первый раз за… долгое время.
По крайней мере два, а может быть, и три года их не было, но Иден не могла точно сказать, как давно. Она провела по обнаженным плечам, все еще холодным и влажным.
– Я уж думала, с ними покончено.
– Хочешь, я немного посижу с тобой?
– Нет. – Она покачала головой. – Прости, что разбудила.
Винс поднялся на ноги.
– Ты можешь кричать, вопить и звать своего старшего брата когда угодно. Хочешь, чтобы я оставил свет?
– Да. Спасибо тебе.
Иден с трудом улыбнулась ему, но улыбка исчезла, как только Винс вышел из спальни.
Она сидела, откинувшись на изголовье кровати кленового дерева. Очень медленно страх и дурнота начали проходить. Сквозь экран, закрывавший окно ее спальни, проникал прохладный ночной воздух. Ветерок нежно обдувал Иден.
Почему после столь долгого перерыва кошмары начались снова? Что их вызвало? У нее было какое-то неясное и тягостное чувство, что в глубине души она знает причину – поцелуй. Из-за него ее стали преследовать ощущения, вызывающие воспоминания.
Ведь в тот, другой раз ей тоже был приятен поцелуй. Сначала очень приятен. Сначала… И глубокий сон окутал ее плотной пеленой.
Глава 8
В сером предрассветном тумане, предвещая скорый восход солнца, закричал петух. Довольный собой, он горделиво прошелся по двору, безучастный к людской жизни.
Киннкэйд проглотил последний глоток горького черного кофе, приготовленного Диким Джеком, и поставил кружку на столб в ограде кораля. Вокруг шеи у него был свободно повязан выцветший желтый платок, за пояс заткнута пара потрескавшихся перчаток из коровьей кожи. Его короткие кожаные штаны, которые ковбои носят поверх обычных, были расшиты раковинами. А при каждом его шаге на сапогах позвякивали шпоры.
Лошади, которых предстояло сегодня объезжать, были отделены от табуна и дожидались своих наездников. Молодой и задиристый парень Дик встряхнул своей веревкой, увидев приближающегося к воротам Киннкэйда.
– Ты будешь объезжать Техса, да? – спросил Дик.
– Большого гнедого с белой звездой на лбу, – ответил Киннкэйд, не знавший лошадей по кличкам.
– Это Техс, – сказал Дик, уже размахивавший лассо. – Он покажется тебе немного норовистым.
Киннкэйд выслушал это сообщение и промолчал, наблюдая, как большая веревочная петля опустилась на шею гнедого мерина. Лошадь вздернула кверху голову, потом захрапела, но, когда ее потянули за веревку, больше не оказывала сопротивления. Киннкэйд подошел к ней и вывел из кораля, уступая место другому наезднику, чтобы тот взял свою лошадь.
За оградой кораля Киннкэйд привязал мерина и начал чистить его копыта. Потом быстро прошелся щеткой по шкуре, но тут его внимание привлекли две фигуры, двигавшиеся в плотном тумане. Присмотревшись, он различил Иден, стоявшую впереди упряжки лошадей, и пейюта Боба Уотерса, заканчивавшего запрягать их в телегу.
Должно быть, она поднялась, когда Киннкэйд вразвалочку направлялся на кухню за столь необходимой ему кружкой кофе, и уже тогда принялась за работу. Когда же он вышел оттуда, ее золотисто-каштановая лошадь была уже оседлана и привязана к коновязи. Киннкэйду пришлось пройти возле нее, чтобы отнести в фургон свое снаряжение, она же будто и не замечала его. Но первый шаг был уже сделан, их соединяло воспоминание о вчерашнем поцелуе. Невидимая нить протянулась между ними. Каждый раз при взгляде на него она должна была вспоминать этот поцелуй, как и он.
Послышался стук входной двери в хозяйском доме. Киннкэйд поправил попону и посмотрел в сторону большого дома. Через двор шел Винс. Под мышкой он нес скатанное одеяло. Отнеся его в спальный фургон, он присоединился к ковбоям.
– Ну и рань, – сказал Винс, не обращаясь ни к кому в отдельности. – Надо самому быть петухом, чтобы подняться в такое время.
Кое-кто улыбнулся и кивнул в знак согласия, но никто не ответил.
– Эй, Дик, – окликнул Винс гуртовщика. – Зааркань мне Джоус, пока я возьму седло.
– Ладью, – ответил Дик и, оставив свою лошадь привязанной к изгороди, взял веревку.
К тому времени когда Винс вернулся со своим снаряжением, Дик уже вывел из кораля мускулистого, с сильными челюстями гнедого. Винс бросил снаряжение на землю недалеко от Киннкэйда и, сняв с плеча повод, начал запрягать своего коня.
– Мне надо не меньше галлона кофе, чтобы проснуться, – бормотал Винс.
Дик ухмыльнулся и снял с коня веревку.
– Что вам надо, так это выпить кофе Дикого Джека. Он кипятит его до тех пор, пока в каждой чашке не окажется по галлону кофеина. И уж можете не сомневаться, от такого кофе у любого глаза откроются.
– Но ведь это же смерть желудку, а я хочу долго прожить, – возразил Винс.
– Правда, вкус у него такой же скверный, как у кофе с цикорием, который подают в Новом Орлеане, во Французском квартале, – продолжал расписывать чудодейственный кофе Дик.
Винс с улыбкой покачал головой.
– На Бурбон-стрит, – пояснил он и бросил попону на спину лошади, не потрудившись пройтись по ее спине скребницей. – Но там есть и еще одно местечко, где всегда открыто для посетителей и дым стоит коромыслом. Хорошо бы снова наведаться туда. – Он бросил взгляд на Киннкэйда. – Вам знакомо это заведение?
– Да, – ответил Киннкэйд, затягивая подпругу на спине мерина. – Я был там пару лет назад. Местечко что надо.
– Жаль, что вы были там давно, – сказал Винс, седлая свою лошадь. – Я слышал, будто бы азартные игры решили узаконить. Надо будет проверить, так ли это. Собираюсь съездить туда будущей зимой.
– Вы всегда так разговорчивы? – спросил Киннкэйд.
Кто-то ехидно хмыкнул. Винс тут же вспыхнул, и его глаза потемнели от гнева. Но, глянув на гнедого мерина, он злорадно улыбнулся.
– Так вы сегодня поедете на Техсе, – заметил он. – Хорошая лошадь.
Не ответив, Киннкэйд взял поводья и повел мерина от изгороди.
Вокруг Винса царило молчание, остальные ковбои только исподтишка бросали на него взгляды.
Когда Киннкэйд накинул поводья на шею мерина, гнедой выкатил глаза и завел уши назад.
– Я так понимаю, ты собираешься встать на дыбы, – пробормотал Киннкэйд. – Ну посмотрим.
Он взял в руки короткий повод и взмыл на спину лошади. Гнедой выгнул спину и низко опустил голову. Киннкэйд изо всех сил уперся ступнями в стремена.
После нескольких отчаянных мощных прыжков Киннкэйд почувствовал острую боль в левой руке, пронизывающую ее, будто иглами. Каждый рывок поводьев причинял ему нестерпимые страдания. Киннкэйд перехватил их правой рукой и дал некоторый отдых своим недавно зажившим костям.
Иден вместе с другими смотрела на прыжки гнедого, то и дело показывавшего небу свои копыта. Ей пора было идти заниматься своими делами, но она не могла оторвать взгляда от Киннкэйда, раскачивавшегося в седле, как в кресле-качалке. Он оказался блестящим наездником. И она против воли залюбовалась им.
Хотя после происшедшего вчера вечером Иден предпочла бы чувствовать к нему неприязнь. Она считала свою откровенность с ним непростительной ошибкой.
Гнедой мерин сделал еще несколько уже не столь резвых прыжков, потом остановился и шумно выдохнул воздух. Киннкэйд, подождав с минуту, завернул его и направил к воротам кораля. Затем спешился и снова проверил подпругу.
– Славная работа, – похвалил впечатленный Дик. Киннкэйд кивнул и потянулся за лежащей на земле веревкой.
– Он вдоволь порезвился, – сказал Киннкэйд, прекрасно зная, что гнедой и в подметки не годился тем мустангам «бронко», которых ему случалось объезжать в прошлом.
– Когда я этим занимаюсь, никто даже не смотрит на меня, – пожаловался Эл Бендер, проходя мимо.
– А ты когда-нибудь участвовал в родео? – спросил Дик Киннкэйда.
– Пробовал.
Дик всегда задавал этот вопрос, когда хотел сообщить о себе, что он последние десять лет был профессиональным объездчиком лошадей на родео и занимался только этим.
– Думаю, рано или поздно все начинают этим заниматься. Но родео – это как лихорадка в крови. У меня был дядя, просто помешанный на этом, – сказал Дик, печально качая головой. – За те деньги, что он потратил за право участвовать в родео, а также на бензин во время поездок и на оплату счетов от докторов, он мог бы купить приличное ранчо. Он занимался родео двадцать лет, если не больше, а когда покончил с этим, у него осталось всего несколько пряжек на память, сломанные кости да бракоразводный процесс на руках.
– Это не самый легкий способ зарабатывать на жизнь. – Киннкэйд привязал конец веревки к луке седла, сделал узел и, захватив поводья, снова сел в седло.
– У тебя есть право так сказать, – объявил гуртовщик и поехал навстречу Иден.
Она на своей лошади остановилась в нескольких футах от гнедого:
– У вас все в порядке?
Киннкэйд посмотрел на нее и невольно задержал взгляд на губах. И тотчас же заметил, как ее рот сжался в тонкую линию. Значит, она тоже помнит о вчерашнем.
– Все готово.
И тут она обратила внимание на веревку, привязанную к луке седла:
– Вы, похоже, один из бесстрашных и настойчивых техасских ковбоев.
– Верно. Уж когда мне удается заарканить кого-нибудь, я не выпускаю добычу из рук. – В уголках его рта появилась улыбка. – Правда, случается, что толком не поймешь, ты ли поймал добычу или поймали тебя самого.
– Гораздо спокойнее и безопаснее ничего не делать, – возразила Иден.
– Вероятно, – поддакнул Киннкэйд. А Иден продолжила:
– Всем известно, что для всадника гораздо спокойнее и безопаснее просто обернуть веревку вокруг луки седла, вместо того чтобы привязывать ее. Ведь это дает возможность отпустить веревку в случае необходимости.
– Есть такая старая поговорка: бросить веревку – все равно что бросить ранчо, – сказал Киннкэйд. – Я никогда не подстраховываю себя таким способом.
– Однажды вы можете пожалеть об этом.
– Конечно, хозяйка, и такое может случиться. Иден повернулась, чтобы посмотреть на остальных.
– Мы готовы?
– Да, – ответил Винс. – Мы жжем свет дня.
– Вы меня удивляете, Винс, – заметил Киннкэйд. – Никак не предполагал, что вы знаток Шекспира.
– Шекспира? – нахмурился Винс. – Не понимаю, о чем вы.
– Вы только что процитировали любимую строчку Джона Уэйна из «Ромео и Джульетты»: «Мы жжем свет дня».
– Да вы помешанный, – пробормотал Винс и вскочил на лошадь.
– На самом-то деле это ведь не из Шекспира, да? – спросил Дик. Лицо его было обеспокоенным, а глаза широко раскрыты.
– Из Шекспира, – подтвердил Киннкэйд и потянул за поводья, приказывая лошади двинуться с места.
Дик повернулся к Элу Бендеру:
– Он ведь дурака валяет, правда?
– Хоть убей, не знаю, – сказал Эл. Конец дискуссии положила Иден.
– Поехали, – сказала она и пришпорила лошадь. Через несколько минут они уже быстро скакали к месту назначения. На горизонте показался большой оранжевый шар восходящего солнца. Его лучи освещали все вокруг, обещая жаркое утро. В головном фургоне, предводительствуя всей процессии, восседал повар. Его голову венчала шляпа с высокой тульей. За ним следовал спальный фургон, которым правил всадник по имени Коннорс. Далее скакал табун лошадей, возглавляемый ехавшим на красивом жеребце Диком. Киннкэйд и еще один ковбой замыкали шествие, понукая отстающих животных. Остальные верховые рассыпались вдоль всего обоза, то вырываясь вперед, то отставая.
Проехав мимо загонов позади большого хозяйского дома, они пересекли низину. Винс теперь ехал рядом с Иден. Лицо его было задумчивым и мрачным.
– Как зовут этого нового парня? Я забыл, – спросил он сестру, выдержав паузу.
– Киннкэйд. – Ей неприятен был разговор на эту тему, но она не подала виду.
– Он мне не нравится. – Его той был непривычно решительным и резким.
– Ты уже говорил это. – И она почувствовала, как ее бросило в жар.
– Знаю, – пробормотал Винс и снова умолк.
– В этом году здесь, в ложбине, уродилась такая трава, какой не было многие годы, – сказала Иден, стараясь уйти от неприятного разговора.
– Я не понимаю, зачем ты перегоняешь скот сюда. Каждый кусочек этого пастбища понадобится тебе зимой.
– Они здесь будут пастись недолго.
– Ты грезишь о несбыточном, сестренка, – угрюмо сказал Винс. – Де Пард держит в кармане всех здешних погонщиков. И ни один из них ни за что на свете не согласится перегнать для тебя скот на рынок.
– Знаю. Поэтому я и договорилась с человеком из Орегона.
– И что? – спросил Винс, придерживая свою лошадь.
– Он будет здесь во вторник утром. В девять мы уже начнем грузить лошадей, – преспокойно сообщила Иден.
– И когда же ты договорилась об этом?
– Вчера.
– Почему же, черт возьми, вечером ты мне ни слова не сказала? – спросил он сердито. – Я должен был знать.
– Вчера вечером я и словечка вставить не могла, – сказала Иден, не скрывая раздражения. – Вспомни, как ты старался уговорить меня продать ранчо.
Она повернула своего рыжего коня в сторону от спального фургона и погнала его легким галопом вверх по склону невысокого холма прямо к вершине. Винс не стал догонять ее.
Они добрались до Флэт-Рока уже после полудня. Старый лагерь рудокопов выглядел весьма и весьма печально: стены обрушились давным-давно, и теперь на их месте валялись только груды камней, почти заросшие полынью и другими сорняками.
Над всем этим запустением, как часовой, возвышалась ветряная мельница. Ее крылья покорно вращались, послушные дуновению утреннего ветра. Вокруг поилки, предназначенной для животных, сгрудилось несколько коров, пытавшихся напиться грязной темной водой, которой там было всего на несколько дюймов от дна.
Как только лошадей выпрягли из головного фургона, повар зажег огонь в газовой плите, поставил кофейник и принялся за приготовление полуденной трапезы. Скот поместили в загон возле ветряной мельницы и оставили пастись. Затем рядом с головным фургоном воздвигли тент, предназначенный стать походной столовой.
У каждого ковбоя была личная палатка, или тэпэ. Установив свое временное жилье, работники вернулись к загону для скота, чтобы выбрать свежих лошадей для дневной работы.
Дик с веревкой в руках сгонял скот к наскоро сооруженному коралю со стенами из канатов.
Каждый ковбой называл имя лошади, которую выбрал для себя, и Дик отлавливал веревочной петлей нужное животное. Когда подошла очередь Киннкэйда, он выбрал поджарого и жилистого мустанга цвета сливок с черными, как уголь, гривой и хвостом, в коротких черных чулочках.
Винс стоял на пару футов впереди него и тянул тепловатую воду из фляги. Когда Киннкэйд шагнул вперед, чтобы сказать о своем выборе Дику, он задел локоть Росситера и вода пролилась на рубашку Винса.
– Эй, смотри, куда идешь! – крикнул Винс и бросил на него быстрый злобный взгляд.
– Это тебе следует смотреть, – ответил Киннкэйд и как ни в чем не бывало подошел к своему коню и надел на него недоуздок.
Не обращая никакого внимания на разъяренного Винса, он вывел коня к небольшому, огороженному проволокой коралю рядом с большим загоном. Пустив туда лошадь, чтобы потом ее легко было поймать, он направился к тенту. По пути ему встретился главный ковбой Боб Уотерс, деловито копавший яму за полуразвалившейся каменной стеной. Заинтересовавшись, Киннкэйд подошел к нему:
– Что делаешь?
Уотерс поднял голову, потом бросил еще одну лопату глинистой земли на кучу, уже возвышавшуюся рядом с выкопанной им ямой, и, сдвинув очки на нос, на мгновение прервал работу.
