Текст книги "Страж (ЛП)"

Автор книги: Дж. С. Андрижески

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

«…Я ему не доверяю, – резко заканчивает он. – Если ты ожидаешь, что я буду это оправдывать, то я не могу. На данный момент у меня нет ничего осязаемого. Я сообщу тебе, когда смогу предоставить что-то, выходящее за рамки моих собственных первоначальных впечатлений и предубеждений».

Ревик смотрит на Барьерную траву, наблюдает, как пчела лениво кружит над полевыми цветами. Пчела останавливается, чтобы собрать нектар с ярко-оранжевого цветка. Ревик не сводит с неё глаз, отмечая все детали, вплоть до пыльцы, собранной на тонких волосках на ножках крошечного существа.

Они вымерли в естественном мире.

Ревик помнит времена, когда их было много, но до сих пор испытывает потрясение, видя их здесь.

Помимо своей реакции на пчелу, он целенаправленно держит свой разум пустым. Он знает, что это может не сработать – вероятно, и не сработает – с таким видящим, как Вэш, но он всё равно это делает.

Он также знает, что формально это нарушает их соглашение.

Вэш с самого начала предупредил его, что если Ревик примет предложенный ему пост по надзору за благополучием Моста, то потребуется полное раскрытие информации. Раскрытие его собственных более изменчивых и негативных чувств также является формальным требованием покаяния Ревика. В то время оба обещания казались лёгкими для исполнения.

Тогда он чувствовал себя полностью обнажённым. Нечего скрывать.

В последнее время это становится всё труднее.

«Брат», – говорит Вэш, и его мысли нежны.

Он легко кладёт ладонь на руку Ревика, посылая импульс тепла в его грудь.

Хотя контакт не является нежелательным, Ревик вздрагивает, а затем изо всех сил пытается впустить привязанность другого видящего.

«Будь осторожен, брат», – только и говорит Вэш.

«Я осторожен», – парирует Ревик.

«Осторожен ли?»

Ревик пристально смотрит на него. «Я достаточно серьёзно отношусь к своей должности».

«В этом я не сомневаюсь, – отвечает Вэш с улыбкой, оставаясь невозмутимым. – Ты также всё ещё говоришь себе, что она тебе не нравится, брат? Что ты не заинтересован в её благополучии или в том, кого она хочет затащить в свою постель?»

Ревик чувствует, как сжимается его свет, пока его разум борется со словами старого видящего.

Не только с их поверхностным смыслом… ему не нравится то, что он чувствует за ними. Ему не нравится это знание, как будто старый видящий ожидал этого, как будто он ждал, что Ревик отреагирует подобным образом. Ревик изо всех сил пытается снова очистить свой разум, но чем дольше свет древнего видящего притягивает его, тем труднее это становится.

Ревик чувствует в этом упрёк, более громкий, чем раньше.

Напоминание о том, что он находится в покаянии, что они наблюдают за ним.

Думая об этом, Ревик издаёт горький смешок.

Во всяком случае, для него это звучит горько.

«Значит, теперь ты следишь ещё и за моей сексуальной жизнью? – только и говорит он. – Неужели монашеская жизнь действительно такая скучная?»

Но Вэш делает вид, что не слышит этих слов.

«Это не особенно безопасно, – говорит пожилой видящий. – Это замешательство, которое ты испытываешь в отношении твоей подопечной. Это затуманивает твои суждения, брат Ревик. Хуже того, это причиняет тебе боль. Но я боюсь, что превыше всего упомянутого это с твоей стороны является частью более масштабной схемы избегания. Избегания вещей, которых тебе не следует избегать… не стоит, если ты искренне хочешь изменить в себе то, что изначально заставило тебя присоединиться к Шулерам».

«Избегание? – Ревик смотрит на него, борясь с очередным приступом гнева. – Избегание чего?»

«Формирования более значимых привязанностей в твоей жизни, – сразу же отвечает Вэш. – Привязанностей и связей, которые ты способен выражать более здоровыми и уместными способами, чем это было в прошлом, – слыша молчание Ревика, старый видящий снова подталкивает его. – Неужели у тебя вообще никого не было, брат? Никого со времён Даледжема?»

Ревик вздрагивает при упоминании этого имени.

«Я бы предпочёл не говорить об этом», – отвечает он.

«И всё же я спрашиваю тебя».

«Да, – говорит Ревик. – А я всё равно предпочёл бы не отвечать».

Ревик старается, чтобы в последних двух ответах его направленные мысли были настолько вежливыми, насколько это возможно, но даже он слышит резкость, когда посылает их в пространство Барьера. Он слегка вздрагивает от этого, чувствуя, что другой видящий тоже это улавливает, но не извиняется.

«Ты знаешь, что это мой долг – спрашивать тебя об этих вещах, брат», – напоминает ему Вэш.

Ревик легким жестом выражает согласие. «Я знаю».

Даже делая это, Ревик чувствует, что продолжает сопротивляться. Его свет уже начинает меркнуть, удаляться от света другого видящего… чтобы избежать того, в чём Вэш уже обвинил его. Вэш, должно быть, тоже это чувствует. Несмотря на это, Ревик возмущён вторжением сильнее, чем когда-либо за всё время, что он себя помнит. Сильнее, чем когда-либо с тех пор, как он покинул Памир.

Он слышит, как старый видящий вздыхает, тихо пощёлкивая языком.

Вэш разочарован в нём.

Каким-то образом это понимание – именно то, что меняет свет Ревика. Может, потому, что прямо сейчас он не может вынести это в дополнение ко всему остальному.

Это больше, чем может вынести его нрав.

«Ты действительно хочешь послушать о моих привычках мастурбировать, брат? – посылает Ревик, вспыхивая от ярости, которая, как он знает, наполовину является смущением. – Или мне просто записать для тебя несколько своих похождений, чтобы ты и остальные члены Совета могли посмотреть и обсудить на досуге? Убедит ли это всех вас в том, что моё хозяйство работает должным образом? Или это толком не считается, если я вынужден за это платить?»

Когда тот ничего не говорит, Ревик снова наносит удар своим светом. «Я мог бы также задокументировать свои сексуальные фантазии, брат, если от меня это потребуется…»

«Я знаю, что в последнее время она фигурирует в слишком многих из них, брат», – невозмутимо парирует Вэш.

В отличие от Вэша, Ревик вздрагивает.

Он также чувствует, что его гнев усиливается.

«Брат Ревик, – Вэш вздыхает. – Ты можешь сколько угодно притворяться, что она тебе не нравится».

Ревик замечает, что в его голосе нет злости. Во всяком случае, старый видящий, кажется, испытывает облегчение от того, что Ревик стал более честным.

«Я знаю, что ты становишься собственником по отношению к ней, – продолжает Вэш. – И что в результате твой свет всё больше переплетается с её светом. Ты должен завершить испытания вместе с ней, так что опасность запутаться уже существует, исключительно из-за характера ваших отношений».

Ревик не отвечает. Он смотрит на горы.

«Это делает её слишком заметной, брат, – добавляет Вэш, на этот раз чуть сильнее чеканя слова. – Это создаёт риск для её жизни. Я знаю, ты этого не хочешь, что бы ты ни говорил, что бы ты о ней ни думал. Это также рискует пробудить её слишком рано. Она станет слишком хорошо осведомлена о тебе, и мы будем вынуждены разлучить тебя с ней… ещё одна вещь, которую я бы очень не хотел делать».

Намеренно сделав паузу, Вэш добавляет:

«Не все старейшины согласны со мной в этом вопросе, брат. Некоторые в Совете уже выступали за такое разделение».

Словно почувствовав реакцию Ревика, Вэш колеблется, прежде чем добавить:

«Они верят, что она уже чувствует твоё присутствие в своём свете, брат. Больше, чем следовало бы».

Ревик и на это не отвечает.

Вэш наблюдает за его лицом, как всегда терпеливый.

«Я понимаю, брат, – наконец говорит он, откидываясь назад и упирая руки в бёдра, разглаживая свою монашескую рясу. – Я понимаю больше, чем ты, возможно, представляешь. Возможно, больше, чем ты сам, в определённых отношениях… особенно учитывая твою решимость не любить её, какой бы ни была реакция твоего света на неё. Но в этом случае время должно быть выбрано правильно».

При этих словах Ревик издаёт недоверчивый смешок. Он ничего не может с собой поделать.

Однако он не высказывает своих мыслей открыто.

Он сильно подозревает, что в этом нет необходимости.

Глава 3. Уже не ребёнок

Ревик открыл глаза.

Когда его физическое зрение прояснилось, он обнаружил, что смотрит в высокий потолок над кожаным креслом.

Это был тот же самый вид, который встречал его всякий раз, когда он возвращался с Барьерного прыжка в эти дни. Это старая привычка, возникшая ещё до того, как он жил в той маленькой пещере на Памире – работать примерно с одного и того же места в любом доме, где он жил.

Для этого дома, в этом городе, такое место было здесь.

Несмотря на это, его разум на мгновение запнулся, не понимая, где он находится.

Старая привычка, наверное.

Это не та комната за пределами Москвы, к которой он привык – тускло-белая, с разводами воды, дыма, трещинами от снега и льда, из-за стен, расширяющихся и сжимающихся при резких перепадах погоды. Этот потолок был таким же высоким в таком же старом здании, но то, что находилось в России, было далеко не таким ухоженным.

По иронии судьбы, несмотря на убогость своего жилья, построенного коммунистами в пригороде Москвы, Ревик проводил в том здании гораздо больше времени, чем в этом.

Здесь, в Лондоне, несмотря на свои гораздо более роскошные удобства, Ревик обнаружил, что возвращается в это здание только по определённым причинам. Он приходил поспать, совершить Барьерные прыжки, подобрать одежду, помедитировать… но большую часть своего свободного времени проводил, либо гуляя по улицам Лондона, либо в кофейнях или пабах, обычно читая.

Отчасти это объяснялось тем, что за этим зданием наблюдало больше людей – опять же, по иронии судьбы, поскольку русские были практически известны своей склонностью перебарщивать с наблюдением.

Ирония или нет, но это было правдой.

Здесь у него не было такой роскоши уединения, как в том ветхом здании на окраине Москвы.

Здесь потолок был обшит деревянными панелями из богатого состаренного дуба. Полы были достаточно чистыми, чтобы с них можно было есть, по крайней мере там, где они не покрыты дорогими персидскими коврами и антикварной мебелью. Его кровать была огромной и такой удобной, что иногда по утрам он с трудом вставал с неё. Ему отглаживали костюмы без его просьбы, убирали кухню и ванные комнаты, обычно так, что он не видел никакой прислуги, но на окнах не было ни пятнышка, диваны пылесосили, а подушки взбивали. Ему выдавали еженедельное пособие, которое позволяло ему есть, одеваться и более или менее делать всё, что он хотел.

Ревик жил в пентхаусе уже несколько месяцев – с тех пор, как Вэш сказал ему, что оставаться в России больше небезопасно.

Ему всё ещё казалось, что он спит в чьём-то чужом доме.

Слуги определённо не помогали с этим ощущением.

Наличие личного слуги, в частности, не помогало.

Ревик не хотел и не нуждался ни в чём из этого, но у него не было никакого выбора в данном вопросе. Люди тоже наблюдали за ним. Не так, как это делали Вэш и Совет, но, как и многие из них, Ревик с каждым днём всё больше склонялся к тому, чтобы сорваться с места и сбежать.

К чёрту покаяние. К чёрту работу на червяков.

Он выбросил эту мысль из головы.

По правде говоря, он серьёзно относился к своему наказанию, несмотря на то, как его раздражали ограничения и вторжения в его личную жизнь. Он не забыл уроков Памира, пока что нет, и вряд ли забудет, по крайней мере, в ближайшее время.

Он всё ещё хотел внести хоть какой-то вклад в развитие мира.

Он хотел этого больше, чем когда-либо, даже если вернувшись в реальный мир, ему было труднее поверить, что он когда-нибудь действительно сможет это сделать. Наверняка из-за этого некоторые слова монахов казались гораздо менее уместными.

Или, возможно, менее практичными.

Потирая глаза указательным и большим пальцами, Ревик изо всех сил старался вернуть остаток своего света обратно в физическое тело, чтобы заземлиться. Когда у него начало получаться, он поймал себя на том, что во второй раз оглядывает комнату, слегка хмурясь.

Кто-то побывал здесь, пока его не было.

Кто бы это ни был, он развёл огонь внутри каменного очага, к которой было обращено кожаное кресло.

Ревик уставился на огонь, и в груди у него всё сжалось.

Ему не нравилось, когда люди находились где-то рядом с его телом, когда его в нём не было.

Должно быть, это вышеупомянутый слуга, Эддард.

Эта мысль его не успокоила. Эддард уже знал о нём слишком много, и не только потому, что человек почти регулярно видел Ревика обнажённым.

Мысли Ревика вернулись к разговору с Вэшем, затем к инциденту с Элисон, произошедшему несколькими днями ранее. Из-за разницы во времени Ревик совершил прыжок ранним утром здесь, в Лондоне. Это был первый день ноября по его сторону Атлантики.

В Калифорнии, где находилась Элли, было около одиннадцати часов вечера, и всё ещё стоял октябрь.

И да, Ревик точно знал, о чём предупреждал его Вэш.

Несмотря на это, ему стало немного не по себе от мысли, что Совет наблюдал за ним всё это время. Он знал, что отчасти это чувство проистекало из стыда, но не полностью. Он не сделал ничего плохого, формально… ну, на самом деле нет.

Он не специально застукал её в такой момент.

В отличие от большинства этих монахов, он также ещё не был мёртв ниже пояса.

Он присматривал за ней, потому что она была на той вечеринке, потому что Кассандра была пьяна и в одном из своих безрассудных настроений из-за Джека, потому что приёмного брата Элли, Джона, там не было… потому что Элли была одета в этот чёртов костюм, который вполне мог сойти за одежду проститутки, даже с серебристой краской на лице.

Честно говоря, он был удивлён, что она надела такое, даже с Кассандрой, которая уговаривала её надеть подобное. Обычно Элисон оставалась довольно сдержанной, когда выходила куда-нибудь выпить, отчасти потому, что у неё была склонность привлекать к себе много внимания, где бы она ни была… и что бы на ней ни было надето… даже если она стояла в углу и почти ничего не говорила.

Конечно, в отличие от Касс, не всё это внимание было сексуальным.

Она получала немало помешанных на религии. Шизофреников.

Толпа «полной луны», как называл это её брат Джон.

По правде говоря, сама Элисон, казалось, отрицала тот эффект, который её свет оказывал на многих людей. Ревика раздражало, что она могла быть так преднамеренно слепа в отношении того, кем и чем она была, хотя он мог признаться себе, что его реакция была иррациональной.

Учитывая, что ей всю жизнь говорили, что она человек, вряд ли это её вина или что-то особенно удивительное. Намёки на то, что она, возможно, не человек, вероятно, тоже напугали бы её до чёртиков, учитывая последствия для видящих в этом мире.

Это всё равно его раздражало.

Это раздражало его отчасти потому, что её собственное невежество подвергало её опасности.

Тем не менее, он мог понять её желание не вдаваться во всё это.

Больше всего на свете она, казалось, хотела слиться с толпой, быть нормальной.

Отбросив всё это в сторону, Ревик не переступал границы дозволенного, приглядывая за ней в ту ночь. Учитывая то, что он знал об её прошлом опыте общения со странно зачарованными и/или влюблёнными людьми, он, вероятно, и так предоставил ей слишком много приватности.

В любом случае, он следил за ней не ради своего чёртова здоровья.

Он пытался уберечь её… что, кстати, было его грёбаной работой.

И да, ладно, когда дело касалось вопросов безопасности, у него, возможно, была склонность к консервативным подходам в отношении Моста, но он предположил, что отчасти именно поэтому ему дали эту работу. Как бы то ни было, он думал, что потребуется максимум несколько часов, чтобы понаблюдать за ней в таких деталях, в основном просто присматривая за ней на случай, если случится что-то опасное, или какие-нибудь видящие окажутся где-нибудь поблизости от неё.

По сути, его главной заботой всегда были другие видящие.

Изначально это было больше связано с тем, чтобы не её опознала какая-то посторонняя группа – в частности, Шулеры.

Теперь, когда всё больше и больше видящих жило и работало среди людей, риски её разоблачения возросли. Более того, увеличилось количество видов разоблачения и/или опознания, которым она могла подвергнуться.

В дополнение к террористическим и/или квазивоенным группировкам, таким как Шулеры, её мог опознать совершенно случайный видящий, у которого способности оказались бы лучше, чем у большинства, или достаточно личный резонанс со светом Моста, чтобы он или она смогли увидеть её сквозь щиты Совета.

Её могли заметить охотники за головами, которые искали видящих, выдающих себя за людей – либо для перепродажи на чёрном рынке, либо для сдачи Зачистке или Шулерам.

Она могла быть помечена случайной группой Зачистки.

Если бы хоть слово о её статусе реинкарнации когда-нибудь просочилось наружу, за ней бы охотились все.

Охотники за головами. Шулеры. Российские подрядчики. Американские военные. Военизированные группировки с Ближнего Востока, Азии, Южной Америки. Религиозные террористы – как видящие, так и обычные люди. Китайцы определённо послали бы своих элитных разведчиков-видящих, Лао Ху.

Её имя и лицо были бы на слуху у всего Ринака, чёрного рынка видящих.

Поскольку точную природу опасности по-прежнему было трудно предвидеть или отследить, у Ревика всегда была некая связь с ней, независимо от того, наблюдал он за ней непосредственно или нет.

У него также были линии связи, тянувшиеся к её брату Джону, её подруге Кассандре, матери Элли, Мие Тейлор, и нескольким другим людям в её жизни, как на работе, так и в художественном колледже.

Он сделал это главным образом для того, чтобы быть уверенным, что сможет вовремя вмешаться, если что-то пойдёт всерьёз не так.

Обычно ему удавалось исправить всё из Барьера.

Конечно, у него имелись люди на местах, которым он также мог позвонить – то есть люди, действительно живущие и работающие в Сан-Франциско – но в основном они выступали в качестве прикрытия для того, что Ревик не мог сделать сам на расстоянии. В конце концов, те разведчики из резервной группы тоже были видящими; они могли опознать Элли, даже несмотря на блоки вокруг её света.

Совет хотел, чтобы никто, кроме членов Совета и самого Ревика, не знал об истинном статусе Элли в реинкарнации.

Другими словами, вызов подкрепления был ещё одним сценарием на крайний случай.

Ревик ни за что бы не подумал использовать что-либо из этого для человеческой праздничной вечеринки, по крайней мере, без чертовски веской причины.

И всё же он чувствовал необходимость присматривать внимательнее, чем обычно.

Ревик так нависал над ней только тогда, когда она была беззащитна в общественном месте; в ту ночь он решил, что уйдёт, как только появится Джон. У Джона были продвинутые пояса по боевым искусствам, пояса, на получение которых сам Ревик тонко подтолкнул человека, когда Джон ещё учился в младших классах средней школы. Ну, может быть, и не подтолкнул, но поощрял, по крайней мере вначале, когда Джон сам подвергался изрядным издевательствам.

Ревик сам не мог жить там, в смысле в Сан-Франциско.

На то было много причин.

Совет предупредил Ревика, что Элли также не может узнать его.

Это одна из причин; он не мог рисковать, живя достаточно близко к ней, чтобы она начала замечать его лицо. Более того, однако, сам Ревик был слишком известен. Как печально известный «Перебежчик» из Шулеров, он тоже привлекал к себе внимание, хотя и не так, как Элисон… внимание, которое могло бы обернуться против Элли, если бы Ревик жил в физической близости от неё.

К счастью, Джон питал сильную симпатию к боевым искусствам.

После изначального толчка Ревика Джон в течение многих лет самостоятельно занимался боевыми искусствами и теперь работал инструктором в одной из крупных школ кунг-фу в Сан-Франциско.

Это вполне устраивало Ревика.

Джон и Элли оставались близки, особенно после смерти их отца-человека, поэтому Ревик верил, что она в безопасности, когда Джон был рядом.

Если бы той ночью Джон добрался туда раньше, Ревик вообще ничего бы не увидел.

Но Джон добрался туда далеко за полночь.

Более чем часом ранее этот панк-музыкант начал глазами трахать Элисон с другого конца комнаты. Почувствовав, что с парнем что-то не так, Ревик уделил ему больше внимания, сомневаясь, что этот парень ему нравится, ещё до того, как тот открыл рот.

Сделав это, он понравился Ревику ещё меньше.

«Привет, я Джейден…»

Парень явно хотел её.

Однако правила такого рода были высечены на камне, и Ревик соглашался с ними как на практике, так и в теории.

Никакого вмешательства во всё, что делалось по обоюдному согласию. Вообще никакого вмешательства, если Мосту не угрожает непосредственная, серьёзная, потенциально смертельная физическая опасность. Ревик присутствовал там исключительно для того, чтобы защитить её, а не для того, чтобы посягать на её свободную волю или каким-либо образом диктовать ход её жизни.

Однако иногда случались и более двусмысленные моменты.

Ревик несколько раз обращался к Совету за указаниями, когда они запрещали ему вмешиваться в ситуации, которые казались ему опасными.

«Нам нужно, чтобы она научилась, – предупреждали они его. – Ты не можешь вмешиваться во все вопросы, брат Ревик, просто потому, что ты там, и тебе неприятно видеть сородича-видящего в эмоциональном или физическом расстройстве. Ты не можешь помешать ей узнать о реалиях её мира. В частности, ты не можешь помешать ей узнать о реалиях жизни наших кузенов-людей и их менее лицеприятных поступках по отношению друг к другу и другим биологическим видам. Если ты будешь защищать её от любых негативных последствий того, что она воспитывается как одна из них, это перечеркнёт всю цель воспитания Моста в человеческой семье».

Ревик понимал эту логику.

По большей части.

Однако это все равно злило его.

Это особенно разозлило его в одном примечательном случае с соседом, который коллекционировал игрушечные поезда.

Сосед использовал те самые поезда, чтобы заманивать соседских детей, когда их родителей не было рядом. Этот кусок дерьма чуть не трахнул её, когда ей было меньше девяти лет, и, вероятно, трахнул бы, если бы человеческий отец Элисон не заподозрил что-то неладное и не запретил Элли когда-либо ходить туда снова.

Тогда Ревик был относительно новичком на этой работе.

Он испытал шок – и почти безрассудный гнев, если честно – когда Совет сказал ему не вмешиваться. Они даже открыто пресекли его действия, когда он поначалу проигнорировал их и всё равно попытался вмешаться.

Это было первое предупреждение Ревика.

К счастью, приёмный отец Элли оказался не полным идиотом и сам понял, что что-то не так. Однако это заняло у него несколько недель.

За это время Ревик пытался предупредить его… дважды… и снова Совет его пресёк.

Большую часть того времени Ревик постоянно спорил со старшими монахами, пытаясь убедить их позволить ему вмешаться, даже после того, как они вынесли ему предупреждение. Он указал, что у неё даже нет преимуществ, которые были бы у человека в подобных ситуациях, что её раса делала её более уязвимой для определённых видов манипуляций, чем любого человека, независимо от его возраста.

Далее он утверждал, что она неизбежно будет винить себя, если не поймёт этого.

Ревик всё ещё твердо верил, что если бы она знала правду о своей расе, то знала бы, как лучше защитить себя. Она, естественно, знала бы больше о своих слабостях, которые не связаны с характером, пристрастиями или даже наивностью, а относились непосредственно к видовым различиям.

Аргументы Ревика были отклонены.

По той же причине он, не спрашивая, знал, что они сказали бы о ситуации с Джейденом.

Ей не угрожала физическая опасность – даже Ревик мог это признать, хотя ему почти хотелось, чтобы такая угроза была, чтобы он мог сделать что-нибудь напрямую, может, попросить одного из пьяных завсегдатаев вечеринки ворваться туда и избить к чёртовой матери этого маленького ублюдка, пока его штаны спущены до лодыжек.

Но Джейден не причинил ей вреда.

Она более или менее дала согласие на то, что произошло.

Однако для Ревика незнание-того-кем-она-была означало, что ею всё равно пользовались.

По сути, Совет позволял манипулировать ею. Они делали её крайне уязвимой для тех или иных манипуляций со стороны людей, которые не прочь давить на неё или даже попирать её границы. Её расовая принадлежность только усугублялась тем эффектом, который её свет Моста оказывал на других..

И да, это его злило.

Несмотря на это, Ревик удивился, когда Джейден взял её за руку и потащил с танцпола в ванную этого захудалого дома, похожего на лачугу художника.

Он удивился, что маленький засранец был так откровенен с ней… И ещё больше поразился, когда его прямолинейность скорее возбудила её, нежели разозлила.

Конечно, ей было… сколько? Двадцать один? Уже двадцать два?

Так что едва ли ребёнок. Особенно по человеческим меркам.

Ревик знал, что не видит её ясно, несмотря на почти постоянную близость к её свету. Его также иногда смущало, насколько по-другому она ощущалась за Барьером по сравнению с тем, как она вела себя в мире со своими друзьями. Не помогало и то, что физически она взрослела примерно в три раза быстрее, чем обычный видящий. Он уже был вынужден приспосабливаться к переменам в ней, которые у обычного видящего произошли бы только через десять-двадцать лет.

Он также был вынужден наблюдать, как её свет развивается в геометрической прогрессии, вероятно, из-за того, кем она была, и того факта, что она действительно отличалась от большинства видящих.

На самом деле, от всех остальных видящих.

Она была Мостом.

По словам старейшин, Мост не реинкарнировала тысячи лет.

Мост приходила только тогда, когда в континууме живых существ потребовался новый эволюционный скачок. По той же причине видящие обычно неоднозначно относились к её приходу.

Многие приветствовали Мост как спасительницу видящих; они считали, что она пришла, чтобы искоренить худшую человеческую скверну, спасти их народ от рабства и деградации. Многие могли желать её смерти, ибо беспокоились, что она может уничтожить видящих вместе с людьми в своём стремлении перестроить эволюционное игровое поле.

Правда заключалась в том, что никто на самом деле не знал, на что она способна.

Более того, у каждого, казалось, имелась своя теория. Подобно большинству ревностных верующих, они также предполагали, что их интерпретации и предсказания были единственно верными.

За эти годы в религию видящих также обратилось много людей.

Большинство из этих новообращённых переработали Миф по своему образу и подобию, поставив людей в центр жизненного континуума. На самом деле, это не так уж удивительно, учитывая опыт Ревика в общении с людьми – или, на самом деле, его опыт общения с любыми биологическими видами.

Тем не менее, это привело к некоторым тревожным выводам в том, что касалось Моста.

А именно, многие из этих людей хотели её смерти.

Предполагалось, что Мост станет предвестником нового мира.

Даже то, что она присутствовала здесь, реинкарнировала на Земле, означало, что быстро приближалось Смещение. Схожее с человеческим словом «апокалипсис», Смещение означало, что всё изменится, и чертовски быстро. Также сродни человеческой концепции апокалипсиса, это подразумевало, что в процессе, скорее всего, погибнет много-много существ.

Те, кто останется в живых, будут вынуждены эволюционировать.

Однако знание всего этого нисколько не помогло Ревику, пока он наблюдал, как Джейден трахает её на столешнице в грязной ванной, заваленной чумазыми полотенцами и полупустыми бутылками из-под пива.

Ревик понял предупреждение Вэша.

Он понял его ясно, как неоновую вывеску.

Его также немного шокировала собственная реакция на всё это.

В конце концов, он практически с первого дня своего назначения присматривать за ней был полон решимости никоим образом не допускать эмоционального сближения со своей подопечной.

У Ревика были на это свои причины. По его мнению, это были чертовски веские причины. Однако не все из них были строго рациональными… и ни в одной из них на самом деле не было её вины.

Ревику было всё равно.

Несмотря на это, он подрочил, увидев её с Джейденом той ночью. Дважды.

Ладно, может, три раза.

Это не помогло.

И это не уменьшило стыда, который он испытывал из-за боли разделения, которая затмевала его свет всякий раз, когда он позволял себе вспомнить выражение её лица, когда она кончала. Слово «стыд» вообще не описывало эту эмоцию. Во-первых, стыд подразумевал, что он сделал что-то не так, и Ревик не мог честно решить, действительно ли он верит в это или нет.

Он наблюдал из Барьера за каждой минутой их совокупления.

По правде говоря, он не мог заставить себя отвести взгляд.

Он был загипнотизирован видом Джейдена, вбивавшегося в неё, Элли, ахавшей ему в шею, пока эта серебристая краска размазывалась по её лицу и его коже, а её ноги в кожаных сапогах обвились вокруг его талии. Ревик всё ещё не мог до конца оправиться от шока из-за того, что она, поговорив с ним в общей сложности минут двадцать, позволила ему поиметь её пальцами, а затем трахнуть.

Он никогда раньше не видел, чтобы она вытворяла что-то подобное.

Чёрт, насколько он знал, она была девственницей.

По правде говоря, Ревик знал, насколько это маловероятно, но ему никогда не приходилось сталкиваться с этим вопросом напрямую до той ночи, когда это произошло прямо у него под носом.

Он был свидетелем нескольких пьяных, но относительно невинных проказ на задних сиденьях машин, но не более того.

У неё даже никогда не было настоящего бойфренда.

Он знал, почему она не решалась часто ходить на свидания.

Даже не считая плохого опыта, который у неё уже был с несколькими людьми, особенно в старших классах, Ревик чувствовал, что она нервничает из-за реакции других на неё, даже если она не понимала, что означают эти реакции.

Как бы она ни притворялась, она знала, что такая реакция может быть опасной.

Она понимала это, по крайней мере, на каком-то уровне.

Это же осознание заставило Ревика посмотреть в лицо своему меняющемуся восприятию её. Отчасти это было признание самому себе в правде, которой он изо всех сил старался избегать вот уже несколько месяцев, а может быть, даже последние несколько лет.

Он больше не видел в ней ребёнка.

Нисколько.

Более того, он ревновал к этому самодовольному маленькому придурку до такой степени, что хотел свернуть его чёртову шею.

Глава 4. Тот парень

– Привет, Эл… ЭЛ! Земля вызывает Элли!

Я подняла взгляд от стола, где наполняла солонку и перечницу.

Касс стояла рядом, небрежно положив руку на бедро, и её чёрный фартук официантки съехал набок поверх слишком короткой мини-юбки. Она улыбалась мне.

– Ты видела, кто только что появился? – спросила она.

Я позволила своему взгляду опуститься к её юбке.