Текст книги "Страж (ЛП)"

Автор книги: Дж. С. Андрижески

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

…достаточно быстро, чтобы гнев стал намного сильнее связан со мной.

Теперь я чувствовала, что это мой гнев.

Было гораздо меньше ощущения, что этот гнев принадлежал кому-то другому.

Какая-то часть меня, наконец, признала то, что я знала, даже без воспоминаний, которые могли бы заполнить пробелы. Правда заключалась в одних голых фактах…

«Элли, не причиняй ему вреда. Ты не можешь позволить, чтобы тобой заинтересовались правоохранительные органы. Правда не можешь. Даже если они в конце концов тебя отпустят, в твоём официальном досье не должно быть таких отметок. Пожалуйста. Поверь мне в этом, пожалуйста. Позволь мне сделать это. Я обещаю тебе, я разберусь с этим. Я, бл*дь, обещаю, что разберусь с этим. Я не буду нежным…»

Страх продолжал сгущаться в моём сознании.

Однако этот страх менялся, превращаясь в более горячий и плотный гнев.

Перемена происходила быстро, несмотря на то, как долго, по моим ощущениям, я стояла там, в этом устланном ковром коридоре. Оцепенение от какого-то яда, всё ещё распространяющееся по моему телу, делающее мои конечности и разум вялыми, скручивающее внутренности, так и не прошло. Несмотря на это, мой гнев и понимание были настолько сильны, что это больше не имело значения.

Те части меня, которые имели значение, были кристально чистыми.

«Элли! Не причиняй ему вреда! Пожалуйста, чёрт возьми! Пожалуйста, не надо!»

Где-то в это время я вернулась в комнату Джейдена.

Я уставилась на бледнокожее тело, лежащее на кровати.

Я подумала о том, что произойдёт, если я что-нибудь с ним сделаю.

Мой разум играл с тем ножом-бабочкой, который лежал на полу возле его канальной станции. Я подумала о том, как это выглядело бы со стороны, учитывая все обстоятельства.

Я подумала о маме, о том, что все думали обо мне в старшей школе, даже когда я не сделала ничего плохого.

Я думала о странных вещах в моём прошлом. Вещах, которые я не могла объяснить.

Вещах, которые выделяли меня с детства, независимо от того, насколько нормальной я старалась быть. Я знала, что это назойливое чувство в затылке было правильным.

Они упрячут меня за решётку.

Даже если я была права насчёт того, что случилось со мной прошлой ночью, в тюрьме оказалась бы я, а не Джейден.

Чего я не могла решить, так это того, действительно ли мне не всё равно.

«Чёрт возьми, Элли! Если ты не отступишь, мне придётся тебя вырубить. Тебе придётся оставаться там, может быть, до тех пор, пока я не приеду, а меня не будет ещё несколько часов. Пожалуйста. Пожалуйста, не заставляй меня делать это. Пожалуйста, детка… позволь мне разобраться с этим».

Тошнота в животе усилилась.

Меня охватила нерешительность.

Возможно, чтобы выиграть время, я повернула голову, оглядываясь в поисках своей одежды.

Минуту или около того спустя я обнаружила своё платье в куче на полу, наполовину отброшенное под стол Джейдена. Я залезла под него, чтобы вытащить вещь. Когда я вылезла обратно, сжимая чёрную эластичную ткань в одной руке, я взглянула на кровать, но Джейден не пошевелился.

Я оделась меньше чем за минуту.

Ну, не считая нижнего белья. И обуви.

Я выбросила нижнее бельё из головы.

Но мне нужны были туфли.

Однако я нигде не увидела их.

Ну, я нигде не увидела их в комнате Джейдена.

Моя гарнитура тоже пропала, что беспокоило меня ещё больше. Не то чтобы я сразу кому-то позвонила, но да, мне была нужна эта чёртова штука. Хуже того, это заставило бы меня снова увидеться с Джейденом, если я не смогу найти её до ухода. Ну, или мне придётся заявить о краже и встать в очередь на повторное кодирование моего имплантата, что стало бы серьёзной занозой в заднице.

Это также дорогое удовольствие, а я сейчас не была при деньгах.

Они также могут настоять на использовании локатора, чтобы отследить эту чёртову штуку, и тогда мне всё равно придётся встретиться с Джейденом.

«Элли…»

Я почувствовала, что мой гнев усиливается, и покачала головой.

Мне нужно уйти. Сейчас же. Я почувствовала в этом настоятельную необходимость.

Я также соглашалась с этим.

Ну. По большему счёту.

Я попыталась вспомнить, должна ли я была работать в этот день. Я решила, что у меня выходной, что бы там ни говорилось в расписании.

Даже если бы это означало увольнение.

«Позвони Джону. Попроси его забрать тебя, Элли».

Какая-то часть меня подумала о том, чтобы позвонить Джону, даже о том, чтобы дойти до его дома пешком.

Но я снова покачала головой, несколько секунд спустя.

Я не хотела звонить Джону.

Я не знала, куда пойду, но я знала, что точно не к нему.

Ещё нет. Я не хотела видеть Джона сейчас.

Во мне витало раздражение. Я отбросила и это тоже.

Почему я не могла найти свои чёртовы туфли?

«К чёрту туфли. Просто иди, Элли. Позвони Джону, пусть он заберёт тебя».

Я покачала головой.

Нет. Я не буду звонить Джону. Даже без обуви.

Желчь внезапно подступила к горлу. Я опустилась на колени на зелёный ковёр Джейдена, теперь уже будучи в платье, и меня вырвало в его мусорное ведро.

Это заняло больше времени, чем одевание.

К концу я вцепилась в деревянные ножки антикварного стола и стула Джейдена, тяжело дыша и отплёвываясь, и по моему лицу текли слёзы. Вся моя спина сокращалась и выгибалась при каждом толчке, болезненно изгибаясь, пока моё тело пыталось привести себя в порядок, избавиться от токсинов. Я хотела воды, но я не хотела пить здесь.

Я ничего не хотела из этого дома.

Мне нужно было убираться отсюда нахер.

Где-то я почувствовала облегчение.

Я всё ещё не была уверена, моё ли это чувство, но оно окутывало меня. Мне даже показалось, что я чувствую защиту, странно успокаивающий, хотя и плотный плащ, который окутывал меня в этой полутёмной, пропахшей потом комнате. Плащ наполовину душил меня на каком-то уровне, как будто защищал от вреда, или, может быть, не давал мне причинить вред… или, возможно, и то, и другое одновременно.

В конце концов я встала, вытирая рот тыльной стороной ладони.

«Иди, Элли. Пожалуйста. Убирайся оттуда. Я скоро буду там. Я уже в пути и клянусь, что разберусь с этим. Тебе больше никогда не придётся видеть этот кусок дерьма».

Я колебалась, но всего на несколько секунд дольше.

Всё ещё глядя на бледное, довольное с виду тело, распростёртое на кровати, я наклонилась.

Я подняла мусорное ведро, в котором на круглом металлическом дне теперь было приличное количество моей рвоты. Я отнесла его к кровати. Я подумала о том, чтобы поставить ёмкость прямо рядом с головой спящего Джейдена, как можно ближе к его подушке. После нескольких секунд раздумий я не стала этого делать.

Вместо этого я вылила содержимое прямо на его спящее тело.

Запах мгновенно стал намного хуже.

Подавившись, я прикрыла нос и рот рукой и локтем, бросив мусорное ведро на кровать, где я впервые проснулась.

Я увидела, как Джейден сморщил нос. Я увидела, как его губы скривились в напряжённой гримасе, и он покачал головой, но практически не пошевелился, даже для того, чтобы глубже зарыться под одеяла. Он продолжал лежать там, раскинув своё обнажённое тело так, словно он владел пространством.

По крайней мере, на его чёртовом лице больше не было этого довольного выражения.

Около трёх секунд я наблюдала, как он спит.

На самом деле я не почувствовала себя лучше.

Я вообще не чувствовала себя лучше.

Тот единственный, слишком запоздалый, жалкий акт неповиновения никак не смягчил ярость, нарастающую в моей груди и горле. Эта ярость просто сидела там, молча душа меня.

Ублюдок.

Глава 18. Не одна

Я оказалась на Бейкер-Бич.

Я не знаю, как я туда попала.

Ну, я знаю, как я туда попала.

То есть, я знаю механику того, как я туда попала.

Чего я не знаю, так это почему я решила пойти туда, почему я захотела пойти туда, или что заставило меня пойти до конца без обуви, в одном коротком платье, без денег или гарнитуры, особенно учитывая, как это место было далеко от того, откуда я начинала, когда покинула дом Джейдена утром.

Я также толком не помнила большую часть дороги туда.

Хотя, должно быть, я шла пешком.

Должно быть, я шла босиком по грязному асфальту, цементу, грязи, вероятно, по крайней мере, по траве, возможно, по песку – но сейчас я почти не помню эту часть.

Джейден жил прямо у парка, в районе Ричмонд.

Бейкер-Бич располагался не совсем близко.

Я могла бы легко добраться до пляжа от дома Джейдена, не проходя пешком весь путь до этого конкретного пляжа.

Но я этого не сделала.

Я не пошла просто на Оушен-Бич, который находился в конце парка и был бы гораздо более логичным местом назначения. Чтобы добраться до Бейкер-Бич, мне пришлось пройти мимо Оушен-Бич, подняться по крутому холму к баням Сутро и Лэндс-Энду, затем обогнуть ряд тропинок на скалах, прежде чем вернуться в другой жилой район, чтобы добраться до ещё одной группы пляжей ближе к мосту Золотые Ворота. Те жилые районы были крутыми и богатыми, заполненными огромными дорогими домами к югу от Пресидио и устья залива.

Я всё равно направилась туда.

Бейкер-Бич имел определённый смысл в менее затуманенных уголках моего сознания.

Это место, куда мы с Джоном ходили, когда что-то было не так.

Это место, куда мы с Джоном ходили, когда болел папа.

Даже раньше, когда мы все были детьми, когда у Касси были проблемы с родителями, или у меня были неприятности в школе, или Джону вылили на голову слишком много газировки за то, что он гей, мы с Касси и Джоном ходили на Бейкер-Бич.

Иногда мы даже не разговаривали.

Мы бы просто все смотрели на океан.

В других случаях мы позволяли кому бы то ни было разглагольствовать на ветер, давая клятвы избить того, кто причинил нам боль, отомстить за то, что кто-то причинил боль нашим друзьям или заставил кого-либо из нас почувствовать себя неполноценным человеком.

Бейкер-Бич также являлся местом, где мы с Джоном устроили гораздо менее официальные и гораздо более пропитанные алкоголем поминки по папе, после того как мы, наконец, уложили маму спать с помощью валиума и пары снотворных таблеток.

Мы с Джоном развели костер у скал, где его не было бы видно. Мы сожгли там его халат и больничную сорочку, которые Джон каким-то образом стащил из отделения интенсивной терапии. Для Джона обе вещи символизировали папу после того, как он заболел. Они символизировали человека, в которого болезнь превратила папу, а не самого папу. Честно говоря, я думаю, что они означали то же самое для самого папы, пока он не умер.

В любом случае, Джон хотел, чтобы они исчезли.

Я тоже хотела, чтобы они исчезли.

Помню, я думала, что они пахли смертью, когда горели.

Так что да, Бейкер-Бич не был для меня тем местом, которое я бы назвала счастливым, но с ним определённо были сильные ассоциации.

Я думаю, они были достаточно сильны, чтобы мои ноги сами привели меня туда. Ну, или что-то ещё привело меня, что-то ещё более глубоко похороненное в моём подсознании.

Какой бы ни была причина, по которой я оказалась на этом маленьком пляже недалеко от устья залива Сан-Франциско, к тому времени, когда я ступила на песок, и мои ноги прошлись по этим прохладным сухим песчинкам, я не почувствовала ничего, кроме глубокого облегчения.

Это облегчение усилилось, когда я достигла грохочущего прибоя.

К тому времени у меня болели ноги, так что, возможно, это было частью проблемы.

Впрочем, дело не только в этом.

Возможно, отчасти это было символично – желание смыть с себя часть воспоминаний о прошедшей ночи. Моя подруга-викканка Анжелина всегда говорила об энергетических очищающих свойствах океанской воды и в частности соли, так что, возможно, это жило где-то на задворках моего сознания. Или, может, всё было ещё проще. Может быть, я просто хотела как-то физически отдохнуть от этого дома и людей в нём. Я хотела почувствовать что-то отличное от этого ощущения «у меня только что был секс» в моём теле; что-то, что не было Джейденом и остальными, кто бы там ни был, даже если это просто ледяной Тихий океан.

Я хотела проснуться, чёрт возьми.

Я хотела вырваться из фуги, в которой находилась с тех пор, как проснулась, уставившись в этот странный потолок в темноте.

Было всё ещё темно, и теперь чертовски холодно, но мне было наплевать

Мне ужасно хотелось опустить голову под эту ледяную солёную воду, а не только ступни. Я хотела смыть с себя каждую капельку пота, спермы и всего остального, что могло быть на моей коже. Я хотела смыть всё это.

Поэтому я вошла в воду, не задумываясь.

Я просто пробивалась сквозь прибой, стиснув зубы, пока волны не поднялись до края моего платья.

Затем выше, к животу, и пена закручивалась вокруг бёдер.

Вода была действительно чертовски холодной. Холоднее, чем любая вода, в которой я бывала раньше, по крайней мере, не будучи пьяной.

На ощупь она действительно была как лёд.

Ветер усиливал холод, обжигая мою мокрую от брызг кожу, даже там, где я не полностью погрузилась под воду. Соль обжигала мои губы и лицо и попадала в рот. Я проигнорировала всё это, крепче стиснув зубы и обхватив себя руками за грудь.

Я продолжала идти вброд.

Я даже окунула голову и волосы, как только зашла достаточно глубоко, и к тому времени мои зубы стучали по-настоящему и полностью не подчинялись моему контролю. Мои руки обхватили туловище, наполовину ради тепла, наполовину ради защиты от бьющих волн, которые теперь причиняли боль, когда ударялись о мою кожу.

Даже тогда я не остановилась.

«Элли. Не надо».

Голос был мягким.

Клянусь, в тот раз я действительно его слышала.

Я слышала его.

Я слышала его как нечто реальное, отдельное.

В тот раз я также почувствовала это, тот знакомый толчок, о котором я начала думать почти как о совести или, может быть, об ангеле-хранителе.

Я чувствовала это сильнее, чем в доме Джейдена. Я чувствовала это достаточно ясно, чтобы воспринимать это как нечто отдельное от меня. Присутствие, в котором оно обитало, проникало в какую-то менее осязаемую часть меня, каким-то образом согревая меня, даже когда оно дрожало в моей груди.

Хуже того, мне захотелось плакать.

До этого самого момента, я не думаю, что я действительно что-то чувствовала.

Тот прилив гнева в доме Джейдена, жажда мести, насилия, всего, что могло бы выплеснуть мои чувства наружу, тогда…

Ничего.

Просто ничего.

Теперь, от этого слабого шёпота, от ещё более слабого импульса тепла, я почувствовала больше, чем могла вместить, больше, чем могла охватить своей головой.

У меня всё ещё не находилось слов, чтобы выразить то, что я чувствовала.

У меня не находилось слов о том, что со мной произошло.

У меня не находилось слов о Джейдене.

У меня даже не нашлось слов о себе.

У меня также не находилось слов о Джоне, или о том, что он, вероятно, сказал бы о случившемся, или о том, насколько он разозлился бы. Чёрт возьми, я даже не начинала серьёзно задумываться о том, стоит ли мне вообще ему рассказывать. Я обдумывала, что я могла бы сделать по-другому в том баре, что я могла бы сказать или сделать по-другому, прежде чем покинуть дом Джейдена.

Я могла бы ударить его, пырнуть ножом, обвинить его.

Я могла бы даже просто спокойно спросить его, что произошло.

Даже сейчас, однако, я в основном соглашалась с этим голосом.

Это бы ни хрена не изменило.

Сейчас я бы не почувствовала себя лучше, независимо от того, что сказал или не сказал Джейден.

Я бы не почувствовала себя лучше, если бы причинила ему боль, сопротивлялся он или нет, или позволил бы мне ударить его стулом или бейсбольной битой, или пырнуть его дерьмовым ножом-бабочкой. Это не стёрло бы этого, так же как океан не стёр ничего сейчас. Ничто из сказанного Джейденом не убедило бы меня в том, что он не сделал того, что, как я знала, он сделал прошлой ночью.

Я не хотела давать ему возможность лгать мне.

Я не хотела слышать, как он лжёт мне.

Я также не хотела слышать, как он говорит правду.

Я уставилась на океан, стиснув зубы.

«Элли… возвращайся. Пожалуйста».

Я покачала головой. Но я пришла сюда не для того, чтобы навредить себе.

Я не сделала ничего плохого.

Ну, во всяком случае, я об этом не знала.

Это тошнотворное чувство не было вызвано отвращением к себе, или стыдом, или чем-либо из того, что люди должны чувствовать в подобных ситуациях. Я не была пьяна. Я находилась в общественном месте. Я была на обычном свидании… или, по крайней мере, я думала, что у меня обычное свидание. Я была взрослой, юридически и во всех других отношениях. Более того, я была почти уверена, что не была бы ни в чём виновна, даже если бы что-то из перечисленного или всё это было иначе.

Так что да, это неприятное чувство было направлено не на меня.

Оно проистекало из более глубокого, менее осознанного места – странно знакомого места, которое я помнила, хотя и не могла сказать, когда именно и из чего именно.

Возможно, это было просто воспоминание о том первом осознании более мрачных реалий мира, с чем каждый сталкивается в тот или иной момент, обычно в детстве. Я тоже сталкивалась с этим в детстве, но, думаю, какая-то часть меня нуждалась в напоминании.

Не все люди хорошие.

Некоторые больны внутри. Некоторые сломлены. Некоторые потеряны.

Некоторые просто грёбаные придурки.

Часть меня боялась, что мир просто наполнен таким дерьмом. Что сам мир и люди в нём стали развращёнными, по сути своей недобрыми, эгоистичными, жестокими, бесчувственными, холодными… по сути своей злыми.

Я не знала, как переварить этот факт.

Если это правда, я не знала, что делать с этой информацией.

Я не знала, должна ли я принять это, попытаться как-то изменить или просто попытаться обойти это. На самом деле, я не могла этого изменить. Я не могла помешать людям причинять вред мне, друг другу или самим себе. Я не могла помешать им лгать об этом. Я не могла помешать другим людям спускать им это с рук или даже вознаграждать их за это.

Я не могла защитить себя, на самом деле.

Я не могла защитить себя от всех.

Не постоянно.

Неважно, насколько я была сильна, или насколько умна, или насколько цинична.

Я поймала себя на том, что объясняю какую-то часть этого своему воображаемому другу или, может быть, просто заверяю (его?), что я пришла сюда не для того, чтобы делать глупости. Мне казалось действительно важным, чтобы он знал, что я пришла сюда подумать, собраться с силами. Может быть, даже решить, что делать, стоит ли мстить и как.

Определённо не умирать.

Я пришла сюда не для того, чтобы умирать. Не сегодня.

«Я понимаю, – присутствие прошептало это, но я почувствовала его облегчение, настолько сильное, что у меня перехватило горло, и мне снова захотелось плакать. – Я понимаю, Элли. Правда. Я правда понимаю».

Его облегчение становилось всё сильнее, пока я стояла там.

Оно обернулось вокруг меня.

Это не согрело меня, не могло согреть, но я меньше чувствовала холод.

Он волновался.

Он беспокоился обо мне.

Я также почувствовала нечто большее. Импульс… чего-то.

Но его облегчение оставалось самым сильным. Оно стало таким сильным, что действительно ощущалось почти физическим, как будто нагревало самые кости в моей груди.

Я почувствовала, что он хочет сказать мне больше.

Я чувствовала, что он силится подобрать слова, может быть, чтобы согласиться со мной, может быть, чтобы поспорить. Может, чтобы дать совет. Может, чтобы отвлечь меня. Может, чтобы сказать мне, что всё наладится… или, может, чтобы сказать мне, что этого не произойдёт. Может, чтобы сказать мне, что я изменюсь, даже если мир этого не сделает.

Может, он даже был прав.

Может, это сделало бы меня жёстче, и меня было бы труднее сломать.

Что бы он ни хотел сказать, он этого не сказал.

В конце концов, он отпустил это.

Я почувствовала, как смысл происходящего вокруг него рассеивается, развеивается как дым, и тепло прочно вернулось в мою грудь.

«Джон придёт, – сказало мне присутствие. – Оставайся там. Не уходи, Элли».

Я поймала себя на том, что киваю, хотя в этой мысли не было никакого смысла.

Джон не придёт.

Джон сейчас спал.

Даже если бы он не спал, даже если бы не было шести часов утра или что-то в этом роде, даже если бы свет только сейчас не поднимался над другой стороной этих скал, где-то на восточной стороне залива Сан-Франциско… Джон понятия не имел, где я.

Он даже не знал, что меня нет дома.

Было действительно чертовски холодно.

Когда я, наконец, вышла из воды, я всё равно сделала то, что сказал мне этот голос.

Я села на песок и стала ждать.

Глава 19. Сталкер

Ревик стоял посреди её спальни.

Он чувствовал себя странно, находясь здесь.

Теперь, после того, что произошло, он чувствовал себя намного более странно.

Он бывал здесь раньше, так что это правда не должно быть странным.

На самом деле, он бывал здесь много раз, начиная с того времени, когда она только получила это жильё. Она жила в этой квартире уже несколько лет, начиная с последних нескольких лет учёбы в художественной школе. Это было частью его работы, частью сохранения её скрытой и живой среди людей, частью наличия планов на случай непредвиденных обстоятельств и запасных мер на случай, если её жизни когда-нибудь действительно будет угрожать опасность.

Так что да, он бывал здесь раньше; конечно, бывал.

Силясь воспринимать это как работу, как то, что он делал исключительно как часть своих обязанностей, он боролся с другим чувством – чувством вуайеризма, чувством чрезмерного вторжения, извращённым чувством, чувством отсутствия уважения, говоря себе, что всё это иррационально.

Она на работе.

Он тоже на работе.

Надо сохранять всё простым и чистым.

У него была связь с ней, прямая и сильная, поскольку сейчас Ревик был намного физически ближе к ней, чем обычно. Он сразу бы узнал, если бы что-то изменилось с её стороны, и задолго до того, как она приблизилась бы к своей квартире.

Часть его света также окружала викторианскую квартиру. Никто не смог бы подкрасться к нему или причинить ей вред, не тогда, когда он здесь.

Но он всё ещё чувствовал… дискомфорт.

Конечно, он был здесь не просто так.

Это не было выдуманной причиной или даже оправданием для того, чтобы сделать то, что, как он чувствовал, какая-то его часть навязчиво хотела бы сделать, даже если у него не было веской причины. Он не просто вторгся в её личное пространство по прихоти или чтобы удовлетворить какой-то свой интерес или любопытство. Он не так часто бывал в Сан-Франциско, чтобы иметь возможность отказаться от проверки определённых мер предосторожности, которые он ввёл в действие.

Проблема в том, что он чувствовал, что это ещё не всё.

Он мог чувствовать более личный интерес, бурлящий в его свете. Он мог чувствовать это, и от этого стоять здесь было намного более неуютно, чем он помнил по тем временам, когда стоял здесь в прошлом.

Задвинув дурные предчувствия на задворки сознания, он приказал себе просто игнорировать своё грёбаное «знание», игнорировать то, что подсказывал ему его свет, его интуицию, даже его совесть, и просто пройтись по грёбаному списку.

Используя небольшой органический инструмент, он осветил ярким светом один сегмент стены, тот самый участок, который скрывала дверь спальни, когда она была открыта. Через несколько секунд линии отсека, который он соорудил внутри штукатурки и дерева, засветились слабым голубым светом.

Щёлкнув тем же ручным пультом, он ввёл последовательность клавиш по памяти.

Послышалось тихое, едва слышное гудение.

В сегменте стены открылась органическая дверь, ровно настолько, чтобы Ревик мог разглядеть её очертания без света. Выключив инструмент, он подошёл и пальцами приоткрыл панель до конца.

Он вытащил пистолет, который спрятал там несколько месяцев назад, после того как улучшил меры безопасности в её жилплощади. Он сделал это после отъезда из России и до переезда в Лондон. Он проверил магазин и патронник, затем четыре дополнительных магазина, которые он бросил туда в качестве запасных, убедившись, что патроны сухие, механизмы пистолета работают безотказно, без пятнышка ржавчины, грязи или скрежещущих деталей.

Там же лежала пачка кровяных патчей, а также цветные контактные линзы, подходящие по размеру для Элисон, латекс для протезирования, желатин и силикон, несколько поддельных пластырей со штрих-кодом, чтобы заменить их обычные вытатуированные идентификаторы, как его, так и Элли, и пластиковые путы для… чего угодно.

Он также оставил там деньги, идентификационный чип и запасные незарегистрированные гарнитуры, шарф, два парика, смену одежды, одеяло для экстренной помощи и аптечку для видящих.

Всё это, казалось, по-прежнему пребывало в первозданном состоянии.

Ни крысы, ни насекомые не вторглись в тайник. В каморке было сухо.

Насколько он мог судить, ничего из содержимого не было потревожено.

Добавив к стопке ещё одну незарегистрированную гарнитуру, Ревик закрыл встроенную дверцу, проверив края пальцами, чтобы убедиться, что ни один шов не выступает над стеной. Закрыв дверь, он ещё раз проверил замок на всякий случай. Удовлетворившись, он прошёл по коридору в следующую гостиную и повторил ритуал с похожим закутком, который он построил там, недалеко от оригинального камина, переделанного в викторианский.

У него имелся ещё один тайник на кухне.

Четвёртый он соорудил в ванной.

Ему не нравилась мысль о том, что она может оказаться запертой в любой из этих комнат. Более того, учитывая её опыт общения со сталкерами, он не хотел рисковать, что бы ни говорил Совет.

Ревик твёрдо верил в планирование на случай непредвиденных обстоятельств.

Он ещё раз обошёл квартиру, напоминая себе планировку, отмечая изменения, вещи, которые она купила и добавила, в основном в мебели и гобеленах. В конце он снова оказался в её спальне, за чертёжным столом, где она сделала несколько набросков.

Пальцами в перчатках он осторожно приподнял защитную плёнку над самым верхним изображением, и любопытство взяло верх.

Он всегда был заинтригован её рисунками.

Даже когда она была маленькой, они очаровывали его.

Однако подняв лист, Ревик застыл, уставившись на новый рисунок и чувствуя, как что-то в его лёгких запинается и замирает.

Она всё ещё рисовала пирамиды.

Она всё ещё рисовала и горы тоже.

Но в изображении было что-то, чего он никогда раньше не видел. Что-то до жути знакомое, хотя он не мог с уверенностью сказать, что это означало.

Мальчик сидел посреди нарисованного ею поля, под угольными горами, которые были очень похожи на Гималаи из детства Ревика. Они были чертовски похожи на те горы… и не отличались от конструкции, где он в последний раз встретил Вэша в Барьере.

Тёмные тучи сгустились над этими заснеженными зазубренными вершинами. Кристально чистый ручей занимал часть травянистой долины, оканчиваясь ледяным озером голубого цвета.

Ревик и раньше видел на некоторых картинах и набросках Элисон изображения, похожие на этого мальчика. Однако обычно мальчик стоял или сидел спиной к смотрящему. Обычно не было видно ничего, кроме его затылка, иногда его маленьких плечи, руки, иногда даже ноги и кисти, лежащие на коленях.

На этот раз мальчик повернулся боком, глядя на старика, сидящего под корявым деревом.

Глаза мальчика были бесцветными, стеклянными.

Ревик опустил верхний слой бумаги, чувствуя, как сердце сильнее забилось в груди.

Могла ли она быть провидицей? Настоящей?

Настоящие провидцы были чрезвычайно редки.

Это был весьма необычный навык, даже среди видящих, хотя все видящие могли сканировать вперед и назад по мириадам временных линий, которые пересекались и вились через разные слои Барьера. Однако в то время как прошлое могло быть восстановлено более или менее точно, видения будущего, как правило, были глубоко ошибочными… в смысле, для большинства видящих.

Существовало слишком много переменных.

Слишком много существ писали и переписывали, влияли и разрушали эти конкурирующие временные линии.

Такие видящие, как Ревик, – обычные видящие, которые составляли девяносто девять процентов всех видящих – никогда не получали ничего, кроме размытых, меняющихся снимков того, что может таить в себе будущее. Эти хрупкие временные рамки могли быть легко сдуты сдвигом во внешнем мире или даже толчком отдельных существ, подобно листьям, разлетающимся под сильным порывом ветра.

Или, точнее, одной или несколькими волями, направленными в ближайшем направлении.

В отличие от прошлого, которое прочно удерживалось в своего рода стазисе, чтобы его можно было перемотать назад и просмотреть заново с помощью Барьерных скачков во времени, часто таких же чётких, как физическая запись, будущее может легко меняться час за часом, иногда минута за минутой. Очень немногие видящие могли положиться на то, что они видели в этих проблесках будущего. Обычно только молодые и очень неопытные удосуживались попробовать.

Но крошечный процент видящих обладал даром истинного предвидения.

Эти провидцы каким-то образом могли видеть слой над безумной мешаниной временных линий, соединяющих точек, узлов и осколков.

Они действительно могли видеть вперёд, в темноту.

По словам Вэша, даже они иногда давали предостережения, и часто более чем об одной вероятной возможности. Некоторые из наиболее опытных и по-настоящему одарённых провидцев могли даже дать процент вероятности различных сценариев, в зависимости от того или иного фактора.

Однако они были действительно иными. У них были иные структуры в их свете, иные способы видения, по-настоящему отличное видение от других видящих. Они действительно могли видеть, где вращаются шестерёнки и точки поворота, в которых происходят эти более масштабные изменения.

Мать Элисон была одной из таких провидиц.

Не её человеческая мать – её биологическая мать.

Мысль о том, что Элисон сама могла бы быть одной из них, возможно, не такая уж надуманная.

В конце концов, она была Мостом.

Размышляя об этом, Ревик вернулся к чертёжному столу.

Увидев кожаный портфель справа от ножек стола, он осторожно поднял его и перенёс на кровать, чтобы положить плашмя.

Разложив его на матрасе, он расстегнул молнию на портфеле и открыл чёрные клапаны. Стопка рисунков, в основном углём, но некоторые чернилами и даже несколько картин, рассыпались по её белому покрывалу. Опустившись на колени у кровати, Ревик начал рассматривать их, внимательно рассматривая каждую, прежде чем перейти к следующей.

Его свет сделал снимки тех, которые запомнились ему больше всего.

Некоторые были просто ужасающими.

Ядерные бомбы падают на центр Пекина.

Вертолёты низко кружат над водой, вдали видны заснеженные горы.

В тот раз эти горы не были похожи ни на Гималаи, ни на какую-либо другую часть Азии, которую Ревик узнавал. Он несколько минут смотрел на горные образования, но не мог идентифицировать их ни по свету, ни по более осознанной памяти.

Может быть, Южная Америка?

Или дальше на север? Аляска? Какая-то часть Канады? Или даже Монтана? Юта?

Он сделал снимки и этих рисунков тоже.

Он несколько раз видел Нью-Йорк. В основном Центральный парк, насколько он мог судить, но вид открывался с высоты.