Текст книги "Шелковый путь"

Автор книги: Дукенбай Досжан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 43 страниц)

– Разрешаю вволю торговать в Отраре и других городах. Готов внимательно выслушать все ваши нарекания, пожелания и здравые речения. Пусть все ценные книги, если есть они у вас, останутся в Отраре. Так у нас принято, а мы полностью оплатим их стоимость и провоз. В провожатые по городу даю вам ученика-гулама Хисамеддина.

И в знак того, что прием закончен, Иланчик Кадырхан повернулся к сидевшему по левую руку Хисамеддину, кивнул головой, распорядился:

– Проводи гостей и выкупи у них все стоящие книги.

Об этом как раз и думал сейчас любознательный поэт. Глаза его радостно вспыхнули. Он живо вскочил. За ним нехотя поднялись и гости, пошли цепочкой к выходу. Опытные, много повидавшие на своем веку купцы в общем-то остались довольны приемам у отрарского повелителя. Но молодые путешественники были явно разочарованы. Особенно возмущался тонколицый юноша: «И чего поскупился кипчакский хан? Что он терял, пустив нас по Шелковому пути? Придумал – Ханская дорога! Небось там тоже не все благополучно. Зачем нам пустынная дорога, без караванов, без базаров?! Не так, как надо в добром государстве, все здесь делается!»

4

– Уай, ассалаумагалейку-у-ум!..

Вытянув длинную шею, еще с порога дворца протяжно закричал поджарый и черный, как точильный брусок, проныра джигит и рысцой направился прямо к трону.

«Это еще кто такой?!» Кадырхан поморщился и невольно (какой же все-таки наглец!) подал гостю руку. Тот долго и подобострастно тряс ее, никак не выпуская из своих потных ладоней. «Боже милостивый! Первый раз встречаю посла, который лебезит, словно напаскудившая сука, и за руку здоровается с ханом! Должно быть, изрядный негодяй… Ба! Срам-то какой! Теперь на Исмаила накинулся, будто с приятелем в винной лавке встретился. Ну и денек сегодня выпал!» Кадырхан от удивления даже схватился за бороду и подобрал полы чапана. Между тем чернолицый, удобно скрестив ноги, устроился напротив (слава аллаху, что хоть на трон еще не полез!) и затараторил по-кипчакски. В языке этом он, видно, чувствовал себя как рыба в воде:

– В добром ли здравии ваш скот и семья, старина?! «Хорош тон, будто с соседом за дастарханом беседует», – подумал Кадырхан, но сдержанно ответил:

– Слава аллаху…

– Как здоровье ваших деток, почтенный? «Разговаривает, как игривый зять с тещей». Кадырхан на этот раз промолчал, но посла это ничуть не смутило.

– О аллах всемогущий! Сколько воды утекло с тех пор, как я видел Отрар в последний раз! Стены крепости стали выше, каменных домов больше. Улицы – длинней и шире. А какая отделка – глаза разбегаются! Что за дивные мастера строили эти молельни, мечети и жилые дома! Бессмертные творения воздвигли их золотые руки! Неужели и они сгниют в черной земле, как простые смертные, ай-вай-вай?! А сколько сарбазов-воинов с голубыми копьями в руках. А сколько юных дев с тугими ляжками, как у молодых волчиц! Пах-пах!..

Он бы еще не скоро остановился, если бы Кадырхан не дал понять, что ему неприятно пустое славословие. Правитель попросил перейти к делу.

– Зовут меня Уйсуном. Родом я кайсак-кипчак и верный нукер грозного восточного кагана – Чингисхана. Но перед всеми народами восхваляю я величие и могущество кипчакских племен. По-простому, по-родственному приехал вас проведать и узнать про ваше житье-бытье. И привез вам две просьбы – два условия всесильного кагана. Первое: каган собирается в поход против северного народа сабр. Для осуществления своего священного желания каган настаивает, чтобы вы приказали кипчакам на Иртыше и в предгорьях Улытау не седлать боевых коней в помощь соседнему Сабру. В награду вы получите большой золотой слиток в форме копыта, что является высшей формой благоволения великого кагана. Второе: вы вновь откроете Шелковую дорогу и свободно пропустите по ней торговые караваны. За такую милость вам подарят шесть невинных красавиц тангуток.

Кадырхан уставился на носок своего сафьянового сапога. Тоскливые думы охватили его. Он с жалостью подумал о сабырцах, чьи степи будут скоро обагрены кровью, а мужчины привязаны к хвостам приземистых монгольских лошадей. Он предвидел те дни, когда боевые копья в клочья изорвут войлок юрт, стрелы затмят солнце, мужчины будут поголовно истреблены, а женщины станут утехой дикой кагановой орды. Давно уже назревала эта беда, и разве не признак ее – поведение некоторых послов. Живо представив все это, он подумал о том, каким образом можно предотвратить беду. Где тот хан, с которым должно было сговориться, объединиться и вместе выступить против монголов? Где тот посол, с которым в знак верности и дружбы можно б было обняться грудь в грудь?.. Где найдешь того слепого безумца, посла из страны Сабр, только что последовавшего на поводу самодура Билгиша Туюк-ок? Пока он, Кадырхан, пошлет в страну Сабр, за тридевять земель, своего порученца для переговоров, может, над самим Отраром нависнет смертельная опасность. Так что же сказать сейчас этому словоблуду? Как поумнее ответить?

Пока что одно приходило на ум: в ближайшее время в столице Хорезма Ургенче соберется государственный совет – Дуан-арз, там можно поговорить с хорезмским шахом Мухаммедом, склонить его на свою сторону и дать отпор надвигающимся монгольским ордам. Как-никак, а единой страной считаются Отрар с Хорезмом…

Глубоко, тяжко задумался Кадырхан. Даже в горле пересохло от дум, и он приказал подать холодное вино. Девушка с гибким станом, виляя бедрами, внесла кувшин. Тонкими духами и мятой запахло во дворце. Пенистое вино разлили по глиняным кувшинчикам, поставили перед мужчинами. Бодрящий и веселящий напиток этот делали сунаки, обитавшие на побережьях Инжу, из винограда и арбузного сока. Вино получалось легкое, мягкое, с кислинкой и приятным ароматом, освежающее и утоляющее жажду.

– Уай, убери! Брюхо вспучит от такого питья… – чуть ли не взвыл монгольский посол, даже из приличия не дотронувшийся до кувшина. – Мне бы лучше сырого кобыльего молока!

Девушка-кипчачка принесла молоко; он жадно накинулся и – буль-буль-буль – одним махом опрокинул полную чашу себе в нутро. В глазах его тут же появился довольный блеск.

Между тем и Кадырхан утолил жажду.

– Не нуждаюсь ни в золотом слитке, ни в шести юных тангутках, – сказал он послу как можно спокойней. – На условия кагана отвечаю условием, на клятву – клятвой. Вот они. Первое: пусть поклянется, что не пойдет войной против нашего народа кипчаков, и пусть определит заложника в случае клятвопреступления, Второе: Шелковый путь для караванов с тайными сыщиками и недругами, что за пазухой нож держат, – закрыт, а для купцов, занимающихся только честной торговлей, пусть будет открыт. Приемлемы для кагана эти условия – дадим клятву и закрепим ее объятием грудь в грудь. А нарушит он слово – я лично перережу глотку заложнику!..

Да, в отношениях между странами и ханами издавна существовал такой обычай. Придя к какому-либо согласию, давали друг другу торжественную клятву. В знак ее нерушимости обменивались заложниками. При этом заложником мог быть только близкий родственник хана. И если одна из сторон нарушала заветное слово, преступала клятву, противная сторона заложника казнила. На этот древний ханский обычай и ссылался Кадырхан, желавший сейчас мира.

Во дворце воцарилась глухая, недобрая тишина. Слышно было, как в животе посла Уйсуна заурчало. Посол монголов поерзал, уставился в пол, обдумывая достойный ответ:

– Ну что ж, все по правилам. На том решим.

– Клятву на клятву! – повторил Кадырхан. – В знак согласия коснитесь с визирем друг друга. Чтобы все видели.

С правой стороны трона поднялся Исмаил, подошел к послу, и они обнялись грудь в грудь. Потом оба снова уселись на свои места.

– А теперь назови заложника! – сказал Кадырхан.

– Это решит сам грозный каган, – ответил посол Уйсун. – Мне поручено лишь договориться… что Кадырхан прикажет своим сородичам-степнякам, чтобы они не выступали против монголов, когда те пойдут походом на страну Сабр. Этой ценой правитель Отрара обеспечивает временный мир своему народу. Чингисхан даст обязательство не пускать стрел в сторону Отрара, а Кадырхан откроет Шелковый путь исключительно для честных торговцев. Каган же даст свое ханское слово не засылать в караваны соглядатаев и прочих лихих людей, могущих повредить установленному миру.

Никто в Отраре тогда еще не знал, что пройдет некоторое время, и это клятвенное решение лопнет по швам, сшитое гнилыми нитками, а родичи, обнявшиеся грудь в грудь, станут заклятыми врагами и будут посылать друг в друга стрелы. Никто еще не знал и не думал об этом… Монгольский посол из кипчаков поднялся, чинно простился с правителем Отрара, в последний раз отвесил поклон и широкими шагами вышел из дворца.

…В Салтанат Сарае еще долго продолжалась утомительная, нудная беседа с другими гостями и послами. Иланчик Кадырхан и знаменитый ученый и визирь Исмаил Жаухари оставались сидеть на своих местах. Не все дела были уже решены и не все важные посетители приняты. Девушка-служанка подала прохладный кумыс. Сидящие промочили горло, утолили жажду. Опять привычно распахнулась чугунная дверь, и старик визирь объявил:

– Наставник и пестун сына великого падишаха Хорезмского велаята Мухамеджана, племянник и хитроумный посол-ляшкер, ученый гулам Шихаб ад-дин Мухамед Несеви Ахмед из города Ургенча просит разрешения войти во дворец с поклоном к тебе, мой повелитель!

На одном дыхании проговорил это визирь и поклонился так, что круглая шапочка – такия едва не слетела с его плешивой головы. Значит, гость польстил ему, и старик остался им весьма доволен. Иланчик Кадырхан соединил ладони: «Разрешаю». В который раз бесшумно растворилась дверь, и в проеме ее показался рослый человек в громадной чалме, в длинном – до пола – чапане. Он был пригож лицом, подтянут, темные глаза горели, точно угли саксаула. Цепким взглядом мгновенно обшарив зал, он по-восточному приложил руки к груди:

– Уа, Иланчик Кадырхан, могучий властелин кипчаков! Да будет твое копье ключом от вселенной, да сторожат мир и покой державы ворота твоего дворца, да окажется рок у ног твоих, а судьба – на тороке! Сказав это, он застыл в почтительном поклоне.

– Добро пожаловать, дорогой племянник! Кадырхан показал гостю место справа от себя. Он не посадил посланника хорезмшаха, бывшего наполовину кипчаком, на деревянные подставки, на которых сидели другие послы и порученцы, а рядом, ближе к себе, выказывая тем самым желанному земляку особый почет. Не стал также правитель сразу расспрашивать о деле, позволил послу отдышаться, собраться с мыслями. А пока что потребовал сладкое вино, сушеную дыню и, потчуя гостя, первым сам отведал всего с большого золоченого блюда.

Теперь во дворце были слышны лишь шорохи от шагов прислуживающих девушек, звон пиал и лязг ножей по блюду.

Под самый потолок струились запахи терпкого кумыса, душистой сочной дыни, и это веселило сердце. К путнику, уставшему с дороги, возвращалась бодрость.

Только теперь, когда поели по-родственному, Кадырхан счел возможным спросить о деле.

Ахмед заговорил легко, свободно, точно длинную киссу сказывал:

– Я готов ответить на твой вопрос, несокрушимая опора кипчаков. – Ляшкер плавно развел руки. – Давным-давно, лет тысячу, должно быть, тому назад, река Инжу имела иное русло. Оно проходило по исконным владениям Хорезма. Река была собственностью хорезмского владыки. Он строил каналы, запруды, выращивал на побережье все плоды земли. А в Отраре жил тогда дехканин по имени Шамиль. Такого хитреца и пройдохи, рассказывают, свет не видывал. И вот этот Шамиль обратился однажды к беку с просьбой: «Дай мне один рукав воды». Умолял, уговаривал, на судьбу жаловался. А предок наш, бек хорезмский, оказался уступчивым, добрым и внял мольбе дехканина. На том месте, где можно было от Инжу отвести рукав, тянулся холм длиною с конский пробег, а за холмом была низина. Бек не знал этого, Шамиль привел своих бесчисленных сородичей-сунаков. Месяц копали. Год копали. Наконец прокопали холм. Ну, вода и хлынула из реки в низину, обрушилась в овраг. Тогда только бек понял, что опростоволосился, и от досады по ляжкам себя хлопал, пальцы едва не отгрыз. Сколько бы он ни старался, а удержать воду, перекрыть течение уже не мог. Через полтора десятка лет река проложила новое русло. Она покинула исконные хорезмские земли, перешла на сторону Отрара. А на месте прежнего русла образовались топи, болота и солончаки. Болотистый овраг, заросший по краям камышом, – вот бывшее русло Инжу.

– Все это давно известно, – заметил старик визирь.

– Таким образом, оказывается, что река Инжу была искони владением хорезмского хана. Значит, и воды ее принадлежат ему! – заключил хитроумный племянник и посол-ляшкер.

– Реки первым долгом принадлежат всевышнему, а потом уж тому народу, на земле которого они протекают, – возразил визирь, чувствуя, куда клонит верткий посол.

Тот пропустил эти слова мимо ушей и продолжал как ни в чем не бывало:

– Теперь из этой Инжу пьют и поливают свои поля и сады, пользуются всеми ее благами город Отрар и еще сорок городов и поселений этой страны. Они процветают и вознеслись благодаря ей. Она стала кормилицей кипчакских городов. Я взял четки и сосчитал: цена воды на душу населения составляет один динар и три с половиной дирхема. Если предположим, что в каждом городе в среднем живет сорок ок людей – конечно, разных мелких дехкан, разбросанных, точно овечьи катышки, по степи и тугаям, мой хан-повелитель в счет не берет и налогом обкладывать не намерен, хотя они и пользуются самовольно его водой, – гм… гм… значит, сорок ок умножить на один динар и три с половиной дирхема, это будет… будет… сорок семь ок золотых динаров, или – по другому счету – семнадцать караванов зерна. Такая плата за жемчужную воду Инжу, которую вы вволю пьете круглый год, для вас, я думаю, сущий пустяк. Ежегодно выплачивая небольшой налог за воду, вы можете удостоиться благословения отцов ислама в священной Бухаре.

Казалось, мерзкая змея с шипением и угрожающим свистом выползала из благостного нутра посла. Кадырхан был не в силах больше слушать такое, и голос его прозвучал резко:

– Ты, торгаш, считающий каждую песчинку! Может, еще и за ветер, дующий с твоей стороны, налог с нас взимать надумаешь?!

– Не говорите так. Если названные караваны предоставит нам отрарский наместник, то дополнительного налога за привоз требовать не будем. Но если подвоз осуществится за счет моего повелителя, то справедливо платить за каждый караван еще по тридцать динаров.

– Ничего более постыдного и придумать нельзя! Пока мы здесь будем перебирать четки, заниматься мелочным подсчетом и дрожать над каждым дирхемом, нагрянет час возмездия. Черная туча с востока идет на всех нас, и думал я, что об этом зайдет у нас речь.

– Не говорите так. Не все еще так плохо. Кто такие дикие монголы, чтобы сравниться с силой нашего шаха, мир над ним!

– Коли мы уж начали этот постыдный разговор, должен сказать: дехканин Шамиль сунул когда-то в глотку хорезмского бека немало золота, пока добился разрешения рыть канал!

Посол не смутился, будто заранее приготовился услышать эти резкие слова. Вновь и вновь упрямо поворачивал он разговор в нужное ему русло:

– Значит, за извоз по тринадцать динаров… семнадцать караванов… получится двести двадцать один золотой динар. Если сюда прибавим сорок семь ок динаров, то всего мы имеем сорок семь ок двести двадцать один золотой динар… Не горячитесь, справедливый хан! Наш владыка сказал: «В неурожайный год можно платить налог скотом…» Это ведь истинные добросердечие и заботы, как принято между родичами. Братская милость…

Кадырхан принял непроницаемо-холодный вид. «Нечего разводить тары-бары с этим мелочным человеком, – думал он. – Не делает хану чести низкий разговор». Нарост на его виске опять будто вздулся, налился кровью. Визирь Исмаил, поняв состояние своего господина, попросил разрешения потолковать с послом. Кадырхан молча опустил веки. Верные слуги своих повелителей тут же затеяли яростный спор. Кадырхан, не слушая их, погрузился в свои мысли. Он уставился на проем в середине купола, но взгляд его блуждал далеко. Он уже предчувствовал пучину, которая разверзнется перед ним. Неужели такова судьба Отрара? На таинственном ее лике пытался он разглядеть предначертания рока.

Что ждет его народ и его самого? Но ничего не увидел он. Мерещились ему одни бесконечные барханы, а на гребне песчаных волн – лишь щепки и осколки былого могущества. Эти видения навевали тоску.

Спор между Исмаилом и послом Ахмедом тем временем иссяк. Голоса их звучали все тише, глаза потухли.

– Сохранилась особая запись бека, в которой он признает, что получил золото за реку от Шамиля, – все повторял Исмаил.

– С тех пор море воды утекло. И мой господин не требует платы за прошлые годы. Он лишь с нынешнего года будет взимать налог.

– В сто восьмой суре Корана сказано: «Родник рая – дар господина возлюбленному рабу». Если каждый грешный начнет присваивать себе божью благодать, не кощунством ли это над священной книгой будет?!

Ляшкер опешил. Священная книга сбила его с толку. Однако опять забубнил упрямо:

– Налог не взыщем – спор не решим.

– Но нельзя взимать налог за родник Тэнгри, – настаивал Исмаил. – Вспомните Коран!

Тем самым старик подчеркнул, что много превосходит посла по уму и образованию. Пригодились изученные им священные книги. Просвещенному человеку нетрудно ошарашить невежду, и в этом сейчас убедился Исмаил.

Посланец хорезмшаха приуныл. Он ведь и вправду полагал с помощью сомнительной легенды приумножить казну своего господина. Теперь, когда нависла некая угроза с Востока, правителю Отрара не мешало бы быть поуступчивей. На это он и рассчитывал. Посол поднялся тяжело, со скрипом. Роскошный дворец, принявший его так радушно и приветливо, казался ему теперь волчьим логовом. Пристыженный и униженный, направился он к выходу, продолжая бормотать себе под нос: «Налог не взыщем – спор не решим». И все же уходил он не просто, и вид у него был угрожающий.

Хотя Отрар и был политически зависим от Хорезма, Иланчика Кадырхана сейчас угнетало и удручало то, что перед лицом надвигающейся опасности с Востока хорезмшах заботится не о единстве, а занимается сведением старых счетов.

Возвратился проводивший хорезмийского посла старик визирь. Глаза его потускнели, лицо осунулось, борода дрожала. Видно, его огорчало, что посол Хорезма, уходя, нарушил приличия. Он сам был из Хорезма, из племени ходжа – прямой потомок верных соратников пророка. И обида его была понятна: родственная кровь взыграла. Сказано ведь: вода течет в свой овраг, конь спешит в свой косяк…

Кадырхан грузно поднялся с трона. Ноги его затекли, бедра налились свинцовой тяжестью, в мыслях была путаница. Тревожно, невесело было на сердце от нудных и утомительных разговоров с капризными, лживыми, честолюбивыми и двуличными послами, порученцами, многими купцами и гостями из разных стран. Дурное расположение духа не покидало его. А тут еще этот монгольский поход на страну Сабр. Странное беспокойство – не от страха – от тоскливого предчувствия бросало его то в жар, то в холод. В своем огромном, многолюдном дворце он вдруг почувствовал себя одиноким и беспомощным.

5

В Гумбез Сарае, в тронном зале Дияр, наместник и правитель Отрара Иланчик Кадырхан один взвешивал на весах ума все свои вчерашние действия и решения. С утра он в нетерпении ждал кого-то. Из Испиджаба, родного города прославленного поэта, прорицателя и софы Ахмеда Яссауи, умершего сто пятнадцать лет назад, ждали порученца-посыльного. Время уже клонилось к вечеру. В тронном зале стало сумрачно, значит, солнце находилось уже ниже округлых окон, а порученец все не появлялся. Правитель в предчувствии чего-то недоброго не находил себе места. Перед его глазами вновь прошли вчерашние посетители: краснолицый старик – старшина купеческого каравана, Добромир из новгородских топей и озер, дурак и горлодер Билгиш Туюк-ок, непутевый посол из страны Сабр, над которой нависла угроза, монгольский посланник Уйсун, хитроумный ляшкер из Хорезма. С промелькнувшей на лице улыбкой вспомнил правитель юного поэта Хисамеддинa, который теперь, должно быть, дописывает в книгохранилище свою книгу; вспомнил он и своего сладкоязычного, мудрого гулама-визиря Исмаила Жаухари…

Отворилась задняя дверь дворца, и вошел долговязый флегматичный векиль[18]18
  Смотритель дворца.


[Закрыть], родом из Индии. Остановился у порога, приложил правую руку к груди, отвесил поклон, безмолвно прося разрешения обратиться к повелителю. Со сдержанным достоинством и даже величием держался векиль. Кадырхан подал знак, и векиль выпрямился, оставив, однако, руку на груди.

– Из Испиджаба прибыл гонец.

– Вести худые или добрые?

– Добрые! Наместник Испиджаба готов беспрекословно выполнить ваше желание. Он велел передать: «К пиршеству все готово: воины отобраны, дастарханы расстелены, народ в сборе, ждем высоких гостей Большого шанрака[19]19
  Подразумевается сбор степных родов. (Шанрак – буквально: верх остова юрты.)


[Закрыть], чтобы начать соревнование батыров». Гонец ждет у порога, мой повелитель…

Иланчик Кадырхан, услышав донесение векиля, обрадовался и в порыве чувств едва не встал с трона. Весть была действительно важная. Издавна в степи Дешт-и-Кипчак проводился раз в три года всеобщий пир, традиционный смотр воинов и соревнование батыров. На этом грандиозном представлении воины различных племен демонстрировали свои силу, удаль, ловкость, высокое воинское умение. Испытывались также умение и верность военачальников. Ристалища кончались грандиозным пиром, превращаясь во всеобщий праздник степи. Батыры, обнимаясь грудь в грудь, клялись в вечной дружбе, старики решали сватовские дела, укреплялись родственные узы и межплеменные связи. Праздники проводились поочередно – каждый раз в другом городе. И правитель намеченного города, знаменитые бии и богачи-толстосумы брали в таких случаях все расходы на себя: организовывали игры, резали скот, принимали и одаривали гостей, награждали победителей состязания. Иные близорукие мелочные беки и скряги не позволяли проводить игры доблестных мужей в своих владениях. Их пугали расходы, хлопоты, возня. К тому же опасались возможных споров и драк, ведущих, как правило, к тяжбе, долголетним распрям, междоусобице. А кому это нужно? Большому шанраку необходимы мир и единство. Мелкая грызня способна только исподволь подрывать кипчакское могущество. Потому и обрадовался так согласию испиджабцев правитель Отрара, неизменно ратовавший за мир в степи. Весть из Испиджаба свидетельствовала о единстве, о том, что Кадырхан – главный среди правителей степи – еще не упустил поводья из рук, что страна кипчаков остается, как и прежде, единой и сильной. Значит, можно будет противостоять нависшей опасности.

Да, вновь соберутся славные сыны кипчаков на голубом перевале Косеге. И всколыхнется степь, дрогнет земля от удали и силы доблестных батыров! Нет, не угас дух предков, еще бродит в жилах потомков их буйная кровь!

Он резко поднялся, хлопнул в ладони, кликнул векиля:

– Завтра ночью с верными воинами отправлюсь на Косеге. Распорядись немедленно отправить гонцов-шабарманов из Большого шанрака в главные города и крепости Дешт-и-Кипчака.

Он подробно перечислил эти города: в Сауран, Сыгынак, Шабгар, Тараз, Бузук, Ак-тюбе, Баба-ата, Карнак, Суткент, Кара-суан, Оксыз, Тектурмас, Келин-тюбе, Кумиян, Мейрамкала, Корасан, Бесик, Огуз-кент, Шар Дарбаза, Жаухар, Жент, Жанкент, Яенгикент. Пусть спросят гонцы: не пошатнулась ли уверенность у воинов, туго ли стянуты пояса джигитов, крепки ли копыта тулпаров, – все это суждено узнать на голубом перевале Косеге. Про себя же думал о том, что ничего лучше такого и племенного сборища с военными играми не сможет служить проверкой накануне предстоящих событий. Враг, нависающий над кипчакской степью, был неведом. Никогда еще не приходили сюда воины монгольского кагана…

Векиль низко поклонился и попятился к двери.

Отрадное сообщение взволновало и ободрило Кадырхана, словно свалился с плеч тяжкий груз. Мрачные думы сразу рассеялись, он натянул на плечи сползавший шелковый чапан. Неслышно отворилась западная потайная дверь дворца, и правитель резко обернулся. Смуглый старик визирь в остроносых кожаных галошах ступал осторожно, как кошка, по ворсистому, мягкому ковру.

– Гонец все еще стоит у входа, мой повелитель.

– Почему? Или мало ему коня в награду за добрую весть?

– Говорит, что надобно сообщить хану нечто важное.

– Позови!

Визирь тихо вышел. Повелитель продолжал неподвижно стоять посередине тронного зала. Интересно, что желает ему поведать гонец из Испиджаба?.. В створку раскрывшихся чугунных дверей хлынул поток багрово-красных лучей заходящего солнца. Казалось, волна желтоводной Инжу захлестнула зал. Точно плывя в этой волне, вкатился шарообразный человек, напоминавший оранжевую тыкву. Кадырхан насупился. Круглый человек подкатился ближе, сделал странное движение: то ли поклонился, то ли, наоборот, откинул голову. И вдруг заговорил – крикливо, бабьим голосом:

– Я вестник, но уста мои были доныне закрыты для плохих вестей… Должен сказать. По пути сюда я увидел чудовищное знамение… Увидел… увидел в степи Атрабата одинокого коня с окровавленной грудью… И барабаны смерти на нем. Такое всегда бывает перед бедой…

Вестник говорил, словно выдавливая из себя слова. Видно, волновался гонец, боялся ханского гнева.

– На передней луке седла два барабана!.. – повторил он.

Иланчик Кадырхан стоял неподвижный, молчаливый. Тяжелые складки избороздили его лоб. Он словно бы услышал вдруг грохот двух призывных барабанов, представил кровавую сечу. Свистят сабли, храпят кони, катятся по земле отсеченные головы батыров, рвут на себе волосы безутешные вдовы, падают, хватаются за решетки юрт. И плачут, плачут сироты; от такого несчастья вырастут они слабоумными и хилыми… Вот этого коротышку гонца, должно быть, тоже в детстве подшибло, задавило горе, унижение сиротства.

Глаза правителя налились кровью, рука потянулась к поясу.

– Конь с барабанами больно строптив. Поймать мне его не удалось…

Кадырхан собрал разбежавшиеся мысли, высказал то, что тревожило его все это время:

– Об этом никому ни слова. Пусть все, что ты видел, останется тайной. Узнают люди – покоя лишатся. Сплетни поползут отовсюду. Это может быть коварной уловкой подлого врага. Кому-то захотелось отравить нашу радость, омрачить веселье собравшихся на праздник людей. А пока что пусть изловят одинокого коня. Раскрою истину!..