Текст книги "Шелковый путь"

Автор книги: Дукенбай Досжан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 43 страниц)

7

Шел шестьсот пятнадцатый год по хиджре, или одна тысяча двести восемнадцатый от рождения Христа, а по казахскому летосчислению очередной год барса, месяц кукушки. Правитель Отрара Иланчик Кадырхан приступил к осуществлению высочайшей воли шаха шахов Мухаммеда из Хорезма. Надлежало немедленно обезглавить четыреста пятьдесят караванщиков, прибывших с Востока. Все они – купцы, погонщики и слуги во главе с послом Омаром-ходжой, оказались лазутчиками, шпионами кагана, и головы их теперь не имели даже цены гнилого кавака, Весь товар – драгоценности, меха, слитки золота и серебра, навьюченные на пятистах верблюдах, – следовало доставить в Бухару. Шах Мухаммед незадолго до этого «обновил постель», «переменил запах», то есть взял в жены юную красавицу родом из Бухары, и на ее наряды и украшения потребовались непредвиденные расходы. Иланчик Кадырхан мог бы в силу своего положения ослушаться хана, но им руководила, однако, личная ненависть к подлому врагу. И гнев, за многие годы накопившийся в сердце, толкнул его на этот кровавый шаг. Коварных, лживых купцов из посольского каравана перерезали по его повелению, как козлят, прямо на равнине за укреплением Ак-курган, и кровью их полили горькую кипчакскую полынь. Сделали это во славу аллаха, в назидание его покорным рабам, дабы все знали, какая участь ждет презренных предателей. Товар, привезенный с черным намерением, тут же навьючили на верблюдов и отправили в Бухару. По воле правителя Отрара возглавил караван его надежный слуга и помощник Максуд.

В теплый, погожий день вышел караван из Отрара. Солнце, надолго зависнув в зените, нещадно палило древнюю почву, точно шкуру барана на вертеле, и полынь, сморщась, жалостливо прижималась к земле. Мягко и упруго стелилась она под широкими верблюжьими лапами и через мгновенье вновь упорно выпрямлялась. С вышины время от времени доносилось радостное пение птиц, возвращавшихся с чужбины в родной край. Нынче весна наступила рано: и без того малоснежная, вялая, точно хворая, зима едва отползла за первый перевал, и степной простор сразу огласился звонким журавлиным курлыканьем. Вместе с журавлями явились в эти края очередные хлопоты и заботы. Снова спозаранок вставали дехкане, начинали чистить старые арыки, укреплять берега канав, строить запруды, поправлять чигиры. Воздух наполнился лязгом кетменей. В город Отрар с востока и с запада потянулись, позванивая колокольчиками, купеческие караваны; возобновлялась, укреплялась связь между странами; быстрее закрутилось колесо вечной, неугомонной жизни.

В степи то здесь, то там виднелись табуны лошадей; джигиты гонялись за строптивыми неуками. Рыжий пырей, изень, типчак, гусиная трава, ковыль росли густо, как никогда. По всему – если на то будет божья воля – предстояло необыкновенно щедрое лето, одинаково доброе и к скотине, и к людям. Неторопливая, обыденная жизнь, неутомимо трудящийся люд, ровно текущая река Инжу, смутно темневшие вдали горы Каратау и разморенная весенней истомой добродушная степь, казалось, вовсе и не ждали, и не желали каких-либо крутых перемен в природе. Травой забвения заросли лихие годы, все человеческие страсти будто канули в вечность, тишь да благодать разлились повсюду, блаженная умиротворенность прочно вселилась в душу.

Об этом и думал Максуд, лениво покачиваясь из стороны в сторону на черном дромадере во главе каравана. Солнце припекало, дорога укачивала, дрема окутывала его, смежила веки. Голова с высокой чалмой клонилась все ниже, грозя перетянуть, увлечь за собой все тело, и тогда Максуд, вздрогнув, открывал глаза, но видел вокруг все ту же беспредельную равнину и монотонно бредущий за ним караван. Уныло позванивают колокольчики, размеренно идут верблюды, шумно посапывают ноздрями, отрешенно мотают длинными шеями. Измучила их долгая и тяжкая дорога; изможденные, едва дотащились они до города Отрара, а отсюда, не отдохнув и одну неделю, вновь тронулись в далекий путь. На этот раз не было необходимости обматывать их ноги толстым войлоком, места здесь не каменистые, крутые перевалы остались позади, а впереди их ожидали мягкие, сыпучие пески Кызылкумов, по которым так приятно ходить верблюдам. Ровная, податливая дорога приглушала звуки. Казалось, караван не шел, а плыл по травянистой весенней степи, крики и понукания погонщиков доносились будто из неведомой дали. Караван-баши опять протяжно зевнул.

Черный нар под караван-баши Максудом отличался чуткостью и беспокойным нравом. Животное, изведавшее немало путей, удивительно тонко, не хуже человека, понимало дорогу и местность. Дромадер обладал даже даром предчувствовать погоду. То ли и сегодня проявлялся в нем этот дар, то ли сказывалась усталость, но шел он неровно, все время озирался по сторонам, тревожно встряхивал тяжелой головой и временами громко ревел. Вначале Максуд не обращал на это внимания. Караванщиком он был опытным, бывалым, не однажды вдоль и поперек изъездил Кызылкумы, ни разу не подвергаясь нападениям разбойников и лихоимцев. Но вспомнились вчерашние события.

После полудня прискакал к нему в Пшакшы порученец из Гумбез Сарая. Иланчик Кадырхан немедленно потребовал его к себе. Когда он прибыл во дворец, то увидел, что повелитель Отрара мрачен, брови его насупились, сошлись в переносице. Таким он бывал обычно, когда доносили неприятную весть. Веки его от бессонницы покраснели и опухли, мешки под глазами набрякли. В ответ на приветствие всегда вежливый Иланчик Кадырхан едва лишь пошевелил губами.

– Есть у меня поручение, которое могу доверить только тебе…

– Слушаю и повинуюсь!

– Лазутчиков кагана, прибывших к нам под видом купцов, мы казнили. Остался караван из пятисот верблюдов. В тюках, помимо прочего, имеются слитки золота и серебра. Доверяю их твоей чести. Приведи караван в Бухару, не растеряв ни одного золотника по дороге, и передай все в руки Махаммед-шаха. Вот тебе доверенная бумага, и пусть шах приложит к ней свой знак. Зашей бумагу в чапан.

– Повинуюсь, таксыр!.. Но… не дадите ли вы немного войска? Дорога трудная, опасная.

– Не дам!

– На караванных дорогах через Кызылкумы воры и разбойники кишмя кишат. Времена надвигаются дурные. Опасности на каждом шагу, таксыр.

– Знаю! Но больше глаз – меньше доверия. Рискни – и отправляйся с одними погонщиками. Ведь силы у тебя хватит на десять человек, а находчивости – на сотню.

– Когда прикажете выехать?

– Завтра на рассвете.

– Может быть, подождем лучшей погоды, таксыр?

– Погода не должна быть тебе помехой. Караван нужно срочно отправить во что бы то ни стало. Пески сейчас не кочуют, так что выезжайте без страха.

– Будет исполнено, благословенный!

– Да пошлет тебе аллах удачи!

Максуд согнулся в поклоне, повелитель Отрара произнес благословение.

По природе замкнутый, новый караван-баши не сказал больше ни слова; с мрачной решимостью он круто повернулся и вышел…

Куда бы ни посылали Максуда, во славу священного духа страны Дешт-и-Кипчак, он беспрекословно выполнял любое поручение мудрого правителя. Ради него он готов был пожертвовать своей жизнью. В бесчисленных опасных походах он не однажды рисковал головой и спасал повелителя от неминуемой, казалось бы, гибели. И теперь он любой ценой исполнит волю своего господина.

Наутро, едва забрезжил рассвет, Максуд встал, облачился в дорожную одежду, обвешал себя оружием и поднялся на крышу дома. Он долго и пристально вглядывался в голубую даль. На небе не было ни облачка; дул слабый утренний ветерок. Он доносил приятные, свежие запахи, от которых расширялась грудь. И вдруг Максуд насторожился, словно почувствовал покалывание в боку. Ему почудилось, будто из-за реки Инжу, простиравшейся к югу, кто-то, затаившись в барханах Кызылкума, пускал в него стрелы. Они будто вонзались в его тело ледяными, колючими струйками. Максуд зябко поежился, недоброе предчувствие на мгновение охватило его. Чего он испугался? Что его встревожило? Он и сам этого не понимал. Долго смотрел Максуд на запад, туда, откуда подул пронизывающий ветер, от которого у него закололо в боку. Но ничего, кроме черной мглы, там не увидел. Нельзя было, однако, мешкать. Таков был наказ повелителя.

Максуд быстро дошел до караван-сарая, расположенного за Кан-базаром. Здесь, за оградой, царила суматоха. Сильные, мускулистые погонщики трудились в поте лица. Бегая на носках, они сноровисто вьючили верблюдов. Работа спорилась: по нескольку человек поднимали тяжеленный тюк, подтаскивали его к боку лежащего верблюда, волосяными арканами крепко привязывали его к тюку, который находился с другого бока, затягивали, закручивали узлы джингиловой палкой. После этого они рывком повода поднимали недовольно ревущего дромадера, отводили его за ворота караван-сарая, ставили в ряд – будто бусы нанизывали на ниточку. Эта привычная суматоха длилась столько, сколько времени необходимо, чтобы вскипятить молоко. Наконец все верблюды были навьючены и поставлены в длинную, как журавлиная стая, цепь.

В глаза Максуда ударили первые лучи всходившего солнца. Когда караван из пятисот верблюдов прошел ворота Дарбаза, на окраинных улочках только лишь просыпался простой люд. Старики, спешившие к утреннему намазу, с удивлением глазели на караван. Раньше через эти ворота проходили только войска. К тому же этот огромный купеческий караван явно торопился с отбытием. Необычно быстро караван прошел мост через Арысь и свернул к югу, в сторону Инжу.

Максуд торопил погонщиков. Когда солнце, поднимаясь все выше, начало припекать, караван-баши успел уже забыть про свое утреннее недоброе предчувствие. К тому же испокон веков существовало поверье, что, отправляясь в путь, караван-баши обязан быть бодрым, веселым, ибо если он с самого начала станет предаваться горьким думам и пугаться всего на свете, то караван и в самом деле постигнет несчастье. Уж коли решился на такую дорогу, то раздумывать или тем более сворачивать с пути нельзя. Смело гляди в глаза всем напастям, уготованным тебе судьбой.

К обеду караван достиг берега Инжу, испещренного бесчисленными следами. В этом месте не оказалось брода. Караван направился вперед к отмели Алпаут-уткель. Широко разлилась здесь могучая река; ширина брода равнялась, пожалуй, расстоянию конских скачек. Не простое это дело – перебраться через реку. Малейшая оплошность, случайная неосторожность – и угодишь в воронку, не то в ямину провалишься. Шли по отмели шаг за шагом, со всеми предосторожностями. Опытный проводник, Максуд заранее предупредил погонщиков, чтобы немедленно перерезали повод, если верблюд невзначай оступится, упадет или завязнет в топи. Иначе можно было погубить весь караван. Извиваясь, точно гигантский уж, караван наконец выбрался на другой берег. Там долго еще стояли, поджидая хвост каравана. Синь реки, медленно и тяжело скользившая меж пологих берегов, осталась позади.

Здесь уже начиналась великая пустыня. Волной надвигались безмолвные барханы. Над головой – необъятное небо, у ног – сыпучий, зыбкий песок, а больше – куда ни посмотри – ничего. Чем дальше углублялись в пески, тем извилистей становилась тропа, словно хотела сбить с толку путников. Караван-баши все чаще оглядывался назад. Между верблюдами изредка показывались головы погонщиков. На все стороны простирался глухой, безлюдный край, глубоко запрятавший свои тайны. Изредка за далекими барханами мелькали какие-то тени, поднимались столбы пыли, но все это было размыто, неопределенно, зыбко – просто причудливые видения, мираж.

Шел пустыней караван, растянувшись журавлиной цепью.

В первый день одолели немалое расстояние, решив не делать привала в полдень. Солнце потускнело, словно догоравшая свеча, и зардевшись напоследок, склонилось к горизонту. Сразу же спала жара, из песков потянуло прохладой. Верблюды были разгорячены и шли легко, ровно, быстро, будто не чувствуя усталости. С годовалого возраста привыкли они мерить безбрежные пространства в таких караванах. Притерпелись они к дальним далям, к тяжким тюкам, нещадно давившим на бока и горбы. Потому и равнодушны они ко всему на свете. Когда черный нар Максуда поднялся на рыжий бархан, впереди вдруг что-то пронеслось, вздымая пыль. Максуд не разглядел, то ли вихрь промчался, то ли какой-то зверь. Караван-баши застыл на вершине бархана, оглядываясь вокруг и высматривая место для стоянки. Остановились, широко расставив, ноги, и остальные верблюды.

Солнце вдруг начало таять, плавиться, точно кусок масла, растворяясь в раскаленном песчаном толокне.

Черный нар, тяжело отдуваясь и посапывая, спустился в низину. Максуд натянул повод. Здесь в большом ущелье, в окружении барханов, он и распорядился становиться на ночлег. Рявкая, тяжело опустились верблюды по кругу. Казалось, в безлюдной пустыне разом вырос целый город. Во все стороны, темнея, бугрились верблюды-дромадеры. Погонщики поспешно развьючили животных, наломали саксаул, развели огонь и принялись готовить ужин.

Опустились густые сумерки, из-за песчаного увала робко выглянул месяц. Слуги достали из коржунов большие куски вареного мяса, подогрели на огне и стали резать на мелкие кусочки на дастархане. Караванщики расселись, разлеглись вокруг, испытывая наслаждение от мягкого, податливого песка под боком. Вразнобой говорили о том о сем.

– Белкум, говорят, притон разбойников. А вдруг они нагрянут ночью и перерубят нас саблями? – начал молодой погонщик, впервые отправившийся с караваном.

– Э, что это тебе в голову пришло?

– И войска нет, чтобы от них отбиться…

– Ну, чего заблеял, как барашек?

– Да я… просто говорю: в осторожности греха нет.

– Тьфу, дьявол! Дед твой был батыром, а ты трусишь, как зайчишка.

– Дед-то как раз и говорил: Белкум – обиталище волков и коров. Вот увидишь: каждый кустик тут бедой обернется.

Караван-баши слушал эти разговоры, но промолчал. Укрывшись чапаном и положив под голову верблюжье седло, он делал вид, что дремлет. Молодой караванщик говорил истинную правду. В голодные годы здесь под каждым саксаулом хоронился матерый волк, а на каждой тропинке подстерегал добычу разбойник. Всякое приходилось испытать, когда он, Максуд, водил некогда по этим пескам караваны. И насмерть биться случалось. Но без привала не обойдешься, нельзя же всю ночь напролет гнать верблюдов. Если завтра отправиться в путь с утра пораньше, то – да благословит нас аллах! – можно за четверо-пятеро суток добраться до Бухары. Впереди еще немало трудных переходов, а самое главное – предстоит пройти безводную пустыню. Надо беречь силы и довести караван в сохранности.

Максуд поднял голову, приказал караванщикам:

– Джигиты, заготовьте побольше саксаула, чтобы огонь горел всю ночь. Поставьте охрану к тюкам!

Сказав это, он снова лег и погрузился в дрему…

Луна, поднимаясь все выше над пустыней, окрасилась в зловещий кровавый цвет. Казалось, ярко пылали саксаульные уголья, бросая на песок жуткий отблеск. Безмолвный страх охватил молодого караванщика. «К беде. к беде, – думал он. – Лунный свет ведь обычно молочно-белый…» Песчаные холмы угрожающе темнели вокруг, словно лежащие вповалку усталые воины после жестокой сечи. Луна походила на окровавленный щит. Исполосованные багровым зыбким отблеском, темно-рыжие барханы невольно вселяли ужас. Казалось, некий страшный призрак затаился за ними. Сердце караванщика заколотилось в недобром предчувствии. Эту извилистую караванную тропу недаром называют «Вражьей дорогой». Она виляет между барханами, оставляя чахлые саксаульные заросли по правую руку и упрямо сворачивая к югу.

Когда-то по этой дороге ходил с караванами дед молодого погонщика. Из Отрара на берегу Инжу он отправлялся ранней весной и возвращался еще до наступления осени, объездив базары Бухары, Самарканда, а порой и Багдада или страны Миср, где много было кипчаков-мамлюков. Говорят, что дед всегда заботился о том, чтобы караванщики не погибли в пустыне от жажды. По весне на каждом привале он собирал верблюжью колючку. Сухие верхушки срезал, а здоровый стебелек осторожно вскрывал ножом и вкладывал в него арбузное семя. После этого зарывал стебелек верблюжьей колючки в песок. На обратном пути караван обычно изнывал от зноя, суховея и жажды; измученным погонщикам мерещилась смерть. Еле-еле добирались они до того места, где останавливались весною на привале. А там – какое чудо! – арбузное семя в стебле верблюжьей колючки, оказалось, проросло, дало всходы, и между иссохшими листьями округло выпячивали бока небольшие пустынные арбузы. Утолив жажду сочными, сладкими арбузами, караванщики спешили к следующему привалу, где их вновь ожидала спасительная пустынная бахча, а впереди – еще и еще, по всей дороге через Кызылкумы…

Вскоре сквозь дрему Максуд расслышал странный протяжный свист. Он стремительно, неотвратимо нарастал, превращаясь в заунывный гул, наполняя все вокруг тревогой. Сердце караван-баши заколотилось. Еще не очнувшись полностью от сна, он уже вскочил в страхе.

Холодная дрожь прокатилась по телу, в горле пересохло, голос пропал. В первое мгновенье он ничего не мог разглядеть, но почувствовал, как постепенно оживали пески, приходили в движение. Костер в середине круга догорал. Джигитов-охранников сморил сон. Черный дромадер, вожак каравана, резко поднялся и тягуче, утробно заревел. К Максуду тоже вернулся голос:

– Джигиты! Надвигается песчаная буря!

Все вокруг загудело, закачалось, застонало. Луна на мгновенье блеснула кроваво-красным пятном на черном небе и тут же скрылась, словно погасла, на землю откуда-то с неба опустилась черная мгла. Разом вскочили перепуганные люди, забегали, засуетились, еще не сообразив толком, что случилось. Одним почудилось, будто на караван напали разбойники, а молодой погонщик не своим голосом завопил: «Волки! Волки!», приняв вздымавшиеся пески за свирепую волчью стаю.

Караван-баши смутно предугадывал беду, но такого ужаса еще никогда не приходилось видеть. Впервые за свою полную мытарств и злоключений жизнь видел он столь неистовую песчаную бурю. Все смешалось, вздыбилось; ветер, распаляясь, нещадно хлестал землю и небо, свистел-завывал на все лады, ликуя в дикой круговерти.

– Джигиты! Поднимайте верблюдов! Спешите к верховью! – надрываясь, кричал Максуд.

Караванщики метались между верблюдами, но ничего не могли сделать. Задыхаясь, они падали на песок и скользили по нему, растопырив руки-ноги. Шквал песка всякий раз с воем обрушивался на верблюдов, зарывал-засыпал их, точно проглатывал. Ничего невозможно было различить, однако по отчаянному верблюжьему реву он догадался, что песчаный сель уже захлестнул бедных животных. И людей тоже не было видно. В ушах монотонно и грозно гудело, и нельзя было понять, то ли это завывала буря, то ли кричали о помощи люди, то ли ревели задыхавшиеся под морем песка верблюды. В народе говорят: «Если буря валит верблюда, то козу ищи на небе». Так и Максуда вдруг необузданная сила отшвырнула куда-то. Он всячески пытался удержаться на земле, прижимался к ней, цепляясь всеми пальцами, но тщетно. Буря приподняла его, отбросила и покатила, как щепку, будто забавляясь своей мощью. Потом он ударился боком о что-то непонятное, лихорадочно вцепился и тогда только сообразил, что это нога черного дромадера. Животное, ошалев, вскочило, рванулось вперед, и караван-баши, собрав остатки сил, ухватился обеими руками за шею верблюда. Дромадер, глубоко проваливаясь в кочующий песок, куда-то понес его, и Максуд на время потерял сознание…

Целые сутки без передышки бушевала песчаная буря. Бывшее ущелье Белкум бесследно исчезло с лица земли, а на его месте образовалась гладкая песчаная равнина, Когда на следующий день буря улеглась, из-под песка выбрался, точно призрак, тощий и мосластый черный дромадер. Вместо недавнего могучего нара на свет божий появилось странное, жалкое животное на ногах-жердинах, с нелепо большой головой на тонкой, дряблой шее. Еле передвигая ноги, животное тоскливо ревело, пытаясь широкой лапой разгрести песчаные наносы. Оно вздымало пыль, искало, звало пропавшего хозяина.

Нар оказался настойчивым и нашел-таки между застывшими песчаными волнами человека. Тот все еще был без сознания, на грани жизни и смерти.

Солнце пригрело, свежий ветер подул в лицо, и вскоре Максуд пришел в себя, открыл глаза, поднял голову. Во все стороны простирались, выпирая острыми заступами, бурые барханы. Куда ни посмотри – чуждый, безмолвный, мертвый мир.

Человек с трудом приподнялся. Шатаясь, взобрался он на понурого дромадера, погнал его к длинному увалу. Отсюда, с вершины увала, отупевшим взглядом Максуд долго обозревал окрестности, но ничего не увидел. Видимо, все караванщики вместе с верблюдами навечно остались лежать в песчаной пучине. Рассудок Максуда помутился, и он закричал страшно, протяжно. Черный нар тронулся в путь…

О случившемся в песках Кызылкумов Максуд поведал через несколько дней правителю Отрара Иланчику Кадырхану. Весть омрачила повелителя, и он твердо решил разыскать погребенных под песком караванщиков и громадные тюки с бесчисленными слитками золота и серебра. По его приказу срочно призвали опытных караван-баши, бывалых охотников, известных проводников, мудрых следопытов. Стали спешно готовиться к дальней дороге. Но воле правителя не суждено было осуществиться. Другая, куда более страшная буря обрушилась на Отрар…