Текст книги "Шелковый путь"

Автор книги: Дукенбай Досжан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 43 страниц)

Хан оставил нукера у входа, а сам вошел в шатер. В сумраке он вначале ничего не различил и даже на миг подумал, что тангутка каким-то образом сбежала. Похолодев, он круто повернулся, оглянулся и вздрогнул: пленница застыла, прижавшись к косяку двери. Он схватил красавицу за руку, нежно, как ему показалось, улыбнулся, выволок ее на середину шатра и привлек к себе. Ее колотила дрожь. На ней не было ничего, кроме легкого шелкового халата. Только в таком одеянии и держали пленниц монголы. У пленной тангутки были очень большие и глубокие глаза: казалось, там, в пучине черных зрачков, затаился водоворот, в котором можно бесследно исчезнуть. Длинные ресницы трепетали, тщетно скрывая эту пучину, в глазах застыл обычный испуг. Иланчик Кадырхан жестом показал, что не сделает ей ничего плохого и не совершит насилия, но пленница не поняла, лишь отрицательно качнула головой.

– Может быть, ты по родному краю соскучилась? – спросил он. – Хочешь, я отпущу тебя?

Она опять не ответила, только снова покачала головой. Теперь он понял, что именно привлекало его в этом невинном создании. Нет, не ясные, бездонные глаза, не пушистые ресницы, не девственная плоть под тонким шелковым халатом, а полная, сочная нижняя губа. У кипчакских красавиц губы обычно тонкие. Такую пухлую розовую губку, как у этой тангутки, ему приходилось видеть впервые.

Почувствовав неодолимое желание, он обнял пленницу, потом осторожно обхватил ее голову, словно взял в руки хрупкий, драгоценный сосуд, прильнул губами к ее нижней пылавшей губе. В это время за спиной послышался шорох, и он быстро отпустил ее, будто выронил из рук хрупкий сосуд.

Оказалось, что это Максуд.

– Мой господин, к вам пришли кюйши, – доложил он,

Когда повелитель вышел из шатра, краснощекие лучи солнца ударили ему в лицо. Вечерело. Чуть поодаль от шатра застыло пять теней. Точнее, это торчали пятеро ханских кюйши, похожие на вечерние тени. Вид у них был жалкий, растерянный, головы поникли. Ни у одного из них не было домбры. Повелитель подошел к ним, спросил, в чем дело. Скорбным голосом ответил пожилой кюйши:

– Осрамились, таксыр! Не смогли воспроизвести последнюю мелодию кюйши Кайраука.

– Что за Кайраук?

– Да вот тот длинноволосый, в рваном чапане, с большой домброй…

– Сущим дьяволом оказался. Впятером не смогли его переиграть.

– Да в нем сидит нечистая сила, таксыр!

– Он шестипалый, таксыр!

– Мы обомлели, таксыр, когда он вдруг принялся играть пальцами ног!

Хан не стал далее слушать своих музыкантов. Слишком важна была музыка даже для управления степью. Он приказал немедля подать скакуна, обвешал себя оружием и спешно выехал. За ним поскакал Максуд. Они примчались к хаузу, где происходило состязание кюйши. Площадь была пуста. Повелитель забеспокоился; невзирая на пыль, крупной рысью объехал базар. Всюду искал он победителя-домбриста, которого не принял всерьез из-за его невзрачности. Правда, его было бы трудно узнать, увидеть в безликой толпе, но у него должно быть пять домбр, которые он выиграл у пятерых, доселе непревзойденных ханских музыкантов. По этим домбрам Кадырхан и надеялся разыскать чудодея, которого точно земля вдруг проглотила. Повелитель отправил гонцов по всем девяти караванным дорогам, выходящим из города. За это время зашло солнце, наступили сумерки.

Наконец вернулся один из гонцов и доложил, что шестипалый кюйши пристал к небольшому одинокому каравану и едет по малой дороге, что прямо под Железным колом[30]30
  Кипчакское название Полярной звезды.


[Закрыть]. Туда и помчался во весь опор сам Иланчик Кадырхан.

А по малой дороге брел караван степного бая. Пригнал он на городской базар несколько отар овец, косяк лошадей, однако угодил в лапы маклера-делдала, который ловко обобрал растяпу богача. На доставшиеся ему деньги незадачливый бай накупил зерна, материи, соли, орехов, урюка, изюма и, навьючив товар на верблюдов, выехал из города. Вот тут-то и встретился ему худощавый джигит с шестью домбрами и попросился к нему в караван. Степной бай долго не соглашался, приняв его за вора.

Но джигит был вежлив, учтив, у него была располагающая, открытая улыбка, и бай сжалился, решив: «А, пусть едет! Видно, малый тронулся, раз тащит с собой шесть домбр».

Едва успели они выехать из города, как за ними послышался топот. Бай струхнул, подъехал к странному путнику, державшемуся в хвосте каравана, помахал над его головой плетью.

– У! Чтоб ты лопнул вместе со своими домбрами! Слышь, разбойники за нами гонятся?! Небось твои сообщники, оборванец!

Путник начал оправдываться:

– Что ты, о верный слуга аллаха?! Я мирный бедняк. Нет у меня ничего, кроме этой лошадки.

– Ух, оморок тебя возьми. Мало что делдал облапошил, так ты хочешь, чтоб меня еще и разбойники обокрали?! – кричал бай, размахивая плетью над головой растерявшегося джигита.

Грозного вида всадник быстро настигал их. Караван сбился в круг, остановился.

– Кто из вас Кайраук? – властно крикнул преследователь.

Кайраук с шестью домбрами на тороках выехал навстречу. Бай свирепо ругался, исторгая потоки проклятий. Всадник, подъехав, спешился. Кайраук тоже попытался слезть с лошадки, но никак не мог попасть ногой в стремя. Подъехавший человек, широко ступая, подошел к нему, легко, как мальчика, снял с седла и крепко прижал к груди. Так он постоял, не выпуская из объятий опешившего джигита, потом взволнованно прошептал:

– Айналаин! Преклоняюсь перед огромным даром, вместившимся в эту маленькую грудь!

Иланчик Кадырхан разжал объятия и коротко пояснил цель своих спешных поисков:

– Кайраук! Младший брат мой! Передай свою клячу вон тому крикуну: пусть утешится. Сейчас сюда подъедет коневод, возьмешь скакуна, который у него на поводу, и поедешь с шестью домбрами в Отрар. Объявляю тебя верховным кюйши страны Дешт-и-Кипчак!

Подъехали гонцы, коневоды. Кайрауку подвели статного, тонконогого, нетерпеливо подплясывающего скакуна. Кайраук взобрался на него, и группа всадников галопом помчалась назад по караванной дороге. А позади осталась бескрайняя степь, хранившая бесчисленные предания, таинственная ночная мгла, шаловливый и приятный, как томная дева, ветерок, одинокий, все еще не очнувшийся от испуга караван. Еще одна яркая звезда, ослепительно вспыхнувшая на небосклоне страны Дешт-и-Кипчак, нашла свое место в славном городе Отраре.

2

В те времена на плодородном левом берегу реки Инжу находилось несколько городов, прямо примыкавших к Отрару. Разные по величине и значимости крепости и города Жаухар, Бесик, Оксыз, Балтакуль, Келин-тюбе, Мейрам-кала, Кумиян, Корасан вносили посильный вклад в могущество и славу степной столицы, являясь благодатной обителью для друзей и грозным заслоном на пути захватчиков. Все это побережье местное население называло коротко – долиной Тугескена. Здесь обитали главным образом дехкане-земледельцы. От реки Инжу было прорыто множество каналов и арыков, вдоль которых сеяли рис, кукурузу, просо, арбузы, дыни. Все, что здесь росло, давало отменный урожай; рис уже после третьего полива клонился от тяжести к земле; просо по сочности не уступало осетровой икре; бахчи созревали уже к середине лета; в зной на бахче то и дело раздавался треск – это лопались перезрелые арбузы. Дорога, пролегавшая через Кызылкумы, – ответвление Великого Шелкового пути – называлась Буранной; прославленные ремесленники и ювелиры этих городов выходили на караванную дорогу, чтобы продать свои изделия проезжавшим купцам. Прекрасные женские украшения – подвески и чолпы, отделанные яхонтом, золотые броши, браслеты в форме змеиной головы, серебряные, с затейливыми узорами серьги, ярко-красные коралловые бусы – пользовались большим спросом на базарах Бухары и Багдада, приводя в трепет сердца красавиц, зажигая жадный огонь в глазах делдалов, набивая мошну купцов. Слава ювелиров Тугескена гремела далеко за пределами их родного края.

Провидец Габбас, уроженец крепости Жаухар, увлекся историей ювелирного дела. Часто посещал он базары Мейрам-калы, подолгу разглядывал драгоценности, любовался искусством мастеров, размышлял. На широкой подстилке-коврике, с краю, незаметно стоял крохотный, величиной с кулак, кувшинчик. Немало тайн заключала в себе скромная посудинка. Нетрудно было понять, что кувшинчик очень древний. Когда-то, в неведомые времена, над ним колдовали пальцы безымянного гончара. Теперь дно кувшинчика потрескалось, горлышко было узкое, маленькое, с наперсток. Все три грани удивительно сохранились. Между гранями строго симметрично расположились узоры – традиционно кипчакские: круто изогнутый бараний рог. Хозяин охотно пояснил: «В этом кувшинчике древний лекарь-табиб хранил ртуть. К тому, кто принимал из него лекарство, не приставала никакая хворь».

В другом месте внимание Габбаса привлек небольшой браслет. Оказался он, однако, довольно увесистым. Оба конца его имели округлую форму. Один конец имел изнутри небольшую, величиной с пшеничное зерно, выемку, а на округлом утолщении четко виднелся знак отрарского ювелира – ползущая змея. Тонкие, изящные линии – «бровь красавицы» – перемежались в строгой последовательности с золотистым крапом – точечками. Браслет был искусно сделан из сплава золота и серебра.

Матово поблескивал он в лучах солнца. Украшение это предназначалось для юной девы. Браслет, несмотря на тяжесть, не давил руку. Мастер умело сочетал благородные металлы, и нетрудно было представить, как смотрится старинный браслет на руке красивой смуглянки.

Еще на одной скатерти умелец выставил множество самых разнообразных кувшинов. Удивительно было то, что между их весом и объемом не было определенного соотношения. Наоборот, чаще всего у больших с виду кувшинов был совершенно незначительный вес. В окраске и форме их Габбас не заметил повторения. Это свидетельствовало о больших познаниях гончара в выборе глины и способах обжига. Все эти кувшины обладали одним замечательным свойством: вино или какой-либо другой напиток в них никогда не портились и не теряли первоначального вкуса и аромата. Более того, они как бы дополняли, подчеркивали природные качества вина, облагораживали его. В этом провидец Габбас имел возможность тут же убедиться.

На том же базаре в Мейрам-кале он увидел любопытные чолпы, которые девушки вплетают в косы. Они состояли из семи затейливых звеньев, и каждое из них имело свой собственный орнамент. При этом узоры украшали обе стороны подвески. Чолпы оказались довольно увесистыми. Такие, как правило, носят девушки на выданье, и не только ради красоты. Они способствуют правильному росту девичьей косы, аккуратности, опрятности. Нечесаная, распатланная девушка чолпы не носит. Чолпы разрисованы орнаментами и узорами, имеющими определенное название: «лепесток», «змеиный глаз», «два уха», «две косы». К таким узорам кипчакские ювелиры прибегают исстари.

Рядом с чолпами поблескивала большая брошь. Габбас положил ее на ладонь и стал разглядывать. Тонкие, переплетающиеся линии искусно образовали силуэт коробочки белены и тюльпана. В коробочке белены было множество крапинок, похожих на зерна проса, а в середине цветка находился одинокий глазок. Габбас не ощутил веса броши. Он живо представил, как она будет смотреться на ярком шелке, дополняя, оттеняя окраску нитей. У другого ювелира Габбас натолкнулся на невиданную им доселе диадему. Шесть бирюзовых камней, точно девичьи слезы, голубели в серебряной оправе. Габбас и не предполагал, что драгоценный камень эффектно сочетается с серебром.

Диадемы обычно продаются по отдельности. Он купил диадему, завернул ее осторожно в платок, спрятал за пазухой и подумал; «Приеду в Отрар, подарю возлюбленной супруге Иланчика Кадырхана».

Но особую ценность для Габбаса представляли древние монеты. Целые горы их лежали на этом базаре. Габбас щупал монеты, некоторые пробовал на зуб, читал надписи. Одна крупная, тяжелая монета привлекла его внимание. Серебро потускнело, изображения с двух сторон заметно стерлись. В Отраре подобные деньги никогда не выпускались. Провидец Габбас, знавший много языков, попробовал разобрать надпись. Слова были похожи на румийские. Да, да… так и есть. «Крылатый конь владыки земли Ескендыра – Буцефал», – гласила надпись. Обычно на монетах изображались цари и шахи, а здесь – он только теперь разглядел – была выбита голова лошади. О создатель! Это ведь верный спутник, грозный боевой конь Ескендыра Двурогого – Александра Македонского. Габбас на последний динар купил редкую монету. Конечно, какая-никакая, а все же память глубокой старины. Пусть лежит среди книг. Не так уж и много осталось денег, отчеканенных во времена прославленного полководца – потрясателя вселенной.

Размышляя об этом и вполне довольный покупками, провидец Габбас еще до захода солнца выехал из Мейрам-кала. Он торопился не без причины. Вокруг городка было множество арыков и каналов, наполненных водой, В этих местах дехкане выращивали сказочные урожаи, но здешние комары были сущим бедствием. Едва вечерело, как тучи их обрушивались на город и с писком, превращавшимся в сплошной назойливый гул, яростно набрасывались на жителей. Спасения не было. Дехкане разводили дымокуры, прятались в масахане – за пологом из тонкой материи. Никто не рисковал оставаться на улицах в эти часы. «Чтобы на тебя напали комары Тугескена!» – считалось в этих краях самым страшным проклятием. Провидец Габбас не захотел стать добычей кровожадных комаров побережья и спешил еще затемно добраться до крепости Жаухар.

Он ехал вдоль реки Инжу до восхода луны. Крепость Жаухар находилась на правом берегу, так что предстояло перебираться через реку. На этом месте путники переправлялись через Инжу на пароме. Паром – из семи крепко связанных бревен с дощатым настилом и перилами – темнел в сторонке на отмели. Одному человеку с ним было не сладить: на воду не спустишь, да и рискованно, когда не знаешь, как им управлять. Чуть отклонишься, и снесет могучее течение.

Паромщика нигде не было. Видно, тот решил, что так поздно никто уже не поедет, и отправился домой. Габбас спешился, повел лошадь под уздцы. Где-то здесь поблизости стояла лачуга паромщика. Но ее не оказалось; как видно, перебрался паромщик на новое место. Спотыкаясь о корни и пни, натыкаясь на заросли джингила, долго брел провидец Габбас, пока нашел лачугу из камыша у устья одного из рукавов реки. Привязав повод к луке седла, он подал голос и вошел в лачугу. Паромщик, разведя огонь, варил что-то в кувшине. По запаху Габбас определил, что варился сом. Сладковатый запах струился над очагом. Паромщик отнюдь не обрадовался незваному гостю, но, узнав старика провидца по бороде, подобрел лицом, суетливо вскочил, почтительно протянул обе руки:

– Все ли в здравии в вашем краю, отец?

В момент прихода Габбаса хозяин напильником подтачивал крючок. Когда он резко поднялся, крючок зацепился за штанину и порвал ветхие бязевые шаровары. Паромщик смущенно прикрыл прореху рукой.

– Слава всевышнему! Ердаулы бегает. Айдай в теле, в аулах мир и покой, – ответил Габбас на принятое приветствие.

Паромщик улыбнулся. Он все понял. Ердаулы – единственный сынок старика, Айдай – молодая жена. Их здоровье означало благополучие всех остальных. Чудак этот старик: никогда не упускает случая похвалиться молодой женой и постоянно подчеркивает, что сын растет и крепнет. О них – жене и сыне – он мог говорить бесконечно, всегда искренне, с гордостью и радостью. Люди, не знавшие этой его причуды, удивлялись: «Видно, тронулся старик, взяв в жены молодую бабу». И лишь потом догадывались об истинной причине. Старику всегда была не по душе суровость, черствость мужчин-кипчаков, которые не произносят имени жены и не выказывают открыто нежности к родному ребенку. И старик нарочно нахваливал всюду жену и сына, как бы протестуя против такого обычая.

– Откуда едете, отец?

– Из Мейрам-калы, с субботнего базара. Не хотел оставаться комарам на съедение, вот и выехал на ночь глядя. В порядке ли паром, сынок?

– Говорят, отец, за старым кладбищем Мейрам-калы гнездятся гремучие змеи…

– Может быть. Жители в тех местах скотину не держат.

– Говорят, эти змеи погубили весь скот…

– Может, и так. Мне там встречались одни дехкане и ремесленники.

– Говорят, стоит только убить одну змею, как они сотнями, тысячами обрушиваются на город…

– Целехонек ли твой паром, сынок?

– Э, да ладно! Я вас перевезу, отец. Сколько я мечтаю увидеть вас, пожать вам руку, да собачья жизнь захлестнула петлю на шее. Даже съездить к вам давно не удается. Теперь в кои веки встретились случайно, так уж уважьте мою душу, пожертвуйте частицу вашего времени, разделите мое одиночество и отведайте моего варева. Полежите, отдохните, недостойного сына вашего уму-разуму научите…

Молодой паромщик засуетился, стараясь угодить, услужить почтенному старцу. Он снял крышку с кувшина, и оттуда повалил густой пар. Затем паромщик вывалил содержимое кувшина в большую деревянную чашу. Жирный, хорошо сварившийся сом источал приятный запах, возбуждал аппетит, щекотал ноздри. Клейкое желтоватое варево подрагивало, притягивало взор. Паромщик слил из кумгана старику на руки, расстелил перед ним циновку, поставил на нее чашу с дымящейся рыбой. Сом оказался крупный, мясистый, без костей, и Габбас с удовольствием взял большой жирный кусок. Давно уже он не ел такой вкусной рыбы.

– Значит, быть беде: сожрут город гремучие змеи, – выпалил ни с того ни с сего паромщик[31]31
  Так оно впоследствии и случилось. Развалины города нынче называют Жлан-бузган, то есть «Разрушенный змеями».


[Закрыть]. Он подбросил в огонь ветку саксаула, засучил рукава, склонился над чашей. – Нынче весной отправился я как-то за саксаулом. Вы же знаете Апанкак, непролазные тугаи? Вот туда я и поехал. Еще издалека услышал я шипение. Оказалось, змеи! Тьма-тьмущая! Так кишмя и кишат! Под каждым кустом, под саксаулом, под турангой – кругом! Все шевелится! Хорошо, что с верблюда я не слез. Еле спасся тогда. Вот и думаю: а что, если поджечь тугаи?!

– Нельзя, сынок! Пожар поднимется – весь город сгорит.

– Говорят, если раз укусит такая змея – смерть!

– Я кое-что советовал владыке города. Прикажи, говорю, чтобы каждый житель завел у себя во дворе особую ящерицу, в пустыне их много. Они называются в народе козодоями или зем-земами. Там, где обитают такие ящерицы, ни одна змея не удержится. И от укуса змеи можно лечиться отваром ящерицы-козодоя. Лучшего противоядия не найти.

– Апырмай, а?! – Паромщик от изумления раскрыл рот. Об еде он и вовсе забыл. – Отец! Правда ли, что вы говорили, будто если звезда Тогус отклоняется от обычного места, это дурное предзнаменование.

– Может быть, и говорил.

– Рассказывают, что вы заметили: звезда не восходит там, где она всегда бывала?

– Ой, сынок, неужели тебе здесь, у реки, в одиночестве, не о чем больше думать? Что ты меня всякими баснями потчуешь?

– Э, отец!.. Не осталось ведь нынче веселых-то рассказов. Вот и хочется при желанной встрече высказать все, что на душе накипело, а то… Вы ведь заметили, что я перенес свою хибару. То место, где раньше стоял мой плот, за одну ночь исчезло под водой. Там теперь пучина бездонная. Я так думаю: неспроста все это…

– Да-а, река на этом месте свернула влево. Видно, дойдет скоро до самого залива. Это еще не главная беда, сынок, если река меняет русло. Человек всегда найдет при ней свое место…

Сом в чаше наполовину был съеден. Сом – рыба жирная, много не съешь. А тут еще и паромщик совсем затосковал:

– Недавно был такой случай: сом едва не перевернул паром. Паромщик, который вверху от меня, как раз переправлял купцов. До берега было рукой подать. И вдруг волна вздыбилась, а из-под воды показалась рыбья спина, да ка-ак крутанет хвостом: перила долой, а паром чуть ли не в щепки. Паромщик от страха памяти лишился.

– Не зря в старину говорили: когда сом набирает силу, рушатся берега. Не к добру такое.

– Иногда и мой паром словно бы вздрагивает: то ли воронки попадаются, то ли еще какая напасть. И бросил бы все, да жалко расстаться с ремеслом, которым с детства занимаюсь. А временами страх берет. Так и кажется, что сом где-то меня поджидает.

– Ну, не надо унывать, сынок, готовь лодку, переправь меня на ту сторону. Лошадь свою я оставлю здесь. Пусть ее завтра кто-нибудь доставит в крепость.

– Заночевали бы у меня. Отдохнули бы после ужина. Я бы всю ночь вас слушал, порасспросил бы кое о чем.

– Мне нужно завтра к обеду до Отрара добраться.

– Апырмай, мало вам субботнего базара Мейрам-калы, теперь еще на воскресном базаре в самом Отраре побывать хотите? Вот что значит беззаботное житье!

– Я ведь не делдал, чтобы по базарам шляться. Правитель Иланчик Кадырхан гонца за мной прислал. Трое послов, говорит, пожаловали с востока, и он хочет, чтобы я на беседе присутствовал. Вот и спешу в Отрар, все дела свои оставил.

– Апырмай, отец, это, наверное, интересно – с послами беседовать?!

– Чего тут интересного? Посол ведь не брат, не сват, с кем можно от души поговорить. Он так и норовит в нутро твое пролезть, все тайны-секреты выведать. Такой посол точно мешок, набитый змеями. Того и гляди, какая-нибудь ужалит. Мир и вражда – все от них, от послов. Что эта встреча предвещает нам, одному богу известно…

Старик сложил ладони, произнес благодарственную молитву. Паромщик накрыл чашу скатертью, поставил на деревянную подставку. Потом снова полил гостю на руки из кувшина. Он только теперь разглядел руки старика. Пальцы у него были длинные, худые, бледные, с чернильными пятнами. Чернила старик делал сам: поджаривал до угольной черноты пшеничные зерна, толок их в ступе, добавлял в порошок немного соли и молозиво травы-сагыза, а потом все это разбавлял горячей водой. Писал старик, лежа на животе, подложив под грудь подушку, скрипел подолгу гусиным пером. Приезжая в крепость Жаухар, молодой паромщик неизменно навещал старца и всякий раз заставал его в трудах…

Старик поднялся, отряхнул полы чапана, вышел из лачуги. За ним с веслом в руке шел паромщик. Ночь была тихая, ярко светила луна. Можно было без боязни переправляться через реку. У крутого берега паромщик поддержал старика под локоть, помог спуститься по склону. Привычно отвязав лодку от прикола, он заглянул, нет ли в ней воды, закрепил уключины. Старик занес ногу и отшатнулся. Вода в лодке напугала его.

– Дно твоей лодки прохудилось, что ли, сынок?! Смотри, воды-то сколько!

Паромщик спокойно пояснил:

– Вода всегда просачивается, если лодка долго стоит на воде. Но это не опасно. Важно, чтобы не поднялась больше определенного уровня. А поднимется – вычерпаем. Вода на дне даже на пользу. И лодка не рассохнется, стоит устойчивей, не даст снести течению.

Паромщик не преминул похвалиться, что лодка его из прочного, легкого дерева. Вначале лодка покачивалась, вырывалась, точно норовистый конь, в сторону, никак не могла удалиться от берега.

– Сильное течение, – заметил паромщик, – прямо-таки отталкивает весла. – Греб он изо всех сил.

Доплыли до середины реки. Далеко по воде легла широкая лунная дорожка. Длинная острая тень тянулась от лодки. Провидцу представились кузнецы, кующие мечи. Раскаленный докрасна брусок плюется искрами на наковальне; молотобоец бьет по нему, пока он не обретает сизый отблеск; и вот продолговатое плоское железо опускают понемногу острием в воду. Лунный свет напоминал меч, вонзившийся в черную гладь реки.

Неожиданно лодка дернулась, резко развернулась. Старик едва не вывалился за борт. Паромщик налег на весла.

– Нарвались на воронку, – сказал он.

– Свернул бы немного в сторону, – подосадовал старик.

– Ну, что вы, отец?! Воронка ведь не течение. Сегодня она здесь, завтра на другом месте образуется. Откуда знаешь! Не будешь же с фонарем в руках воронки искать. Вода – она коварная…

Выбрались на гладь. Здесь река текла спокойно, и лодка стремительно заскользила по поверхности. До берега добрались благополучно. Вода в лодке не поднялась ни на палец. Ичиги провидца промокли, Видно, зачерпнул воды, когда закрутило лодку. Старик вылез, поблагодарил, благословил джигита. Пошарил было в карманах, но тут же отдернул руку, раздумал. Денег джигит все равно не взял бы, а обиделся бы непременно…

Прошло несколько дней после этого события. Ночная тишь нависла над крепостью Жаухар, стоявшей у излучины Инжу. Все вокруг погрузилось в сон, погасли огни, смолк дневной гул. Только изредка, нехотя лаяли псы. В середине крепости возвышался холм, а на холме стояла вышка – небольшая площадка на четырех высоченных столбах. Габбас поднялся по скрипучим ступенькам на вышку, где молодая жена подготовила уже для него удобное ложе – коврик, подстилка, подушка. Молочный свет луны щедро освещал вышку. Здесь старик предавался отдохновению и возвышенным мыслям, наблюдал за звездами на бездонном небосводе, вычислял их движение, заносил все на бумагу, писал, мечтал.

Воображение человека, пишущего при свете луны, обретает, говорят, крылья. Вдыхать полной грудью ночную прохладу, подолгу смотреть на звезды, таинственно перемигивающиеся над головой, радоваться необъятному миру и счастью его ощущения, записывать свои мысли под монотонный скрип пера – давнее и любимое занятие ученого старца. Имя его было известно в мире. Его трактат «Систематизация Евклидовых «Основ» обошел многие страны. Со всех сторон стекались к нему ученики и последователи. Иланчик Кадырхан не однажды приглашал мудреца в Отрар, но Габбас отказывался. Не хотелось ему расставаться с родным Жаухаром, тихим и уютным, скромным и спокойным. Здесь не было горластых глашатаев, гнусавых муэдзинов-азанчи, воинов-сарбазов, вздымающих копытами лошадей облака пыли, неугомонных хапуг-купцов. Все казалось ему, что вдохновение его разом покинет, если только уедет он из родного края… Да-а-а… Доходят слухи, что немало славных сынов страны Дешт-и-Кипчак собралось нынче во дворце Гумбез Сарай; поэт-сыгынактинец Хисамеддин, непревзойденный кюйши Кайраук, отпрыск прославленного языковеда-жаухарца Исмаил, летописец Анет-баба. Что ж… дай-то бог. Да прославится на века имя города Отрара! Да множатся достойные сыны священной земли Дешт-и-Кипчака! Эти думы приятно согревали душу старого астролога, наполняли сердце радостью и гордостью. Он довольно погладил бороду, свернул исписанный свиток, просунул в середину его перо, положил под подушку. Вытянувшись на подстилке, старик закрыл глаза и окунулся в пучину раздумий.

Думал он о своем великом наставнике Абу-Насре Мухаммеде, по прозвищу Фараби; вспомнилось его удивительное произведение «Послание о взглядах зрителей добродетельного города». Недавно Габбас перечел его в третий раз. Размышляя об обществе, ученый хаким утверждает, что оно разделяется на два вида: совершенное и несовершенное, или полное и неполное. В свою очередь, совершенное, или полное, общество представляет собой три подвида: большое, среднее и малое. Большое общество, по мнению философа, – все цивилизованное человечество на земле, среднее общество – какая-нибудь определенная страна или государство; малое общество – жители одного города. Города же делятся на «благородные» и «невежественные». Города, образованные людьми ради доброй цели, во имя любви к ближнему, добрососедства и взаимоуважения, относятся к благородным понятиям. Общество, которое способствует тому, чтобы его члены стремились к всеобщему счастью, является нравственным и истинным. Так считает Абу-Наср. В самом деле, не может чувствовать себя на месте в таком обществе человек, преследующий только свою корысть. Невежественные же города мудрый предок разделял на восемь видов; жители таких городов ставят личные интересы неизменно выше общественных; они хвастливы, самодовольны, надменны; для них высшее благо жизни – богатство и власть. Взаимоотношения между такими людьми неустойчивые, незначительные, непрочные… Апырмай, какой же город стоял перед взором мудреца, когда он писал эти строки? Может, под истинным, нравственным городом, почитающим единство, дружбу, добрые человеческие отношения, он и подразумевал свой славный Отрар? Если не теперь, так в будущем. Как бы там ни было, именно о таком городе больше всего мечтал Абу-Наср. Он считал, что в истинных городах люди непременно счастливы, образованны, правдивы, гостеприимны, трудолюбивы, любят искусство и ремесло. Лжи, сплетне, воровству и насилию здесь нет места. Среди людей господствуют истинно братские, родственные отношения. И радости, и горести переживаются сообща. С другими городами они никогда не враждуют, не воюют, но никому не позволяют унизить честь своего города и захватчикам дают дружный отпор. Вольные люди не уступают чужеземцам пяди родной земли. Правителем такого города может быть только смелый и образованный человек, уважающий не один лишь меч, а мудрую книгу… Таким, по-видимому, представлялось великому мыслителю будущее Отрара!..

Тут Габбас вспомнил трех послов, пожаловавших недавно с востока; оказалось, сам Чингисхан, владыка монголов, снарядил их в путь. По пути в Самарканд завернули послы в Отрар.

Обстоятельства здесь сложились любопытные. Послы целую неделю предавались отдыху и наслаждениям в большом, красивом городе. Наместнику Отрара они подарили прелестную тангутку, дали коням передышку. Накануне отъезда послы пришли в Гумбез Сарай, попросили правителя принять их.

– Мы довольны приемом в стране Дешт-и-Кипчак и благодарим за угощения и почет, – сказали они. – Если на то будет ваша воля, то мы отправимся дальше в путь. К вам у нас одна лишь просьба, таксыр. Проводите нас вместе с одним самым надежным человеком, которому вы доверяете всецело. Мы хотим сообщить вам нечто очень важное.

Иланчик Кадырхан задумался. Что ответить послам? И кого он возьмет с собой для переговоров? Сыгынактинец Хисамеддин еще молод и не имеет опыта в государственных делах. Ошакбай, батыр из рода конрат, озлоблен и, конечно, сразу же схлестнется с монголами. Знаток языков Исмаил теряется в словесном споре и очень рассеян. Мысли его вечно витают где-то в поднебесье. Повелитель мысленно перечислил, перебрал всех своих советников и мудрецов и наконец остановился на провидце и астрологе Габбасе. Многое видел и передумал, умен и прозорлив этот старик.

И Кадырхан отправил гонца за провидцем.

Правитель и провидец Габбас проводили послов до полынной равнины Оксыза. Когда наступила пора прощания, послы спешились, расстелили чапаны. Вокруг простиралась безлюдная степь. Провожающие тоже спешились и устроились рядом на густой полыни. Долго молчали послы, ковыряли в зубах. Правитель в беспокойстве затянул потуже пояс. Наконец заговорил рослый красивый Юсуф Канка, старший из послов, бывший родом из Отрара. Вот что он сказал:

– Господин! Говорят, за правду можно отрезать голову, но язык отрезать нельзя. Сказанное слово – что пущенная стрела. Пусть все сказанное останется здесь, между нами. Мы хотя и служим великому кагану, однако не забываем тот край, где перерезали нам пуповину. От души желаем мы мира и процветания нашему улусу. Может быть, помните о том, как к вам обратился посол султана Бауршика Билгиш Туюк-ок с просьбой оплатить кун за убитого предка. Вы ему ответили так: «За гибель в честном поединке кун не оплачивается. А твой предок нашел смерть именно в честном бою. Если же востребуешь кровь за кровь, то пусть твой султан вызовет на поединок потомка батыра-победителя Ошакбая. Победит он его – мы мзды не потребуем». Таков был ваш ответ, Бауршик-султан, загнав не одного скакуна, приехал издалека, одолел в поединке своего кровного врага Ошакбая и пленил его. А пленный – все равно что собственный раб победителя. Раба Бауршик-султан подарил самому кагану. К нашей общей беде, этот человек умудрился сбежать. И не просто сбежал, а увел одного из самых прославленных и быстроногих скакунов у монголов. Всемогущий каган рассвирепел, приказал обыскать, обшарить все низовья и верховья. И вот вчера я узнал, что беглец нашел приют у вас, даже является предводителем войска. Если вы не хотите вражды между двумя странами и не намерены навлечь на себя праведный гнев кагана, то верните ему сбежавшего раба.