Текст книги "Шелковый путь"

Автор книги: Дукенбай Досжан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 43 страниц)

5

Выйдя от тангутки, повелитель Отрара направил коня в южную часть города. Здесь строился мавзолей Арыстанбаба. Повелитель хотел взглянуть на постройку, побеседовать с главным мастером. Мавзолей воздвигали уже второй год. Середина и оба крыла были в основном закончены, теперь оставалось выложить высоченный купол. Центральные ворота мавзолея выходили на юг. За ним находилось кладбище святых, вокруг густо росли тутовые деревья[32]32
  Сохранившийся архитектурный ансамбль-мавзолей Арыстанбаба был заново построен в XVII веке на развалинах прежнего.


[Закрыть].

Мавзолей строили сплошь из дикого камня, который доставляли сюда караванами из Каратау. Здесь его тесали, придавали нужную форму. Эта трудоемкая работа и замедляла строительство. Если бы строили из кирпича, мавзолей был бы давно готов. Главный мастер учился строительному делу в Самарканде; родом он был кипчак; видный мужчина лет под пятьдесят. Увидев повелителя, мастер обтер о фартук широкие, с въевшейся пылью ладони, склонился в поклоне. Разговаривал он спокойно, с достоинством. Это, однако, ничуть не оскорбило Иланчика Кадырхана. Наоборот, ему пришлась по душе гордость мастера. Тот подержал коня под уздцы, помог хану спешиться, потом кинул повод молодым подмастерьям, повел гостя в мавзолей.

Камни были отшлифованы до блеска и пригнаны так искусно, что не видны были ни грани, ни трещины. «В руках истинного мастера даже грубый, неотесанный камень оживает», – отметил про себя повелитель. Он вспомнил, как встретился с зодчим сначала в городе Старый Дарбаза, потом в Тюбе-Кудуке…

Старый Дарбаза находился южнее Отрара, у склона Бугенских гор. Подъезжая к этому месту, путник издалека видит причудливые скалы, должно быть очень древние. Говорят, здесь когда-то возвышались меловые горы. В глубине большого утеса зияет гигантская пещера в форме круглой чаши. Края и дно этой чаши – из галечника. В южной части пещеры встречается множество домов, вырубленных в скалах. По объему и форме они напоминают обыкновенные юрты кочевников. Круглые у основания, они конусообразно сужаются кверху, венчаясь неизменным куполом. На потолке продолблено отверстие, через которое поступают свет и воздух. Стены домов сплошь в сплетениях узоров и орнаментов. Все эти каменные дома были построены зодчим-кипчаком.

Ознакомившись с городом Старый Дарбаза, Иланчик Кадырхан тогда уже непременно пожелал встретиться с этим зодчим. Талант, чьи руки способны создавать такие чудеса, должен способствовать украшению Отрара. Повелителю доложили, что зодчий в настоящее время находится в Тюбе-Кудуке. Это было плато, по окружности равное расстоянию конских скачек. Рядом с плато, пробив гору, течет родник. Возле родника Иланчик Кадырхан еще издали увидел пасущихся верблюдов. Только подъехав вплотную, он убедился, что это всего лишь каменные изваяния. Верблюды были вытесаны из цельного камня и по размерам несколько превышали своих живых собратьев. Изваяния покрыты неизвестным, очень крепким, блестящим составом, который не только сохранял их от разрушительных ветров, дождей, зноя и стужи, но и делал их необыкновенно красивыми. Солнце клонилось к западу, и громоздкие каменные верблюды словно погрузились в дрему. Красные предзакатные лучи застыли в их стеклянных глазах. Они изящно выгибали шеи, поблескивая тугими боками, при этом, как у живых, выпячивались упругие мышцы, четко обозначались жилы. Казалось, вот-вот оживут каменные верблюды, поднимутся и пойдут горделивой поступью в сторону заката.

Когда Иланчик Кадырхан учился в медресе, он читал, будто в стране ромеев некогда жили ваятели, тесавшие из мрамора скульптуры, которые во всем повторяли человека. А теперь ему пришлось собственными глазами увидеть чудо, сотворенное кипчакским умельцем из твердого дикого камня с помощью обыкновенного кайла и долота. Вокруг валялись верблюжьи кругляшки. Они также были выточены из камня. Ровное, как доска, гористое плато, прозрачный родник, пробивший толщу гор, каменные верблюды, задумчиво застывшие в лучах заходящего солнца, верблюжьи кругляшки, разбросанные здесь и там, придавали особый колорит естественной красе предгорий Казыкурта. Иланчик Кадырхан разыскал зодчего, воздал ему ханские почести и привез с собой в Отрар…

Главные ворота мавзолея Арыстанбаба, их расписанные поперечные балки невольно притягивали взор. Высота ворот составляла девять гязов. Карнизы, углы имели округлую форму. Каменные стены напоминали толсто свитый аркан. От верхней перекладины на высоте трех гяз начинался купол. Переступив порог мавзолея, посетитель сразу попадал в самое большое помещение площадью в восемнадцать с половиной квадратных кулаш. Из помещения налево и направо вели две двери. Днем здесь было неизменно светло: вдоль карниза размещались круглые окна. Площадь недостроенного купола должна была составить двадцать пять квадратных гязов. В зависимости от этого возникала необходимость соблюдать строгие пропорции всего мавзолея. Внутренние помещения планировались определенно соразмерными венчающему все куполу. В центральном круглом помещении посередине было оставлено место для хауза. Купол предполагалось облицевать глазурованными плитами, а стены – окрасить в голубой цвет.

Повелителю захотелось узнать, какими единицами измерения пользуется зодчий в своих расчетах при строительстве подобных зданий,

– Я сейчас пишу книгу о кипчакских мерах длины, объема и веса, – степенно пояснил зодчий. – У каждого народа есть свои сложившиеся за многие века единицы измерения. Имеются они и у нас, кипчаков. К примеру, хирман-зекет (налог с урожая) и вообще зерно мы измеряем подносами – табак, круглой чашей – шараяк, батпаном, мешками, канарами, кувшинами. Самой малой единицей веса считают вазочку, миску. Все эти меры отнюдь не случайны и не приблизительны, не придуманы кем и как попало. Они оправданы житейским опытом. Один кипчакский мыскал – золотник равен седьмой части хорезмского дирхема. Площадь земли мы определяем танапом и бапом. Для измерения длины пользуемся одной фалангой мизинца – шинашак ушы, шириной большого пальца – бармак, толщиной указательного пальца – ели, расстоянием между концами вытянутых большого и указательного пальцев – сюем, расстоянием между концами вытянутых большого и среднего пальцев – карыс, расстоянием среднего шага – кадам, длиной мужской ступни – табан, расстоянием от плеча до локтя – шынтак, расстоянием между раздвинутыми в стороны руками – кулаш. Самая большая мера длины– фарсах; самая малая – кончик мизинца. К большинству этих мер мы прибегаем и в строительстве. Один наш гяз равен монгольскому локтю, один карыс – хорезмскому ваджабу, или четверти аршина…

Зодчий долго и увлеченно рассказывал о мерах длины и веса у разных народов и племен. Многое Иланчику Кадырхану приходилось слышать впервые. В самом деле, во всех этих многочисленных названиях просматривалась совершенно определенная система, исходившая из обычаев и традиций. Раньше ему эти измерения казались сомнительными и очень приблизительными. Ведь, скажем, ширина большого пальца или кончик мизинчика не у всех одинаковы. Но и они, оказывается, определенно соотнесены с мерами иных народов.

Повелитель долго любовался строящимся зданием.

Распахнув двустворчатые двери в правой стене, он прошел в малый зал. Все четыре стены там имели овальную форму и напоминали лепестки раскрывшегося тюльпана. В каждой стене находилась ниша глубиной в один гяз. По этим нишам можно было судить о толщине стен. Значит, зодчий думал не только о красоте, но и о надежности своего строения. Нигде не было видно подставок или подпорок. У потолка лепестки-стены сужались, переходили в круглый купол, образуя как бы еще один этаж. Все это свидетельствовало о глубоких познаниях зодчего в строительном деле.

Иланчик Кадырхан и главный мастер долго осматривали грандиозное сооружение. Когда они наконец вышли, солнце уже стояло в зените. Дул суховей. Рабочие тесали камни. Увидев гостя, они вышли из карьера, расселись вкруг. Зодчий приказал принести напиток, настоянный на просе. Повелитель с удовольствием попил из маленького кувшинчика, вытер со лба испарину, разгладил усы.

– Как у вас со скотиной на прокорм?

– Пока есть.

– В чем же вы нуждаетесь?

– Нам бы еще один караван для перевозки камня. У нас их три, но верблюды сильно устали. Нелегко возить камень из такой дали.

– Хорошо. Завтра же пришлю караван из восьмидесяти верблюдов.

– Да возблагодарит вас аллах!

– Когда намереваетесь закончить постройку?

– С божьей милостью думаю к шестому новолунию поставить последний камень.

Иланчик Кадырхан задумался. Опустевший кувшинчик он передал молодому подмастерью. «Должно быть, гневается хан, что так затянули стройку», – встревожился зодчий. Он намотал на руку мерку, понуро уставился на носки ичиг. Но повелителя беспокоили сейчас отнюдь не сроки. Он сам прекрасно понимал, что в спешке долговечного памятника не построишь. Истинное творение требует времени и старательности. Совсем другое дело омрачало душу правителя, угнетало его больше, чем знойный суховей.

Днем раньше из Тараза прискакал копейщик Кипчакбай. Он сразу же направился в Гумбез Сарай и припал к ногам повелителя. Приехал он с обидой. Наместник Испиджаба бек Огул-Барс оскорбил его честь, нанес тавро позора.

Дело было так. Единоутробный младший брат Кипчакбая влюбился в сестру Огул-Барса, который давно уже сосватал ее батыру из Хорезма Тимур-Малику и успел даже получить за нее весь калым. Вот-вот должна была состояться свадьба. Но тут пылкий юноша из Тараза тайком встретился с девушкой и признался ей в любви. Оказалось, что и она любит джигита. «Если сможешь, выкради меня», – сказала она ему. Джигит решился на дерзкий поступок. Во время шумного тоя он проник в юрту невесты, вывел ее тайком, подсадил на коня и умчался вместе с ней. Слуги бека, однако, узнали о побеге и пустились вдогонку. Влюбленные выехали из аула на рассвете и скакали без передышки почти до обеда. Но тут конь их выдохся, а джигиты бека, меняя лошадей, продолжали погоню. Влюбленные поняли, что уйти им не удастся. У коня уже подкашивались ноги. Джигит в отчаянье припал к его гриве и заплакал. Тогда якобы девушка сказала ему: «Не слепая страсть увлекла меня, а полюбила я тебя всем сердцем. Ты мой единственный, желанный. От погони вместе нам не уйти. Не отчаивайся, крепись. Лиши меня невинности и спасайся один!» В тени запарившегося коня, презрев все на свете, влюбленные изведали сладость первой любви… Преследователи схватили девушку, а джигит успел уйти в горы. Огул-Барс – а он, оказывается, находился среди преследователей – связал сестру арканами и стал ее пытать. Джигит издали глядел на муки несчастной девушки и не выдержал – сам пришел с повинной. Бедных влюбленных бросили в темницу – зиндан – Испиджаба.

Узнав о случившемся, Кипчакбай примчался в Испиджаб. Здесь его настигла еще более ужасная новость. Беда обрушилась на Испиджаб. Потеряв невесту, разъяренный Тимур-Малик со своим войском напал на мирный город. Однако он не стал сжигать дома, не трогал простого люда, а приказал своим сарбазам грабить лишь почтенных и богатых людей. Захватив все ценное, он объявил: «Я вернул свой калым, выплаченный беку за его сестру». Так он отомстил за свой позор и унизил несостоявшегося шурина.

Скота лишился – гневом опалился, говорят. Униженный дерзким поступком строптивой сестры, посрамленный набегом мстительного Тимур-Малика, Огул-Барс несколько суток не ел и не пил, ни с кем не разговаривал. Он лежал, прижавшись голой грудью к сырой земле, отвернувшись к стенке. Даже когда собрались почтенные старцы, чтобы выразить свое сочувствие, наместник Испиджаба не раскрыл рта. Близкие встревожились не на шутку. «Соберем с народа и вернем хозяевам мзду за учиненный разбой», – предложили Огул-Барсу. Он промычал что-то невразумительное в ответ. «Тогда отправим гонца в Тараз. Пусть уймут своего поганца и сполна заплатят за его поступок. Или пусть берут опозоренную девку и платят положенный калым!» Но и на это предложение бек не ответил. Раздосадованные старцы разошлись, так ничего и не добившись.

В следующую ночь Огул-Барс встал с постели. Он был страшен, лицо его почернело. Даже самые близкие не осмеливались смотреть ему в глаза. Бек позвал верных слуг и приказал доставить из темницы опального джигита. Привели пленника, раздели донага, положили на спину и крепко привязали, Огул-Барс собственноручно лишил его мужских возможностей. Нукеры молча взирали на дикую казнь. За этим занятием Кипчакбай и застал Огул-Барса.

Кипчакбай кинулся было на помощь брату, но слуги бека повисли на нем. И тогда черный от ярости батыр галопом помчался в Отрар…

Иланчик Кадырхан немедля отправил порученца в Испиджаб с приказом Огул-Барсу явиться в Гумбез Сарай. Сегодня тот должен был прибыть. Повелителю предстояло каким-то образом успокоить разъярившихся батыров, примирить их, не дать в столь неспокойное время разгореться пожару ненависти между двумя городами…

Об этом и подумалось вдруг Иланчику Кадырхану, когда он, осмотрев мавзолей, беседовал с зодчим. Радость его сразу погасла, как костер, залитый водой.

Правитель Отрара тяжело поднялся, попрощался с главным мастером. Молодой подмастерье подвел ханского коня. Привстав на стременах, повелитель подобрал полы суконного чапана, уселся поудобней в седло и поехал в Гумбез Сарай.

Пыль клубилась из-под копыт. «Надо распорядиться, чтобы подмели центральную улицу и полили дороги», – отметил про себя Иланчик Кадырхан. Раскаленные лучи солнца припекали правый висок. Подъезжая к дворцу, он увидел в тени джиды у коновязи множество оседланных лошадей. Видно, они проделали большой путь: с боков стекал пот, морды были в пене, животы запали. Седла на них были самых разных видов: монгольские, обитые серебром, кипчакские с утиноголовой лукой; аргынские, вырубленные из цельной березы. Он швырнул повод подбежавшему конюху, спешился и энергичным, упругим шагом направился во дворец.

Сердце его взволнованно забилось, когда он поднимался по каменным ступеням. Грозная сила и власть чувствовались во всем его облике. Привратники распахнули перед ним ворота. Через черный ход он прошел в угловую комнату. Старый визирь доложил: «Вас ожидают Огул-Барс и Кипчакбай. С ними прибыли их заступники». Векиль-индус помог повелителю снять дорожную одежду, набросил на плечи дорогой узорчатый халат, спросил, не желает ли его господин освежиться прохладительным напитком. Иланчик Кадырхан махнул рукой.

Когда резко открылась главная створчатая дверь и на пороге показалась внушительная фигура повелителя, все присутствовавшие в тронном зале склонились в почтительном поклоне. Иланчик Кадырхан сел на трон, и собравшиеся, шурша одеждами, опустились на свои места. Взгляды людей, медленно поднимавшихся с пола, устремились на повелителя. Приехавшие обменялись вопросами вежливости, спросили о здоровье и благополучии сородичей.

– Братья! В Отрар – остов нашей державы – я пригласил вас не для вражды, а для мира! Разве в этом дворце, под этим голубым куполом есть место для ссор и неурядиц? Разве не приличествует здесь говорить о благе и дружбе? Вы же прибыли сюда не для этого. Там, в своих городах, вы сами сеете смуту! Что же пожнете вы потом?!

Грозно и холодно прозвучали эти слова Иланчика Кадырхана. Враждующие батыры молчали. Глаза их были налиты кровью. Благообразный седобородый старик, сидевший справа, бросил перед собой камчу в знак того, что просит повелителя разрешить ему говорить. Он оказался заступником Огул-Барса.

– Мой господин! Мы обращаемся к твоей милости, чтобы ты по справедливости образумил и наказал виновного. О том, что случилось, тебе ведомо. Огул-Барс не требует мзды за поруганную честь сестры. За нее он сполна отомстил. Речь теперь идет не о мести, а о возмещении нанесенных убытков.

Слева заговорил крупноголовый безбородый уроженец Тараза:

– Нечего тут говорить об убытках. Нашего джигита подвергли пыткам, надругались над его мужским естеством. Значит, Огул-Барс сам виновник случившегося. Пусть передаст свою гулящую девку в наши руки. И мы воздадим ей должное, прижав раскаленные щипцы к ее межбедрию, которого не касаются лучи солнца.

Поднялся общий шум:

– О возмездии речь впереди!

– Мы не потерпим позора!

Иланчик Кадырхан резко хлопнул в ладони. Под тяжестью его тела заскрипел трон. Шум мгновенно утих. Жалобщики замолчали, боясь навлечь на себя ярость повелителя.

– Пусть говорят сами виновники раздора! – властно приказал Кадырхан.

Огул-Барс поднял голову:

– Мой повелитель! Я сам первым сунул свои руки в огонь беды и дал повод для злорадства врагам. Значит, я вправе мстить и требовать мзду. Между двумя городами назревает непримиримая вражда. Я теперь посрамлен и унижен, ибо бросил честь свою к собственным ногам. Злорадствовать над скорбящим – кощунство. Не бередите кровоточащую рану, а накажите виновных, заставьте их заплатить за позор и причиненный моим сородичам ущерб. Только тогда я смогу смотреть в глаза людям!

Заговорил батыр Кипчакбай:

– Мой повелитель! Кровь вскипает в моих жилах, когда я вспоминаю дикую расправу, учиненную над моим единственным братом. Так не поступают даже с бессловесным рабом, пригнанным вместе со скотиной – приданым невесты. Нас оскорбляет самосуд Огул-Барса. Унизив брата, он поступил с ним как с безродным и нанес кровную обиду всему племени, бросил вызов священным духам. В подобных случаях исстари принято первым долгом обращаться к сородичам виновника, чтобы они заставили его осознать свою вину, а не подвергать пыткам и глумиться над естеством провипившегося. Поступок Огул-Барса низок, речи его – бред ослепленного яростью. И винить ему за свое безумие некого! Он один за все ответчик!

Обе стороны были правы – каждая по-своему. Огул-Барса можно обвинить в том, что он отдался во власть ярости, не подумал о последствиях и недостойно отомстил своему обидчику. Кипчакбай, в свою очередь, не может не признать, что именно его брат явился первопричиной вспыхнувшей вражды. Если бросить их вину на безмен справедливости, то, пожалуй, ни одна чаша не потянет вниз. Получается заколдованный круг. Противоречивость времени и жестокость обычаев и нравов сплелись в сложный клубок. Это было как тупик, в котором очутились мир и благоденствие в этом краю.

Во дворце воцарилась недобрая тишина. Многие из тех, кто сидел сейчас здесь, невольно вспомнили знаменитую пещеру Катынкамал – Бабья крепость – в отрогах Каратау. Человек, впервые опустившийся в эту пещеру, заросшую мхом, мрачную, сырую и затхлую, больше всего бывал поражен нестерпимой, зловещей тишиной, которая вселяла ужас. Точно такая же тишина стояла сейчас в Гумбез Сарае. Казалось, все разом онемели, оглохли.

Наконец раздался голос повелителя:

– Я не сомневаюсь, что обе стороны прежде всего пекутся о чести и достоинстве. Поэтому для решения спора я прибегну к древнему, дедовскому обычаю. Надеюсь, оба батыра свято чтут дух предков. Поступив по обычаю, вы восстановите мир и потушите огонь ненависти в сердцах соплеменников.

Затаив дыхание, слушали все. Повелитель продолжал:

– Завтра я прикажу доставить сюда обоих виновников – джигита и девушку. Оба батыра выйдут на дворцовую площадь. Каждый получит от меня лук и по одной стреле. Огул-Барс наденет на голову саукеле своей сестры. Кипчакбай – высокую шапку своего брата. Расстояние между вами будет восемьдесят шагов. Цель – головной убор противника. Кто стреляет первым – решит жребий. Условия такие: кто не попадет в цель – пусть пеняет на себя. Он будет обязан выполнить любое требование победителя. Кто собьет первым головной убор – получает девушку и джигита в свое распоряжение. Как он с ними поступит – его воля. Никто не вправе вмешиваться в его решение. Если же кто-либо попадет не в головной убор, а в самого противника и невзначай убьет его, обязан выплатить кун – двести лошадей мзды – за убийство и еще сто лошадей за вину. Таким образом пусть будет решен спор между двумя городами!

Повелитель объявил свое решение. Враждующие стороны примолкли. Все понимали, перед каким выбором они оказались: или лишиться своего батыра, или получить большой кун. Благочестивые старики благоразумно воздержались от каких-либо советов и решить тяжбу предоставили самим батырам. Они по существу бросили к их ногам собственную судьбу, точно кость – собаке.

– Я не переступлю через обычай предков! – заявил Огул-Барс.

– Я готов испытать судьбу! – ответил Кипчакбай.

Собравшиеся молитвенно сложили ладони, благословили ханскую волю, поклялись выполнить условия спора и стали ждать исхода кровавого поединка.

Иланчик Кадырхан уже отправил в Испиджаб порученца доставить из темницы в ханский дворец несчастных влюбленных. Они прибыли в Отрар на двух гладкошерстных арабских верблюдах к обеду следующего дня. Верблюдов сопровождали четыре вооруженных сарбаза, которые никого близко не подпускали к балдахинам и ни разу не останавливались в дороге. Встретить опальных путников никто не осмелился.

По приказу повелителя Максуд опустил верблюдов, откинул полог балдахинов, поручил слугам провести молодых во дворец. Девушка сама спустилась на землю; лица она никому не показала и была вся одета в черное. Опустив голову, неровной походкой последовала она за слугой. Джигит, находившийся под другим балдахином, то и дело терял сознание. Слуги унесли его на кошме. Максуд, получив разрешение повелителя, поскакал во дворец ханши на окраине города за лекарем. Измученный пыткой, юноша нуждался в срочном лечении.

На дворцовой площади собрались истцы обеих сторон – старики, порученцы, коневоды, глашатаи. Все были насуплены, неприступны, мрачны; лица их были похожи на толченное в ступе просо, глаза опухли. Видно было, что ночь эти люди провели без сна. Они вышли на середину площади, встали друг против друга двумя тесными кучками. Вскоре показались и батыры, обвешанные оружием. Родичи поспешили им навстречу, начали расспрашивать о здоровье.

Батыры были молчаливы, задумчивы. Хмурясь, стали они готовиться к необычному поединку. Сняли колчан, меч, кольчугу, латы. Слуги помогали им раздеваться. Оба остались в одном исподнем, с непокрытой головой. О мощи батыров свидетельствовали только огромные тупоносые, покрытые пылью сапоги, обшитые изнутри войлоком.

Из ворот вышел повелитель. В руке он держал большой лук из красной таволги, отделанной рогом; на локте болтался длинный колчан, из которого торчали две стрелы с перьями на конце. Он подошел, внимательно оглядел батыров, выждал. Потом приказал: «Подать им войлочные мешки». Кто-то из ханской свиты услужливо поднес батырам по войлочному мешку: через плотный войлок стрела пронзит грудь не очень глубоко. Не надо обладать особой отвагой, чтобы стреляться в кольчуге и латах. На это способен каждый. А вот стоять под змеиноголовой стрелой в одной лишь войлочной накидке – на такое способен лишь готовый расстаться с жизнью человек. Некоторые не выдерживают такого испытания и отказываются от поединка, но Огул-Барс и Кипчакбай не дрогнули. Спокойно облачились они в войлок.

Толпа отхлынула. Один повелитель остался стоять на месте, чего-то ждал. Наконец со стороны дворца показался Максуд со свертком. Подошел, развязал сверток, достал головные уборы влюбленных. Кипчакбай надел войлочный колпак с белым отворотом, Огул-Барс – саукеле, украшенное перьями филина. Батыры встали перед повелителем, поклонились, выразили свою готовность к поединку.

Иланчик Кадырхан взял из колчана Максуда стрелу, сломал ее ровно посередине, сказал: «Кто выберет наконечник – тому стрелять первым». Он отвернулся, аккуратно сровнял обломки, сунул их под рукава так, чтобы только чуточку высовывались обломленные концы, и повернулся к батырам. Первым бросился тянуть Кипчакбай. Ему достался тупой конец, и батыр странно дернулся, потемнел лицом.

Повелитель подал лук и одну стрелу Огул-Барсу. Максуд отмерил восемьдесят шагов, и батыры направились к межевой черте. Для кипчакского боевого лука из красной упругой таволги, с тугой сыромятной тетивой восемьдесят шагов – расстояние небольшое. На таком расстоянии стоя обычно без труда поражают цель. Однако на этот раз предстояло более серьезное испытание. Надо было попасть не в противника, а в небольшой головной убор. Огул-Барс дошел до черты и круто повернулся. Кипчакбай, суровый и бесстрашный, уже стоял у барьера.

Огул-Барс наклонился, потер ладонь о землю, похлопал ею по голенищу. Он сосредоточенно обдумывал каждое движение. Кипчаки знают два вида лучников. Одних называют «коз-мерген», то есть стрелок с метким глазом. Такие обычно пускают стрелу, лишь долго и тщательно прицелившись. Других называют «кол-мерген», то есть стрелок с верной и чуткой рукой. Эти почти не целятся, у них развито чутье и хорошо поставлена рука. Им важно держать руки – левую на луке, правую на тетиве – на одном уровне, и стрела точно ложится в цель. Первые доверяют глазу, вторые – чутью. Огул-Барс относился ко второму виду лучников, был кол-мерген. Это-то и беспокоило его сейчас.

Огул-Барс выпрямился во весь рост, напрягся, изо всех сил натянул тетиву. Кончиком стрелы он точно нащупывал смутно белевший вдалеке войлочный колпак. Тревога не оставляла его, и он невольно опустил лук. Трудно и непривычно кол-мергену долго прицеливаться.

А иначе было нельзя. Зыбким пятном белел колпак на голове противника у межевой черты. Лоб у стрелявшего покрылся испариной, в висках покалывало, по лицу, казалось, ползла муха. Он второй раз уже натянул тетиву, поискал острым наконечником цель. Вот острие стрелы медленно поднялось по груди противника, дошло до горла, скользнуло по окаменевшему лицу, достигло уровня лба, поднялось еще на два пальца… Огул-Барс пустил стрелу.

Когда он через мгновение открыл глаза, войлочный колпак с белым отворотом валялся в пыли.

Свита батыра Огул-Барса, в ужасе затаившая дыхание, вдруг разом ликующе взревела, начала выкрикивать имена священных духов, восхвалять меткость и бесстрашие своего батыра. Слуги подбежали, взяли лук, стали концом чалмы вытирать ему пот и всячески угождать ошеломленному победителю.

Иланчик Кадырхан передал лук и вторую стрелу Кипчакбаю.

Кипчакбай не был ни коз-мергеном, ни кол-мергеном. Он был копейщиком и борцом-палваном, чьи лопатки еще не касались земли. Когда он яростно натянул тетиву, перед глазами его потемнело. «Стой!» – послышался голос повелителя. Кипчакбай послушно опустил лук, снял с тетивы змеиноголовую стрелу. «Подожди, батыр! Глаза твои налились кровью. Повремени немного…» – сказал Иланчик Кадырхан. Кипчакбай стоял, стараясь унять волнение, успокоить сердце. Он подумал о несчастном брате, который отныне лишался защиты, свободы и становился собственностью врага; он оплакивал юных влюбленных, ради любви своей презревших смерть. И он решил отомстить зараз за все беды и горести…

Повелитель Отрара подал знак продолжать поединок. Кипчакбай опять с размаха натянул тетиву, резко выпрямил спину, будто на всем скаку поднял с земли тушу козла. Батыру вдруг померещилось, будто он, припав к гриве коня, изготовился метнуть пику. Земля под ногами стремительно поплыла назад. Расстояние в восемьдесят шагов казалось бесконечно далеким, а девичья саукеле на макушке противника – едва заметной точкой в зыбком мареве. «Стой!» – вновь крикнул повелитель. Кипчакбай вздрогнул и едва не выпустил стрелу. Люди Огул-Барса подняли шум:

– Кипчакбай крови жаждет!

– Он хочет убить нашего батыра!

– У этого душегуба черные помыслы!

Кипчакбай тяжело дышал. Грудь его бурно вздымалась и опускалась под толстым войлоком. В ушах у него звенело, потели ладони. Он чуть расслабился, потер обе ладони о войлок, держа стрелу в зубах. Потом вновь наставил ее на тетиву, пристально глянул на противника. У Огул-Барса чуть дрогнуло колено. Видимо, он почуял свою гибель. Неумолимая смерть стояла от него в восьмидесяти шагах. Уже дважды она нацеливалась в его грудь. И оба раза остановил ее властный окрик повелителя. Но в третий раз никто ее не остановит. Стрела врага пронзит его насквозь. Месть батыра из рода дулат неотвратима. Огул-Барс это понял, и страх охватил его, но лишь на мгновение…

Лук натянулся до предела; казалось, вот-вот лопнет сыромятная тетива. В полной тишине послышался скрип напряженного лука в руках батыра Кипчакбая. Стрела длиною почти в кулаш застыла, готовая к полету. Теперь Кипчакбай ясно увидел искаженное предсмертной судорогой лицо противника, мучительно расширенные глаза, застывшие в безысходной тоске. Но Кипчакбай не дрогнул. Острие стрелы осторожно поползло выше, выше и свинцово застыло на уровне густых, сросшихся бровей. И всем стало ясно, что именно в лоб, над переносьем угодит стрела батыра из города Тараза. Но никто не вскрикнул, не заступился. Никому не дано отвращать возмездия… Таков был обычай…

И вдруг Кипчакбай опустил лук. Он понял, что, убив Огул-Барса, не добьется ни славы, ни чести. Он только осрамит себя, осквернив древний обычай честного поединка, запятнает кровью свое имя и достоинство. Нет, он милостиво подарит жизнь противнику, признает себя побежденным, но не преступит обычая предков…

Широкими, стремительными шагами подошел к Кипчакбаю Огул-Барс, крепко обнял его. Так они и застыли, недавние кровные враги, в молчаливом объятии, грудь в грудь.

Подошел к ним и повелитель. Не предполагал он, что именно так кончится измерение на весах справедливости. Еще минуту назад он был угнетен и подавлен случившимся, а теперь словно тяжкий груз свалился с него. Черные мысли и предчувствия вдруг разом развеялись. Собравшиеся на дворцовой площади тоже только теперь пришли в себя. Тронулся лед ненависти и вражды. Все ликовали, шумели, смешавшись в одной толпе, стали обниматься в знак мира и прощения всех обид.

Решение поединка высказал Иланчик Кадырхан:

– Конец ссоре, батыры! Да процветает мир между вами! Вы не осрамили обычая предков и оказались достойными людской благодарности. Честь вам! Об остальном, надеюсь, скажете сами.

Огул-Барс потупился:

– Что я скажу? Нет в моей душе больше зла. Во имя благородства жертвую своей меткостью. Дарю Кипчакбаю право распоряжаться судьбой двух сбившихся с пути влюбленных. Его воля, как он с ними поступит!

И сердце Кипчакбая смягчилось:

– Из тупика мы оба нашли верную тропинку. Так пусть отныне не наши груди станут мишенью для наших стрел. Пусть они поражают только общих наших врагов!

Толпа, сопровождавшая двух славных батыров из Тараза и Испиджаба, дружно направилась к коновязи. Там батыры и их почтенные заступники на прощание грудь в грудь обнялись с повелителем. Возбужденные случившимся, они дали друг другу клятву пребывать отныне в дружбе и единстве назло недругам и во славу своих соплеменников.