Текст книги "История Рай-авеню"

Автор книги: Дороти Уннак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

Глава 15

Чарли О’Брайн предпринял нечто такое, что удивило его родственников и друзей. Все это не относилось ни к поиску своих родственников-евреев, ни к принятию иудаизма.

Он поступил в пожарную дружину города Нью-Йорка. Его отец и оба брата считали, что пребывание в Европе во время войны не пошло Чарли на пользу. Он уже не был тем покладистым и добродушным парнем, каким они его знали раньше.

Отец настаивал, чтобы Чарли хорошо подумал о своем будущем. Он ведь, в конце концов, католик и крещеный. То, что он намеревался предпринять, было глупостью. Даже его родственники-евреи так считали.

Эти родственники-относились к Чарли подозрительно – особенно те, кто был постарше, братья и сестры его матери. Да, они могли сообщить ему имена и адреса, но чего он добивается в конечном счете?

Сестра его матери, Риа, та самая, которая единственная из всей семьи поддерживала с матерью связь, давно умерла от рака. Рак и сердечные заболевания преследовали эту семью. Младшая сестра матери, Гариет, выглядела старше нее и не была похожа ни на кого из тех, кого знал Чарли. Это была невысокая плотная женщина, постоянно носившая грязный фартук и свитер. На голове у нее всегда шерстяной платок. Обслуживая клиентов в своем рыбном магазине, она окидывала Чарли подозрительным взглядом:

– Я почти не помню ее – Мириам, Мири. Я была тогда совсем маленькая. Она ушла из семьи, почему я должна помнить ее? Я была ребенком, лет на десять моложе. А ты? Ты зачем пришел сюда?

Двоюродные братья и сестры. Его ровесники. Глядя на их лица, он мог бы сказать, что они его родственники.

Его кузен Арти Крамер, ветеран морфлота, только что купил дом с участком земли в Нью-Джерси. Он слышал о своем кузене Чарли и рад с ним встретиться.

– Боже мой, – сказал он, – у меня есть еще один двоюродный брат, который очень похож на тебя. Ты похож на тех ирландских ребят, которые все время били меня, когда мы жили в Квинсе.

Арти был раввином, который во время войны служил в морфлоте и был капелланом. После обеда, приготовленного женой Арти, состоящего из кошерной пищи, которую с ними разделили и дети (их было трое), мужчины уединились в небольшом саду за домом. Они сидели друг против друга, изучая один другого.

– Да, – говорил Арти, – мы потеряли родственников во время войны. Дяди, тети, двоюродные братья и сестры. Все евреи, которые перебрались в Америку, оставили в Европе каких-то родственников. Но скажи мне, Чарли, в чем дело?

Чарли не сразу заговорил с ним о том, что видел и пережил, находясь в немецком концлагере. Арти пожал плечами:

– Да, все это могло подействовать на тебя ошеломляюще, не сомневаюсь. Ты этого никогда не забудешь. Но становиться из-за этого евреем…

– Моя мать не изменила своей вере, поэтому я родился евреем.

– Но тебя крестили и воспитывали как католика. Чарли, не спеши с этим. Попробуй найти ответы в своей религии. Держу пари, что ты просто соблюдал обряды, но никогда не был по-настоящему религиозным человеком. Я согласен с твоим отцом. Обратись к своей религии. Сначала реши, что ты ищешь. Ты хочешь найти Бога? Он существует повсюду. Хочешь избавиться от ужаса, от чувства вины? Все мы виноваты – нас не коснулся этот кошмар. Подумай о том, каково будет жить уцелевшим узникам концлагерей. Итак, чего ты хочешь?

– Я хочу стать евреем, жениться на еврейке и воспитывать детей в еврейском духе.

Арти улыбнулся:

– Сначала разберись в том, что значит быть евреем. С фамилией О’Брайн, с полицейской внешностью, с братом, который является знаменитостью в католическом мире, Чарли, тебе лучше оставаться католиком. Если ты станешь евреем, то чуда не произойдет, просто…

– В католицизме всегда были свои святые. Люди, утверждающие, что они общаются с Богом, который сообщает им нечто. Может быть, тут какие-то отклонения психики и все это им только казалось, не знаю. Я никогда не разговаривал с Богом, но у меня чувство, что я должен быть евреем. Черт возьми, никогда не думал, что евреи будут до такой степени противиться тому, чтобы я стал одним из них.

– Мы не противимся, Чарли. Ты сказал мне, что уже изучаешь иудаизм. Не спеши. Если по истечении года по-прежнему будешь чувствовать необходимость перехода в иудаизм, то я с удовольствием подготовлю тебя к этому. Но не теперь. Не надо спешить. Договорились?

* * *

Солнечным апрельским днем Чарльз О’Брайн в возрасте двадцати одного года принял иудейское вероисповедание. Обряд происходил в храме Хиллел в пригороде Тиффани, штат Нью-Джерси.

Он сделал все, что от него требовали. Жил в уединении и беседовал со своим исповедником о своих религиозных переживаниях. Молился. Страдал. И наконец принял продуманное решение, от которого не собирался отказываться.

Его кузен, раввин Артур Крамер, ввел его в мир иудаизма. Его брат Джин написал ему из лепрозория. Он пытался разубедить Чарли, просил его подумать хорошенько, прежде чем принимать решение. Если после того, как проведет достаточно много времени в созерцании и заглянет в свою душу, он все так же будет настаивать на своем решении, то Джин станет молиться за него и просить Бога, чтобы тот благословил его. Хотя сам и не одобряет выбор брата.

Чарли был благодарен Юждину за то немногое, что тот мог дать ему. Он не ждал, что отец будет присутствовать в храме во время обряда обращения. Знал, что отец в недоумении и переживает по этому поводу, но не пытался разуверить Чарли. Он просто, как и Джин, просил его хорошенько взвесить все за и против.

В храме не присутствовали также его родственники по отцовской линии. Они расценивали поступок Чарли как смертный грех и не хотели иметь к этому никакого отношения. Но его сестра Меган специально отпросилась с дежурства в больнице Белеву, чтобы присутствовать на церемонии. Обняла его и сказала: она уверена в том, что брат обо всем хорошо подумал. Добавила, что любит его и гордится им.

Многие из его родственников по материнской линии пришли в храм, хотя и не все. Те, кто постарше, относились к этому событию скептически. Тут виной не столько Чарли, сколько реформаторство в иудаизме – мужчины теперь могли посещать храм вместе с женщинами, а служба велась на английском языке. Все это слишком по-американски, а истинно еврейского тут мало. Одетая в новое, светло-голубое платье и в фетровой шляпке того же цвета, его мать сидела в первом ряду вместе с Херскелями. Чарли мало говорил со своей матерью. В его семье вообще мало разговаривали. У матери всегда полно, всяких забот: она растила детей, вела хозяйство, работала медсестрой в больнице. У нее были свои обязанности в жизни – следить за тем, чтобы дети хорошо учились в школе, ухаживать за ними, когда они болели, готовить их к религиозным обрядам, устраивать праздники, когда они заканчивали школу. Потом пошли свадьбы и рождались внуки. А тут еще эта война и связанные с ней страхи. Она бывала рада, когда наступала Пасха или Рождество, хотя это не ее праздники. Она любила их, потому что тогда все дети собирались вместе. То, что происходило теперь, было не похоже ни на что происходящее с ней с тех пор, как она вышла замуж за красивого полицейского, Тома О’Брайна.

Чарли все ей спокойно объяснил. Его доводы шли от самого его сердца. Дело не только в тех ужасах, свидетелем которых он стал в концлагере. Чего-то не хватало в его жизни, и он постоянно ощущал это. Теперь он требовал, чтобы ему вернули то, что принадлежало ему по праву. Семье это не принесет вреда, она не распадется: ведь все они были уже взрослыми людьми. Им придется принять его таким, какой он есть.

Чарли слушал молитвы, звучащие в синагоге, и слышал ритм слов в собственной душе.

«Те, кто прилепился к Богу нашему, сохранят жизнь вечную».

Затем он получил иудейское имя, Иечезкель, и стал правоверным иудеем.

Звонким, чистым голосом, с хорошим произношением, он заговорил на иврите:

– Борху эс адоной хамворох.

Собравшиеся в храме отвечали ему как и подобает в таких случаях, а затем Чарли прочитал отрывок из пророчества Исайи.

Закончив чтение, глубоко вздохнул и обратился к собравшимся:

– Сегодня я вступаю в иудейскую общину, как человек, вернувшийся из дальних странствий. Для меня это поистине возвращение домой. Моя мать растила детей в доброте и любви, она хотела, чтобы они верили в Бога. Она уважала своего мужа и веру своих детей, и благодаря матери я возвращаюсь сегодня к моему народу.

* * *

Во время небольшого банкета в доме Арти три двоюродных брата Чарли, которым было уже за сорок, подошли к нему и подарили ему авторучки.

– Теперь, – сказал Херб, старший из них, – ты один из нас.

Дебора Херскель обняла его, и они пошли, взявшись за руки, принимая поздравления от родственников и друзей. Следующим знаменательным событием должна стать свадьба этих молодых людей.

Потом к Чарли подошла его мать. Она приникла к нему, затем отстранилась.

– В чем дело, мама?

– Чарли, – сказала она тихо с сияющим лицом, – ты мое спасение.

Его решение стать пожарником, вместо того чтобы пойти в полицию, привело в замешательство его родственников – полицейских, но не тех, которые были пожарниками.

Среди родственников Чарли, его друзей, соседей и знакомых люди делились на две категории: одни были полицейскими, другие – пожарниками. Одни постоянно насмехались над другими, но дальше этого дело не шло.

Согласно полицейским, пожарники были специалистами по игре в шашки и потенциальными ворами, которые только и ждали, когда загорится ювелирный магазин, чтобы они могли поживиться там. С другой стороны, пожарные, считали полицейских гангстерами в форме, которые постоянно занимались вымогательствами и облагали данью все районные магазины, закусочные и парикмахерские, не говоря уже о тавернах, барах и притонах.

Но Чарли не помнил, чтобы эти люди когда-либо ссорились между собой. Обычно, собираясь вместе, они мирно беседовали и рассказывали друг другу о том, что происходило у них на работе.

Чарли внимательно слушал, запоминал и прикидывал: какое дело лучше.

Работа полицейских была связана с насилием, драками, бунтами. Они очень гордились ею и считали, что это единственное в мире занятие, достойное мужчины.

Некоторые их истории были очень забавными, не хуже тех постановок, которые передавали по радио. Многие из полицейских были притом прирожденными рассказчиками. Излагая свои истории, они искусно подражали чужим голосам и как бы играли роли.

Они рассказывали о том, как какая-то женщина покончила с собой, бросившись с крыши шестиэтажного дома. А ее разведенные родители, стоя над трупом дочери, выясняли, кто из них больше виноват в том, что случилось. Пока наконец полицейский Томми не подходит к ним и не говорит, пиная труп ногой: «Эта часть твоя, мама, а эта – твоя, папа».

Пожарники рассказывали истории другого рода. Конечно, им тоже было что поведать. Иногда случались такие выдающиеся пожары. Но в их историях не было описаний жестокостей и подлости чего вдоволь хватало у полицейских.

Пожарные говорили о том, как они успешно – или неуспешно – спасают людей.

Кто-то рассказывал о дядюшке Мэтью, чуть не убившего полицейского в форме. Такое случилось во время одного из этих проклятых пожаров в Гарлеме, происходящих по вине ребятишек, за которыми некому присматривать – отца нет, мать занимается черт знает чем, черт знает с кем, а четверо ребятишек играют со спичками в квартире. Обычные игрушки для этих цветных, которые остались дома одни. Это был обыкновенный пожар, ничего особенного. Но когда явилась мать, она забрала только троих детей, а четвертый, самый маленький, остался в дымящемся здании. Такое тоже нередко случалось в районе, где жили цветные.

Дядюшка Мэтью и еще пара парней полезли вверх по лестнице, оказались в полной дыма квартире, и Мэтью, который шел первым, нашел ребенка в полусгоревшей люльке. Самого ребенка огонь не тронул, в руках он держал уже начавшую плавиться игрушечную утку. Мэтью отшвырнул игрушку, схватил ребенка и начал ему делать искусственное дыхание. Главное, чтобы тот начал дышать. Спускаясь вниз по лестнице с ребенком на руках, он не переставал дышать ему в рот. Он знал, они все знали, что это бесполезно. Ребенок задохнулся в дыму. Но Мэтью тем не менее прилагал усилия. Пот, а затем и слезы, градом катились по его лицу. Его помощник положил руку ему на плечо:

– Все кончено, друг. Оставь его в покое.

Мэтью кивнул. Он знал это. Осторожно положил мертвого ребенка на брезент, вытер лоб мокрыми руками и в первый раз за все время посмотрел на младенца. Ему было около двух лет – светло-коричневая кожа, рот полуоткрыт, видны маленькие белые зубки, светлые глазки ничего не выражают.

К ним подошел постовой полицейский, который регулировал движение транспорта на улице. Он просто подошел посмотреть. Он коснулся ребенка мыском своего начищенного до блеска ботинка, желая повернуть к себе так, чтобы лучше рассмотреть.

– Черт, симпатичный негритос, – сказал он.

Мэтью с ревом вскочил на ноги. Только два полицейских и три пожарных сумели оттащить его от постового и усадить в машину. Никто не сомневался в том, что Мэтью хотел убить этого полицейского, который так и не понял, что дурного он сделал.

А ведь нельзя сказать, что Мэтью относился к цветным как-то иначе, чем другие люди. Но тут дело было в том, что он столкнулся лицом к лицу со смертью и бился с ней до последнего. Тут уже не играл роли ни пол, ни цвет кожи, ни возраст. Надо было спасать людей, вот и все.

* * *

Как и другие ветераны войны, находящиеся в хорошей физической форме, Чарли полюбил практические занятия по пожарному делу.

В конце первого года работы в пожарной части он был ранен, выполняя задание. Лично он никого не спас, хотя команда, тушившая пожар вместе с ним, спасла несколько жизней – детей и стариков. Пожар начался на кухне последнего этажа пятиэтажного дома на авеню Крестон в Бронксе. Это был дом с хорошими квартирами, где жили представители среднего класса. В панике члены семьи (их было четверо) распахнули все двери, чего делать было нельзя: огонь еще сильнее разгорелся и охватил всю квартиру. Пожарники проникли туда через окна, вынесли людей и начали тушить пожар из брандспойтов.

Чарли помогал выбираться из горящего здания. Кажется, все были спасены, никто не кричал: «Мой ребенок, мой ребенок». Но какое-то шестое чувство подсказало ему осмотреть еще раз третий этаж. Кто знает, может быть, у детей были гости – ребята из других домов, и о них забыли в суматохе. В коридоре, заполненном дымом, Чарли услышал сначала кашель, а потом сопение. Пригибаясь пониже к полу, он пробирался в глубь квартиры, откуда раздавались эти звуки. Он заглянул под кровать и извлек оттуда большого костлявого пса, который трясся от страха и с радостью прыгнул ему на руки. Он погладил собаку и прошептал: «Ты спасен». Но когда попытался покинуть квартиру, прижимая к себе пса, дыша ему в рот, делясь с животным кислородом, рухнула одна из стен. Он только успел упасть, накрыть собой собаку и поджать ноги. Когда его несли на носилках, он был в сознании и видел, как радуются хозяева спасенной им собаки.

В Фордхэмской больнице сказали, что ему повезло. Да, у него останется след от ожога на правой руке, от локтя до кисти, но только и всего. Каждый пожарный рано или поздно должен пострадать от огня.

Друзья по пожарной команде навещали его и пытались взбодрить ужасными историями, когда во время пожаров гибли люди. Он страшно страдал от боли, которую уже никогда не сможет забыть. Но считал, что ранение во время пожара на пользу хорошему пожарному. После этого тот становится еще лучше.

Его фотография была на первой полосе «Бронкс Хоум Ньюс», «Миррор», «Дейли Ньюс» и «Джорнал Американ».

На фотографии он слабо улыбался, лежа на больничной койке. Там же был снимок спасенной им собаки, которую обнимает хозяин. После этого случая его стали называть «сопящий О’Брайн».

Служба в пожарной охране вызвала в памяти Чарли рассказы о полицейских и пожарниках, слышанные им в детстве. У него создалось впечатление, что многие полицейские не любили свое занятие, а только и делали, что подсчитывали, сколько им лет осталось служить, в то время как пожарные считали работу делом своей жизни.

Пожарник, даже престарелый и с больными легкими, сразу же летел на пожар, как только слышал звон колокола.

Была в сознании Чарли и какая-то связь между его призванием и обгоревшими трупами людей, которые он видел в Аушвице. Он хотел спасать людей.

* * *

Чарли О’Брайна и Дебору Херскель обвенчали в храме Тремон, что в Бронксе. Впервые из Израиля в Америку прибыл тридцатилетний помощник министра Бен Херскель, специально для того, чтобы присутствовать на свадьбе. Он также хотел познакомить свою жену с родственниками.

Молодые люди с любопытством смотрели друг на друга. Чарли серьезнее своего товарища, и Бен понимал это. У них были общие воспоминания. Бен выглядел старше своих лет. Он поразился изобилию в магазинах Бронкса – продукты, одежда, автомобили, детские игрушки. Все это имелось в Израиле лишь в ограниченном количестве.

Бен потолстел и полысел. Он задрал штанину и показал Чарли протез отличного качества:

– У нас в Израиле врачей столько, сколько деревьев на Гранд-Конкорсе. Жизнь там трудная, но жить интересно. В Израиле сейчас формируется новый тип еврея-героя библейского плана. Может быть, когда-нибудь сам приедешь и увидишь все своими глазами. Ты же теперь один из нас.

Всех потрясла жена Бена. Высокая, отлично сложенная, красивая, крепкая женщина, непризнающая косметики. Она проявляла мало интереса к Бронксу, считая его вульгарным. Пробыв в Нью-Йорке всего несколько дней, практически убедила родителей Бена, что Израиль просто создан для них. Там они будут рядом со своими внуками. Пока что, правда, есть только один внук, мальчик, который еще слишком мал для путешествий в Америку, но вскоре появятся и другие. В Израиле более всего ценятся дети. А старики там могут вести активный и продуктивный образ жизни до самой смерти.

Во время свадебной церемонии семьи О’Брайнов и Херскелей вовсю общались между собой. В конце концов, жених и невеста выросли вместе, хотя и не дружили в детстве. Обе матери помнили, как они встречались по пятницам во время еврейских праздников. Царило веселье, подавалась отличная еда и вино.

Бен не мог поверить в то, что Меган Маги стала доктором Меган Маги Келли. Боевая девчонка стала врачом и женой улыбчивого человека, издающего детские книги с иллюстрациями. Да, они тоже пригодились бы в Израиле. Приезжайте в гости.

Меган очень понравился протез Бена:

– Боже, отличная вещь, Бен. Тебе здорово повезло. Даже незаметно, чтобы ты хромал.

Бен улыбнулся:

– Приезжай в Израиль – мы достанем тебе отличную сексуальную ногу, которая будет не хуже твоей здоровой.

Жена Бена Меган понравилась. Женщины должны добиваться в жизни всего, чего захотят. И им следует выходить замуж за таких мужчин, которые могли бы оценить их по заслугам.

Ева с гордостью смотрела на мужа:

– В Израиле он считается героем. Представьте, что в таком мирном месте, как Бронкс, мог родиться талантливый военный. Во время войны за независимость он прославился как тактик, который…

Муж прикрыл ее рот рукой.

– В Израиле мы все – гении военного дела. И политики, – он повернулся, потому что кто-то прикоснулся сзади к его плечу, и обнялся с Данте Данжело.

В то время, когда мужчины рассказывали друг другу о своих успехах в сфере политики, Ева мирно беседовала с Меган.

– Он выглядит старше, чем вы все. На Бене лежит большая ответственность. Он скоро будет играть большую роль в деятельности нашего правительства, – она смотрела, как толкуют между собой Бен и Данте. Те смеялись, жестикулировали. – И я думаю, что Данте будет политической фигурой в Америке.

Ева прищурилась, принимая какое-то решение. Потом доверительно сообщила Меган:

– Со времен Нюрнбергского процесса на Бене лежит особая ответственность. Он обладает большим количеством информации, благодаря которой было совершено правосудие по отношению ко многим военным преступникам, освобожденным вашим правительством.

Потом она понизила голос и добавила.

– Я говорю это вам, потому что Бен рассказал мне о своем детстве и о том, какой замечательной девочкой вы были. Рада, что вы росли вместе. Я рада, что вы так много достигли в жизни. Это нелегко в мире, где доминируют мужчины.

Меган пожала плечами:

– А как насчет вас? Бен сказал мне, что вы капитан и летчица. Вы не представляете, что это для меня значит. В детстве я мечтала… стать пилотом.

Ева рассмеялась:

– Все это не так уж романтично. У нас много женщин-пилотов, летающих на транспортных самолетах. Нас заставляют это делать. А кто эта красивая черноволосая женщина, стоящая возле Бена и Данте? Она жена Данте?

Люция-Бианка была беременна третьим ребенком.

– Да, это Люция. Она не только красивая, но и очень умна.

– И как она распорядилась своим умом? – спросила Ева.

Меган улыбнулась и взяла ее за руку:

– Она осчастливила Данте!