Текст книги "История Рай-авеню"

Автор книги: Дороти Уннак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

Глава 12

В день свадьбы Данте Данжело казалось, что все это происходит не с ним. Простому мальчику с Рай-авеню все это могло только присниться.

Его отец, Доминик Данжело, прибыл в Нью-Йорк в начале века, он был робким четырнадцатилетним мальчиком, в одежде, сшитой для него матерью, живущей в Сицилии. У него имелись пять американских долларов и адрес его дяди.

Это был честный человек. Он обещал что-то кому-то только тогда, когда знал наверняка, что сдержит слово. Каждый день усердно трудился, не принимая никаких подачек, и молился за свою мать, братьев и сестер. Когда он женился, то послал домой фотографию жены.

Он никогда не бесчестил женщин и не позволил бы никому бесчестить своих сестер. Он воспитывал своих детей добрыми католиками и достойными людьми.

Жил Доминик на грани нищеты, брался за любую физическую работу. Никогда не уходил с работы раньше времени и никогда не требовал больше денег, чем заработал. В течение семи лет копил доллары, чтобы открыть собственное дело. Он был хорошим сапожником. Хотя в Америке много магазинов, где продавалась различная обувь, носилась она не очень хорошо. Он не производил обувь, он ремонтировал ее. Делал специальные железные набойки на мысках и задниках детских ботинок, потому что знал – у детей обувь стаптывается прежде всего в этих местах. Эти набойки радовали детей и доставляли удовольствие их родителям. В конце концов, обувь стоила дорого и должна была носиться как можно дольше.

По воскресеньям после посещения церкви и генеральной уборки в своей квартире, которая находилась в заднем помещении его мастерской, он шел по Фордхэм-роуд и затем сворачивал на авеню Батгейт. Здесь находились лотки с фруктами и овощами, тут торговали только чистыми продуктами. Хотя он редко покупал что-то кроме фруктов и овощей. Дон Данжело любил походить вдоль лотков и посмотреть на товар. Здесь было много различных магазинов одежды, комиссионные магазины, где можно купить слегка поношенный пиджак и брюки, выцветшую рубашку или бракованные носки.

Матери тащили кричащих детей в магазины и вытаскивали их оттуда, прикидывая, подойдет ли им та или иная одежда, примеряя прямо на них.

Мужчины стояли возле магазинов, покуривая и болтая о работе, политике и других делах. Дон держался тех, кто говорит по-итальянски. В их кругу он чувствовал себя как дома.

Он редко заговаривал с кем-либо. Был очень застенчив.

Каждую неделю он шел к лоткам, находящимся возле компании по продаже овощей и фруктов, принадлежащей братьям Руччи, и покупал всегда одно и то же – три красных яблока, два желтых яблока, два апельсина и три банана.

Полная, смышленая на вид продавщица лет пятнадцати по имени Анжела Руччи, улыбалась, махала ему рукой и говорила:

– Не говорите, я сама угадаю.

Она клала в его сумку то, в чем он нуждался, и Дон Данжело возвращался домой на 181-ю улицу вне себя от радости. Она заметила его. Помнила его.

Семья не одобряла ее выбор. У него была всего одна сапожная мастерская, и все. У него здесь нет никаких родственников. Какую жизнь он может предложить их младшей сестре? Анжела была сиротой, живущей с женатыми братьями, и членом большой, зажиточной семьи, которая владела не только магазином, но и двумя двухэтажными домами, расположенными в конце улицы. И они собирались купить еще два дома, чтобы жить одной большой семьей.

Но этот двадцатилетний, широкоплечий, черноволосый, симпатичный парень мог предложить ей свою любовь. Он никогда не опозорит девушку. Будет относиться к ней как к драгоценности. Он снял квартиру из четырех комнат на Рай-авеню, где у них будет свой дом, где они станут растить своих детей.

Когда стало ясно, что Анжела больше ни за кого не хочет выходить замуж, когда она пригрозила объявить голодовку и даже наложить на себя руки, ничего другого не оставалось делать, как позволить ей делать то, что она хочет. А этому парню надо предложить заниматься их бизнесом, чтобы когда-нибудь и он смог жить в двухэтажном доме на Батгейт-авеню.

Они не понимали, что Дон Данжело, хотя и казался тихим и почтительным, был волевым человеком. У него свое дело. Он никогда не стал бы жить в доме, который не мог позволить себе купить. Он без посторонней помощи позаботится о своей жене и детях.

Временами братья Руччи собирались то в одном, то в другом доме и, сидя в многолюдной гостиной, говорили о вещах, суть которых Дон не мог понять, в то время как женщины готовили что-то на кухне, откуда доносились соблазнительные запахи. Братья говорили о сделках, перевозках, ценах, мясе, холодильниках. Они хвастали разными модерновыми штучками, имевшимися в распоряжении их жен, стиральными машинами, которые автоматически выжимали белье.

Всякий раз, когда они предлагали помочь Дону Данжело, он отказывался. Он делал покупки в магазине «Мейси», где было все, в чем нуждалась его семья. А если он не мог что-то позволить себе, то они обойдутся без этого.

Руччи жалели свою младшую сестру, но что они могли поделать? Через девять месяцев после свадьбы она родила своего первого ребенка. Потом еще одного. Затем третьего. Она приходила в гости к братьям и приглашала их семьи к себе домой. Казалось, она самая счастливая женщина в мире. Кто может объяснить, почему один человек любит другого?

Мальчики семейства Руччи занимались бизнесом. Некоторые заканчивали школу, иные даже поступали в колледж. Большинство торговали мясом или чем-нибудь еще. Они женились, обзаводились детьми, селились в пригороде.

Ни у кого из них не было такого блестящего будущего, которое предстояло старшему сыну Дона, Данте.

У него диплом выпускника юридической высшей школы, работа в качестве адвоката в Бронксе, красавица невеста, закончившая к тому же колледж и говорящая на многих иностранных языках. Она была единственным ребенком богатого отца, поставлявшего вино церкви.

Когда Люция-Бианка сказала Данте, что венчание состоится в соборе св. Патрика, он подумал, что она шутит.

– Не там, где алтарь, конечно. Но в соборе ведь есть другие прекрасные помещения. Старый друг моего отца, с которым они вместе выросли в Палермо, служит в соборе, он монсиньор. Он и обвенчает нас. Мой приходский священник благословил нас. Все уже устроено. Данте, не смотри на меня так. Это все ради моего отца.

Ее отец, конечно же, сказал Данте:

– Это все ради дочери. Она у меня единственный ребенок. Я сделаю все, чтобы она была счастлива.

Свадьба игралась в ресторане «Вальдорф-Астория». Родственники Данте были ошеломлены собором, «Вальдорфом» и невестой, чьи родственники прибыли из самой Италии – хорошо одетые, красивые бизнесмены и их жены. Им понравился жених, но семью его они не признали.

Данте не беспокоили его тети, дяди, двоюродные братья и сестры. Они были счастливы и веселы. Они были самими собой и веселились как могли. Такие уж они, эти Руччи.

Беспокоил его отец. Он был скован и чувствовал себя неловко в новом темно-синем костюме. Тугой галстук и твердый воротничок натирали его шею. Высокий мужчина тщательно причесал остатки седых волос, провел рукой по подбородку, чтобы убедиться, что там нет щетины, которая делала его похожим на бродягу. Данте знал, что отец ошеломлен событием: этот собор, где богослужение проводит сам кардинал, «Вальдорф-Астория», где когда-то мыл посуду на кухне за пятнадцать центов в час. Теперь он восседал здесь за столом в качестве почетного гостя. А что, если он разобьет что-нибудь, забудет, как нужно правильно есть то или иное блюдо, что, если?..

Данте обнял отца, поцеловал в щеку и сказал ему:

– Папа, если бы не ты, я никогда не стал бы тем, кем стал. Сразу же по окончании школы женился бы на какой-нибудь простой девушке, жил бы с ней в нищете и никогда не поступил бы в юридическую школу. Именно ты научил нас всех упорно трудиться и достигать своих целей.

Пожилой человек пожал плечами, уставился на свои ногти, будто хотел убедиться в том, что они чистые.

– Я по-прежнему сапожник, Данте. Семья, в которую ты входишь… у нас на родине их называли падроне, господа.

– Но мы не в Италии, папа. Тут господа те, кто усердно трудится и хорошо зарабатывает. У мужа моей сестры, сына батрака, теперь свой бизнес. На него работают пятьдесят человек. Мой младший брат учится, чтобы стать инженером. У нас на родине мы все были бы батраками. Благодаря тебе у нас появилась возможность изменить нашу жизнь, папа. Благодаря твоему мужеству, – он опять обнял отца, потом отстранился и посмотрел ему прямо в глаза. – Я горжусь тем, что я твой сын. Надеюсь, что и ты будешь гордиться мной.

Дон Данжело вытер глаза, кивнул и прошептал, что он постарается веселиться, ведь, в конце концов, это же свадьба его сына.

Данте был удивлен тем, что его тесть, этот суровый бородатый человек, который, казалось, не умеет улыбаться, сидел рядом с Доном, пил с ним вино, оживленно разговаривал и даже смеялся. Данте наблюдал за ним: не хочет ли этот человек покровительствовать над его отцом? Наконец Альдо жестом дал понять Данте, чтобы отошел от них.

– Между нами много общего, между твоим отцом и мною. Мы просто сравнивали наши жизни. Два старых вдовца, мы рассказали друг другу, почему так никогда больше и не женились. Кто может сравниться с матерями наших детей? Твой отец смущается, но ведь у них с твоей матерью была любовь, как у Ромео и Джульетты. Я также очень любил мать Люции-Бианки. Мы, два вдовца, вспоминали прошлое.

Сантини пристально смотрел на Данте, который чуть заметно кивнул и ничего не сказал, хотя знал, что отец его невесты говорит неправду.

– А какие же это замечательные воспоминания, – сказал отец Данте. – Моя Анжела была полненькая, не то что эта американская девушка. Она ела так, как и должна есть женщина… с аппетитом.

Данте никогда раньше не слышал, чтобы его отец говорил такие вещи. Он полностью расслабился, рассказывая этому человеку то, о чем никогда не говорил со своими детьми.

Когда пришло время отцу невесты танцевать с дочерью, а матери жениха – с сыном, сестра Данте, Анжела, красивая и беременная третьим ребенком, пошла танцевать с ним. А потом и Дон Данжело, которого его дети никогда не видели танцующим, обнял свою невестку и заскользил с ней по залу в вальсе. Никто больше не танцевал. Все смотрели на них, как зачарованные. Пожилой человек держался прямо и был замечательно красив. Трудно было вообразить, что он носит фартук и работает в сапожной мастерской. Он подвел Люцию к сыну и передал ее ему с поклоном.

– Замечательная девушка, сын. Будь добр к ней, она твое сокровище.

Это был самый счастливый момент в жизни Данте.

Шафер Данте, Чарли О’Брайн, чувствующий себя неловко во взятом напрокат костюме, отозвал его в сторону:

– Боже, ну и повезло тебе, Дэнни. Она великолепна. Слушай, мне надо уйти отсюда пораньше. В полдень я заступаю на дежурство. Всего самого лучшего тебе, парень.

Данте шутя ткнул его рукой в бок.

Альдо снял для молодоженов отличный номер в гостинице «Плаза», чтобы, покинув вечеринку, они могли отправиться туда и побыть наедине. Утром они улетали на Бермуды на четыре дня. А потом они переедут в аккуратный кирпичный домик с двумя спальными комнатами, расположенный на Пелхам-Паркуэй. Будут платить весьма умеренную ренту и копить деньги на покупку своего дома.

В ту ночь Люция-Бианка была одета в роскошное вечернее платье. Ни она, ни он ничего не ели весь день, и в номере у них имелась разнообразная еда и закуски, а также бутылка вина «Дом Перигон», которую подарил отец невесты.

Данте не мог отвести глаз от своей возлюбленной. Он только мельком видел ее в течение дня в окружении своих подруг и родственников. Ее обнимали, с ней танцевали, она была центром внимания и обожания других людей. Он даже не мог разглядеть ее как следует в ее свадебном платье.

Теперь она была рядом с ним. Темные волосы свободно струились по ее плечам, сквозь платье просвечивались очертания тела и упругой груди. Данте пожирал ее глазами.

– Дай мне посмотреть на тебя, – сказал он, не прикасаясь к еде.

Люция подняла глаза и встретилась с ним взглядом.

– Сначала давай выпьем шампанского, – сказала она тихо. – Наливай.

Она попробовала креветки и горячие сэндвичи, пригубила вино. Давала ему той или иной еды, вкуса которой он не ощущал. Потом задержала кусочек мяса у себя во рту между зубами. Данте приложил свой рот к ее рту, откусил немного мяса и прожевал его. Затем обнял жену и повел к кровати.

– Дай мне раздеть тебя. Боже, какая ты красивая!

Он раздел ее и впервые увидел замечательное тело Бианки. Оно было лучше, чем он мог вообразить: гладкое, сильное, с обильной порослью на лобке, твердыми грудями, упругим плоским животом, округлыми бедрами. Он нежно гладил ее, затем его прикосновения стали более чувственными. Она тоже становилась все более страстной. Она вся отдалась его поцелую. Казалось, пожирает его, всасывает его в себя, в то время как руки гладят его спину, голову, шею и плечи. Наконец-то он может получить все, и ему не придется уходить неудовлетворенным.

Он раздвинул ее ноги и стал проникать в нее, но Люция неожиданно напряглась.

– В чем дело? Все будет хорошо. Я не причиню тебе боли.

Он услышал всхлип, она плакала. Посмотрел на изменившееся лицо своей жены. Та выглядела перепуганной.

– Только не это, – сказала она. – Есть другие способы.

– Крошка, все хорошо. Мы ведь поженились. Я обещаю тебе быть осторожным. Я понимаю.

Она выскользнула из-под него. Ее лицо превратилось в маску. Голос был хриплый:

– Ты не понимаешь. Почему ты не можешь этого понять? Есть ведь другие способы. Я все сделаю для тебя… но этого ты делать не должен.

– Люция, какого черта? О чем ты говоришь?

Она обняла себя руками, глаза блестели от слез. Она вдруг показалась ему совершенно чужой.

– Данте, о Боже, ты хочешь убить меня?

* * *

Он обратился за помощью к Меган. Из всех, кого знал, Данте выбрал Меган. Не только потому, что любил ее и доверял ей, но и потому, что теперь она закончила интернатуру в Белеву, специализируясь в психиатрии.

Он рассказывал Меган о Люции еще тогда, когда только начал встречаться с ней. Говорил, какой необычной она была, как он любил ее, и что она, ему казалось, отвечала взаимностью. Меган слушала совершенно бесстрастно. Она проанализирует свои чувства позднее.

Она должна была признать во время их помолвки, что Данте и Люция подходят друг другу. Оба стройные, высокие, черноволосые и черноглазые. В интеллектуальном плане они тоже соответствовали один другому. Чего еще она могла желать своему лучшему другу, кроме такой идеальной пары? Пусть даже имя женщины – Люция-Бианка, а не Меган Маги.

– Данте, я не уверена, что это будет правильно с точки зрения этики. Мы ведь друзья. Я могла бы порекомендовать тебе коллегу. В настоящее время я специализируюсь по детским неврозам.

– Что ж, разве тебе не кажется, что Люция в конечном счете пережила психологическую травму в детстве? Боже, ее мать убила своего сына-младенца, затем покончила с собой, а Люция нашла их обоих мертвыми. В каком-то смысле мать предала свою дочь, когда той было всего три года. Разве у девочки не могли возникнуть неврозы на этой почве? И они могут сохраняться до сих пор, пусть это теперь и взрослый человек.

Они сидели в небольшом кафе на углу, неподалеку от больницы Белеву. Шум – разговоры, звяканье посуды, выкрики официантов и буфетчиков – заглушал их слова: никто не слышал, о чем они говорят. Меган склонилась над столом, взяла Данте за руку, не давая ему зажечь сигарету. Одна уже дымилась в пепельнице.

– Дэнни, объясни мне одну вещь. Ее отец говорит, что Люция верит, будто мать умерла от сердечного приступа после рождения близнецов. Он говорит, что она не знает, как было на самом деле.

Он покачал головой:

– Она не помнит, но слышала всякие разговоры. От тетей, двоюродных братьев и сестер. И кое-что знает.

– Отец никогда не говорил с ней про то, что случилось? Она никогда не спрашивала его об этом?

– Отец запретил упоминание имени матери. Все ее фотографии были уничтожены. Он только объяснил, что мать умерла, когда дочери было три года, и поскольку ему очень тяжело вспоминать все это, он не хочет говорить о ней. Старик страшно побледнел, когда рассказывал мне эту историю. И я никогда еще не видел такой ненависти ни в чьих глазах, – с минуту он смотрел на свои руки. – Черт возьми, эта женщина убила его единственного сына, оставила дочь сиротой, а его – вдовцом.

– Разве Люция не чувствует ту ненависть, которую отец испытывает по отношению к матери? Я хочу сказать, что одно дело придумывать версию о сердечном приступе, а другое – запрещать упоминать имя этой женщины.

– Она росла с мыслью, что ее мать несет какую-то ответственность за смерть близнецов. Сыновей ее отца. Она поняла из разговоров тетушек, что мать сошла с ума сразу же после родов. Она была безумна до такой степени, что могла убить близнецов и оставить ее сиротой. Так что она чувствует… я думаю… а, черт, я не знаю, что думать.

– Она считает, что если у нее родится ребенок, то она может сойти с ума. Может покончить с собой и нанести вред ребенку.

– Меган, я хочу, чтобы ты поняла одну вещь. Люция-Бианка – замечательная женщина. Она понимает, что мыслит нелогично. Она знает это. Но…

– Интеллект и чувства – две разные вещи, Дэнни.

– Тут есть кое-что еще. Она говорит, что чувствует, будто что-то еще случилось в тот день. В день, когда, ей говорят, она нашла мать и младенца. Она не помнит, но ей кажется. Черт, как же она может помнить? Ей было всего три года.

– Она помнит подсознательно, Дэнни. И Люция достаточно умна, чтобы знать это. Достаточно ли она сильна духом, чтобы узнать правду?

– Меган, если мы не решим эту проблему, я просто не знаю что делать. Так продолжаться не может Это безумие.

Она взяла у него из руки сигарету, которую он хотел прикурить.

– Прекрати, пожалуйста. Я бросила курить и не выношу запах табака. Кроме того, мне нестерпимо хочется схватить бычок и затянуться, – она крепко пожала его руку и глубоко вздохнула. – Хорошо, Дэнни, давай займемся этим. Но запомни одну вещь – все должно оставаться между Люцией и мной. Я врач – она пациент. Не спрашивай меня ни о чем И я не даю никаких гарантий, договорились?

Он в свою очередь пожал ее руку:

– О Боже, Меган, спасибо.

Она допила свой кофе и сделала над собой усилие, чтобы опять не взять Данте за руку.

«О, Меган, спасибо тебе за то, что ты пытаешься помочь мне. Придурок. Чертов придурок. Почему ты не мог дождаться меня?»

* * *

Они встречались пять раз в небольшой приемной комнате Меган. Это была пустая белая комната с муниципальной мебелью, за исключением старой кожаной кушетки, которую Меган купила в комиссионном магазине, двух кресел, подаренных ей отцом, и настольной лампы.

Сначала Люция-Бианка не хотела ложиться на кушетку.

– Как в кино, – сказала она, улыбаясь.

Но наконец, во время третьего сеанса, она легла и уставилась в потолок. Заговорила о том, что ненавидит свою мать.

– Как она могла оставить меня сиротой? Боже, я ведь помню, что она была нежной, любящей женщиной. Мой отец был… он холодный человек. Он никому ничего не прощает. Как она могла оставить меня наедине с ним? Он больше не женился. Боже, иногда он так странно смотрел на меня. Как если бы смотрел на нее. Потому что я похожа на нее. Но с другой стороны, он всегда любил меня, по-своему.

– Вы говорили мне, что он окружал вас любовью. С вами были ваши тетушки и кузины.

– Но, Боже, как отец ненавидит ее. Нам не разрешалось упоминать ее имя. Однажды я попросила показать мне ее фотографию. Похожа ли я на нее? Господи, его лицо исказилось. «Никогда не спрашивай меня об этом. Ты совсем не похожа на нее. Больше мы никогда не будем говорить на эту тему».

– Вы этого боитесь? Того, что вы похожи на нее? Вы боитесь, что можете убить ребенка? Или, может быть, боитесь того, что покончите жизнь самоубийством и оставите вашего ребенка сиротой?

Люция-Бианка разрыдалась. У нее перехватило дыхание.

– О Боже, как она могла пойти на это? Как могла она убить младенца? Как она могла покинуть меня?

– Будьте взрослой и подумайте, Люция. Вы говорили мне, что читали о депрессивных состояниях. Не многие врачи это признают, но депрессия – это медицинский факт. Вы должны понять, что депрессия вашей матери была обусловлена гибелью одного из близнецов. Подумайте об этом как взрослый человек, а не как обиженный ребенок.

– Вы думаете, я не понимаю? Боже, умом я все сознаю. Она заболела из-за смерти первого ребенка. Но тут есть что-то, чего я не могу понять.

– В чем же дело?

Люция-Бианка села на кушетку, повернулась лицом к Меган:

– Казалось, она начала справляться с шоком от утраты ребенка. Моя тетя сказала мне об этом. Она начала обращать внимание на второго младенца. И стала вновь заниматься мною, играть со мной, причесывать меня, баловаться со мной. Это было через два месяца после ее родов, и она проявляла к ребенку все больший и больший интерес. Она держала его на руках, пела ему… Боже, я помню это, она пела ему. И мне. Она пела какие-то итальянские колыбельные песенки. Я помню это…

– Вы помните день, когда все случилось? Данте сказал мне, что вы были на прогулке с вашей няней. Вы вернулись домой из парка и побежали в комнату матери, а потом в ванную и…

Люция вновь легла и покачала головой:

– Нет. Мне об этом говорили, но сама я ничего не помню. Но что-то произошло в то утро. Как я могу помнить, ведь я сама была младенцем?

– Но вы были там, и это отложилось в вашей памяти. Может быть, попробуете вспомнить, Люция? Попробовать ведь можно.

– Что вы имеете в виду? Как я могу сделать это?

Меган встала, опустила шторы, притушила лампу.

– Что, если мы применим технику расслабления? Это можно сделать только с вашего согласия. Может быть довольно болезненно.

– Вы имеете в виду гипноз?

– Что-то вроде. Но вы будете в полном сознании. Однако впадете в состояние полной релаксации и будете вспоминать прошлое. Оно – внутри вас. Теперь вы посмотрите на все это глазами взрослого человека, а не ребенка. Хотя сначала отчетливо вспомните свои детские переживания. Это может быть тяжело. Вы согласны?

Люция вздохнула:

– Боже, ничего не может быть тяжелее того, что я делаю с Данте. Ради него я должна как-то разобраться со всем этим.

– Нет, – сказала Меган. – Вы должны разобраться со всем этим ради самой себя. Чтобы выздороветь. Вы говорите, что помните что-то. Давайте же вернемся в прошлое и попробуем разобраться.

Путем расслабляющих процедур Меган спокойно и ненавязчиво возвращала женщину в прошлое. Они вспоминали ее детство, день рождения, когда ей исполнилось пять лет, золотистые и серебристые воздушные шарики, друзей, двоюродных братьев и сестер, тетей, дядей, ее отца, преподносящего ей подарки, завернутые в золотую и серебряную бумагу. Дети поют для нее, ее тетя той ночью, когда она после дня рождения, возбужденная, легла в кровать, пела ей итальянскую колыбельную песню, чтобы успокоить ее.

Люция начала тихо напевать. Это была песня о матери и ребенке, о лунном свете и звездах, о легком ветерке и об ангеле, который смотрит на дитя.

По мере того как она пела, ее голос становился все тоньше и тоньше, пока не стал голосом маленького ребенка, который с трудом произносит слова. А потом стал сильным: она запела голосом своей матери.

Потом раздался голос маленькой девочки: «Спой еще, мама».

Казалось, она слушала и улыбалась.

Меган спросила:

– Где вы, Люция? В какой комнате?

– В детской. Она поет мне, потому что любит меня. Младенец спит. Мама любит меня, а не только того младенца. Она любит и меня тоже.

– Вас беспокоит, что она перестала любить вас после рождения брата?

– Да. Но мама сказала: «Ты всегда будешь моей любимой дочкой. Моя красивая маленькая девочка. Ты будешь старшей сестрой и маминой помощницей. И папа будет гордиться тобой, потому что ты помогаешь маме. Мы так сильно любим тебя, и твой маленький братик, Альдо, будет любить тебя. Ну разве ты не счастливая девочка?»

– Ваша мать, кажется, очень счастлива.

– Мама так счастлива. Младенец просыпается, и мама несет его ко мне: «Посмотри, какой он крошечный. Он так нуждается в нас обоих, мы должны помогать ему расти. Сядь сюда, в кресло-качалку, и подержи его, пока я поменяю ему пеленки. О, телефон звонит. Оставайся здесь, дорогая, мама сейчас вернется».

Внезапно молодая женщина начала стонать. Ее тело стало спазматически вздрагивать. Руки сжались в кулаки. Ее взгляд был устремлен в прошлое. Она обхватила себя руками и застонала.

– О Боже, Боже, о Боже…

– Все в порядке, Люция. Расскажите об этом. Скажите, что случилось. Ваша мама пошла ответить на телефонный звонок. Вы сидите в кресле-качалке и держите на коленях младенца. Скажите мне, что произошло. Вы можете мне об этом сказать. Все будет хорошо. Что вы видите?

Девочка хотела быть помощницей, старшей сестрой, хотела, чтобы ею гордился отец. Она хотела сделать маме сюрприз и показать ей, какая она хорошая помощница. Вместо того, чтобы ждать, когда вернется мама, она сама понесла ребенка к высокому столу. Она хотела положить его на этот стол, где меняют пеленки. Мама будет довольна. Она подняла младенца над головой, чтобы положить на край стола, но он выпал из ее рук, упал и ударился головой о металлическую корзину для использованных бумаг. Его шея хрустнула.

Он даже не вскрикнул, только дернулся один раз и застыл. Стало очень тихо. Улыбающаяся мать вернулась в комнату.

Голос Люции был полон страдания, она стонала и повторяла одни и те же слова: «О Боже, о Боже, о Боже. Я ранила братика. Я ранила братика. Мама, мама, мама, помоги ему».

Медленно, осторожно Меган вернула Люцию в настоящее. Та стала задыхаться.

Меган спокойно обратилась к ней:

– Вы будете помнить все, что рассказали мне. Вы спокойно, не поддаваясь эмоциям, вспомните то, с чем жили все это время, не сознавая этого. Теперь вы, взрослый человек, поймете то, что произошел несчастный случай. Все в порядке, Люция. Это ведь случилось очень давно.

Они несколько часов пробыли вместе, несмотря на то, что сеанс должен продолжаться пятьдесят минут.

Спокойным голосом она сказала Меган:

– Мама сказала мне, чтобы я обещала никогда, никогда не рассказывать папе или кому-то еще. Она просила меня забыть об этом. Как будто этого не было.

– И конечно же, вы забыли. И никогда не говорили об этом. До сегодняшнего дня.

– Но я постоянно чувствовала: что-то случилось. Я не могла понять, что.

– Что вы чувствуете по отношению к тому, что произошло с той маленькой девочкой? Вы испытываете чувство вины?

– Да. Конечно. Боже, это же была моя вина. – Потом она добавила: – Нет. На самом деле я не чувствую, что виновата. Я ведь сама была ребенком. То, что случилось, ужасно, но это был только несчастный случай.

– Давайте поговорим о вашей матери, которая, как вы считаете, предала вас, и которую вы ненавидите. Почему, вы думаете, она так поступила?

Ее мать сделала это, чтобы спасти жизнь Люции. Она чувствовала, что если муж узнал бы об этом, то вычеркнул бы Люцию из своей жизни, как вычеркнул из нее жену.

– Она покончила с собой ради вас, Люция. Она пожертвовала ради вас своей жизнью. Она не предала вас. Она подарила вам жизнь.

Люция истерически рыдала:

– Но это же был несчастный случай. Я была маленькая. О Боже! Она любила меня, не так ли? Все эти годы я считала, что она не любила меня и даже не думала обо мне в последние минуты своей жизни. Но она сделала это с собой ради меня. Она отлично знала моего отца. Он бы не… Боже, он полон ненависти. Он уничтожил бы меня. Господи, почему же это случилось? Хотела ли я подсознательно убить своего брата?

– Такое случается, – сказала Меган, – но бывают и просто несчастные случаи. А ваша мать ничего иного не придумала, как покончить с собой, чтобы спасти вас, Люция.

После этого сеанса Люция-Бианка еще несколько раз приходила к Меган, а потом, поговорив обо всем с Данте, стала ему нормальной любящей женой.

Через шесть месяцев после знаменательного сеанса она забеременела. Когда у него родился первый ребенок, Данте послал Меган огромный букет роз и записку: «Моему другу Меган. Вечное спасибо».

Меган улыбнулась и печально пожала плечами. А зачем, черт возьми, нужен друг?