Текст книги "История Рай-авеню"

Автор книги: Дороти Уннак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

Глава 9

Юджина постоянно пугала его собственная физическая красота. В детстве он слышал, как его называли ангелочком, золотком, необыкновенно красивеньким, прелестью. Он избегал смотреть на себя в зеркало. Когда причесывал свои белокурые бархатистые волосы, смотрел только на отражение расчески. Иногда он заглядывал в свои глаза, зрачки которых похожи на застывшую воду с черной окантовкой, и чувствовал себя загипнотизированным. Он терял время и, становясь старше, должен был признаться, что иногда не понимает себя. Он никому не смог бы объяснить того, что с ним происходило. Не находил слов, чтобы описать случившееся и то чувство вины, которое испытывал по этому поводу.

В детстве у него было несколько припадков эпилепсии, но они прекратились после того как ему исполнилось семь лет. Врачи говорили, что угроза заболевания миновала. Эта форма эпилепсии ему больше не грозила.

Наряду с припадками у него проявлялись некоторые странные состояния, когда он как бы застывал с широко открытыми глазами и выпадал из реальности, а позднее не мог объяснить, что с ним происходило.

Если бы он был каким-нибудь оболтусом, то преподающие в школе монахини решили бы, что он специально прикидывается и отлынивает от занятий. Начали бы его стыдить и наказывать. Но Юджин всегда пользовался всякими привилегиями. Он не похож на других. На нем печать Божья.

Однажды он стал говорить об этом своей матери. Она спокойным голосом заверила:

– Ничего страшного. Просто так твой мозг отключается, когда ему требуется отдых. С возрастом пройдет.

Она говорила авторитетным тоном. В конце концов, она ведь медсестра.

Мать, кажется, была довольна тем, что он поступал в семинарию, но они никогда не говорили об этом друг с другом. Какие бы чувства она ни испытывала по тому поводу, что ее сын намерен стать иезуитским священником, она держала их при себе. Юджину мать казалась очень загадочным человеком. Приехав домой перед тем как его должны были рукоположить в сан священника, Юджин спросил мать, не позволит ли она ему после посвящения крестить ее. Ее реакция была весьма неожиданной для него. Ее голос стал суровым, выражение лица жестким:

– Этого никогда не случится, Юджин. Никогда больше не говори со мной об этом. Никогда.

Она окинула его взглядом чужого человека, но в то же время знающего его тайну. Порой, когда мать глядела ему в глаза, проникая в самую глубь души, он думал о том, что это за тайна и почему она никогда не говорит с ним об этом.

После окончания семинарии Юджина послали учиться в северо-американский колледж в Риме. В течение трех лет он обучался там вместе с самыми блестящими молодыми людьми из семнадцати американских штатов и всех провинций Канады. Он не только научился бегло говорить по-итальянски, но также выучил испанский и немецкий. Изучал историю церкви и мог бы преподавать в высшем учебном заведении. Так хорошо знал химию и математику, что мог бы поступать в медицинскую высшую школу. Как отличного студента, его должны были послать наряду с девяносто пятью процентами других выпускников назад в Соединенные Штаты.

Вместо этого ему дали работу в административном управлении Ватикана. Тут концентрировались все важнейшие церковные дела. У Ватикана своя полиция, своя пожарная охрана, свои плотники, ремесленники, фармацевты. Тут была своя почта и типография. В распоряжении Ватикана имелись рабочие, которые следили за тем, чтобы все здания и помещения содержались в идеальной чистоте и порядке, так как сюда съезжались посетители со всего мира. Наиболее видными были великолепные швейцарские гвардейцы, неприметными – повара и многочисленные кухонные работники, шоферы и механики, а также священники, выполняющие разные специальные поручения и говорящие на многих языках, начиная от самых распространенных европейских и кончая экзотическими наречиями африканских и дальневосточных народностей. Ватикан, будучи международным церковным центром, являлся также независимым государством, на службе которого находилось множество людей.

В обязанности Юджина в первый год его пребывания в административном управлении входило наблюдение за кардинальским бюджетом. Он должен был вести учет тому, сколько денег тратилось на еду, белье, одежду, медицинское обслуживание, отдых. Учитывать все подарки, которые делались Ватикану богатыми представителями итальянской знати, американскими магнатами-католиками, представителями небольших, но процветающих наций, преследовавших какие-то свои цели.

В свободное время Юджин бродил по залам Ватикана, изучая бесценные произведения искусства. Он принимал участие в аудиенциях папы, на которые собирались несколько сотен людей, имеющих специальные приглашения.

Находиться в присутствии папы, маленького человека со впалыми щеками и мешками под глазами, одетого в великолепные одежды, было привилегией, выпадавшей только на долю наиболее богатых и облаченных властью людей этого мира.

Юджин изучал Рим. Его волновали те политические перемены, которые происходили в городе. Фашисты позаботились о соблюдении порядка и законности. На улицах царила чистота, страна превратилась в один четкий, хорошо отлаженный механизм. Дуче не казался народу некоей комической фигурой. Само его позерство и демагогия вселяли в людей надежду на светлое будущее. То и дело устраивались парады, которые приветствовали толпы воодушевленных рабочих. Правительство поощряло высокую рождаемость, что соответствовало доктрине церкви. И церковь поддерживала хорошие отношения с фашизмом. Юджин не считал себя вправе подвергать сомнению действия церкви. Он был американцем, живущим в Италии.

Отец Юджин О’Брайн считался хорошим функционером – трудолюбивым, усердным, дисциплинированным, почтительным. Он все более осваивался в Ватикане и стал разбираться как в его внутренних делах, так и в международной политике. Его назначали гидом групп американцев или англичан, посещающих Ватикан, и он рассказывал им о Сикстинской капелле, подчеркивая не только творческий потенциал людей, создавших ее, но и их моральный дух и выдержку.

Он рассказывал о времени, когда создавались произведения искусства, о количестве людей, принимавших в этом участие, даже о том, какие сорта красок использовались. Говорил не только со знанием дела, но и с восторгом, восхищением. Он испытывал экстаз от созерцания этих шедевров, и его чувства передавались слушателям.

В одной из групп однажды оказалась пожилая американка, вдова, более привыкшая к приватному осмотру достопримечательностей в сопровождении платного гида, чем к групповой экскурсии. Когда был жив ее муж, миллионер со среднего Запада США, ради нее организовывались приемы, в ее честь давались обеды. Теперь, во время своего десятого посещения Ватикана, она присоединилась к экскурсии, так как нечего было делать до обеда, и заинтересовалась молодым священником, говорящим с таким энтузиазмом.

Миссис Келлер была, так же, как и ее муж, щедрым спонсором церкви. В Риме жили их богатые друзья, которые навещали ее на вилле, находящейся в пятнадцати милях южнее города, где она проводила каждое лето. У нее были друзья среди итальянской знати, а также представители высшего света других европейских стран – бывшие русские князья, итальянские аристократы, терпеливо дожидающиеся, когда кончится фашистское безумие в стране, но тем не менее помогающие правительству материально, если то обращалось к ним за помощью. Время от времени она знакомилась с тем или иным священником, которые, Бог свидетель, жили в нужде и которым нужно было иногда покидать Ватикан с его строго регламентированной и монотонной жизнью. В этом же нуждался и американский священник ирландского происхождения, работающий клерком при администрации управления, расположенного в каком-то полуподвальном помещении. Она узнала, что он проводит экскурсии в основном в свободное время, что говорило о его благородном характере. Разумеется, он заслуживал вознаграждения.

На обеде, куда Юджин был приглашен, он сидел между русской графиней, говорившей по-немецки, и наследницей итальянского магната, которая хотела поупражняться с ним в английском.

Миссис Келлер внимательно наблюдала за ним. Она хотела знать, как поведет себя ее новый знакомый в таком окружении. Он вежливо поворачивался то в одну, то в другую сторону. Беседовал с графиней, затем переходил на английский, а потом на итальянский в разговоре с наследницей. «Мне важнее практиковаться в итальянском, чем вам в английском, сеньора», – говорил он.

Наследница протестовала с улыбкой на губах: «Нет, нет, отец О’Брайн, вы великолепно владеете итальянским».

Юджин быстро стал фаворитом богатых дам, и его положение в Ватикане изменилось. Его назначили на службу к кардиналу Рапполини, у которого раньше никогда не было американцев. Но этот американец отличался от других. Он прекрасно владел иностранными языками, отлично знал историю и топографию Ватикана. Был сообразителен, ясно излагал свои мысли и производил на людей хорошее впечатление. Не говоря уже об ангельском виде.

Юджин был предан своему начальству и не участвовал ни в каких интригах. Вскоре он стал известен как «человек Рапполини», и его связи с миром богатых людей играли все большую роль.

Когда кардинал Рапполини пожаловался Юджину, что очень страдает от отсутствия собственного автомобиля, Юджин рассказал об этом миссис Келлер, которая заметила: «Такой кардинал, как его святейшество Рапполини, не имеет автомобиля! Что ж, этой беде можно помочь».

Через неделю миссис Келлер подарила кардиналу кадиллак. Эта благородная дама пользовалась любой возможностью, чтобы угодить служителю церкви.

Некоторые из молодых семинаристов-американцев обратились к Юджину за помощью. Они не получили достойных назначений. Многих из них посылали в отдаленные приходы, где католиков среди населения были считанные единицы. Им не давали возможности продвинуться.

Юджин вставил за них словечко, когда общался с представителями элиты, которые считали за честь приглашать его на свои виллы. В судьбе молодых священников произошли перемены к лучшему.

Конечно, не всем нравился отец О’Брайн. Не то чтобы они считали, будто он ведет себя высокомерно, но он стал пользоваться слишком большим влиянием для такого молодого человека, к тому же американца.

Но благодаря Юджину Ватикан получал ежемесячно столько денег, – сколько его коллеги могли внести в казну лишь за год. Среди спонсоров были не только щедрые американцы, но и представители других национальностей. Например, один французский гонщик, который внес значительную сумму, полученную им за победу в чемпионате, в фонд помощи голодающим детям. Юджин О’Брайн умел делать деньги. Но себе ничего не брал. Все подарки или возвращал, или передавал в общество распространения религии. Единственное, что он был вынужден оставлять себе, это превосходные, сшитые на заказ костюмы, которые дарила ему миссис Келлер. Если он хочет бывать у нее, говорила она, то должен быть одет не хуже других гостей.

Юджин не испытывал никакого смущения при сборе денег. Спонсоры получали удовольствие, когда давали ему деньги, а церковь с благодарностью их принимала. Однако он озадачил своего исповедника, отца Адамса, пожилого американца из Бостона, которого держали специально для американцев, желающих исповедоваться соотечественнику.

– Я не так представлял служение, отец, – говорил он. – Не для этого я столько учился, не для того, чтобы стать бабочкой, порхающей в высшем свете.

– Но ты служишь на благо церкви, Юджин. Ты делаешь то, что от тебя требуют.

Джину было трудно до конца разобраться в том, что так беспокоило его. Ему все так легко давалось. Казалось, он сам, рассчитав все заранее, добился своего положения.

– А почему это так беспокоит тебя?

– Мне кажется, что я… слишком честолюбив.

– Но служить церкви не есть честолюбие, Джин. Это нормально.

– Думаю, что то, чем я занимаюсь, не есть настоящее служение. К тому же, отец, сейчас в Европе происходят большие перемены. Америка вот-вот должна вступить в войну. Я должен иначе воспользоваться своим призванием.

Да, изменения происходили. Богатые друзья Ватикана не могли больше совершать путешествия в Европу. Европейцы тоже, в основном, были заперты у себя дома. В Италии шла мобилизация, страна вступила в войну. Ватикан посредством переговоров с правительством Муссолини был объявлен нейтральной территорией. В декабре 1941-го, когда Юджину исполнилось двадцать три года, Соединенные Штаты вступили в войну. Он обратился с просьбой к кардиналу Рапполини, чтобы тот отпустил его домой. Он хотел стать капелланом в армии США.

Рапполини отвечал ему:

– Решение принято, Юджин. Ты останешься на службе в Ватикане. В твоей стране найдется достаточно других священников для службы в армии. Ты нужен церкви здесь.

Он писал письма родным. Впервые за многие годы его стала одолевать тоска по дому. Он охладел к административной работе, которую выполнял, состоя на службе у кардинала.

Когда война кончилась, восьмидесятилетний, оказавшийся в немилости кардинал Рапполини умер. Те, кто служил у него, были назначены на другие должности.

Юджину О’Брайну предстояло провести месячный отпуск дома, перед тем как отправиться на остров, расположенный невдалеке от восточного побережья Африки, где его ждала работа в должности пастора в лепрозории.

Все его друзья и родственники были ветеранами войны. Они рассказывали о разных дальних странах, в которых побывали, и о невероятных событиях, участниками которых им суждено было стать.

Они были летчиками и моряками. Джин чувствовал себя одиноким, он не понимал их. Просматривая «Дейли Ньюс», «Миррор», «Джорнал Американ» – все эти издания были полны статьями об американских солдатах, возвращающихся домой, к которым он не имел никакого отношения, – чувствовал себя чужим в своей стране.

Впервые в жизни он стал сомневаться, правильный ли сделал выбор, став священником. Перестал носить сутану, так же как вернувшиеся домой военнослужащие не носили свою форму Однако у него не было знаков отличия, говорящих о том, какие подвиги совершены во время войны.

Однажды он услышал, как мать вошла на кухню, вернувшись из магазина.

– Тебе помочь, мама?

Сначала она покачала головой – сама неплохо справлялась с домашними делами. Но, посмотрев на сына, кивнула, и он стал подавать ей консервы, которые хранились в кладовке.

– Хочешь есть, Юджин? Ты так похудел. Приготовить тебе обед? Или сэндвич с ветчиной? Непривычно делать покупки в магазине без карточек.

– Я бы просто выпил кофе, мама. Я не голоден.

Она отложила покупки и взглянула на сына. Джин выглядел гораздо старше, чем раньше. В нем чувствовалась какая-то усталость и неуверенность Раньше такого она в нем не замечала. Он всегда казался таким целеустремленным. Теперь, одетый в рубашку с расстегнутым воротником и свитер – так он одевался, когда был мальчишкой, – он чувствовал себя неловко.

– Джин, где находится то место, куда они тебя посылают? Этот остров? Ты сделал все прививки?

Он говорил ей, что его направляют на работу в лепрозорий, и успокаивал: он сделает все прививки. Он читал кое-что об этой болезни. Да, она ужасна и не поддается излечению. Его обязанностями будет утешение умирающих.

– А что ты думаешь об этом? Все это так отличается от того, чем ты занимался в Ватикане.

Он пожал плечами. Не знал, что думать.

– Знаешь, Джин, может, тебе стоит побольше побыть дома. Дядя Фрэнки пользуется влиянием в обществе, он мог бы…

– Нет, это не играет никакой роли. Я хочу сказать… Я просто несколько сбит с толку.

– Может быть, тебе лучше остаться дома, – она пристально посмотрела на него.

– Мой дом там, куда меня посылает церковь. Я священник, и этим все сказано. Ты знаешь, мне кажется, я проголодался, мама. Пожалуй, съем этот сэндвич с ветчиной.

Он решил доставить матери удовольствие, видя, как она болезненно переживает его отчуждение, понимая, что она хотела бы помочь ему. Он позволил ей накормить себя. Мать всегда получает удовольствие, когда кормит сына.

* * *

Несколькими днями позже он разговаривал со своей двоюродной сестрой. Маленькая Меган проходила интернатуру в Белеву. Эта девочка, старавшаяся походить на мальчишку, повзрослела, но все еще как бы оставалась ребенком, все ее ужимки и жесты оставались детскими. Она собиралась стать психиатром.

Она разговаривала с ним в гостиной своей квартиры, рассказывая о своей работе, о больных – не сообщая ему ничего конфиденциального.

– У нас тоже, как у священников, есть свой шифр, только мы не исповедаем людей и не отпускаем им грехи. Мы пытаемся объяснить им причины заболеваний, пытаемся помочь пациенту лучше понять себя.

– Разве одного понимания достаточно, чтобы исцелиться?

– Послушай, все не так просто. Трудно разобраться в своих запутанных переживаниях. Моей задачей является направлять, вести их, помогать людям понять, в чем суть их недомогания, в чем причина, и как им избавиться от него.

Меган изучала своего двоюродного брата. Боже, какой же красавец этот Юджин – пепельные волосы, тонкие черты лица. Он такой высокий, стройный, грациозный. И так озабочен чем-то.

– В чем дело, братец? Что тебя беспокоит?

– Меня? Да ничего. Просто хотел повидать тебя. Хотелось узнать, что стало с тобой. Я не собирался беседовать обо мне.

– У меня все отлично. Я добилась в жизни всего, чего хотела. Немногие могут этим похвастаться. Все эти парни, которые возвращаются домой из армии, страдают от всяких неврозов. Я работаю в госпитале для ветеранов войны, консультирую мужей и их жен. Для меня открывается новый мир.

Она заерзала на стуле, подперла подбородок руками и стала смотреть на него в упор.

– Ты мыслишь нереалистично, Джин. У тебя есть какие-то сомнения? Я никому не скажу, ты же меня знаешь.

Он не сразу ответил. Казалось, он обдумывает что-то, принимает какое-то решение. Наконец сказал:

– Да нет. Просто мне нужно привыкнуть к новой обстановке. Я слишком долго находился в Риме. Привык к определенному образу жизни.

– Слушай, говорят, у тебя там была роскошная жизнь.

Он удивленно посмотрел на нее, она пожала плечами и улыбнулась. Ну ты же знаешь, у Фрэнки Маги есть свои источники информации. Она знает все.

Меган посерьезнела и перешла к тому, что считала его проблемой.

– А теперь с тобой произошли такие перемены. Тебя посылают на край земли. В лепрозорий, – она поколебалась немного, потом спросила: – Ты боишься?

– Меня назначили на эту работу. Просто я не знаю, что могу дать этим людям. Я… избалован. Жил в роскоши. Все те парни, с которыми я вместе рос, они были на войне и многое испытали. Я даже не могу представить, через что они прошли, в то время как я…

– Ты делал то, что велела церковь. Ты выполнял свой долг. Как и все. У них, как и у тебя, не было иного выбора. Джин, ты считаешь, что сделал правильный выбор? У тебя есть какие-то сомнения? Может быть, тебе лучше взять отпуск и разобраться в самом себе?

Маленькая Меган сидела на диване и смотрела на него честными глазами. Она хмурилась и не отводила взгляда. Она переживала за него. Хотела ему помочь.

– Слушай, я ведь твой двоюродный брат, а не пациент, верно?

– Верно. Но ты можешь говорить со мной как двоюродный брат, как друг. Беседа помогает. Черт, я этим и занимаюсь. Это помогает, когда у меня возникают разные неприятности.

– Я испытываю… стрессовое состояние. Мне нужно кое-что понять. Прежде чем приступить к работе, хочу пожить в уединении. Я уже обо всем договорился. Мне нужно разобраться в самом себе. Кажется, я еще не знаю, что такое – быть священником. Теперь мне предстоит испытание. Да, это меня пугает. Не знаю, преодолею ли все это. Я… боюсь.

Меган откинулась на диване, сомкнула руки на затылке, расслабилась.

– Думаю, что ты справишься с любой работой. Ты всегда справлялся раньше, справишься и теперь. Я думаю… о, разреши я не буду говорить больше с тобой как психиатр с пациентом. Хочу поговорить с тобой как твоя двоюродная сестра, как твой друг. Я думаю, что ты справишься и со своей работой, и со своими страхами.

Когда они оба встали, он наклонился и поцеловал ее в лоб.

– Маленькая Меган. Боже, ты стала врачом. Считаю, что ты будешь отличным психиатром, девочка.

Меган обняла его, затем отпрянула.

– Надеюсь, у тебя все будет хорошо, Джин. – Потом она понизила голос и добавила: – Будь счастлив, Джин. Ты этого заслуживаешь. Попробуй, ладно?

* * *

Предполагалось, что это изгнание – время, когда можно поразмыслить о том, что такое власть и злоупотребление властью, но оно стало самым продуктивным периодом в жизни священника Юджина О’Брайна.

Он плохо переносил жару и влажность и решил отказаться от безукоризненно чистой, отутюженной сутаны, несмотря на то, что за его одеждой следила молодая монахиня. Он носил легкие штаны цвета хаки и рубашки, которые предпочитал врач, работающий в лепрозории, бородатый француз с грубыми манерами, редко с кем разговаривающий.

Лепрозорий управлялся французскими монахинями в возрасте от двадцати до шестидесяти лет. Они были все без исключения жизнерадостными женщинами, безропотно выполнявшими самую тяжелую работу, ухаживая за прокаженными, чей внешний вид был весьма отталкивающим. Он заметил, что они прикасались к больным, гладили их, мыли и ухаживали за ними так, как маленькие девочки играют с куклами.

Дни его были монотонны и однообразны. Рано утром он проводил богослужение, на котором присутствовали монахини и некоторые из прокаженных, способные ходить. Он причащал их, стараясь не смотреть на разлагающиеся тела, пораженные проказой.

Самая молодая из монахинь, сестра Вероника, бледная стройная девушка с розовыми губами и зеленоватыми глазами, научила его большему, чем годы учебы в семинарии и работы в Ватикане.

Однажды дождливым утром он совершал обход вместе с врачом, стараясь не прикасаться к больным, и вдруг увидел молодую монахиню, стоящую на коленях возле кровати женщины с изъеденным проказой лицом. Монахиня заговорила с врачом. По ее мнению, больная не протянет до вечера.

Говоря это, она одной рукой поддерживала больную, а другой кормила ее. Взглянув снизу вверх на Джина, она улыбнулась.

– Отец, – сказала она тихим голосом, – эта женщина вечером уже будет в раю. Это чудесно, не правда ли? Благословите ее, отец, и помолитесь с ней. Это доставит ей большую радость.

Он кивнул, склонил голову, перекрестился и стал молиться, в то время как доктор продолжал свой обход. Глаза его были закрыты, и вдруг он почувствовал легкое прикосновение к своей руке.

– Отец, – прошептала девушка, мешая английские фразы с французскими, – прикоснитесь к ней, пожалуйста. На нее сошла благодать, и она одарит ею вас.

Никогда никто не говорил ему ничего подобного. Он протянул руку, абсолютно холодную, несмотря на то, что в палатке было жарко и влажно, наклонился и кончиками пальцев очертил крест на лбу женщины, у которой не было ни губ, ни носа.

Она открыла глаза, оттуда лучился такой свет, что у него перехватило дыхание. Вся ее жизнь сосредоточилась в этом взгляде, хотя Юджин и не мог представить себе, что она могла видеть. В этих черных глазах сияла некая радость, которая проистекала не от его прикосновения, а от ощущения чуда, свершавшегося с ней. Он отошел от ее кровати потрясенный и провел несколько часов в полном одиночестве, стоя на коленях в своем маленьком деревянном домике, не в силах произнести ни единого слова, потому что дар речи оставил его.

Это был первый по-настоящему религиозный опыт в его жизни. То ощущение богоизбранности, с которым он жил еще с той поры, когда учился в школе, могло легко быть выражено словами. Ни разу, ни на минуту он не переживал религиозного экстаза. Ни даже тогда, когда его посвящали в духовный сан, и не во время первого богослужения, которое он проводил. Ни разу до того момента, когда прикоснулся ко лбу умирающей женщины, он не испытывал ничего подобного.

С тех пор он по несколько раз на день совершал обходы. Держал на руках детей, делая массаж их изъеденным проказой ногам, осторожно поглаживая их пальцы и гниющие носы. Шептал им на ухо слова утешения, и они смотрели на него с такой любовью в глазах, которую он никогда раньше не видел и считал благословением Божьим.

Впервые в жизни на Юджина смотрели как на священника, посланника божьего и утешителя. Эти страдающие души не замечали его необыкновенной красоты, которая омрачала всю его жизнь. Они видели только то, что и он сам начинал ощущать в себе: внутреннюю красоту, происходившую от любви и заботы, которыми он наделял страдальцев. Он был при этом абсолютно бескорыстен.

Нет, это не совсем так, ибо Юджин получал взамен такое чувство успокоения, умиротворения и благодати, какого не знал никогда прежде. Его прикосновения к прокаженным стали обязательными, они были частью жизни, а его любовь к страдающим все возрастала.

Вечерами он изучал книги по медицине, которыми снабжал его доктор. Посещал лабораторию, где работали монахини с медицинским образованием.

Он писал в Рим письма с просьбами прислать денег на медицинское оборудование и на учебники для детей. Размышлял о том, как роскошно он жил в Риме, и о распределении материальных благ внутри католической церкви, видя ту бедность, в какой жили люди в лепрозории. Богатая духовная жизнь этих людей сочеталась с нищетой, в которой они прозябали.

Деньги или не приходили вовсе, или поступали в незначительных суммах, и Джин молился, чтобы Бог смягчил его сердце и он не испытывал бы чувства гнева по отношению к своей церкви. Он вспоминал ту роскошь, среди которой он жил в Ватикане. Подсчитывал, скольким людям облегчила бы жизнь продажа хотя бы одной картины, одного ковра или хрустального набора.

Вечерами и рано поутру, пребывая в одиночестве, предаваясь созерцанию, Юджин впадал в состояние крайней экзальтации. В этом страшном месте, где царила смерть, он ощущал благодать, и причиной этому были люди, которых он должен утешать.

Он чувствовал, что его здесь приняли, и все вокруг него засияло светом веры.

Он стал понимать, что такое церковь. Осознал это понятие в чистом виде. А ведь раньше часто не знал, что думать по этому поводу, и злился и впадал в отчаяние.

А вскоре влиянием в Ватикане стали пользоваться другие люди, которые решили, что исключительно одаренный отец Юджин Себастьян О’Брайн понапрасну растрачивает свои духовные силы в отдаленном лепрозории. Отныне ему предстояло послужить церкви среди живых, а не среди умирающих.

После шести лет чудесной, святой жизни Юджин был возвращен в Рим, где стал монсиньором и получил назначение на работу в общество по распространению истинной веры, филиал которой находился в Лос-Анджелесе.