Текст книги "История Рай-авеню"

Автор книги: Дороти Уннак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)

Слушая Сюзи, Меган испытывала чувство вины. Но Сюзи говорила так, будто многие считающиеся запретными вещи на самом деле совершенно нормальны и даже забавны.

Когда Меган покидала Варм-Спрингс, ей было тяжело расставаться с Сюзи, но та пообещала, что очень скоро вернется в Нью-Йорк. И тогда пригласит ее в гости. Она обещала Меган веселую жизнь. «Ну, улыбнись же, поцелуй меня, а потом отправляйся домой и, смотри, хорошенько учись в Хантере», – говорила ей Сюзи на прощанье.

Меган склонилась над ней и поцеловала в кончик носа, а потом в лоб, точно так же, как отец целовал ее, когда она была маленькая.

Сюзи понизила голос и сказала:

– Я вернусь, Меган. Обещаю тебе, что мы встретимся в Нью-Йорке. И, клянусь, никому не удастся тебя испортить. Я никому не позволю.

Они были ровесницы, но, разговаривая с Сюзи, Меган чувствовала себя ребенком.

Часть вторая

Глава 1

Война изменила жизни большинства ребят, которые закончили школу св. Симеона, но решительно ничего нового не происходило с Уилли Пейсеком. После событий в Перл-Харборе он пошел на призывной участок, находившийся на углу Фордхэм-роуд и Гранд-Конкорса. Затаив дыхание, он показал сержанту свою карточку призывника. Ситуация тогда изменилась. Шла настоящая война, и армия нуждалась в людях.

Сержант посмотрел на Уилли и покачал головой. Мальчик представлял собой жалкое зрелище. У него были повреждены барабанные перепонки, не хватало половины указательного пальца на левой руке. У него была язва. Когда Уилли сказал, что практически здоров и готов служить в армии, если ему помогут материально, взгляд сержанта из сочувственного стал презрительным, и он громко рассмеялся, так что молодые люди, присутствующие в комнате, посмотрели в его сторону, и как раз в этот момент Уилли нанес сержанту удар в челюсть. Сержант сделал шаг назад, потом поднял Уилли за шкирку и понес к двери.

– Слушай, пацан, – сказал он тихо прямо в ухо Уилли, – не обижайся. Найдется и для тебя работа. Не могут же все быть солдатами.

Сержант оказался прав. Уилли не мог подыскать себе работу в военном ведомстве, вроде той, которая была у его матери, устроившейся на авиазавод на Лонг-Айленде – там нельзя было работать без указательного пальца на руке. Но он уволился из третьесортного кинотеатра «Авалон», где работал швейцаром, принял ванну, подстригся, надел чистую одежду, почистил ботинки и в таком виде предстал перед директором кинотеатра «Парадиз».

Его мать зарабатывала хорошие деньги и жила в общежитии на Лонг-Айленде вместе с другими работницами. Уилли снял для себя и Миши трехкомнатную квартиру на пятом этаже в доме, который находился на углу авеню Крестон и 184-й улицы, рядом с «Парадизом».

Миша так и остался на уровне маленького ребенка. Он постоянно улыбался. Ему нравились фильмы, где пели и танцевали. Он топал по всей квартире, уверяя Уилли, что танцует чечетку. Мать согласилась платить старой леди, миссис Келлер, которая жила на первом этаже, чтобы она присматривала за Мишей. Той приятно было с ним общаться. Ее собственные дети и внуки жили в Чикаго, и она страдала от одиночества. Сначала мальчик ее немного шокировал, но вскоре она привыкла к нему, полюбила его, к тому же несколько лишних долларов в неделю ей вовсе не мешали. Уилли, однако, не отдавал ей всех денег, которые присылала мать. Какую-то часть он откладывал на оплату квартиры.

Мистер Фелник, директор «Парадиза», скептически осмотрел Уилли Пейсека, одетого в свою лучшую одежду. Он разительно отличался от высоких, стройных, красивых на ирландский манер молодых людей, которые обычно работали в этом шикарном кинотеатре. Для такого коротышки, как Уилли, у них даже униформы не было, но тот сказал, что это не проблема. У него, мол, есть сосед – отличный портной. Мистер Вагнер действительно умел обращаться с иглой и ножницами, и вскоре Уилли появился в кабинете директора в отлично сшитой униформе.

Мистер Фелник надеялся, что война скоро кончится, и тогда к нему вновь вернутся его замечательные высокие молодые люди. «Парадиз» стал для Уилли университетом, волшебным местом, его подлинным миром. Он смотрел одни и те же фильмы по несколько раз, замечая то, что пропустил при первом просмотре, обращая внимание на то, как сделана картина. Он завидовал людям, которые делали фильмы и так много знали. Запоминал все кадры. В уме переделывал их, рассматривая те или иные эпизоды под разными углами зрения. Записывал свои мысли и потом, вновь просматривая фильм на экране, проверял их.

Он постоянно оживлял свои воспоминания, пока реальность и фантазия не слились в его воображении в единое целое.

То, что произошло когда-то на Змей-горе, трансформировалось в его сознании в жестокую битву. Затем он рассмотрел эти события под другим ракурсом, и они представились ему преднамеренным и хорошо организованным убийством, целью которого была не столько смерть Сташева, сколько гибель его отца.

В сцене, которая разыгрывалась в камере, Уилли видел себя в роли смелого героя-обвинителя. Мальчик умывал руки и снимал с себя вину за смерть своего мучителя. Он мстил, а тот, кто раньше издевался над ним, превращался в жалкого труса и просил простить его. Он совершал великий акт возмездия – разом устранял двух порочных мужчин, претендующих на роль его отца.

Однажды в субботу Уилли нужно было подменить старого мистера Рубена, который продавал билеты. У старика был кашель и поднялась температура. Уилли не смотрел на людей, входящих в кинотеатр. Он рвал билет на две части, одну бросал в большой стеклянный ящик, а вторую отдавал владельцу. Он видел только руки, ноги, мужские ботинки, женские туфли.

– Уилли!

Он узнал этот низкий голос. Перевел взгляд с сияющих ботинок на красивое лицо и увидел Данте Данжело. Тот стал на пару дюймов выше ростом, или, может быть, так казалось из-за его морской формы. Он был в звании младшего лейтенанта или что-то в этом роде. Должно быть, приехал в отпуск.

– Дэнни, привет. Как дела?

Уилли по инерции продолжал отрывать билеты, которые ему протягивали люди. Он хотел, чтобы Данте не задерживался возле него и шел бы в кинотеатр. Чтобы тот исчез вместе со своей высокой, стройной, шикарной девушкой, стоявшей возле него. Но Данте не двигался с места. Он улыбался и приветствовал знакомых, которые пришли провести субботний вечер в кино, а потом полакомиться мороженым в кафе «Крам».

Толпа редела, основная масса зрителей уже прошла в зал. Уилли внимательно осмотрел Данте. Ему вдруг стало неловко в своей униформе – сшитой на заказ куртке красного цвета, черных модных штанах с красной полосой, накрахмаленном тугом белом галстуке. Он почувствовал себя клоуном, стоя рядом с Данте Данжело, который выглядел как настоящий мужчина. И с ним была такая красивая девушка. Они подходили друг другу – высокие, похожие на киногероев. Уилли чувствовал себя уродливым ничтожеством.

Данте представил ему свою девушку. Блондинку звали Диана. Она улыбнулась, обнажив ряд красивых, ослепительно белых зубов, и сказала, что будет ждать Данте в буфете. Оставила их наедине друг с другом.

Уилли, как обычно делал, когда нервничал и чувствовал себя не в своей тарелке, начал болтать, говоря все, что приходило ему в голову. Боже, он понимал, что не надо бы вести себя так, но остановиться не мог. Все из-за этого Данте, которому нужно было поздороваться и проходить в кинотеатр.

– Ты знаешь, у меня хорошая работенка здесь, в «Парадизе». Но я собираюсь податься в кинобизнес. Нет, не подумай, что хочу стать актером, там ведь полно всяких других работ. Видишь ли, я хочу стать… а это вообще не моя работа, я просто подменяю старика Рубена.

Данте улыбнулся:

– Старик Рубен еще работает? Он нам всем задавал перцу, когда мы старались проскочить без билета на субботний киносеанс. Мы были тогда мальчишками.

Уилли не ходил с этими мальчишками на субботние киносеансы. Он никогда не был близок с ними.

Он болтал о своих планах. Рассказал о матери, которая работала на военном заводе. Похвалил ее. Говорил и говорил без конца. Данте улыбался и кивал. Он был вежлив.

– Что ж, ты хорошо выглядишь, Уилли. Великолепно, что ты можешь смотреть все эти фильмы в «Парадизе». Уверен, что ты здесь многому научишься, и в дальнейшем это тебе пригодится.

Конечно. Все замечательно. На Данте была военно-морская форма, а Уилли разодет как шарманщик, который ходит по дворам с обезьянкой. Внезапно он осознал, как смешно выглядит. Пошел к черту, Данте. Зачем ты пришел сюда и все испортил? Может быть, его убьют на войне и отправят домой в цинковом гробу.

Данте повернулся, когда кто-то окликнул его. Он поздоровался с четой пожилых людей, живущих на авеню Валентайн. Потом какие-то опаздывавшие на сеанс девушки протянули Уилли свои билеты, не глядя на него. Они смотрели на Данте. Улыбались ему. Везучий, черт. Даже если корабль потопят, он доберется до берега вплавь, как Джон Уэйн.[6]6
  Джон Уэйн – известный американский киноактер.


[Закрыть]

Киносеанс начинался. Девушка Данте стояла у дверей в зал и улыбалась вежливой улыбкой, пожимая плечами.

Данте кивнул ей. Сейчас, мол, приду.

– Послушай, Уилли. Сегодня утром я был у моих дядей, Виктора и Джозефа Руччи, которые живут на авеню Батгейт. У них свое дело. Они занимаются поставкой мяса, овощей и фруктов. У тебя есть водительские права?

Уилли напрягся. Может, ему подфартит с этой стороны. Эти дяди с Батгейт, они деловые. Уилли много слышал о них. Богатые люди.

– Могу достать. Водить машину я умею. А в чем дело?

– Понимаешь, сейчас война, и дядям не хватает людей. Ты здесь только по вечерам работаешь? Им нужна пара водителей, которые бы с утра пораньше ездили на рынок, что на Фултон-стрит. Они платят хорошие деньги, а работенка не пыльная. Грузить товар будут грузчики. Тебя это интересует?

Сердце Уилли дрогнуло. Еще бы это его не интересовало.

– Что ж, подумаю об этом, – в услугах он не нуждался.

– Хорошо, я позвоню дяде Джозефу. Тебе нужно будет с ним встретиться. Он действительно хорошо платит, парень. Слушай, мне надо идти. Рад был тебя увидеть, Уилли. Пока.

Да. Пока. Чертов итальяшка. Пока, пока.

Как только он прибыл к дяде Руччи, тот сразу нанял его на работу. Он мог не беспокоиться насчет водительских прав, их ему достанут. Данте порекомендовал его, и этого было достаточно.

Глава 2

Сержант Чарли О’Брайн чувствовал себя ужасно. Из носа текло, в горле першило, уши заложило, глаза слезились. Но он видел, как Джейкобс, высокий, стройный, мускулистый мужчина с мягкими манерами, продолжал выполнять свои обязанности, несмотря на грипп и высокую температуру. Не то чтобы Чарли хотел сравнивать себя со стариком – капитану было двадцать семь лет, – он просто не хотел предавать его. Но, действительно, глупо умереть от воспаления легких в то время, когда война с Германией окончилась. Они уже тридцать миль проделали в южном направлении. День слишком холоден для апреля. Капитан то и дело сверялся с картой и ровным голосом говорил, куда ехать. Он очень спокоен. Капитан не был разговорчив, но обладал чувством юмора и умом, хотя и несколько суховат. Порой Чарли не сразу понимал, что его командир шутит. Ему начало казаться, что он туго соображает. А может быть, все из-за того, что этот Джейкобс чертовски умен. Но, так или иначе, он выполнял труднейшее задание, а Чарли был его шофером и помощником. Они попадали то в одну непредвиденную ситуацию, то в другую. Джейкобс склонялся над картами, пытаясь понять, где была какая армия и кто, черт возьми, стрелял по ним в то время, как они колесили по каким-то неведомым дорогам. Британцы, немцы или американцы? Конечно, это было без разницы, если бы снаряд попал в их машину. Чарли, однако, не трусил, крепко сжимал баранку, посматривая время от времени на Джейкобса, который сверялся с картами и связывался по рации с начальством, сообщая им, безопасно ли посылать войска в тот или иной район. Иногда он спрашивал, кто поливает их в данный момент.

Эби Джейкобс был, возможно, самым храбрым человеком, которого Чарли когда-либо знал, а видел он немало героев. Встречал он и трусов, на войне всякое случалось. Чарли старался подражать Джейкобсу. Если Джейкобс выпрямлял спину, делал глубокий вдох и смотрел прямо перед собой, то так же поступал и Чарли. Если Джейкобс понижал голос, дергал головой и говорил: «Прыгай в грязь, Чарли», тот прыгал, и за ним прыгал в канаву капитан. Они лежали, закрыв голову руками, прячась от снаряда, который, казалось, должен поразить их джип. Фактически Чарли чувствовал, что ему не грозит опасность до тех пор, пока он находится рядом с Джейкобсом, как будто тот обладал какой-то магической силой. Он был тотемом Чарли, его щитом.

Они все слышали про Ордруф. Это был трудовой лагерь для заключенных, и все там были мертвы. Чтобы похоронить мертвецов, наняли местных жителей.

Воздух был настоян запахом смерти, который пронизывал всю территорию на пять миль от лагеря. А когда они подъехали ближе, то к этому запаху примешался еще и аромат липы. По всей дороге они проезжали мимо лагерей военнопленных: сотни немецких солдат стояли за колючей проволокой, натянутой на деревянные столбы. Подъехав к Ордруфу, увидели пленных, идущих с поднятыми вверх руками в сопровождении двух американцев, которые выглядели изможденными: нелегко было охранять сдающихся в больших количествах немцев.

Сам город в силу таинственных обстоятельств был нетронут войной. Дома очень аккуратные. Казалось, что их только недавно покрасили. Вдоль чистых кирпичных стен буйно цвели цветы. Порывы ветра колыхали занавески на окнах. Чистые, сияющие стекла свидетельствовали о том, что домашние хозяйки на славу потрудились.

Несколько гражданских лиц – свежевыбритые мужчины и ухоженные женщины – стояли вдоль дороги и приветственно махали им. Некоторые что-то кричали, когда они проезжали мимо на джипе, сбавляя скорость.

– Что они говорят, капитан?

– Они говорят: слава Богу, что сюда пришли американцы. Они очень боятся русских.

По мере того как ближе подъезжали к лагерю, людей вдоль дороги становилось все меньше и меньше, а потом они и вовсе исчезли. Они то и дело встречали сдающихся немецких солдат – группами и поодиночке. Два друга с поднятыми вверх руками хотели сдаться сержанту и капитану в джипе.

– Они хотят сдаться нам, – указал Джейкобс пальцем на немцев и закричал им по-немецки, чтобы они шли к Ордруфу. Там создавались пункты для военнопленных. Солдаты закивали, замахали руками, заулыбались. Вот они – враги.

Они нагнали шестерых американских солдат, посланных собирать оружие сдающихся в плен немцев. Те наблюдали, как немецкие солдаты, среди которых были в основном подростки, грузили оружие на машину.

Один военный полицейский подошел к джипу и сказал Чарли, чтобы тот остановил машину. Полицейский сопроводил их до входа в лагерь, где их приветствовал маленький, плотный немец, одетый в смокинг, отутюженную рубашку с бабочкой. Он поклонился несколько раз, как будто был хозяином, принимающим гостей. Затем выпрямился, щелкнул каблуками и отдал им честь.

Джейкобс проигнорировал его. Чарли кивнул этому человеку, который представлял тут городскую администрацию, и пошел в лагерь вслед за Джейкобсом.

Внутри перед ними предстало зрелище, заставившее Чарли вспомнить о том, что ему приходилось слышать об аде. Вот только огня там не было.

Он сжал губы и задержал дыхание, чтобы не чувствовать запаха гниющих мертвых тел. Этот запах был просто непереносим. Вскоре им пропиталась вся одежда, волосы, руки. Он останется с ним навсегда, этот запах смерти.

Немецкий функционер шел впереди и рассказывал, пока наконец Джейкобс не сказал ему что-то резкое, после чего тот замолчал и уставился в землю.

Американцы были ошеломлены увиденным. Они не верили своим глазам. Перед ними лежали мертвые тела совершенно истощенных людей.

– Кем они были? – спросил Чарли Джейкобса, стараясь понять, как можно творить такие зверства. Все это не укладывалось в разум.

– Он говорит, – Джейкобс кивнул в сторону немца, – что они были пленными с востока и работали в этом лагере. Все они гражданские лица, многие являлись преступниками, некоторые были сумасшедшими. Говорит, что они, наверное, умерли от какой-то болезни. Врачей всех забрали в армию и ухаживать за больными тут было некому. Он говорит, что грязь способствовала распространению болезни. Он говорит…

Джейкобс замолчал и сжал зубы. Потом, не глядя на Чарли, продолжил:

– Эта толстая свинья утверждает, что они хотели подкормить этих людей, но те отказывались от пищи. Это были очень сложные люди. В основном евреи, которые не принимали некошерную пищу.

Чарли посмотрел на человека, который вызвался быть их гидом.

Немец пожал плечами и попытался улыбнуться: ну что было делать, такие уж это люди.

Молодой американский сержант подошел к Джейкобсу и отдал ему честь:

– У нас тут есть группа рабочих из местных жителей, капитан. Они займутся похоронами.

– Сколько здесь трупов?

– Сотни. Около тридцати человек убиты совсем недавно, – Джейкобс вопросительно посмотрел на сержанта, который показывал, что их расстреляли из пулемета. – Они были последними, кто оставался в живых перед отступлением немецких частей, и немцы расстреляли их. Местные жители сейчас копают ямы. Мы похороним их в братских могилах.

– Задержаны ли охранники?

– О да. Мы захватили живьем двоих. Эсэсовцы привели их сюда и заставили работать только на прошлой неделе, поэтому они не имеют никакого отношения к тому, что здесь случилось. Правильно?

– Да, – сказал Джейкобс.

Они прошли по лагерю, оглядели деревянные бараки с нарами в несколько ярусов, от пола до потолка. На каждых нарах могло разместиться до восьми заключенных. Они занимали практически все пространство помещения, в котором отсутствовали окна. Запах был непереносим.

Джейкобс быстро ходил по бараку, все осматривая и запоминая. Потом они пошли туда, где рылись могилы. Местные жители были хорошо одеты и вполне упитаны. Старательно копали лопатами, розданными им американцами. Они приветствовали американского офицера, вытирали мокрые от пота лбы носовыми платками. Вместе с мужчинами трудились и женщины. Их лица были непроницаемы.

Джейкобс решил, что уже все увидел и все понял. Он быстро пошел к джипу. Когда Чарли сел за руль, капитан дотронулся до его плеча:

– Жми на газ, парень, иначе первый встречный немец, который захочет нам сдаться, может получить от меня пулю.

Они поехали назад в штаб. По пути к джипу подошел очень молодой голубоглазый солдат, с поднятыми вверх руками. Улыбался, кивал, предлагая взять его в плен.

– Останови, – сказал Джейкобс. Он выпрыгнул из джипа, подошел к солдату-мальчику, поговорил с ним около минуты, затем показал рукой в направлении лагеря. Мальчик покраснел, на его розовых щеках показались слезы. Он схватил Джейкобса за руку и стал умолять его о чем-то.

Чарли напряженно ждал, что будет дальше. Джейкобс взял мальчика за плечи, повернул его и дал сильного пинка в зад, после чего вернулся в джип и велел Чарли ехать. Как можно быстрее.

– Что вы говорили, капитан?

Глядя прямо перед собой, Джейкобс ответил спокойным голосом:

– Я сказал ему, чтобы он поискал русских. Американцы уже и так захватили достаточно пленных. Сказал, что русские сначала отрежут ему ноги, потом руки, после чего изнасилуют и бросят в какую-нибудь канаву, – он посмотрел на Чарли. – Вот что я ему сказал. Еще вопросы есть?

– Вопросов нет, сэр.

– Тогда едем отсюда к чертовой матери.

* * *

Ордруф был только началом – первым лагерем такого типа, который им довелось увидеть. Джейкобсу поручили инспектировать такие концлагеря, как Дахау, Берген-Белзен, Бухенвальд, Теризенштадт. Наконец его направили в Аушвиц, где требовались его журналистские способности и владение языками – немецким, идиш, ивритом и польским.

Сержант Чарли О’Брайн был направлен вместе с Джейкобсом в качестве его шофера и помощника. После каждого задания, после каждой поездки Джейкобс говорил Чарли одно и то же: тебе не нужно ездить со мной. Дела становятся все хуже и хуже.

В двадцать семь лет Джейкобс выглядел чуть ли не стариком. У него было большое, массивное лицо. Глаза с прищуром, казалось, заглядывали Чарли прямо в душу. Он говорил ему своим тихим и добрым голосом: «Довольно, Чарли. Думаю, тебе лучше остаться при штабе. Возможно, ты станешь возить генерала или даже двух генералов. Что ты скажешь на это, парень?»

Чарли весь напрягся, сглотнул слюну и покачал головой.

– Мне нужно все видеть, – сказал он, сам не зная толком, зачем ему это нужно. Он и так уже повидал достаточно.

На территории Аушвица были установлены большие палатки со знаками Красного Креста на них. Там же стояли грузовики с медицинским оборудованием и лекарствами. Были воздвигнуты казармы для командного состава. В них также жили представители разных стран, прибывшие, чтобы задокументировать рассказы оставшихся в живых узников концлагеря. Медицинские работники старались просто сохранить бывшим пленным жизнь.

– Не давайте им никакой еды, – сказал Чарли американский солдат. – Когда мы впервые попали сюда, мы всех тут накормили конфетами, давали молоко и все, что у нас было. Они начали умирать сотнями. Черт, они переедали и умирали. Трудно даже в это поверить.

У Чарли было свободное время. Он отоспался, поел, принял душ, побрился и подстригся. На территории лагеря имелась небольшая католическая часовня и молодой священник, который исповедовал верующих и проводил богослужения по воскресеньям. Выйдя из часовни, Чарли чуть не ослеп от яркого апрельского солнца.

Вдруг он услышал жесткий, сердитый и очень знакомый голос.

Говорил рыжий взъерошенный капитан большого роста, стоящий спиной к Чарли, широко расставив ноги. Он орал на немецких солдат, выстроившихся перед ним в шеренгу. Они терпеливо переносили его гнев, поджидая своего собственного лейтенанта, который должен был поговорить с этим американцем как офицер с офицером.

Немецкий лейтенант стал по стойке «смирно» и обратился к капитану:

– Мы должны посетить богослужение. Все уже оговорено, господин капитан. Спросите у вашего начальства…

– Кругом, сволочь, и веди своих людей на территорию лагеря. Немедленно.

Это был Бен Херскель с Рай-авеню. Бен стоял и смотрел, как они уходят, а потом повернулся и сразу же наткнулся на Чарли, который обнял его по-медвежьи.

– Ну, ну, успокойся, друг. Я…

Бен высвободился из объятий и всмотрелся в того, кто его обнимал.

– Не может быть… Чарли? Господи Иисусе, Чарли О’Брайн?

Они стояли друг перед другом, держась за руки. Боже, думал Чарли, он выглядит на все сорок. А нам ведь еще только по двадцать три года. Они изучали друг друга, как будто смотрелись в зеркало, и каждый был потрясен тем, что увидел.

Бен ткнул его кулаком в плечо – так парни выражали свои симпатии, но веселость его была явно натянутая. Они пошли вместе, сообщая друг другу краткие сведения о себе – как оказались здесь, что делали. В этом ужасном месте.

– Им нужны офицеры со знанием немецкого языка. Я владею также идиш, ивритом и польским, так что могу беседовать не только с немцами, но и с оставшимися в живых узниками. Я говорю с немецкими офицерами. Таковы правила войны. Немцы сейчас очень строго придерживаются этих правил.

Лицо Бена было сурово, губы крепко сжаты. Он смотрел в сторону лагеря. Вдыхал в себя сигаретный дым, как будто это кислород.

– У меня есть отличная выпивка, Чарли. Самая лучшая. Приходи ко мне сегодня вечером, тогда и поговорим. Хорошо?

Чарли смотрел на друга и не узнавал его:

– О чем мы будем говорить, Бенни?

Бенни ухмыльнулся.

– О днях невинности, Чарли, о старом добром времени, мальчик. О Бронксе и авеню Рай и о старых друзьях, – их взгляды встретились. – Знаешь, о чем мы поговорим? Обо мне и о тебе.

Он опустил руки и улыбнулся, когда Чарли отдал ему честь. Ответил на приветствие, затем потрепал Чарли по подбородку.

– Послушай, – сказал он. – Ты находишься при хорошем офицере. Я имею в виду Джейкобса. Он действительно хороший человек. Крепкий мужик и благородный человек. До вечера, парень.

* * *

Чарли следовал за Джейкобсом, переходящим от койки к койке той палаты, где находились пациенты, имеющие самые лучшие шансы выжить. Это были живые скелеты с большими, сверкающими глазами. Плоть едва-едва покрывала кости, черепа отчетливо проступали из-под тонкой кожи. Джейкобс останавливался у каждой койки, брал бывших узников за руки, склонялся над ними, говорил какие-то слова. Его рука гладила впалые щеки, бритые наголо головы. Он тихо говорил с ними на идиш и придвигал ухо как можно ближе, чтобы услышать их слабый шепот. Осторожно и как можно более ненавязчиво поднимал левую руку каждого, чтобы Чарли мог видеть и записать их номера и имена.

– Отдыхай, Соломон, – говорил он, – доктор сказал мне, что ты съел немного супа. Это хорошо. Шалом, Соломон.

Иногда изможденные люди произносили какие-то слова, но в основном большие стеклянные глаза просто смотрели на него с опаской.

Они вышли на улицу, где светило яркое апрельское солнце. Небо было голубое, но по нему скользили легкие белые облачка. Джейкобс смотрел вверх, слегка приоткрыв рот. Он снял очки и протер их носовым платком, затем посмотрел на Чарли.

– Как дела, парень?

Чарли стало не по себе. Он разозлился. Все что он сдерживал в себе все это время, вдруг вырвалось наружу:

– Какого черта вы все время спрашиваете меня, как мои дела? У меня все в порядке, сэр. У меня все как у людей. Все отлично, как и у вас, сэр. О’кей? Я ответил на ваш вопрос?

Джейкобс кивнул. Он говорил с Чарли таким же спокойным, добрым утешающим голосом, как и с выжившими узниками концлагеря.

– Я хочу, чтобы у тебя все было хорошо, Чарли. Извини, что спрашиваю. Я не беспокоюсь о тебе, просто здесь мы все должны быть очень осторожны Нам нужно отдыхать. Мы должны… ну, я не знаю, гулять, смотреть на небо, читать… какую-нибудь смешную книгу, слушать музыку.

Впервые Чарли пришло в голову, что Джейкобс изо всех сил сдерживает себя, чтобы не взорваться.

– Вам, капитан, я бы рекомендовал играть в баскетбол. При вашем высоком росте…

– Можешь верить или нет, Чарли, но в колледже я занимался плаванием. Играл в водное поло. Но спасибо за совет, парень.

Чарли рассказал ему о Бенни Херскеле, земляке. Джейкобс улыбнулся:

– Хорошо, Чарли. Хорошо. Напейся как следует, болтай всякую чепуху, стань опять на время ребенком.

Но они не напились, хотя и выпили немало виски. Не болтали всякую чепуху и не разговаривали о женщинах. Не превратились на время в детей. Они были мужчины, и сначала в ходе беседы изучали друг друга, предавались воспоминаниям и решили наконец, что могут доверять друг другу.

– Ты ведь неплохо сложен, и у тебя есть связи, Чарли. Почему ты не в военной полиции?

– Я пригляделся к военным полицейским, когда мы были на базе. В жизни я видел немало негодяев, но эти ребята… Они безжалостно избивали пьяных солдат, уходящих в самоволку. Все полицейские в моей семье всегда говорили, что пьяного нужно доставить домой или в участок, чтобы он там проспался. С ними не нужно обращаться как с врагами общества. Мне кажется, что насилие – это не для меня.

Бен улыбнулся, наклонился к бутылке и разлил остатки виски по стаканам:

– Салют, друг. Пьем до дна. Дай Бог не последнюю.

– Я не знал, что ты пьешь, Бенни.

Херскель вытер рот тыльной стороной ладони.

– Ты хотел сказать, что евреи не пьют, верно? И что евреи не идут добровольцами в армию, и евреи не…

Чарли поморщился:

– Господи, да я вовсе не это имел в виду. Черт возьми, Бенни, ты же знаешь меня. Ты знаешь меня с пяти лет.

– Помнишь, когда мы в первый раз подрались с тобой? Я помню. Ты пошел в школу св. Симеона, в первый класс. Я ходил в детский сад, поэтому школа для меня была не таким уж важным событием. Когда ты пришел домой из школы, я спросил, как тебе там понравилось. Помнишь, что ты ответил мне?

Чарли покачал головой.

– Ты сказал, что евреи распяли Христа, и что я – еврей, а поэтому христоубийца.

Чарли кивнул:

– Так сестра Мэри Магдалина преподавала нам краткий курс истории религии. Да. Я помню – как раз мать вернулась домой с покупками и разняла нас. Мы были как два петуха. А когда она спросила тебя, из-за чего мы подрались, ты не сказал ей.

– Так это же я, супер-Бенни.

– Мать отвела меня наверх и задала хорошую трепку. Я рассказал ей о том, что узнал в школе в первый день занятий, и она объяснила мне, как я должен себя вести.

Бенни лег на койку и смотрел на Чарли со странным выражением лица. Что это было – симпатия, интерес или что-то иное?

– Моя мать таких вещей не любила.

– В моей семье этого тоже не любили, Чарли… – он замолчал, но даже в пьяном виде, с затуманенными мозгами, Чарли понял, что Бенни собирается сказать ему что-то важное.

– Что, Бенни? Ну говори же.

Чарли почувствовал, как похолодела спина. Ему казалось, что сейчас он узнает нечто такое, о чем догадывался, но боялся даже думать. Но как мог Бенни дать ответ, если он сам не знал сути вопроса.

Бенни вздохнул:

– В другой раз, мальчик. В другой раз. Слушай, Чарли, я всегда хотел спросить тебя о том вечере на Змей-горе.

Многие годы Чарли даже думать не хотел об этом. Данте сказал им, что они не должны говорить про это, и даже думать. Дело сделано, и о нем нужно забыть. Точка. Но здесь, в этом проклятом месте, где повсюду запах смерти, где еще не похоронены трупы, а те, кто выжил, находятся на краю могилы, здесь то, что случилось на Змей-горе тем снежным зимним вечером, когда они были еще детьми, казалось таким незначительным.

– О чем ты хочешь знать? Мы же там все были, и мы все знаем, что там случилось.

Бенни подался вперед, сел сгорбившись, положив локти на колени, широко расставив ноги. Глаза его налились кровью, он говорил не совсем разборчиво, но знал, о чем говорит.

– Твой брат Джин стал священником. Вы, ребята, должны исповедоваться. Что вы говорили на исповеди? Неужели ваш чертов священник сказал, что вы правильно сделали, что забили насмерть этого мерзкого негодяя, который заслужил такую смерть? Как вы все это уладили, Чарли? Ведь вы же не могли врать на исповеди.

– Его убил отец Уилли. Полицейские видели, как он убивал его. Он признался, когда отец Келли пришел на место преступления, чтобы отпустить Сташеву его грехи. Отец Уилли признался прямо там, на месте. Джин пошел к отцу Келли на следующее утро и рассказал ему правду. Он сказал, что мы убили негодяя. Он напал на нас, и мы защищались, – Чарли протянул руку и взял с пола открытую бутылку виски, которую Бенни поставил у своих ног. Он налил виски в стакан и сделал глоток. Поперхнулся и затряс головой.

– А ты что, все эти годы думал, что это мы убили Сташева? – спросил он.

– Ну, мне же не так повезло в жизни, как некоторым. Священник не говорил мне, что я поступил правильно, а когда старика Уилли поджарили, никто не сказал мне, что свершилось правосудие.