Текст книги "Маара и Данн"

Автор книги: Дорис Лессинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 28 страниц)

От автора

Как-то прошлой осенью зашел ко мне сын мой Питер и рассказал, что он только что слушал по радио сказку о бедных сиротках, братике и сестричке, которые претерпели множество превратностей судьбы, а затем зажили припеваючи и жили долго и счастливо. Древний сказочный сюжет.

– Почему бы тебе не сочинить что-нибудь в таком духе? – спросил он меня.

– Надо же, какое совпадение, – ответила я, – я как раз и пишу именно такую сказку, и уже почти окончила ее.

Подобного рода случаи нередки в семьях, но в рабочих лабораториях и кабинетах происходят гораздо реже.

«Маара и Данн» представляет собой переработку древнего сюжета не только европейских сказок, но и эпоса иных народов – большинства культур мира.

Действие происходит в далеком будущем в Африке, которую я называю Ифриком, ибо краткое «а» вполне может трансформироваться в «и».

На Северное полушарие надвинулся ледниковый период.

Не может быть, что я единственная личность на земном шаре, которая, услышав о том, что северная часть глобуса когда-то в будущем окажется покрытой слоем льда толщиною в мили, задрожит не от воображаемых пронизывающих холодных ветров – ибо каждый из нас снабжен могучим талисманом выживания, заклинанием «такое со мной приключиться не может»; этот талисман дает нам возможность спокойно размышлять о предстоящих планете невзгодах, – а от мысли, что однажды в будущем, через тысячи лет, наши потомки, возможно, скажут: «За двенадцать тысяч лет, прошедших между двумя ледниковыми периодами, история человечества совершила долгий путь от варварства до высот культуры», – а все наши достижения, все цивилизации и языки, города и навыки, открытия и изобретения, предприятия промышленные и сельскохозяйственные, леса, птицы, звери, на защиту которых от самих себя мы вставали грудью, окажутся сведены к кратким хроникам, к параграфу в учебнике истории.

Составит ли промежуток между обледенениями пятнадцать тысяч лет, больше или меньше… Специалисты утверждают, что средний срок мы уже перешагнули, час уже пробил, глобальное похолодание может начаться и через год, и через тысячу.

Роман «Маара и Данн» представляет собой попытку представить, что произойдет, когда лед двинется на юг и жизнь должна будет отступить к экватору и южнее. Опыт исследований прошлого помогает создать модель событий. Во время наиболее жестокого предыдущего оледенения Средиземное море пересохло. При потеплениях, когда лед отступал, неандертальцы возвращались с юга в свои еще не прогретые долины. К чему бы им возвращаться, если бы они не воспринимали жизнь на юге как изгнание?

Возможно, неандертальцы и есть наши древние предки, завещавшие нам свою удивительную приспособляемость, способность жить и выживать в любом климате, выносливость и упорство. Мне нравится размышлять об этих отважных льдопроходцах, внимательно следящих за движением ледяных гор.

Апрель 1998 г.

1

События, которые эта сначала девочка, затем девушка, а потом уже молодая женщина пыталась вспомнить, не отличались сложностью или запутанностью. Ее тащили куда-то сквозь ночную тьму: то несли на руках, то вели за руку. Не видать ни зги, лишь звезды в бездонном небе. Потом впихнули в какое-то помещение и приказали помалкивать. И исчезли. Она не запомнила, даже не заметила лиц – слишком все спешно, скомканно происходило, – но понимала, что это ее люди, ее народ. Комната совершенно чужая, незнакомая, каменный мешок. В центре какая-то конструкция из камней, вроде стола. Всю свою жизнь она видела такие дома. В них жили скальные люди, чужаки. Взаимное презрение. Она часто видела скальных людей на дорогах. Те прятались, когда видели людей ее народа. Она приучилась не любить скальных людей, боялась их, считала уродами и не слишком к ним присматривалась.

Одна в большой пустой комнате. Вода! Где у них вода? Она принялась искать воду. Но в комнате воды не оказалось. На столе ничего, кроме огарка свечи, торчавшего из лужицы собственного расплава и грозившего вскоре угаснуть. Где ее брат, ее маленький братик? И его тоже тащили сквозь тьму, она знала это. Она звала его, когда ее схватили и унесли из дому – спасли, как она сразу же поняла. Рука несущего зажала ей рот: «Тихо!» Она слышала голос брата, и когда он внезапно смолк, то поняла, что и ему на рот опустилась чья-то рука.

Ее лихорадило, бросало в жар, и непонятно ей было, то ли это болезнь, то ли мучает беспокойство за судьбу брата. Она подошла к тому месту в стене, в которое ее впихнули, – к камню, передвигавшемуся по неглубокой канавке и служившему дверью. Тяжелым оказался этот камень, и она уже отчаялась сдвинуть его, как вдруг он сам собою подался прочь и к ней с воплем бросился брат. От его крика у нее похолодела спина. Она обняла его и увидела за ним мужчину, который, глядя на нее, поднес одну руку ко рту, другою указывая на ребенка: «Тихо, тихо!» Она моментально зажала разинутый рот братишки, ощутила его зубы в ладони, но руки не отдернула, лишь отшатнулась и прижалась к стене, чтобы выдержать его вес.

– Ш-ш-ш-ш, тише, тише! – И припугнула его – и себя тоже: – А то сейчас злой дядька прибежит!

Брат затих, прижался к ней крепче, дрожа всем телом. Мужчина, доставивший мальчика, не остался в хижине, он о чем-то шептался с какими-то невидимыми в темноте людьми. Вошел еще кто-то, и она чуть не вскрикнула, ибо ей показалось, что вошедший и есть тот самый злой дядька, которым она пугала брата. Но нет, он только похож на того, злого… Она, собственно, даже успела издать звук, завопила было, но только пискнула, вовремя заткнув себе рот ладошкой.

– Я думала… я думала… – бормотала она.

– Нет, это был мой брат, Гарт.

На нем, как и на том,черно-красная рубаха, которую он тут же стащил с себя, оставшись совершенно голым, как делали ее отец и братья, когда готовились к ритуалам. Но отец и братья украшали себя множеством золотых подвесок, браслетов на запястьях и лодыжках, так что голыми не казались. Однако пришелец выглядел таким же утомленным, как отец и братья, а когда он отвернулся, надевая другую, принесенную с собою тунику, она увидела на его спине рубцы от ударов бичом; некоторые еще кровоточили, другие уже затянулись, подсохли. Он натянул через голову длинную, мешком, бурую рубаху, и она опять с трудом подавила крик: такие рубахи-мешки носили скальные люди. Он стоял перед нею, подпоясываясь тряпицею такого же буро-коричневого цвета. Стоял, пристально глядя на нее, а потом перевел взгляд на ее брата. Как будто почуяв взгляд, мальчик поднял голову и взвыл; так собака воет на луну. Она снова зажала брату рот, не той рукой, ладонь которой он уже прокусил до крови, а другой, неповрежденной. И прошептала:

– Не бойся, это не тот человек, это его брат. Это не злой дядька.

Но тело малыша по-прежнему дрожало, и она испугалась, как бы с ним не случился припадок… Вдруг он умрет! Она повернула голову мальчика к себе, уткнула его носом в свое плечо, обняла обеими руками.

Долго, не один день, они оба, она и брат, находились у себя дома, в одной и той же комнате, и тот, другой, злой дядька, похожий на этого, их допрашивал. В комнате были и еще люди, все в длинных черно-красных туниках. Она и брат находились в центре внимания. Все глазели на них, но вопросы задавал лишь этот, злой, физиономия которого въелась ей в память и все еще жгла сознание. Она усиленно заморгала, чтобы прогнать лицо обидчика и увидеть лицо того человека, в котором она почувствовала друга. Злой задавал вопросы снова и снова, расспрашивал о семье, о ближайших родственниках. Сначала она отвечала, потому что не знала, что перед ней враг. Но потом злой дядька схватил кнут и пригрозил вздуть их обоих, если не будут отвечать как следует. Одна из присутствующих женщин закричала на него, к ней присоединилась вторая. Но он зло прикрикнул на обеих и щелкнул кнутом, угрожая им. Вся беда была в том, что она не знала ответов на его вопросы. Отвечать приходилось ей, потому что брат ее, вне себя от испуга, только трясся, визжал и рыдал, прижавшись к сестренке. Эти злые люди – возможно, их дальние родственники, потому что она даже лица некоторых припомнила, – хотели знать, кто их посещал, кто ночевал в их доме, о чем ее родители с ними говорили, что обсуждали, планировали… Откуда ей это знать? Так много народу приходило и уходило. И слуги сновали все время, все равно что друзья. Однажды она принялась рассказывать о домоправителе, которому мать давала разные указания по ведению хозяйства, но оказалось, что злого эта тема совершенно не интересовала; он подался вперед и заорал на нее так, что у нее со страху помутилось сознание. Последнее, что она запомнила, – гнилая вонь из его рта и багровая бьющаяся жилка на лбу. Наступила тьма, а когда она очнулась, то увидела, что все вокруг перепуганы, даже сам этот злой. После этого она вообще не могла отвечать, у нее онемел язык; кроме того, мучила жажда. Она увидела на столе кувшин и вежливо, как только могла, попросила: «Пить, пожалуйста!» Злой тут же увидел новую возможность. Он принялся переливать воду из кувшина в плошку и обратно, но не дал ей ни капли. Новая система допроса его развлекла и позабавила. Он наблюдал за струйкой воды, с наслаждением пил, хлюпая и причмокивая, то и дело поглядывал на кнут, перекладывая его, играя, помахивая им в воздухе. И спрашивал, спрашивал, спрашивал… задавал вопросы, на которые у нее не было ответов. Затем она услышала снаружи шум, возбужденные голоса, крики, ругань… Люди в комнате переглянулись и, не сговариваясь, рванулись ко второму выходу, к кладовым, позабыв про детей. Она бросилась к кувшину, но тут в комнату ворвались другие люди. Увидев их коричневые рубахи, она сперва подумала, что это скальные, но тут же поняла, что перед ней свои: стройные, высокие, красивые. Их с братом схватили, приказали молчать и понесли прочь, бегом, под прыгающими в небе звездами. И вот они оказались в хижине скального народа.

– Пить, – просипела она, обращаясь к этому человеку.

Его как будто развеселила ее просьба. Так люди улыбаются, когда их просят о чем-то невозможном, невыполнимом. Она сразу поняла, о чем он подумал. Рассудок ее действовал четко, безотказно. Она и потом, по прошествии долгого времени, могла вспомнить его лицо – доброжелательное лицо, отеческое, можно сказать, но на лице этом мелькнула улыбка сожаления: «Нет, нет, потом…» Вокруг столько опасностей, многое сейчас важнее жажды. Больше ничего она не смогла запомнить с такою ясностью.

– Подожди, – сказал он и подошел к дверному проему, к камню, отгораживавшему их от тьмы, полной врагов. Оттолкнув камень, он пробормотал что-то кому-то, находившемуся снаружи. Что-то о воде. Кто там, в ночи? Сколько их? Он вернулся от двери с чашкой.

– Пей. Осторожно, воды мало.

Мальчик ожил, рванулся из ее рук, схватил чашку, присосался к ней, жадно фыркая, хлюпая и рыча, как звереныш… чашка выскользнула из его трясущихся рук, и большая часть воды вылилась на каменный пол. Он опять взвыл, она снова зажала братишке рот и уткнула его лицом в свое плечо. Воды ей самой не досталось ни капли, но мужчина, отвернувшийся в это время к двери и плотно ее закрывший, не заметил происшедшего. Она ощущала жжение в глазах, горло ее казалось забитым горячим песком, слез, чтобы заплакать, не было. Тело горело от иссушенности. А мужчина присел перед нею и заговорил. И то, что он ей говорил, она отчаянно пыталась вспомнить впоследствии до мельчайших подробностей, ибо об этом она хотела знать все и в деталях.

Начало она усвоила. Она и так знала, что дела идут из рук вон плохо, все хуже и хуже. Кто ж этого не знал… И родители об этом толковали, и сама она замечала, как меняется погода. Сушь наступала, дожди шли реже, жиже, воды не хватало. Хлопот полон рот со скальными людьми, а тут еще войны между племенами, родами и даже внутри родов – и даже семей. Ведь этот человек и его брат – враги.

Ее собственный брат тем временем обмяк, как будто заснул. Но девочка понимала, что он не спит, что он ослабел, им овладел своеобразный ступор, реакция на пережитые перегрузки, выносить которые детский организм более не мог. Время от времени тело малыша дергалось, руки все время тянули ее вниз, братишка казался ей все более тяжкой ношей. Как она не рухнула… Он и дома все время висел на ней как приклеенный, дрожал, трясся, вопил, затем молчал, после того, как злой ударил его и гаркнул: «Заткнись!» И снова он висит на ней, а она смотрит поверх его головы в лицо мужчины, лицо изможденное, исхудавшее. Мужчина тоже голоден, его мучает боль в исполосованной спине, мучает жажда. Губы его быстро шевелятся, он что-то ей говорит. На губах серая запекшаяся пленка, даже корка, организм его обезвожен, говорить ему трудно. Каждое слово он как будто выталкивает изо рта. Он пытается ей все объяснить, рассказывает о своем брате Гарте, о врагах, о родителях, которые сбежали, чтобы избежать смерти от рук Гарта – от рук родного сына. О том, что она должна следить за своим братом… Как она не рухнула… Он тоже хотел услышать от нее ответ, но не приставал так, как тот, злой. Добрый, хороший человек хотел услышать от нее доброе «да», означающее, что она поняла, что он не зря потратил столько усилий на разъяснения. Но девочка думала лишь о воде. Казалось, вода журчит повсюду вокруг: капли дождя стучат по кровле, потоки сливаются с крыши, плещут в лужи… Она понимала, что это лишь издевка воображения. И тут она увидела, что мужчина ее понял. Она с трудом подняла руку и показала на губы. Он смотрел на опрокинутую чашку, на мокрое пятно на полу. Он поднял чашку, медленно встал, подошел к двери, приоткрыл ее, опять произнес что-то, передал чашку. Ждать пришлось долго. Чашка вернулась, вот она в ее руках. В этот раз воды лишь полчашки. Она приказала себе не глотать все сразу, пить мелкими глотками – но куда там! Рот втянул воду жадно, грубо – однако не проронив ни капли. Она заметила, как шевельнулись губы мужчины. Он тоже страдал от жажды, но лишь молча принял у нее пустую чашку, сунул ее к себе под рубаху, за пояс. После этого он обнял их с братишкой, прижал к себе на несколько мгновений. Она на всю жизнь запомнила ощущение надежности, защиты, безопасности, которое испытала в этих объятиях. Не хотелось от него отрываться. Он отпустил девочку, присел перед ней на корточки и спросил:

– Как тебя зовут?

Она ответила, и на лице его сразу отразились досада и разочарование. Ей захотелось вцепиться в него и закричать: «Прости, прости, я нечаянно, я не хотела тебя обидеть!» – хотя она и не поняла почему. Он приблизился к ней вплотную, так что она увидела мелкую сеточку красных жилок в белках его глаз, грязь на лице, и сказал:

– Маара. Тебя зовут Маара, я только что тебе говорил об этом.

И она сразу вспомнила: да, и об этом говорил он ей, когда она не в состоянии была ничего понять. Он велел ей забыть свое настоящее имя и запомнить лишь это: Маара.

– Маара, – послушно повторила она, не чувствуя, что эти звуки имеют к ней хоть какое-то отношение.

– Еще раз повтори, – велел он, не веря, что она запомнит, видя, что она не запомнит.

– Маара. Меня зовут Маара.

– Хорошо. А этого парня? – указал он на ее брата. Конечно, она и это забыла. Мужчина сразу понял по отчаянному выражению ее лица.

– Его зовут Данн. Пусть он забудет свое прежнее имя. Данн.

Мужчина отвернулся, направился к двери, но прежде, чем выйти, еще раз повернулся к девочке и выжидающе на нее уставился.

– Маара. Меня зовут Маара, – повторила она.

Он вышел, оставив на этот раз дверь открытой. Снаружи во тьме ночной она смутно угадывала силуэты людей. Она отпустила брата, и тот очнулся.

– Этот дядя хороший, – сказала она ему. – Он наш друг. Он нам помог и не будет тебя пугать. Тот, который тебя пугал, его брат. Тот – плохой.

Мальчик смотрел на сестру, пытаясь понять. Смотрел снизу вверх. Она выше, она на три года старше. Ему лишь четыре, и она привыкла с самого рождения братика опекать его и защищать. Она повторила сказанное: этот – хороший, тот – плохой. Ее зовут теперь Маара, а прежнее имя нужно забыть. А его зовут… Она испугалась: неужели опять забыла? Нет.

– Тебя теперь зовут Данн.

– Неправда, никакой я не Данн.

– Данн. А настоящее имя забудь. А то плохо будет. Очень страшно. Плохой дядька прибежит.

Голос ее дрогнул, она почувствовала, что сейчас разрыдается. Братик погладил ее по лицу, обнял сестренку.

– Бедная Маара, – пролепетал он, и она обхватила его обеими руками, расцеловала, и они вместе расплакались.

Торопливо вошли двое в одежде скальных людей, но эти двое не были скальными, они тоже оказались своими. Они принесли с собой одежду.

– Быстро переодевайтесь.

Ей не понравилась коричневая туника, скользкая, неприятная на ощупь. Рядом ныл братишка:

– Чего, надо это носить?

– Быстро, быстро… – И их потащили к двери. Вспомнив о свече, мужчина вернулся, отлепил огарок от стола, поднял его высоко, обошел комнату, проверив, не забыли ли чего.

Девочка, которую теперь звали Маарой, тоже обернулась, осмотрела помещение, которое им предстояло покинуть.

Маленький брат ее смог запомнить лишь приятное тепло тела сестры, как он к ней прижимался.

– А теперь домой? – спросил он, и она сразу подумала: «Конечно!» – потому что все время мечтала о том, как плохие люди уйдут, как можно будет вернуться и как все будет хорошо. Но хороший человек, брат плохого, сказал ей, сидя перед нею на корточках, когда она не могла ничего услышать и понять из-за мучившей ее жажды, что домой им не попасть. Она подняла глаза к звездам. Отец учил ее, как правильно смотреть на звезды. Она нашла звезды, которые назывались Семеро Друзей. Они и ее друзья, эти звезды. Она сказала тогда отцу: «Но ведь их восемь… Нет, девять!» Он засмеялся и назвал ее востроглазкой. Где теперь ее отец? Мать? Она хотела дернуть за локоть высокого мужчину, который принес одежду, и спросить его, как вдруг вспомнила, что ей уже сказали об этом, просто она ничего не поняла. И она не отважилась переспрашивать. Она увидела, что четверо взрослых быстро двинулись прочь, с ними остались двое, мужчина и женщина. Они гулко дышали, усталые, давно не евшие, не спавшие, не отдыхавшие. Спать… Она почувствовала, что ее тормошат.

– Можешь идти? – спросила женщина.

– Пошли, пошли, – торопил мужчина.

Вокруг каменные дома скальных людей. И никого в них, никого возле них. В деревне пусто. Ее удивляло, что они идут по деревне скальных людей без охраны.

– Где они? Куда все делись? – прошептала она, и женщина ответила:

– Ушли на север.

Скоро они остановились. Над нею маячила голова тягловой птицы. Птица повернула голову боком, чтобы лучше рассмотреть, кто к ней подошел. Девочка боялась этих громадных птиц, клювы и когти которых могли разорвать в клочья кого угодно. Но им предстояло забраться в стоявшую за птицей тележку. Такие неуклюжие повозки, запряженные птицами, использовали крестьяне при полевых работах. Тележка высокая, мужчина поднял девочку и усадил, затем пристроил рядом с нею и брата. Повозка скрипела, – казалось, она вот-вот развалится. Но и взрослые влезли в нее. Птица стояла спокойно, не обращая внимания на скрип и толчки. Раб, возница, управлявший тележкой, обычно заставлял птицу двигаться и останавливаться свистом, девочка много раз слышала, как свистят погонщики птиц. Мужчина и женщина, возможно, не знали этого. Они бормотали:

– Пошла, пошла! – Но птица не двигалась с места.

– Надо свистнуть, – подсказала Маара.

– Как?

– Вот так. – Маара не ожидала, что птица послушается жалкого звука, который она смогла издать, но птица тотчас двинулась, вздымая пыль мощными ногами. Колеса затарахтели, завихлялись на осях, пыль окутала всех густой пеленой. Куда они спешили? Маара опасалась, что эти двое и сами не знали куда, но они переговаривались, громко, чтобы перекричать скрип колес:

– Вон холм!

– А вот и черная скала!

– А это, должно быть, то самое засохшее дерево…

А как же необходимость соблюдать тишину? А как же враги? Грохот повозки разносится по округе, несмотря на толстый слой смягчающей звуки пыли. Братик плачет. Девочка знает, что его укачало, потому что ее тоже укачало. Она засыпает… просыпается, видит голову птицы на фоне звезд, снова засыпает… И вдруг повозка замерла.

Птица изнемогла и рухнула в пыль. Не в состоянии подняться, она засунула голову под крыло.

– Ладно, все равно добрались, – сказал мужчина. Взрослые сняли детей с повозки и потащили за собой.

– Подождите, а птица! – воскликнула Маара. Видя, что они не поняли, она пояснила: – Она умрет, если мы оставим ее там, в упряжке.

– Она права, – удивился мужчина, а женщина улыбнулась ей:

– Молодец, девочка.

Мужчина вернулся к тележке, попытался развязать узлы упряжи, но не смог. Он вынул нож и перерезал постромки. Птица поднялась, подошла к повозке и снова рухнула, привалившись к колесу, поворачивая голову и оглядываясь, открывая и закрывая клюв. Ее тоже мучила жажда.

Они поплелись по тропе, проложенной скальными людьми, виляющей между кустами, огибающей валуны, покрытой толстым слоем пыли, не похожей на прямую широкую дорогу нормальных людей. Маара несколько раз увязала в пыли, брату ее приходилось еще хуже. Женщина сказала что-то мужчине, и тот подхватил Данна, который привычно взвыл, но тотчас смолк, увидев направляющуюся к его рту широкую мужскую ладонь. Они старались идти бесшумно, но девочка подумала, что дыхание их слышно издалека. Дважды она засыпала на ходу и просыпалась, чуть не упав, от прикосновения руки женщины. Понемногу светало. Небо розовело, рассвет принес легкий свежий ветерок. Как и звезды, утренняя прохлада всегда радовала девочку. Дома она просыпалась рано, раньше других, подбегала к окну и стояла, наблюдая за пробуждением дня.

Данн уронил голову на плечо несшего его мужчины, спал, посапывая и вздрагивая. Ослабевший мужчина покачивался от ноши. Но Маара знала, что Данн не тяжелый, она сама часто его носила на руках. Вот и рассвело. Вокруг обширная равнина, покрытая высохшей пожелтевшей травой. Ни одного дерева. Кое-где торчат скальные холмики. Девочка почувствовала, что рука женщины обмякла, та тоже засыпала на ходу. Большая сухая ладонь. Девочке хотелось плакать, но слезы высохли, плакать оказалось нечем. Они перевалили через гребень, и Маара увидела деревья. Она почувствовала сладкий аромат – запах воды! Она вскрикнула, и все четверо понеслись туда, на этот запах. Они подбежали к краю большой ямы, одной из череды больших ям, и увидели на дне немного мутной жижи, в которой трепыхались рыбины, издыхающие от грязи и недостатка воды. Запах гниения поднимался оттуда. Они по инерции скользнули вниз, по растрескавшейся корке окаменевшей грязи, но нет, это уже не вода. Это не выпьешь. Они остановились, глядя на грязную лужу, в которой дрались рыбины и большая черепаха, и услышали грозный гул. Женщина подхватила Маару, мужчина вскинул на плечо Данна, они взбежали вверх, на край ямы, не останавливаясь понеслись дальше.

– Что, что, что это? – бормотала на бегу Маара.

Они остановились, взбежав на один из ближайших каменистых холмов. Девочка огляделась, и ей показалось, что земля несется бурой волной в направлении больших ям. Сильно запахло водой.

– Большая волна, – сказала женщина.

– На севере, должно быть, ливни, – отозвался мужчина.

Маара не видела на голубом небе ни облачка. Она дрожала от страха перед огромной волной, от возбуждения, вызванного близостью большой воды. Рыжая волна прокатилась мимо у подножия холма, понеслась дальше. Данн принялся извиваться, вырываясь из рук мужчины, стремясь наземь, вниз, к воде. Через мгновение они, все четверо, уже оказались в воде. Они плескались, глотали, умывались, Данн катался в воде, смеялся, кричал:

– Вода! Вода!

Маара сидела в воде, взрослые присели на корточки. Вода уже дошла им до колен, продолжала прибывать. Взрослые встали, озабоченно всматриваясь туда, откуда пришла волна. Они принялись испуганно переговариваться, причем Маара их не понимала. Она привыкла к тому, что воды все время не хватает, а о таких вещах, как дамбы, потопы, наводнения никогда не слышала. Вот их опять подхватили и потащили вверх по склону. Снова раздался грохот, но на этот раз в нем различались крики животных: блеяние, мычание, рев… Некоторых из животных Маара никогда раньше не видела, разве что на настенных фресках в родительском доме. Большие животные умудрялись подобраться к краю потока и выбраться на сушу, маленьким приходилось хуже. Вот мимо пронеслось дерево, на ветвях и стволе которого устроилось несколько зверьков, похожих на ее домашнюю любимицу Шеру, спавшую с нею в постельке. Теперь Маара плакала от жалости. А к воде спешили со всех сторон измученные жаждой животные, и тоже, как и они четверо, пили, плескались, кувыркались, наслаждались живительной влагой. Приковыляла на подгибающихся ногах тягловая птица, плюхнулась в воду и погрузила в нее голову. Уровень воды все поднимался, и скоро шея птицы торчала над ее поверхностью, как палка или как туловище змеи. Вот птица поднялась, и они увидели, насколько она исхудала: кожа да кости. Теперь Маара поняла, как животные умирают от голода и жажды. У нее была большая книга с картинками птиц и зверей, которых девочка никогда не видела, а здесь они все оказались перед нею. Еще одно большое дерево, прибежище мелких животных, неслось по течению. Оно зацепилось за что-то, перевернулось, и, когда приняло исходное положение, зверьков на нем уже не оказалось. Маара снова заплакала, как будто чувствуя под рукой мягкую шерстку своей Шеры. Что-то с нею случилось? Ухаживает ли за ней кто-нибудь? Она впервые подумала, что народ ее, спешно покинув дома, оставил там своих животных без присмотра, без ухода. Мужчина и женщина между тем снова о чем-то совещались, не приходя к согласию. Наконец мужчина решил проявить инициативу. Он посадил Данна на плечи, и вот они снова бегут куда-то, через воду, которая доходит взрослым чуть ли не до плеч. Ноги путаются в траве, уже не до бега, идти трудно. Они направляются к другому холму, намного более высокому, менее крутому, ближайшему из всех холмов речной долины. Но вода прибывает, продвигаться все труднее, и холм уже не кажется столь близким. Удастся ли вообще до него добраться? Мужчина спотыкается, падает, Данн с воплем летит в воду, Маара тоже вскрикивает… Но мужчина выхватывает Данна из воды, и они добираются до холма, и карабкаются выше, к безопасности, подхлестываемые всплесками новой волны, сопровождаемые спасающимися тут же животными.

Детей опустили наземь возле самой верхушки холма, намного превосходящего высотой предыдущий, который уже наполовину скрылся под водой. Животные, облепившие его, сбились в кучу, толпились вплотную друг к другу, вверх торчал лес антилопьих рогов, как ветки сухостоя. Все холмы густо усеивала всяческая живность, рядом с ними на плоском валуне расположился выводок змей, вытянувшихся или свернувшихся кольцами. Все они страшно устали, как и люди, как и остальные животные. Новые и новые ползучие твари и четвероногие вылезали из воды, отряхивались, бежали или ползли повыше.

– Ливни, – сказала женщина, глядя в голубое, без единого облачка, небо.

– Видел я похожее тридцать лет назад, – отозвался мужчина. – Я тогда не старше этих детишек был. На севере это случилось. Плотину тогда размыло. Обветшала плотина, никто ее не ремонтировал, не укреплял.

– Ну, здесь-то не в плотине дело. Столько воды никакая плотина не удержит.

– Да, – согласился мужчина. – Должно быть, потоп на плоскогорье за Старым ущельем, через него вода и прошла. Жаль, столько воды попусту пропадет.

Данн подобрался к выемке в скале, в которую просочилась вода, и плюхнулся туда рядом с ящерицами и змеями.

– Данн! – крикнула Маара, но брат не обратил на нее внимания. Он гладил большую, толстую зеленую змею, урчавшую от удовольствия. – Перестань, укусит! – Маара посмотрела на женщину, но та увлеклась беседой и ее не слышала. Она глядела на север, откуда приближалась следующая волна, поменьше предыдущих, но достаточно мощная, чтобы толкать перед собой валуны и нести трупы громадных животных с хоботами, клыками и большими ушами.

– Мы не можем себе позволить терять столько животных! – воскликнул вдруг мужчина.

– Десятком больше или десятком меньше, – махнула рукой женщина. – Что ты тут поделаешь…

Им снова приходилось кричать, чтобы перекрыть грохот потока, стук стволов и камней, крики животных.

В этот момент Данн вытащил руку из колец змеи, поднялся и подошел к ним, осторожно выбирая путь, чтобы не наступить на какую-нибудь устало развалившуюся на камнях и на земле живность. Он подошел к взрослым и остановился перед ними.

– Я есть хочу. Очень-очень хочу.

Маара поняла, что и ее уже давно терзает голод. Когда она в последний раз что-то съела? Злые люди не давали им ни есть, ни пить. А до этого… сознание наполнили пестрые картинки, мелькающие сценки. Родители, склонившиеся над ней: «Будь храброй, следи за братиком»… Гнев на лице незнакомца… А еще раньше – домашняя повседневность, до того, как начались всякие ужасы. Она вообще не могла вспомнить, когда ела в последний раз. Еды не хватало, но что-то съедобное всегда было в доме. Она вгляделась в Данна и поняла, что он очень изменился. Куда девались привычные пухлые розовые щеки. Лицо у братика худое, желтоватое. Еще ее заинтересовало, что туника Данна, в которой он только что плескался в воде, совершенно сухая. И на ней тоже сухая. Противная одежда у этих скальных людей, но очень быстро высыхает.

– У нас мало пищи, – пояснил мужчина. – Если сейчас съедим, то больше взять неоткуда.

– Я тоже голодная, – пробормотала Маара. Взрослые озабоченно переглянулись.

– Уже недалеко, – сказал мужчина.

– Но кругом вода.

– Она скоро уйдет.

– Недалеко… До чего недалеко? – спросила Маара. – Куда мы пойдем? Домой? – Но, еще не договорив, она поняла, что дома ей больше не видать. Женщина присела, лицо ее оказалось рядом с лицом Маары; мужчина так же точно присел напротив мальчика.

– Пора уже все понять, милая, – сказала женщина. Печально глядели глаза ее из глубоко запавших глазниц.

Мужчина держал Данна за руку и бормотал:

– Прекрати, прекрати.

Данн молча плакал. Жажда его больше не мучила, влаги хватало и на слезы, изобильно текшие по маленькому лицу.

– Что сказал тебе господин наш Горда? Ведь он тебе все объяснил?

Маара кивнула. Пришлось кивнуть. В горле застрял комок.

– Ну вот. – Женщина вздохнула и выпрямилась. Поднялся и мужчина, и они оба стояли, не зная, что делать и что сказать.

– Тяжко им, малым, все это понять, – сказала наконец женщина.

– Не удивительно, – вздохнул мужчина.