Текст книги "Отбившийся голубь. Шпион без косметики. Ограбление банка"

Автор книги: Дональд Эдвин Уэстлейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 36 страниц)

– Некогда. Я вернусь, как только смогу, обещаю.

– Хорошо, – ответил Арти. – Мои уста на замке. Ее тоже, – он взглянул на Хло. – Верно, пасть болтливая?

– Разумеется, – пообещала девица, посмотрела на меня и покачала головой. – Не волнуйся, Чарли.

Я не уверен, но? по–моему, теперь я интересовал ее больше, чем в самом начале.

– Ну, я пошел, – сказал я им и влез в черную баскетбольную куртку, которую Арти мне одолжил. Рукава были слишком коротки, и манжеты моей белой рубахи торчали из–под них; по правде сказать, рукава куртки еле прикрывали мои локти, а полы не сходились на животе, и я не мог застегнуть «молнию». Но это все же было лучше, чем вообще ничего.

Я выбежал на улицу и в двух кварталах от дома Арти увидел их – убийц; они медленно катили в своей черной машине, стиснув с боков дядю Эла? который сидел с ними впереди. Меня они не заметили, потому что во все глаза рассматривали уличные указатели, дабы не заблудиться в Виллидже.

На площади Шеридана я сел в поезд подземки, шедший с Седьмой авеню, доехал до Южной Переправы – конечной остановки – и взошел на борт стейтен–айлендского парома, который взял курс на Европу, но доплыл только до Стейтен–Айленда.

Денек для морской прогулки выдался чудесный: безоблачное небо, яркое желтое солнце, свежий, но не холодный ветерок. Я стоял на верхней палубе, впереди. Если бы по той или иной причине я вдруг свалился через леерные ограждения, то рухнул бы на крышу какой–нибудь машины, а не в Атлантический океан. Я попытался впасть в настроение, соответствующее погоде, моей миссии и морской романтике, но чувствовал только страх.

И голод. Когда паром причалил в Сент–Джордж, я дошел до главной улицы, пересек один из крутых холмов, которыми изобилует Стейтен–Айленд, и нашел забегаловку, где заказал гамбургер и чашку кофе. После оплаты еды у меня осталось семнадцать долларов тридцать восемь центов.

Гордостью этой забегаловки была телефонная будка. Я вошел в нее и раскрыл тощий телефонный справочник Стейтен–Айленда, не рассчитывая найти то, что ищу. Но А. Ф. Агрикола числился в нем чуть ли не первым. Адреса в справочнике не было, указывался только район – Аннадейл.

Может, это был какой–то другой Агрикола. Хотя сколько человек с такой фамилией могло владеть фермой на Стейтен–Айленде? И если даже этот Агрикола – не тот Агрикола, возможно, он знает и поможет мне найти кого надо.

Я спросил у здешнего буфетчика, как добраться до Аннадейла, и он сообщил мне, на какой автобус садиться и как найти остановку.

Стейтен–Айленд – очень занятное местечко. Это один из пяти небольших городов, составляющих Нью–Йорк, – такая же его часть, как Манхэттен, Бруклин или Бронкс, но, с другой стороны, это дурацкий остров, торчащий рядом с побережьем Нью–Джерси. Пока не построили мост через пролив Веррацано, на Стейтен–Айленд нельзя было попасть автотранспортом ни из какого другого района, остров по–прежнему остается единственным районом в Нью–Йорке, где нет ни подземки, ни небоскребов, зато хватает широких, поросших жесткой травой пустошей. Есть тут и трущобы, поскольку трущобы имеются в каждом городе, но выглядят они не так, как трущобы Нью–Йорк–Сити. Они скорее похожи на трущобы Паукипси или на задворки Беллавилла, штата Иллинойс. И хотя Стейтен–Айленд всего лишь пятая часть большого города, сам он, в свою очередь, состоит из горстки маленьких городков, отделенных друг от друга полями и перелесками, таких, как Сент–Джордж, где причаливает паром, Порт–Ричмонд, Хаулэнд–Хук, Нью–Дорп, Элтингвилл, Плезэнт–Плейнз, Ричмонд–Вэлли, Булз–Хед, Нью–Спрингвилл и Аннадейл, где жил человек по имени Агрикола.

Аннадейл – милый малолюдный городок между Артур–Килл–роуд и бульваром Драмгул. Это на случай, если вас интересуют названия двух улиц, узнав которые, я вовсе не стал чувствовать себя лучше.

Старые шуты и комедианты, так много потешавшиеся над Канарси и Нью–Джерси, почему–то почти совсем обошли вниманием Стейтен–Айленд. Может быть, из добрых чувств к островитянам, а может потому, что Стейтен–Айленд благодаря своей планировке являет собой совершенно невероятное зрелище.

Настолько невероятное, что даже комики не могут придумать, как им пройтись на его счет?

Я вышел из автобуса на Ричмонд–авеню, в точке пересечения Артур–Килл–роуд и бульвара Драмгул. Тут была автозаправочная станция «Галф–Ойл», и я спросил работника, где мне найти ферму Агриколы. Работник этого не знал, но надоумил меня пройти немного дальше по бульвару Драмгул, а потом опять спросить у кого–нибудь дорогу.

Бульвар Драмгул построила во время второй мировой войны армия США, чтобы быстро перебрасывать войска из Нью–Джерси через Аутербридж–Кроссинг и Стейтен–Айленд к портам северо–восточного побережья, где они грузились на корабли. Судя по всему, улицу с тех пор ни разу не ремонтировали. Движение тут очень вялое, а слева и справа от проезжей части тянутся в основном леса и поля. Иногда мне попадались по пути горстки стоящих в ряд домов, обычно кирпичных. Они были очень красивыми, но создавали впечатление заброшенности и запустения. Время от времени мимо меня проезжали машины, направляясь либо к Аутербридж–Кроссинг, либо в противоположную сторону. Все они ехали по внешней полосе, потому что внутренняя была в слишком плачевном состоянии.

Бетон потрескался и сплошь покрылся выбоинами. Тротуаров не было вовсе, поэтому я шел по заросшему травой островку безопасности посреди проезжей части, петляя между деревьями и уличными фонарями.

Я шагал довольно долго, не встречая по пути ни бензоколонок, ни каких–нибудь лавочек, и уже начал задаваться вопросом, у кого же мне теперь узнать дорогу к дому Фермера Агриколы, и тут мимо меня в западном направлении промчалась черная машина.

Это была она. Я узнал машину, едва увидев ее. И обоих убийц, сидевших впереди. Я стал как вкопанный и смотрел, как машина взлетает по пологому холму и сворачивает направо.

Может, эти двое допросили Арти? Угрожали ему или девушке? Неужели Арти или Хло сказали им, что я знаю имя Агриколы и отправился на Стейтен–Айленд искать его?

Или бандиты попросту вернулись за новыми указаниями? Обсуждать дело такого рода по телефону они бы не осмелились – это при нынешнем–то «обжучивании» линий связи! Вероятно, они приехали к Арти, не застали меня и поняли, что опять потеряли след. Вот и возвратились на Стейтен–Айленд, чтобы посовещаться с Агриколой и решить, что теперь делать.

Сейчас они знают, что дядя Эл больше не в силах навести их на меня и что впредь я не буду откликаться на его телефонные звонки.

За сегодняшний день они уже дважды проехали мимо, не заметив меня. Во второй раз это, очевидно, означало, что Арти и Хло не раскололись: знай убийцы о том, что я тут на острове, они бы проверяли всех встречных–поперечных, хоть немного похожих на меня.

Стало быть, убийцы, наверное, просто возвращаются к Агриколе. А значит, его ферма находится где–то справа от меня, за тем перекрестком на верхушке холма.

Я не знал, надолго ли убийцы загостятся у Агриколы и скоро ли помчатся обратно, а посему покинул островок безопасности, ступил на правую обочину и зашагал по траве, вместо которой тут полагалось бы быть тротуару, если бы наши военные строители хотели, чтобы Америка выиграла вторую мировую войну.

Перекресток на холме вывел меня на проспект Гугенотов. Я, естественно, повернул направо и зашагал дальше.

По какой–то неведомой причине весь Стейтен–Айленд, даже самые дорогие его участки вроде Принсес–Бей, имеет слегка неряшливый вид, будто люди много лет назад махнули рукой на его красоты и перестали поддерживать порядок.

Даже огненно–красная краска тускнеет на здешнем воздухе, становясь бледной и грязной. Весь остров производит такое же унылое впечатление, как и обслуживающий его паром.

На проспекте Гугенотов царил тот же вездесущий дух. Я шел мимо слегка обшарпанных домов, неухоженных полей и рощиц и редких возделанных участков земли, на которых кое–где стояла рядами высохшая пожухлая кукуруза.

Несколько раз я видел проселочные дороги, возле них торчали столбы с прибитыми к ним почтовыми ящиками, как в деревне.

Деревенские почтовые ящики – в Нью–Йорке!

На ящиках были написаны имена: Гигтон, Хайленд, Барретт, Агрикола…

Проселочная дорога уходила вправо, по обе стороны вдоль нее тянулась колючая проволока. Слева раскинулось кукурузное поле, справа – пастбище.

Впереди дорога исчезала в купе деревьев.

Мне не хотелось сворачивать на нее: тут я был бы на виду и рисковал угодить в ловушку, если бы убийцы вдруг выехали мне навстречу. Поэтому я миновал проселок и прошагал по бетонке чуть дальше, до места, где она была перегорожена упавшим деревом. Усевшись на эту подаренную мне природой скамейку, я принялся ждать.

День был на исходе, солнце уже не грело, как раньше, да еще дул свежий ветерок, поэтому мне было зябко. Я закурил сигарету, малость потоптался в придорожной грязи, опять сел на дерево и задался вопросом, какого черта я тут делаю.

Наверное, пытаюсь спасти свою шкуру.

Конечно, ной моральный дух немного упал, когда выяснилось, что дядя Эл – предатель. А эти два парня в черной машине, появлявшиеся везде, куда бы я, ни отправился, начинали действовать мне на нервы.

А что если мне не удастся убедить Агриколу? Что если он посмотрит на меня, с первого взгляда поймет, кто я такой, и тотчас откроет пальбу?

Будь у меня пистолет, я мог бы взять Агриколу на мушку и силой принудить его выслушать мою речь. Будь у меня пистолет. И достань у меня смелости пустить его в ход. Но на это у меня не хватило бы духу.

Я сидел на дереве, думал о том о сем, и мой страх усиливался, а вместе с ним и уныние. Конечно же, разумнее всего было бы податься в Мехико или Тьерра–дель–Фуэго. То, что у меня всего семнадцать долларов и двадцать три цента, не имеет значения. Я мог бы втихую пробраться на корабль или в самолет, добраться до Мехико автостопом. Или, возможно, до Бразилии. А там нашел бы работу, выучил язык (интересно, можно ли выучить португальский?) и зажил бы себе припеваючи.

Но это была несбыточная мечта. Они меня все равно найдут. В датском городе Абернаа или польском Живеце, в Зулуленде или Афганистане, в Ите и Малой Америке – везде меня выследит эта зловещая организация. Бежать от нее бессмысленно. Остается лишь попытаться убедить тех, кого это касается, что их стремление прикончить меня – итог простого недоразумения. Это моя единственная надежда.

На дороге показался нос черной машины. Я замер. Убийцы опять взялись за дело, получив от начальства новые указания, опять отправились разыскивать меня.

Машина свернула направо. Как раз туда, где я сидел.

Моим первым инстинктивным желанием было броситься ничком на землю, укрыться за поваленным деревом, зарывшись лицом в траву и прикрыв голову руками, и ждать конца. Это было бы самое трусливое из всех возможных решений. Но я сдержал свой порыв. Еще не все потеряно. Не все. Убийцы никак не ожидали встретить меня здесь, и в этом заключалось мое преимущество.

Поэтому я ограничился тем, что сложил руки на груди, чтобы спрятать слишком короткие рукава, и подался вперед, опустив голову, будто сплю. Я понимал, что представляю собой великолепную жертву наезда: моя голова находилась как раз на уровне автомобильной фары. Но я сумел совладать со своими нервами, мышцами, всеми до единой. Я ждал.

Черная машина проехала мимо меня, урча мотором и шурша покрышками. Я почувствовал облегчение и немного расслабился, но, в общем–то, сохранил первоначальную позу до тех пор, пока убийцы не скрылись из виду. Тогда я выпрямился, взглянул налево, потом направо. Кроме меня, на дороге никого не было.

Теперь у меня не оставалось никаких уважительных причин для промедления. Черная машина уехала, я был один, и за мной никто не следил. Я прибыл сюда, чтобы встретиться с Агриколой. Что ж, пора.

Я тяжело и неохотно поднялся на ноги и пустился в путь.

***

Путь этот был долгим. В самом его начале, между пастбищем и кукурузным полем, я чувствовал, что меня видно не хуже, чем стоящий на отшибе дом.

Поэтому, добравшись до деревьев, я был вынужден на минутку остановиться, чтобы успокоиться, смахнуть пот со лба и снова преисполниться храбрости.

А еще – чтобы сойти наконец с этого проселка. В роще был густой подлесок, но я предпочитал продраться сквозь кустарник, чем быть пойманным посреди дороги Агриколой или его подручными. Так что я продирался вперед.

Разумеется, не так быстро и бесшумно, как индеец у Купера. Это был участок леса, оставшийся между двумя вырубками. Ферма, которую я наконец–то увидел за деревьями, в гордом одиночестве стояла посреди обширной поляны. Я посмотрел на нее, и меня опять охватило уныние.

Для начала скажу, что на сам дом я не обратил никакого внимания, а смотрел только на пустую лужайку, отделявшую меня от него. Агрикола наверняка руководствовался своими соображениями, когда вселялся в этот дом.

При его роде занятий он должен был чувствовать уверенность в том, что никто не проберется в его дом тайком.

Что же делать? Ждать, пока стемнеет? Но сейчас было только половина четвертого дня, кроме того, если уж Агрикола таким образом защищается от этого жестокого мира в дневное время, к каким же предосторожностям он прибегает по ночам? Как минимум прожектора, а может, и часовые с оружием.

Перед моим мысленным взором возникла свора сторожевых псов.

Что ж, лучше перед мысленным, чем наяву. Посему я зашагал по поляне к дому.

Все нервные окончания моего тела превратились в радары, и все они обнаружили одно и то же: пулеметы в каждом окне; они нацелены на меня, и пулеметчики ждут, когда я подойду еще на шаг… на два шага… немножко ближе… немножко ближе…

Я шел себе. Ничего не случилось, вот я и шел себе, теперь снова по проселку, а впереди маячил дом, становившийся все больше и больше.

Это была ферма. Кто–то построил обыкновенный прямоугольный сельский дом в два этажа, с маленьким крыльцом и неверно поставленной треугольной крышей, на которой находились два слуховых окна. А потом, будто спохватившись, строитель добавил к крыше и окнам помещения. Слева торчала пристройка, в которой было не меньше окон, чем на мостике стейтен–айлендского парома.

Может, солярии, или теплица, или еще черт знает что. Справа тоже торчала пристройка – без окон. Пристройка над солярием имела модные нынче фигурные окна, в отличие от остального дома, снабженного по старинке квадратными. Еще пристройки – тут, там, сям. Большинство из них – почти из таких же досок, что и сам дом, только слева бетонная, да справа – алюминиевая плита, служившая одной из стен пристройки второго этажа.

На подходе к этому нагромождению построек и пристроек проселочная дорога перестала быть проселочной и сделалась асфальтированной. Пустошь под воздействием влаги и машинки для стрижки травы тоже постепенно превратилась в лужайку. Асфальтированная дорога пересекала эту лужайку, поворачивала возле дома направо, дабы пройти перед парадной дверью, а потом опять налево, огибая дом и заканчиваясь на задворках. У стены стоял на солнышке серый «линкольн–континенталь» и пялился на меня своими раскосыми китайскими глазами–фарами. Решетка радиатора словно осклабилась в злорадном предвкушении.

Я выбрался на асфальт. Никакой пальбы, никакой охраны, никаких сторожевых псов. Только тишина, солнце, бурый дом, я и этот «континенталь» восточного типа. Я шел вперед, время от времени даже дыша – в тех пределах, в каких это мне позволяло пересохшее горло.

Я добрался до парадной двери, и ничего не случилось. Тут я наконец остановился; дверь была на расстоянии вытянутой руки, и я начал раздумывать, что мне делать дальше.

Попросту постучать и подождать ответа? Но мне, наверное, откроет слуга или, возможно, телохранитель. Во всяком случае, не сам Фермер Агрикола, это уж точно. Я вполне мог представить себе, какой состоится разговор:

" – Господина Агриколу, пожалуйста.

– Как доложить?

– Чарли Пул.

Бух! Бух!»

Значит, надо действовать как–то иначе. Следовало как–нибудь проскользнуть в дом и посмотреть, не застану ли я Агриколу в одиночестве. А потом, если только сумею говорить достаточно быстро и убедительно, он, быть может, и выслушает меня.

Я пошел вправо от парадной двери, туда, где дорога огибает угол дома.

Миновав сверкающий серый «линкольн» и бурые пристройки, похожие на груду ящиков, я наконец обошел последний угол и оказался на задах фермы, где асфальтированная дорога превращалась во внушительных размеров площадку, похожую на черный пруд и служившую стоянкой. Грязно–рыжий покосившийся сарай соседствовал с приземистым алюминиевым гаражом на четыре машины, и им обоим было неловко от этого соседства. Дальше за площадкой тянулся просторный внутренний двор, выложенный разноцветным сланцем и заставленный трубчатой дачной мебелью, зеленой и желтой. Людей я не видел.

Мое внимание привлекла дверь рядом с углом дома. Я подошел к ней, открыл и оказался в прихожей, где висели пальто, шляпы, куртки и свитера прямо на гвоздях, вбитых в стены слева и справа от входа. На полу рядом стояли галоши и резиновые сапоги, в углу к стене была прислонена лопата для снега.

Я стоял и раздумывал о научной фантастике. Прежде чем начать заправлять баром, я провел часть своих праздных деньков лежа на спине и читая фантастику. Есть один рассказ, который разные авторы переделывали всяк на свой лад и который мне всегда нравился. Речь в нем шла о молодом человеке, жившем в каком–то обществе будущего и испытавшем множество опасных приключений; за ним гонялись какие–то таинственные личности, его жизнь не раз подвергалась опасности по милости некой загадочной организации, всегда державшейся в тени, а в конце рассказа выяснилось, что никто, в общем–то, и не желал этому юноше зла, а все его передряги были чем–то вроде проверки на годность в члены этой загадочной организации. Разумеется, молодой человек всякий раз оказывался годен.

Открывая дверь дома, я вспомнил все эти вариации и вдруг в приливе фантазерства вообразил себе, что здесь, внутри, стоят дядя Эл, господин Агрикола, патрульный Циккатта, Арти Декстер, Хло и двое из черной машины.

Сейчас они поздравят меня, я выдержал испытание на ура и стал членом организации.

Но что же я обнаружил за этой дверью в действительности? Галоши и фуфайки, вот что.

Тайные организации будущего, может, и станут пугать народ понарошку, забавы ради. Но в том обществе, в котором живем мы с вами, они угрожают людям на полном серьезе и никак иначе.

Ну ладно. Вот вторая дверь. Прямо передо мной. Я открыл ее и попал в просторную старую деревенскую кухню, набитую большими, новыми и вполне городскими механизмами. Как и все остальные здешние места, кухня была безлюдна. Я пересек ее, подошел к открытой двустворчатой двери, поднялся на цыпочки и двинулся по коридору.

Тут я наконец кое–кого встретил. В комнате справа от коридора сидели за столом три человека, занятые беседой. Негритянка размером с аэростат, очевидно, была кухаркой; белокурый красноносый, облаченный в серую ливрею, скорее всего шофер, а коренастый детина в белой рубахе со сломанным носом и пистолетом в наплечной кобуре, судя по всему, человек, с которым мне сейчас (да и не только сейчас) меньше всего хотелось бы встретиться.

Разговор шел о прогрессивном подоходном налоге, и все трое, похоже, были настроены против него. Я не стал задерживаться и выслушивать, какие беды он им приносит. Никто из этих троих не смотрел в мою сторону, и я прошмыгнул мимо двери, будто любовник во французском постельном фарсе, после чего пошел дальше по коридору.

Впереди кто–то, отвратительно фальшивя, наяривал на пианино. Я прошел еще несколько шагов. В комнатах слева и справа никого не было. Звуки музыки доносились из–за двойных раздвижных дверей, половинки которых не сходились.

Я прижался к двери и, заглянув в щелку, увидел девушку в пышном розовом наряде. Она сидела за пианино, залитая солнечным светом, и музицировала; ее проворные пальчики так и бегали по клавишам. Ее длинные желтовато–золотистые волосы ниспадали тонкими волнистыми прядями и были похожи на пожелтевший от солнечных лучей туман. Миловидное личико навело меня на мысль о поздравительной открытке, и мне показалось, что глаза у девушки голубые, хотя толком разглядеть их я не мог. Она была изящна – с хрупкими руками и тонкой талией, с длинными стройными ножками, заканчивавшимися породистыми щиколотками и маленькими ступнями в розовых бальных туфельках, нажимавших на педали инструмента. Лет ей было, наверное, восемнадцать или девятнадцать, и она являла собой ну просто невообразимо милое зрелище, а судя по мечтательному выражению лица, девушка грезила не иначе как о Скарлете.

Я отвернулся. Хоть мне и была видна лишь узкая полоска комнаты, выражение лица девушки свидетельствовало о том, что она там одна.

Слева от меня была лестница, ведущая наверх. Я был уверен, что заглянул еще не во все комнаты первого этажа, но мне не было известно их расположение. Проще всего было продолжать поиски наверху, и я решил поступить именно так.

И сразу же сорвал куш. Покрытая пестрым ковриком лестница вела в другой коридор, в правой стене которого была слегка приоткрытая дверь. Я заглянул в щелку и увидел кабинет, заставленный книжными шкафами. Тут был и письменный стол, и кожаный диван, и бар, и шкафчик с картотечными ящиками. Сидевший за столом утомленный человек смотрел на дверь горящими глазами, но ничего не видел, поскольку был погружен в глубокие раздумья. Наверное, это и был Фермер Агрикола. Коренастый, толстощекий, лет пятидесяти с небольшим, надменный, как и всякий человек, наделенный богатством и властью. Скорее всего это и был хозяин дома.

Я отпрянул, прежде чем он успел заметить меня, и принялся собираться с мыслями и набираться храбрости. И того, и другого было совсем мало, но я все же попытался возвести из них шаткое сооружение, призванное в отсутствие характера стать мне опорой. Я простоял в коридоре три или четыре минуты, бесшумно набирая в грудь побольше воздуха и так же бесшумно выдыхая его. До меня доносились мерзкие звуки, извлекаемые из пианино милой девушкой. В конце концов я заставил себя пошевелиться, двинулся вперед, толчком распахнул дверь и, чеканным шагом войдя в кабинет, остановился прямо в той точке, куда был устремлен сердитый взгляд хозяина дома.

– Мистер Агрикола, – затараторил я, – меня зовут Чарли Пул, и я должен поговорить с вами, потому что вы совершаете ужасную ошибку.

Он не шелохнулся. На лице его не было и тени удивления. Он просто сердито смотрел на меня, будто я стоял тут уже несколько часов, и это начинало ему надоедать.

Или он с первой минуты знал, что я здесь. Может, у меня за спиной сейчас стоит человек, ждущий только кивка его массивной головы?

– Мистер Агрикола, – повторил я и быстро повернул собственную голову.

Но за спиной никого не было, и я опять взглянул на хозяина. – Мне надо поговорить с вами, мистер Агрикола.

Никакой реакции.

В мозгу у меня зашевелилось подозрение. Жуткое подозрение.

– Мистер Агрикола? – позвал я.

Потом пошел вперед, пересек комнату. Агрикола не следил за мной глазами. Он по–прежнему сердито смотрел на дверь.

По спине у меня побежали мурашки, и холод тут был совсем ни при чем. Я даже начал слегка клацать зубами.

– Мистер… – проговорил я. – Мистер…

Комната была освещена довольно тускло. Даже весьма тускло. Толстые шторы на окнах задерживали почти все солнечные лучи, превращая яркое золото в бледную бронзу, а остатки света, казалось, поглощала тяжелая и громоздкая мебель, составлявшая убранство кабинета. Лишь устремленные на дверь глаза Агриколы грозно поблескивали в полумраке Я обошел стол, приблизился к Агриколе и увидел, что рукоятка ножа, торчавшего у него в спине, зацепилась за спинку кресла, не давая телу упасть. Создавалось впечатление, что Агрикола стоял возле стола, когда его пырнули, после чего он рухнул в кресло и повис на зацепившейся за спинку рукоятке ножа в последнем припадке бессильной ярости.

Это был первый труп, который я видел не по телевизору. Поэтому не знаю, долго ли я простоял возле него, завороженный, будто птичка, глядящая на змею, видом ножа, пронзившего в поддерживавшего тело. Знаю только, что даже не шелохнулся, когда от двери донеслось:

– Эй!

Потом я вздрогнул, очнулся и, повернув голову, увидел, как человек со сломанным носом вытаскивает из кобуры пистолет. Я поднял руки повыше и сказал.

– Не стреляйте.

Человек прицелился в меня, но стрелять не стал, а вместо этого заявил:

– Он у меня на мушке, мистер Агрикола.

– Уф–ф–ф, – вздохнул я, не зная, как бы поосторожней сообщить ему новость.

Но никакого сообщения не понадобилось. Этот кривоносый, конечно же, разбирался в покойниках куда лучше меня. Во всяком случае, ему понадобилось гораздо меньше времени, чтобы уразуметь, что один из них находится в этой комнате.

– Ого! – произнес он и добавил:

– Ну что ж, приятель…

– Это не я! – вскричал я.

И зря старался.

***

– Не шевелись, – велел кривоносый. Его пистолет, казалось, призывал меня к тому же.

Я не шевелился. Я стоял на месте, подняв руки над головой, и гадал, что же теперь будет. Руки мои почти сразу устали, да и кривоносый вовсе не просил меня их поднимать, но я не хотел искушать судьбу. Поэтому просто стоял, потел и улыбался, будто наглядное пособие на лекции Дейла Карнеги.

Кривоносый отступил на несколько шагов и оказался за дверью, в коридоре. Не сводя с меня глаз, он позвал:

– Тим! Эй, Тим!

Откуда–то сразу донесся ответный клич, прозвучавший с вопросительной интонацией.

– Поднимись–ка на минутку! – крикнул кривоносый.

Я услышал скрежет раздвижных дверей внизу, а потом – чистый прекрасный голосок:

– Кларенс, что там у вас случилось?

Кривоносый, родители которого, похоже, были никудышными провидцами, если нарекли его Кларенсом*, закричал в ответ:

* Кларенс – чистый (лат.) (примеч. пер.).

– Все в порядке, мисс Алтея, ничего не случилось.

Кто–то тяжело затопал по покрытым ковром ступеням лестницы. Я надеялся, что это шаги Тима, а не мисс Алтеи: милым юным девушкам не пристало так топать.

Да, это был Тим, белокурый красноносый шофер. Теперь, после подъема по лестнице, он стал еще и краснощеким, но румянец вмиг сошел с его лица и даже с кончика носа, едва он увидел своего работодателя.

– Господи, что случилось? – проговорил Тим.

– Этот птенчик убил мистера Агриколу, – ответил Кларенс.

Я покачал головой, не опуская рук, и сказал:

– Когда я вошел, он уже был мертвый.

– Господи, – пробормотал Тим.

– Так дело не пойдет, – сказал мне Кларенс. – Его мог уделать только ты.

– Нет. Правда, нет.

Кларенс покачал головой с таким видом, будто сожалел о моей умственной отсталости.

– В доме больше никого нет, – сказал он. – Только я, Тим, кухарка Руби и мисс Алтея. И все мы были внизу.

– А эти двое в черной машине? – ответил я. – Она только что отъехала.

Может, они его и убили?

Кларенс опять покачал головой.

– Сейчас я тебе докажу, что так дело не пойдет, – заявил он. – Как ты ни старайся, ничего не получится. Мистер Агрикола спустился вниз вместе с теми двумя парнями, а после их отъезда опять поднялся к себе. Мы все это видели.

Тим, так и не оправившийся от потрясения, вдруг вздрогнул и, кивнув, сказал:

– Совершенно верно. Он подходил к двери комнаты, в которой мы сидели.

Все трое.

– Стало быть, это твоих рук дело, – подытожил Кларенс.

Я–то знал, что это не моих рук дело, однако слова Кларенса звучали очень убедительно.

– Почем вы знаете, что в доме больше никого нет? – спросил я. – Если я сумел сюда проникнуть, почему этого не могли сделать другие люди?

– Ну–ну, – обронил Кларенс.

Внезапно в дверях появилась мисс Алтея.

– Что случилось? – спросила она. – В чем дело? Кларенс? Папа?

Я оказался прав: глаза были синие. Кроме того, сейчас они были вытаращены.

Из всех людей, живущих на Земле, именно мисс Алтею мне больше всего хотелось убедить а своей невиновности. Стараясь говорить как можно искренне и проникновеннее, я сказал ей:

– Это не моих рук дело.

Тим и Кларенс тем временем пытались выставить ее вон из комнаты, но девушка отказывалась уходить.

– Папа! Папа! – воскликнула она, глаза ее при этом раскрывались все шире и шире.

– Руби! – взревел Кларенс. – Поднимись и забери мисс Алтею!

В этот миг мисс Алтея вскрикнула и упала в обморок.

Я по–прежнему знал, что никого не убивал, но не мог избавиться от ощущения, что именно я каким–то образом стал причиной всех этих неприятностей и треволнений, из–за которых чувствовал себя вконец растерянным и вообще по–дурацки. Я стоял с затекшими руками и страдальческой миной, и меня переполняло отчаянное желание очутиться где–нибудь подальше отсюда.

Я бы даже согласился попасть на заднее сиденье той черной машины, если бы мог такой ценой выбраться из этого дома.

Минуты две или три в комнате продолжалась суматошная возня. Тим поволок мисс Алтею прочь. Появилась Руби, но тотчас убежала приводить мисс Алтею в чувство. Потом вернулся Тим. И все это время черное дуло пистолета в руке Кларенса смотрело прямо на меня.

– Обыщи его, – велел кривоносый красноносому.

– Клянусь, я не убивал, – сказал я.

– Ну–ну, – ответил Кларенс. – Мы это уже проходили, помнишь?

Тим зашел мне за спину и принялся шарить по карманам, извлекая содержимое и раскладывая его на столе. Добра было негусто: бумажник, ключи, пачка «пэл–мэл», картонка со спичками, двадцать три цента серебром да бумажные салфетки.

– Ну, что нам скажет бумажник? – поинтересовался Кларенс.

– Можно мне опустить руки? – поинтересовался я.

– Валяй.

Я опустил руки и сказал:

– Благодарю вас.

Тем временем Тим раскрыл мой бумажник.

– Его зовут Чарльз Роберт Пул, – сказал он. – Проживает в Бруклине.

– Пул? – Кларенс взглянул на меня с вновь проснувшимся любопытством. Ты – тот самый племянничек, который заправляет в баре?

– Да. Я пришел…

– Ну кто бы мог подумать, – проговорил Кларенс. – А ты не робкого десятка, малыш. Ума у тебя маловато, но смелости хоть отбавляй.

– Послушайте, – в отчаянии воскликнул я, – я правда не…

Тим оборвал меня, обратившись к Кларенсу:

– Может, вызвать блюстителей закона?

– Нет, – ответил тот. – Если это племянничек, он слишком много знает.

Мы не можем допустить, чтобы он разговаривал с полицейскими.

Тим замахал руками.

– Я об этом знать ничего не желаю! Я шофер, только и всего. Вот кто я такой. Я ничего ни о чем не хочу знать.

– Конечно, – отозвался Кларенс и сказал мне:

– Суй свое барахло обратно в карманы.

Я рассовал свои пожитки по карманам. Меня так и подмывало спросить Кларенса, что он задумал и как намерен поступить, но я не стал задавать этот вопрос, потому что боялся получить ответ. Нет уж, лучше помолчу.