Текст книги "Отбившийся голубь. Шпион без косметики. Ограбление банка"

Автор книги: Дональд Эдвин Уэстлейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 36 страниц)

Я сжал кулаки и принялся грызть костяшки пальцев.

25

Мы проскочили Тарритаун без единой остановки. Машин почти не было, а все светофоры при нашем приближении загорались зелеными огоньками, будто местные власти особым постановлением дали нам преимущественное право проезда. Ну часто ли такое случается?

Когда мы выехали из города, я угрюмо забился в угол и опять занялся самоедством. Если не удастся выпрыгнуть из машины (а я не мог этого сделать на скорости сорок и даже тридцать миль в час), как быть тогда? Одна надежда на то, что Анджелы нет в поместье. Я знал ее непоседливый нрав, знал, что она еле–еле уживается с отцом (хотя, конечно, относится к старику лучше, чем Тайрон), и не исключал, что Анджела сейчас может быть где–нибудь еще.

Такое маловероятно, но возможно.

Внезапно машина по какой–то неведомой причине замедлила ход. Мы ехали среди холмов по двухрядному шоссе севернее Тарритауна, которое вело в поместье Тен Эйка. Но до поворота оставалось еще около мили. Тем не менее Тайрон Тен Эйк сбросил скорость, съехал на обочину и остановил машину.

Я взялся за ручку дверцы, но в тот же миг увидел грузовик и горстку людей рядом с ним. Мы прибыли на место встречи с Корпусом освободителей Евразии.

Как только машина остановилась, Тен Эйк погасил фары. Спустя несколько секунд к моей дверце приблизился Сунь и сказал, обращаясь к Тен Эйку:

– Все готово.

– Хорошо, – ответил Тен Эйк. – Не забудьте перерезать телефонный провод, как войдете.

– Ладно. Вы уверены, что там вооруженная охрана? У ворот никого не видно.

– Он параноик, – сказал Тен Эйк, – и не может жить без охранников, но они в доме, рядом с ним. Человек шесть, если не больше.

– Мы их захватим, – пообещал Сунь.

– Хорошо. Потом посигналите фонариком.

– Есть. До встречи.

Мы тронулись с места, по–прежнему с потушенными фарами, и я мельком увидел, как освободители Евразии карабкаются в кузов грузовика. Это был большой тягач. Они могли спрятать там что угодно, хоть танк.

А впрочем, на кой им танк?

Тен Эйк включил фары, едва мы выехали на асфальт. И он, и я молчали. Теперь Тен Эйк прямо–таки источал напряженность, будто радиоволны. Преодолев примерно полмили, мы свернули налево и поехали вверх по крутому склону холма. Дорога петляла. Поднимались мы довольно долго и наконец оказались на голой вершине, или кряже, где дорога превращалась в грязный извилистый проселок. Тен Эйк остановил машину, выключил фары и произнес ровным металлическим голосом:

– Идите взгляните.

Судя по всему, Лобо совершенно не интересовало то, что должно было произойти. Он остался в машине (я и забыл о нем, потому что Лобо как взгромоздился на заднее сиденье, так и сидел там, не издавая ни звука), а мы с Тен Эйком подошли к краю утеса. Впрочем, это был скорее не утес, а очень крутой склон, на котором тут и там росли хилые деревья. Тен Эйк указал на какую–то извилистую полосу внизу и произнес все тем же безликим голосом:

– Это Гудзон. А вон дом. Видите огни?

– Вижу.

Далеко внизу и чуть левее, будто частица игрушечной железной дороги, лежала фамильная вотчина Тен Эйков. Извилистая подъездная дорожка, извилистая река, а между ними – особняк, сияющий всеми окнами. Вдоль дорожки медленно ползли огоньки: фары грузовика.

Тен Эйк стоял неподвижно, словно каменный истукан, и глаза его поблескивали, как черные льдинки. Казалось, он все еще гудит от напряжения, будто динамо–машина при малой нагрузке. Он весь скукожился, ушел в себя, внимание его было сосредоточено на намеченной цели. Сейчас для него в целом свете существовали только этот дом внизу и этот грузовик.

Фары приблизились настолько, что их сияние смешалось со светом, лившимся из окон дома, и теперь я видел весь грузовик целиком – и кабину, и прицеп. Несколько человек спрыгнули на землю через задний борт, к ним приблизились две маленькие фигурки, выскользнувшие из парадной двери дома, и послышались приглушенные расстоянием выстрелы. Две маленькие фигурки упали как подкошенные.

Из грузовика хлынуло полчище освободителей Евразии; они рассыпались веером и окружили дом. Несколько человек, должно быть, возглавляемых Сунем, ворвались в особняк через парадную дверь.

Они найдут Анджелу. Убивать на месте ни ее, ни старика не станут, но покажут их Тен Эйку, и тогда он прирежет меня, как цыпленка.

Как же близко к краю обрыва он стоял! И был настолько увлечен, что напрочь забыл и о том, где стоит, и обо мне. Это было бы так просто, так просто. Тайрон Тен Эйк утратил всякую бдительность. Едва ли не впервые в жизни. Зайти к нему в тыл, резко выбросить вперед руки…

Снизу опять донеслась пальба. Потом звон бьющегося стекла. Кто–то или выпрыгнул, или был выброшен из окна второго этажа. Этот человек упал на грузовик, перевернулся и вскочил на ноги. Судя по вспышкам, в руке у него был пистолет, и он вел огонь по окну, из которого только что вылетел. Очевидно, в него тоже стреляли: внезапно человек рухнул навзничь и скатился с крыши кузова, будто сметенный невидимой рукой.

Это было так просто, так просто… И так необходимо. Тен Эйк повсюду сеял разрушение, разбрасывал смерть вдаль и вширь. Существуют же носители заразных болезней. А Тен Эйк разносил по свету микробы разора и погрома. И его надо было остановить. Перед моим мысленным взором вдруг засияла вспышка взрыва, уничтожившего домик миссис Бодкин. Вот же он, мой шанс. Только и надо, что малость подтолкнуть. Ну самую, самую малость.

Кажется, стрельба прекратилась. В двух или трех окнах погас свет, но в остальном все осталось по–прежнему. Дом погрузился в мучительное безмолвие.

Столкнув вниз Тен Эйка, я мог ускользнуть в темноте от Лобо и убежать в лес. Лобо был огромен и могуч, но зато туп. Мне надо было только решиться, только сделать один шаг, зайти сзади, вытянув перед собой руки, и подтолкнуть…

Из парадной двери вышел человек, поднял руку, и мы увидели вспышки света – одну, вторую, третью. Лоб Тен Эйка покрылся мелкой испариной. Он повернулся ко мне и сказал:

– Едем вниз.

Он говорил с придыханием, будто поднимался на холм не в машине, а бегом.

Я заморгал, внезапно вернувшись к действительности. Воспоминание о моих недавних помыслах повергло меня в жуткое оцепенение. Господи! Неужели Тен Эйк заразил и меня? Ведь я же пацифист, пацифист. Но тем не менее только что обдумывал, как бы половчее угробить человека. Совершить убийство.

А как это еще назвать, если не убийством? Нет другого слова.

Тен Эйк шагнул к машине, потом оглянулся и спросил:

– Вы едете, Рэксфорд?

– Да, – ответил я. – Конечно.

26

Когда мы завернули в ворота усадьбы, Тен Эйк расхохотался и сказал:

– Наконец–то я дома!

Он вновь обретал свою былую веселость. Чего нельзя было сказать обо мне. Поэтому я промолчал, но Тен Эйк, кажется, ничего не заметил.

Особняк напоминал отупевшего ошеломленного человека с разинутым ртом, подвергшегося вооруженному нападению. Тен Эйк остановил машину рядом с грузовиком. Мы выбрались из нее и все втроем вошли в дом.

Тут царил разгром. Шторы были сорваны с высоких окон, стулья и столики валялись ножками кверху, ковры сбились и съехали к стенам, две ножки громадного рояля покосились, пол был усеян осколками светильников. На лестнице лежал вниз головой один из подручных Суня, распластавшись, будто свастика.

Из комнаты справа появился сам Сунь. Похоже, он хотел отдать честь Тен Эйку, но в последнее мгновение спохватился и не сделал этого, а просто сказал:

– Все в порядке, мистер Эйк. Пришлось убить всех охранников и двух слуг, но остальные пока живы.

Левый рукав Суня был чем–то вымазан.

Я стоял, смотрел, слушал, думал об Анджеле и гадал, почему же все–таки не улучил момент и не убежал от них где–нибудь по дороге сюда. Уж теперь–то муха точно попалась в паучьи тенета.

Тен Эйк спросил:

– Где мой… Где Тен Эйк?

(Мне трудно свыкнуться с мыслью, что все остальные знали Тен Эйка под другим именем и не подозревали о его родстве с хозяином этого дома. А сейчас, в горячке, и сам Тен Эйк, похоже, начал забывать о своем инкогнито.)

Но Сунь не заметил оговорки. Должно быть, сражение опьянило и его. Оглянувшись, он сказал:

– Мы оттащили его в заднюю комнату.

– Укол всадили? – после короткого колебания спросил Тен Эйк.

– Конечно, – ответил Сунь. – Спит как младенец.

– Хорошо.

– Оба дрыхнут, – добавил Сунь, и мой желудок вывернуло наизнанку.

– Оба? – переспросил Тен Эйк будто мне назло.

– С ним был еще один, – пояснил Сунь, и мой желудок вновь занял определенное ему природой положение. – Помоложе. – Сунь захохотал. – Может, его блудный сын?

– Это было бы забавно, – сказал Тен Эйк, и все мы заулыбались, хотя и по разным причинам.

– Ну что ж, идемте, – предложил Сунь и зашагал прочь. Тен Эйк пошел за ним, я – за Тен Эйком, а Лобо – за мной. Я попытался было жестом показать ему, чтобы шел впереди, поскольку еще надеялся улизнуть, но Лобо был твердо намерен замкнуть шествие, и я трусливо стушевался перед лицом его решимости.

По пути Тен Эйк спросил:

– Каковы наши потери?

Сунь с виноватым видом пожал плечами.

– Восемь человек. Трое убитых, пятеро раненых.

– Мы не можем унести раненых, – сказал Тен Эйк. – Вы и сами это знаете.

– Разумеется. О них уже позаботились.

– Хорошо.

Мы нашли Марцеллуса Тен Эйка в небольшой комнате, полной следов недавней битвы. Только один предмет обстановки не был повален и ободран – розовое раскладное кресло на позолоченных ножках. На нем и возлежал бесчувственный Тен Эйк–старший, будто пародия на персонаж Чалза Лафтона.

Второй человек – мнимый блудный сын – сидел в углу и был похож на тюк грязного белья. Я подошел к нему, гадая, кто бы это мог быть и знаю ли я его (у нас с Марцеллусом Тен Эйком не так уж много общих друзей). Опустив глаза, я увидел мальчишеское лицо своего мирно спящего адвоката, Мюррея Кессельберга.

Какого черта его сюда принесло? Насколько я знал, он даже не был знаком с Марцеллусом Тен Эйком.

И тут Сунь сказал:

– Здесь была еще женщина, в спальне наверху, – он произнес это вкрадчивым тоном, с лукавой ухмылочкой и заговорщицким блеском в глазах. – Прямо красотка.

Тен Эйк и удивился, и обрадовался. На миг мне показалось, что он уже готов пробормотать: «Ну и ну, старый греховодник». Но вместо этого он переспросил:

– Женщина? Ну–ка, покажите мне ее.

– Есть, – ответил Сунь и опять едва не взял под козырек.

– Она спит? – спросил его Тен Эйк.

– Нет, у нас было только две дозы. Я вывел ее на улицу. Сейчас.

Сунь вышел. Тен Эйк разглядывал своего бесчувственного отца с таким же вожделением, с каким плотоядный зверь смотрит на кусок мяса. Потом задумчиво произнес:

– Восемь убитых. Значит, остается четырнадцать. Нам с вами предстоит работа, Рэксфорд.

– Да?

– Мы должны убрать четырнадцать человек, – сказал он. – Не здесь, конечно. Потом, когда вернемся в наше логово.

– Хорошо, – ответил я.

Он взглянул на меня и криво улыбнулся. Улыбка эта сверкнула, как лезвие косы.

– А из нас получится неплохая парочка, Рэксфорд, – заявил Тен Эйк. – Два хищника.

– И не говорите, – согласился я, напуская на себя хищный вид.

Вернулся Сунь в сопровождении двух освободителей, которые держали за руки плененную в замке деву.

«Господи, сделай так, чтобы это была не Анджела», – взмолился я.

Но это была Анджела.

Брат и сестра уставились друг на друга вытаращенными глазами. Оба вконец отупели. Потом Тен Эйк повернулся, пробуравил меня взглядом и сказал:

– Рэксфорд.

– Ну? – спросил я.

– Рэксфорд, кто вы такой?

Я открыл рот.

Я закрыл рот.

Я бросился наутек.

27

Как бы мне хотелось иметь возможность сказать, что я не случайно налетел на Анджелу, не случайно схватил ее за руку и потащил вон из комнаты, по коридору, вверх по лестнице, через дохлую свастику и полдюжины разных помещений, не случайно спрятал ее в чулане…

Но такой возможности у меня нет. Я знаю себе истинную цену, узнайте же ее и вы. С того мгновения, когда Тен Эйк спросил, кто я такой, и вплоть до остановки в этом чулане я пребывал, по сути дела, в обморочном состоянии. Подсознание, инстинкт самосохранения – называйте это как хотите, но я шел словно на автопилоте. Когда я очутился в чулане и, повернув голову, обнаружил рядом задыхающуюся Анджелу, изумление мое было под стать тому, которое испытал Тен Эйк при виде сестры.

Да и сама она, судя по всему, изумилась не меньше. Разинув рот, Анджела уставилась на меня и выпалила:

– Джин! Но ведь тебя считают погибшим!

– Вот и продолжай считать, это недалеко от истины, – с негодованием ответил я. – На чьей ты стороне?

– Ты взорвался, – не унималась она. – Недавно позвонил какой–то чиновник, говорит, все взлетели на воздух вместе с домом миссис Бодкин.

– Нет, – ответил я.

– Как же нет–то? Он сказал, что ты в конце концов сумел послать свой направленный луч. Не знаю, что это значит, но луч оборвался еще до того, как федики приехали туда. Но все равно они разыскали дом, и это оказалось жилье миссис Бодкин, только взорванное.

– Совершенно верно, – ответил я.

Анджела горячо закивала.

– Ну а я что говорю? Дом взорвался, и ты с ним.

– Анджела! – взорвался я. – Вот же я, здесь.

Она оглядела меня. В глазах ее читались тревога, смятение, сомнение. Женская логика налетела на риф истины.

Я сказал:

– Не пытайся разобраться. Просто поверь мне на слово.

Анджела покачала головой.

– Ну я уж и не знаю, – призналась она.

– Вот что, с какой стати сюда попал Мюррей? – спросил я.

– Я позвала.

– Что ты сделала?

– Тот чиновник из правительства, он тоже безумец, – с горечью ответила она. – Привел Мюррея к присяге, взял какую–то клятву.

– Зачем? – спросил я. – Зачем ты его пригласила?

– Мне не с кем было поговорить, и вообще, – с надутым видом ответила Анджела. – Только с папой, а он ужасен в больших дозах.

Я открыл рот, но не успел ничего сказать: из–за дверей чулана послышалось:

– Они поднялись сюда. Найдите их.

– Ищут нас, – прошептал я.

– Слышу, – шепнула Анджела.

– Надо спрятаться, – прошептал я.

– Мы и так прячемся, – шепнула Анджела.

– Не здесь. Тут нас мигом найдут. В каком–нибудь другом месте, где они не станут смотреть. Анджела, ты росла в этом доме. Есть тут надежный тайник?

Анджела сосредоточенно нахмурилась, потом просияла и воскликнула:

– Крепость!

– Тсссссс! – Убедившись, что никто не слышал ее крика, я спросил: – Что?

– Мансарда. В детстве я пряталась там от Тайрона. Он ни разу меня не нашел.

– Такое место нам и нужно. Веди меня.

– Ладно, – Анджела потянулась к двери, но я перехватил ее руку.

– Погоди! Дай я сперва проверю, свободен ли путь.

– Ты же велел вести.

– Терпение, Анджела.

Я чуть–чуть приоткрыл дверь, не рассчитал расстояние и ударился носом о притолоку, когда попытался одним глазком заглянуть в образовавшуюся щель. В конце концов я увидел, что в комнате никого нет, жестом велел Анджеле подняться на цыпочки и идти за мной, и мы, будто две балерины, перебежали через комнату. Я выглянул из двери, ведущей в коридор. Там тоже было пусто.

– Куда идти? – шепотом спросил я.

– Вон туда, – шепнула Анджела, высовываясь и указывая рукой. – До самого конца, потом – в дверь с левой стороны и вверх по лестнице.

– Хорошо, – сказал я и уже хотел шагнуть в коридор, когда увидел, как трое освободителей Евразии с автоматами в руках вышли из комнаты напротив и скрылись в соседней. Подтянув штаны, откашлявшись и поморгав, я выждал несколько секунд, потом взял Анджелу за руку, и мы пустились в путь.

Все шло довольно неплохо, но тем не менее мне не хотелось бы заниматься такими делами каждый день. Мы промчались по коридору легко и быстро, будто два тюка осенних листьев общим весом полтора центнера, прошмыгнули мимо открытой двери комнаты, в которой трое освободителей шарили стволами своих автоматов под кроватями и в стенных шкафах, успешно добрались до двери на лестницу и поднялись на чердак. Мы уж и морщились, и ноги задирали, и вообще всячески делали вид, что движемся бесшумно, но проклятая лестница знай себе трещала, будто поленья в костре.

Наверху Анджела взмахом руки показала, куда идти дальше. Пол недостроенной мансарды был сложен из грубых неструганых досок, но они, по крайней мере, вели себя тихо. Повсюду стояли сундуки, платяные шкафы, картонные коробки, валялись кипы журналов и груды тряпья – словом, тут было полно всякой всячины, обитающей исключительно на чердаках старых домов. Кроме того, мансарда изобиловала немыслимыми углами, закутками и поворотами, из–за чего снаружи крыша дома выглядела так, как и подобало выглядеть кровле замка в Новой Англии, построенного в XIX столетии.

Позади нас внезапно распахнулась дверь на лестницу, и кто–то крикнул:

– Тут чердак!

– Поищите там! – откликнулся другой голос – Может, они поднялись наверх!

– Куда? – полным отчаяния шепотом спросил я Анджелу. – Куда? Куда? Куда?

– Сюда.

Куда – сюда? Здесь ничего не было. За старым сундуком, обитым чеканкой, высилась только шершавая стена, угол крыши. Она была голой и недостроенной, с выпуклым чердачным окном с правой стороны. Прятаться было негде.

Тем не менее Анджела (в тот миг мне показалось, что она просто спятила от страха) бросилась прямо к этому полуразрушенному углу, шмыгнула в нишу чердачного окна, словно хотела выброситься наружу, но вместо этого метнулась влево и как в воду канула.

Я остановился, разинул рот и затаил дыхание (с лестницы уже доносился топот сапог).

Откуда–то высунулась рука, отчаянно манившая меня всеми пальцами. Я схватился за эту руку, и она втянула меня в какой–то несуразный треугольный закуток, расположенный… позади стены! Слева от чердачного окна, между двумя балками, было узкое пространство, ограниченное недостроенной стеной и внешним скатом крыши. Уж и не знаю, как выглядел этот архитектурный изыск с высоты птичьего полета, но изнутри он представлял собой тесный уголок чердака, покрытый двухслойной кровлей. Между этими слоями мы с Анджелой при некоторой доле везения могли укрыться от Тайрона Тен Эйка с его лиходеями.

Укрытие было узкое, низкое и сырое. В дальнем углу виднелась грязная лужа, означавшая, что крыша в этом месте протекает. Но здесь, должно быть, безопасно. Я сел на корточки рядом с Анджелой, которая стояла, согнувшись пополам, будто больные радикулитом в комиксах. Высота закутка была меньше пяти футов. Я прошептал:

– Хорошее место. Теперь надо просто подождать, пока они уйдут.

Я взглянул на нее.

– Правда?

Мы замолчали, потому что шум и возня приближались. Казалось, на чердаке работает целая поисковая партия, дотошно и неторопливо занимающаяся своим делом. Они открывали все сундуки и шкафы, заглядывали за штабеля картонных ящиков, повсюду совали носы, даже в такие закутки, где мог бы спрятаться только какой–нибудь задохлик.

Наши тела начали коченеть и затекать, но, в конце концов, если ты способен чувствовать боль, значит, жизнь продолжается (коли есть охота, запишите эти слова в какой–нибудь блокнот), поэтому мы страдали молча и даже с радостью.

Страдали до тех пор, пока не послышалось: пи–пи–пи. Тихо, но настырно и непрерывно: пи–пи–пи–пи–пи…

Совсем близко, точнее, прямо тут, в нашем закутке.

Я посмотрел на Анджелу. Анджела посмотрела на меня. Глаза наши вылезли из орбит, щеки покрыла пепельная бледность. Потом Анджела подняла левую руку и взглянула на часы.

Время принимать пилюли!

– Я их починила, – прошептала моя слабоумная дурочка, мой гений механики, моя повелительница станков. – Я их починила.

– Починила, – откликнулся я. – Еще как починила.

Если вы помните, во время моей последней встречи с Анджелой эти часы не работали или, во всяком случае, не пищали. Но разве она допустит, чтобы что–нибудь не пищало? Да она скорее нас угробит.

За пределами нашего закутка воцарилась звенящая напряженная тишина, которая внезапно сменилась целой гаммой звуков: криками, шорохами, скрежетом. Освободители надвигались на нас. Теперь мы попались, в этом можно было не сомневаться.

А часы, как назло, все пищали. Анджела стукнула по ним кулаком, внимательно оглядела, сняла и шарахнула о пол, а они знай себе пищали, будто птичка после вкусной кормежки.

– Ну, все, – сказал я, наслушавшись досыта. – Все.

Я вытащил носовой платок, хорошенько смочил его в лужице и выбросил из–за угла в мансарду. Если Дафф и впрямь болтал не зря, сейчас платок начнет источать рвотный газ.

Потом я снял галстук, поднес к нему горящую спичку (дымовая завеса) и бросил вслед за платком.

Добравшись до чердачного окна, я выбил кулаком одно из стекол, высунул наружу механический карандаш, нажал на кнопочку сбоку и пустил красную сигнальную ракету. Но она не взмыла в небо, а врезалась в пол возле моих ног.

Тогда я вытащил шариковую ручку, о предназначении которой в горячке запамятовал. Но все равно нажал кнопку и в итоге сфотографировал себя.

После всего этого я – ослепленный красной вспышкой, сфотографированный, кашляющий от дыма и готовый вывернуться наизнанку от рвотного газа, разбазаривший весь свой арсенал и расстрелявший все патроны – выбрался из–за угла и попал в цепкие объятия Сунь Куг Фу и остальных освободителей Евразии.

28

– Сунь! – вскричал я. – Выслушайте меня, Сунь!

Я зашелся сухим кашлем, принялся рыгать, плакать и спотыкаться, когда двое облаченных в униформу свободолюбивых последователей Суня подхватили меня и поволокли через всю мансарду к лестнице.

– Выслушайте меня! – прохрипел я, но зря старался.

Анджела, которую тащили следом, сотрясала воздух многочисленными, но совершенно бесполезными «На помощь!» и «Пустите меня!». В горле у меня саднило, глаза жгло огнем, желудок крутился колесом, но все равно я вопил, стараясь перекричать Анджелу:

– Сунь! Послушайте меня, или вы будете следующим!

Он остановился на верхней площадке лестницы, повернулся и холодно взглянул на меня.

– Следующим? Что значит – следующим?

– Все мертвы, – выдохнул я. – Все участники того собрания либо мертвы, либо вот–вот умрут. Бодкин, Баба, Маллиган, Уэлпы. Еще двое взлетят на воздух вместе со зданием ООН.

– О чем это вы?

– Вы сами поставили часовой механизм, не подпустив к нему Эли Злотта. Когда во вторник Армстронг нажмет кнопку, у него не будет никаких пяти минут в запасе, и вы это знаете.

Он отмахнулся.

– Армстронг и Лаботски – любители, они одноразового пользования.

– Вы тоже, – ответил я. – Вы будете следующим.

– Я профессионал, – упрямо сказал Сунь. Кажется, я задел его гордость. – Кроме того, у Эйка нет причин убивать меня.

– Есть, и целых две. Вы знаете его в лицо. А ваш труп нужен ему как доказательство происков красного Китая.

На лице его промелькнуло странное выражение.

– Что еще за происки? – спросил Сунь.

– Надо полагать, он не рассказывал вам сказку про красный Китай. И не говорил, почему решил выкрасть Марцеллуса Тен Эйка.

– Ради выкупа, вот зачем, – ответил Сунь, но в голосе его прозвучали непонятные нотки, а глаза вспыхнули таким же непонятным огнем. – Ну, хватит, – сказал он и велел своим подручным: – Ведите их!

И отвернулся.

– Подождите, Сунь! Это Тайрон Тен Эйк!

Сунь снова остановился, оглянулся и хмуро уставился на меня, будто видел впервые в жизни.

– Нелепость, – ответил он, но голос его звучал так, словно на самом деле Сунь хотел сказать: «Это любопытно».

Должно быть, он и сам понимал, что Леон Эйк – вымышленное имя, но ему было на это наплевать. Сунь довольствовался тем, что Эйк и Юстэли сколотили организацию, которая должна была делать то, что хотел делать он сам, только в более широких масштабах и более профессионально (и доказательством тому – его готовность закрыть глаза на присутствие в организации сталиниста Мейерберга).

Но сейчас все изменилось, произошло слишком много событий. Мертвая девушка ожила, а гений конспиративной работы (разумеется, я имею в виду себя) вдруг превратился во врага (хотя Сунь еще и сам толком не успел понять, почему гнался за мной). И его беззаветная преданность делу дала трещину.

А знал ли он, кто такая Анджела? Существовала вероятность, что нет, поэтому я спросил:

– Вы узнаете эту девушку?

Мой вопрос запал ему в голову. Сунь раздраженно ответил: «Что?», а потом взглянул на Анджелу, отвернулся и сказал:

– Нет.

– Посмотрите еще раз, – предложил я. – Вы уже видели ее в моем обществе.

– Видел? – Сунь пригляделся, и я заметил, что до него дошло. – Собрание! – вскричал он.

– Это Анджела Тен Эйк.

Сунь вытаращился на нас.

– Но вы же ее убили.

– Спросите ее, кто такой Леон Эйк, – посоветовал я.

Анджела не стала дожидаться расспросов.

– Это мой брат Тайрон, – сказала она.

Сунь затряс головой, будто на него напал рой мошкары.

– Эйк узнал ее на собрании, – напомнил я.

– Они встречались в прошлом, – ответил Сунь, очевидно, повторяя слова Тен Эйка. – Он знал, что она служит в ЦРУ.

– Вы шутите? Она – дочь Марцеллуса Тен Эйка.

– Тем хуже для нее, – сказал Сунь, но в голосе его не было ноток убежденности.

– Почему он хотел, чтобы вы одурманили Марцеллуса Тен Эйка до того, как сам он войдет в дом? – спросил я и сам же ответил: – Да потому, что старик, взглянув на него, тотчас заорал бы: «Тайрон!»

– Он мой брат, – повторила Анджела.

– Если я буду мертв, а Лаботски с Армстронгом угробят сами себя во вторник, вы останетесь единственным здравствующим участником того собрания. Кроме вас и ваших людей, никто не видел лица Леона Эйка. Значит, у него есть две причины, чтобы убить вас: собственная безопасность и фабрикация улик про…

– Довольно об этом!

– Я только…

– Молчать!

Сунь принялся озираться по сторонам с видом человека, которому надо разом принять множество решений. И тут я обо всем догадался.

Всякий раз, когда я норовил завести речь о красном Китае, Сунь затыкал мне рот. Но если я говорил на другие темы, он весьма охотно слушал меня. Однако предводителя Корпуса освободителей Евразии, по логике вещей, больше всего должны были интересовать именно козни против красного Китая.

Сунь оказался агентом–двойником! Как будто нам и без того не хватало путаницы!

Сунь просто не мог не быть двойным агентом. В таком случае все потеряло бы смысл. Сказка про выкуп, вероятно, вполне устраивала мелкую сошку, но Сунь слишком много знал о том, кто и за что платит денежки. Он не мог не знать, зачем мы здесь. Во всяком случае, ему наверняка известна непосредственная причина.

Чтобы проверить свою теорию, я вполголоса спросил:

– Сколько у вас хозяев, Сунь?

– О чем это вы?

– Я не собираюсь ломать вам игру, – сказал я. – Помните: Тайрон Тен Эйк думал, что его сестра мертва. Ему только и надо было, что повесить на вас убийство старика. Тогда он преспокойно получал наследство. Но только в том случае, если никто не смог бы доказать, что все это время он был в Штатах.

– Я должен обсудить это с ним, – сказал Сунь. Потом нахмурился и добавил: – Не уверен, что понимал вас прежде.

– Понимали, – ответил я, – А я раскусил вас.

Он только улыбнулся.

– Вот уж не знаю, – проговорил Сунь и повернулся к своим бойцам. – Давайте запрем этих двоих в надежном месте, а потом пойдем и потолкуем с мистером… Эйком.

– Всем вашим отрядом, – посоветовал я.

– Всем нашим отрядом, – согласился он.

29

Они заперли нас в тесной пустой комнатенке на втором этаже и отправились обсуждать создавшееся положение с Тайроном Тен Эйком.

Комнатка была что надо. Две люминесцентные лампы, встроенные в потолок, давали мягкий ровный свет, который, правда, по сути дела, ничего не освещал. Стены были обиты дорогой темно–зеленой материей, потолок покрывала тусклая бежевая краска, а на полу лежал темный лакированный паркет. Но здесь не было ни мебели, ни стенных шкафов, да и вообще непонятно, в чем заключалась причина существования этой комнаты.

Я обратился за справкой к Анджеле, спросив:

– Что это за место?

– У папы была коллекция марок, – ответила она. – Он держал ее здесь, в витринах.

– А потом забросил?

– Нет, когда Тайрон был маленьким, он сжег все папины альбомы в камине.

– Милашка Тайрон, – заметил я. – А куда делись витрины?

– Они внизу. Папа хранит в них свои награды за миротворческую деятельность.

– О!

(По присущей нашему миру иронии, оружейники, кажется, чаще других получают награды за миротворческую деятельность, уступая по этому показателю только профессиональным боксерам. Хотя, может, во мне просто говорит зависть: ведь пацифисты таких наград не получают вовсе.)

– Как нам быть, Джин? – спросила Анджела.

– Не знаю, – честно сказал я. – Неважно, кто из них одержит победу. При любом раскладе мы в беде. Ни Сунь, ни твой брат не могут выпустить нас отсюда живыми.

– Сунь возьмет верх, у него много людей, – ответила Анджела.

– Человек двенадцать, – сказал я. – А противостоят им Тайрон Тен Эйк и Лобо. По–моему, силы равны.

– О чем это вы с Сунем болтали? – спросила Анджела. – Насчет игры, хозяев и прочего?

– Он двойной агент, – пояснил я, потом изложил причины, по которым пришел к такому выводу, и добавил: – Наверное, они с Тайроном вместе решили свалить вину на Китай, только Сунь думал, что именно ему суждено остаться в живых.

– Но на кого же он работает?

– Не знаю. Должно быть, на самого себя. Мне становится дурно при мысли о том, что у Чан Кайши могут быть приспешники, но все же Сунь, возможно, работает на китайских националистов. Неважно, платят ему или он сам по себе, важно другое: Сунь заставил Корпус освободителей Евразии действовать таким образом, что теперь красный Китай в глазах Америки выглядит еще хуже, чем он есть на самом деле. Может быть, поэтому коммунисты и отреклись от этих освободителей.

Полагаю, что где–то в середине моего рассказа Анджела перестала вникать в его содержание, потому что, как только я умолк, она спросила:

– Джин, а что будет с папой и Мюрреем?

– То же, что и с нами.

– Нет, я хочу знать, что будет с ними сейчас.

– Ничего. Все тут слишком озабочены, чтобы думать о спящих.

Я подошел к двери, потрогал ручку и понял, что Марцеллус Тен Эйк не пожалел денег на отделку этой комнаты. Дверь была толстая, дубовая, с йельским замком, до которого даже добраться невозможно, не то что взломать. Поскольку дверь открывалась наружу, я не мог добраться и до петель. Я подергал ручку, как человек, не способный ни на какие разумные действия. Сунь и его солдаты заперли нас здесь, а сами ушли по своим делам, прохиндеи.

Если удастся выбраться за эту дверь, у нас, наверное, появится неплохая возможность удрать из поместья. На улице не было охраны, потому что Сунь, очевидно, стянул все свои силы на борьбу с Тен Эйком.

И борьба эта, похоже, велась весьма ожесточенно, коль скоро до меня донеслись приглушенные звуки пальбы. Где–то в доме шла перестрелка.

В каком–то смысле слова мы с Анджелой сейчас были в самом безопасном месте (чего не скажешь о Мюррее и ее отце, которые лежали, бесчувственные и беззащитные, в окружении врагов. Я благоразумно не стал напоминать Анджеле об этом обстоятельстве). Мы сидели под замком, а за дверью раскинулось поле брани. С одной стороны в битве участвовал Сунь с сунятами, с другой – Тайрон Тен Эйк и Лобо. Перестрелки, наступления, молниеносные отходы. Сунь воевал числом, а Тен Эйк пустил в ход врожденное коварство, позволявшее ему одурачить и ободрать живьем любую лису. Ну а мы, два молодых пацифиста, сидели тут, потому что нам не место под перекрестным огнем.