Текст книги "Шестьдесят рассказов"

Автор книги: Дональд Бартельми

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 31 страниц)

ТАИЛАНД

– Да,– сказал старый вояка,– такое не забудешь. Это было во время Корейской войны.

«Господи Исусе, сохрани и помилуй»,– беззвучно вздохнул слушатель.

– Это было во время Корейской войны,– повторил старый вояка,– Мы там стояли на тридцать восьмой параллели, наша, значит, дивизия, рядом с Чхорвонской долиной. В пятьдесят втором, вот когда это было.

«О Боже,– сказал про себя слушатель.– Энчилады

[87]

[Закрыть]под зеленым соусом, «Дос Экие» [88]

[Закрыть]и буррито [89]

[Закрыть], а лучше – пару.

– У нас был этот батальон таиландцев, приданный нам,– сказал старый сержант.– Отличные ребята, лучше не бывает. Мы еще называли их участок «Таиланд», ну вроде как это вся страна. Они такие, знаешь, мелкие. Мы всю дорогу с ними гудели. Ихнее пойло называется «Меконг», от него аж эмаль на зубах крошится. Там, в Корее, мы только что бензин не глотали, а так – что угодно.

«Энчилады под зеленым соусом и Гильда. Гильда в той раскаленной блузке».

– Так вот, в тот раз, про который я тебе говорю, мы тоже поддавали в «Таиланде», там был этот старший сержант, таиландский, значит, сержант, дружок мой, Сучай, так его звали. Длинный парень и тощий как не знаю что, исключение, как говорится, из правила. Мы с ним были не разлей вода, даже в КО старались подгадать вместе. Ты-то слишком молод, чтобы знать, что такое КО, это краткосрочный отпуск, когда ты садишься на самолет и мотаешь в Токио, окунуться, как говорится, в соблазны большого города.

«Я молод,– думал слушатель,– молод, молод, Господней милостью я молод».

– Так вот, в тот раз, про который я тебе говорю,– сказал старый сардж,– мы стояли на склоне холма, таиландцы, они удерживали этот холм, на котором держалась вся ГЛО – главная линия обороны, не вся, конечно, а ближняя ее часть, здоровая такая горушка, высота сколько-то там не помню сколько, и это был праздничный день, ихний, таиландский, какой-то большой праздник, солнце палит, а в небе ни облачка, ни облачка. Они выставили тридцать семь здоровенных лоханок с кэрри, все разные, в каждой лоханке другой кэрри. Был даже угревый кэрри, вот как.

«Я не могу поверить,что сижу в этой комнате и слушаю, как этот заскорузлый маразматик разглагольствует об угревом кэрри».

– Лукуллов пир,-сказал сержант,-для того, кто любит кэрри, а я любил и люблю. Говяжий кэрри, куриный кэрри, нежнейший таиландский червевый кэрри, а уж рыбные и овощные, так все, какие можно придумать. Повара у таиландцев были первый сорт, даже в нашей сержантской обжираловке, я полтора года был при ней казначеем, так даже там мы вполовину так не ели. Ты слишком зеленый, чтобы знать, что такое счетверенка, это четыре крупнокалиберных пулемета, установленные вместе на полугусеничной машине. У них эти счетверен– ки были вкопаны в землю по всему склону, и танки тоже, да и что еще делать танку на такой местности, так вот вечером они начали шарашить из счетверенок трассирующими, чтобы вроде как салют, фейерверк, в общем, праздник был на все сто. Еще они дрались на своих деревянных мечах, таиландцы здорово ими машутся, вроде как балет, и весь батальон заправлялся этим ихним «Меконгом» и пивом, а заодно и гости вроде меня и моего кореша Ника Пирелли, он у меня был вроде как свой человек в автороте, потребуется мне машина, хоть какая, мне не надо было объясняться зачем и куда, только сказать Нику, и он сразу вычеркнет ее из графика и пришлет мне, с водителем, садись и езжай…

«У меня тоже есть жизнь,– подумал слушатель,– но она как пылинка, кружащая в столбе света».

– А еще у них был такой интересный, точно интересный, я о таком раньше и не слышал, ритуал,– сказал сарджи-сан,– это была вроде как часть праздника, той ночью, на том корейском холме, они все встали в очередь, а их полковник, полковник Парти, я с ним был знаком, симпатичный мужик и умный, он разделся до пояса, а все его солдаты проходили мимо, один за другим, и лили ему на голову воду, по полчашки каждый. Полковник сидел, а они лили ему на голову воду. Это имело какое-то религиозное значение, они там все буддисты, так вот, весь батальон, все шестьсот человек, ну, может, там чуть больше – меньше, все проходили перед ним и лили ему на голову воду, такое, значит, благословение или еще что, это было весной. Полковник Парти мне всегда говорил, у него с английским было не очень, но уж во всяком случае лучше, чем у меня с тайиландс– ким, я по ихнему вообще ни бум-бум, он мне всегда говорил: «Сержант, вот кончится война, я обязательно приеду в Большой Пи-экс

[90]

[Закрыть]», это он Америку так называл, Большой Пи-экс, «я приеду в Большой Пи-экс и мы с вами сыграем в гольф». Я-то и не знал, что у них там в Таиланде играют в гольф, а вот он, оказалось, был классным игроком, говорили, что он когда-то выступал за олимпийскую сборную по гольфу, это ж подумать только, что у них была такая команда, но они, вообще, часто вот так удивляли, красивые ребята, вот наш ординарец Ким, у нас были эти корейские ординарцы, держали палатки в порядке, стирали, попросишь – так и автомат почистят, к слову, корейцы, они чуть не все Кимы, Ким был при дивизии с самого начала, в пятидесятом дошел с ней до Ялу, а потом пришли китайцы и понесли нас аж до самого Сеула, а Ким этот сидел в грузовике и отстреливался из чьей-то М-1 всю дорогу, пока мы отступали, а это отступление, оно было чистый кошмар, поэтому все его уважали, пусть он там и был просто ординарец… Ну, короче, Ким, он-то и сказал мне, что полковник Парти был ихним главным чемпионом по гольфу. Оттуда я, значит, и знаю.

«Он напоминает мне бедняков,– подумал молодой человек,– Бедняков, которых я ненавижу».

– А китайцы,– сказал сержант,– они же когда ходили в атаку? Ночью, они всю дорогу так делали.

«Богоданная сенильность,– проплыло в мозгу у слушателя.– Бессмысленный лепет блаженного».

– Это был чистый ужас. Они дудели в эти свои рожки, ты еще не совсем проснулся, из спальника не вылез, а эти рожки, они словно и спереди и сзади, со всех сторон, все хватаются за оружие и бегут, сами не знают куда, ну чисто как курица с отрубленной головой, дивизионная артиллерия бухает, ставит огневую завесу, вот только куда там они стреляют и в кого – одномуБогу известно, тут выясняется, эти китайские психи уже у нас в окопах, а над головой висят осветительные ракеты…

«Я ссылаю тебя в историю,– сказал слушатель,– Я закрываю эту книгу, чтобы более к ней не возвращаться».

– Меня раз хотели отправить в поварское училище учиться на пекаря,– сказал сержант, кутаясь в тускло– красную пижаму, – но я сразу отказался. Я просто не представлял себя поваром или там пекарем, потому-то я и попал в отделение тяжелого оружия. Этот вечер в «Таиланде» был самым лучшим за всю нашу прогулку. Никогда, ни до, ни после, я не видел тридцать семь лоханок, до краев полных кэрри, и я хотел бы как-нибудь съездить в эту страну и поговорить с этими ребятами, отличные были ребята. Сучай хотел стать премьер-министром Таиланда, такое вот скромное желание, ничего у него вроде не вышло, но я продолжаю следить за газетами, не промелькнет ли его фамилия, ведь чего не бывает. Как-то я попал на этот самолет, летевший из Атланты в Сан-Антонио, в Бруковский медицинский центр, меня послали на обследование, так на борту там были сплошь молодые новобранцы, ну прямо дети малые. Если бы не форма, я бы дал им лет по шестнадцать, не больше, а уж о форме той лучше не говорить. Парадные кителя, а под ними – рабочие свитера с глухим воротником, ну вот ты, ты можешь такое представить? Мокрые курицы, а не солдаты, в добровольческой армии оно, наверное, всегда так бывает. Ты не подумай только, что я критику навожу.

«Поезжай в поварское училище, постигай там профессию пекаря,– подумал слушатель,– Пеки пижаму из печенья».

– Тридцать семь долбаных лоханок,– сказал сержант,– Ну ты можешь такое себе представить?

«Requiescat in расе».

– Только правду говоря,– сказал сержант,– у них не было такого кэрри – червякового. Это я для тебя придумал, чтобы обмануть, шутка такая, значит.

ГЕРОИ

– Знаешь, все эти ребята, О? если они не знают, в чем дело, так как же они могут…

– Вот именно.

– Поэтому я себя информирую. «Ю. С. Ньюс энд Уорлд Рипорт», «Бизнес Уик», «Сайентифик Америкэн». Я взял за обязательное правило насыщать себя информацией.

– Да.

– Иначе твои решения почти не имеют смысла.

– Верно.

– Я в том смысле, что они конечно же имеют смысл,ибо ни одно решение не бывает бессмысленным всебе самом и само по себе, но они не имеют информированногосмысла.

– Каждый гражданин имеет право.

– На что?

– Действовать. По своему разумению.

– Только его разумение вряд ли будет таким уж разумным. Если он не даст себе труда. Разобраться, в чем дело.

– Выбрать кандидата куда-то там.

– Абсолютно верно.

– Все эти кандидаты, кандидаты.

– День ото дня их все больше и больше. Сотни.

– Ну и как же может обычный человек…

– Человек с улицы…

–  Действительнознать. Хоть что-нибудь. Про этих фруктов.

– Масс-медиа.

– Верно. Масс-медиа. Вот оттуда мы и знаем.

– Фасады.

– Какой-нибудь из этих фруктов, он может позвонить тебе по телефону.

– Верно.

– И ты конечно же будешь безумно польщен, верно?

– Верно.

– Ты говоришь, мамочки, да я же разговариваю с этим долбаным сенатором или кто уж там.

– Ты дрожишь от благоговения.

– Или кто уж там. У него твои имя-фамилия на маленькой карточке, верно? Он держит эту карточку в руке.

– Верно.

– Ну, скажем, тебя зовут Джордж. Он говорит, привет, Джордж, очень приятно с тобой поговорить, что ты думаешь об экономике? Или о чем уж там.

– И что же ты говоришь?

– Ты говоришь, привет сенатор, мне кажется, что она вроде как малость неустойчивая, экономика.

– Ты проинформировал себя на предмет экономики.

– Погоди, погоди, не в этом же суть. Я в том смысле, что это частьсути, но отнюдь не всясуть.

– Верно.

– Так вот, ты говоришь ему свое мнение, она малость неустойчивая. И он соглашается с тобой и вешает трубку, и ты вешаешь трубку, довольный и счастливый.

– Абсолютно верно.

– И вот тут-то и суть. Учтет он твое мнение в своих действиях?

– Нет.

– А он его хоть помнит, твое мнение?

– Он берет следующую карточку.

– У него там чертова уйма карточек.

– Сотни две, а то и три.

– И это только одна серия телефонных звонков.

– Думаю, это его очень утомляет.

– Надоедает до безумия. Но не в этом суть. Суть в том, что все эти игры бессмысленны. Повесив трубку, ты знаешь о нем ни на вот столько не больше, чем прежде.

– Ну, иногда можно что-нибудь заключить. По его голосу.

– Или, скажем, ты встречаешься с ним лицом к лицу.

– С кандидатом. Он приходит туда, где ты работаешь.

– Он выходит на парковочную площадку рукопожи– мать своих избирателей.

– Он пожимает тебе руку.

– Затем он пожимает руку следующего парня. Что ты узнал, когда он пожал тебе руку.

– Ноль. Прочерк.

– Позволь мне обрисовать третью ситуацию.

– Какую?

– Ты стоишь на тротуаре, а он проезжает мимо, со всем своим эскортом. Машет рукой и улыбается. Что ты узнал? Что у него приличный загар.

– А что в действительности? Кто этот человек под маской? Этого ты не узнал.

– Поэтому мы полагаемся на масс-медиа. Мы вынужденыполагаться на масс-медиа. На прессу и на электронные средства информации.

– Благодарение Господу, у нас имеются масс-медиа.

– Это то, что мы имеем. Это наши инструменты. Посредством которых мы себя информируем.

– Точно, на сто процентов.

–  Но.И в этом суть. Средства информации искажают.

– В них работают люди, а людям свойственно, верно?

– Средства информации не назовешь чистым стеклом, сквозь которое мы можем ясно увидеть вещи.

– Мы видим их как бы гадательно

[91]

[Закрыть].

– Я не говорю, что это намеренные искажения. Неровности чистого стекла. Но мы не должны о них забывать.

– Нам свойственно ошибаться.

– А теперь возьмем пресс-конференцию.

– Кандидата. Или президента.

–  Иногда они задают им вопросы, которые они хотят, чтобы они им задали.

– Заготовленные вопросы под заготовленные ответы.

– Я не говорю, что они все такие. Я даже не говорю, что таких большинство. Но такое случается.

– Я догадывался.

– Или он не выбирает из желающих спросить того, кто, как он знает, может загнать его в угол.

– Он выбирает парня, сидящего рядом.

– Дело в том, что у него большой опыт. Он знает, что этот парень собирается спросить его насчет экономики, этот парень собирается спросить его насчет ядерного холокоста, а этот парень собирается спросить насчет Китая. Так что он может предвидеть…

– – Какого типа вопрос подкинет ему тот или иной конкретный парень.

– Совершенно верно. Конечно же среди этих мальцов есть и очень ушлые, ничуть не слабее его самого. В своих частных сферах компетенции.

– Они могут объехать его на кривой.

– И он умоется.

– А может, полезет напролом и ответитна этот треклятый вопрос.

– Однако все, что мы видим, что видит широкая общественность…

– Только верхушка айсберга.

– Есть гораздо большая подводная часть, которую мы не видим.

– Весь айсберг.

– Мы подобны слепым мышам, ощупывающим айсберг.

– Поэтому ты должен иметь много, очень многоисточников. Чтобы получить картину.

– Как печатных, так и электронных.

– Когда мы смотрим по ящику пресс-конференцию, это даже не вся пресс-конференция.

– Это выжимки.

– Всего лишь выжимки. По большей части.

– Может быть, то, о чем ты хотел бы узнать, как раз и было вырезано.

– Ставлю десять против пяти, что что-нибудь, затрагивавшее твои личные, жизненные интересы, как раз и было вырезано.

– Наверняка.

– И они ведь не нарочно. Просто они люди.

– Я знаю. А без них у нас и совсем ничего бы не было.

– Но иногда вкрадывается и пристрастность.

– Легкая, еле заметная пристрастность, придающая однако их объективности определенную окраску.

– Возможно, они и сами о ней не подозревают, но она вкрадывается. Через черный ход.

– Скажем, ты просматриваешь газету и там даны снимки всех кандидатов. Они все ведут предвыборную кампанию, в разных местах, и вдруг оказывается, что они дали снимок одного парня в два раза большим форматом, чем снимок другого.

– Почему они так сделали?

– Может быть, снимок первого парня представляет для читателя больший интерес. Но все равно это пристрастность.

– Возможно, им следует измерять их, эти снимки.

– Возможно, им нравитсяэтот парень. Возможно, он просто нравится им как человек. Он привлекательнее. И это вкрадывается.

– Ну, точно, этот парень привлекательнее.

– Но чтобы быть до конца честным, ты должен напечатать снимки парня, который тебе не нравится, тем же форматом, что и снимок этого парня.

– Или, может быть, парень, который им не нравится, они изучают его придирчивее. Его личную жизнь. Взносы на предвыборную кампанию.

– Или, может быть, ты надеешься получить работу, если его выберут. Человеческие слабости.

– Это низкое подозрение. Это ужасноеподозрение.

– Надо смотреть правде в глаза.

– Я не думаю, чтобы так бывало. Не так уж много работ, которые им хотелось бы получить.

– В этом долбаном правительствене так уж много работ?

– Которые лучше их теперешней работы. Я хочу сказать, кем ты скорее хотел бы быть, старшим помощником младшего дворника в правительстве или влиятельной фигурой в масс-медиа?

– Второе. При любой погоде.

– Я имею в виду, что если ты, к примеру, возглавляешь долбаный «Уолл-стрит джорнэл». Влиятельный голос. Кассандра, вопиющая в пустыне. Они боятся того, что ты можешь обнародовать – или не обнародовать. Ты можешь высоко держать голову. Ты не кланяешься никому, хоть там президенты, хоть короли…

– Ты должен встать, когда он входит, такое правило.

– Встать – это еще не значит поклониться.

– Тут главное – изучать их лица, лица этих парней, этих парней, которые кандидаты, по ящику с выключенным звуком.Вот тут ты можешь все увидеть.

– Ты можешь читать в их душах.

– Ты не можешь читать в их душах, но ты можешь получить представление, проблеск.

– Лицо человеческое – это темный омут, в глубинах коего таятся темные, скользкие твари. Ты пристально вглядываешься, прибегая ко всему своему жизненному опыту. Чтобы различить, что кроется в этом парне.

– Я в смысле, что он старается выглядеть получше, несчастный ублюдок наизнанку выворачивается, чтобы выглядеть получше в каждом, Богом и людьми забытом уголке Америки.

– Так что же мы про него знаем? Действительнознаем?

– Он хочет получить место.

– Непреоборимые силы вынудили его хотеть это место. Судьба. Есть люди большие, чем ты или я. Большее предназначение. Мысль не получить это место разрывает ему сердце, он видит какого-нибудь другого парня, получившего место, и говорит себе: мне предназначено судьбой ничуть не меньшее, чем ему, этому парню, если только я сумею сделать, чтобы эти раздолбай выбрали меня.

– Рядовые граждане. Мы.

– Если только я сумею собрать их под мое знамя, этих придурков.

– А что ему еще думать? Эта мысль разрывает ему сердце, про не быть избранным.

– Мы просто пешки. Шуты гороховые. Хлам.

– Нет. Без нас они не могут реализовать свое предназначение. И подступиться к тому не могут. Без нас им никак.

– Мы принимаем решения. Тонкие, компетентные, основанные на информации решения. Потому что мы себя проинформировали.

– Принимая во внимание разнообразные заботы активной, плодотворной жизни.

– Если она плодотворна.

– Как правило, она должна быть плодотворной. Если человек прилагает старания, знает суть дела…

– Откуда они знали, когда массовых средств информации еще не было?

– Собирались огромные толпы, со всех городов и всей страны.

– Ты должен был уметь произнести речь, классную, чтобы конфетка, а не речь. «Вам не распять род человеческий на золотом кресте» – Уильям Дженнингс Брайан. Масштаб, размах, вот что было главным.

– Слушатель такой речи знал…

– Это были величественные фигуры.

– Их голоса звучали подобно органу.

– Страсть их речей обрушивалась на огромную толпу как ураган.

– Это были герои, и простой человек их любил.

– Может быть, и зря. История все ставит на место.

– Исполинские фигуры с голосами как полный церковный хор плюс орган…

– Странное сияние вставало за их спинами, возможно, это было всего лишь солнце.

БИШОП

Бишоп стоит перед своим домом.

Бензовоз припарковался во втором ряду, гофрированный шланг присоединен к выступающему из тротуара штуцеру, водитель в зеленой форме стоит, прислонившись к капоту, и читает книжку «Назови своего ребенка».

Бишоп ждет Кару.

«Правило мартини» гласит: ни капли до без четверти двенадцать. В глазах плывет. Бишоп усиленно моргает.

Он выпил за завтраком пива, как обычно, «Пильзнер Урквелл». Теперь импортное пиво идет в соседнем магазине по девяносто девять центов за бутылку.

Насос бензовоза с лязгом выключается. Водитель бросает книгу в кабину и идет откручивать шланг.

Последние двадцать лет своей жизни художник Джон Фредерик Пито зарабатывал на хлеб не кистью, а корнетом, играя на проповедях и религиозных собраниях, согласно Альфреду Франкенштейну.

Бишоп входит в подъезд и поднимается по лестнице на второй этаж, в свою квартиру.

Банк куда-то задевал алименты, которые он переводит дважды в месяц своей второй жене, обосновавшейся в Лондоне. Он переключает приемник на FM, прокручивает две станции с классической музыкой и находит Флитвуд-Мэк.

Бишоп пишет биографию Уильяма Майкла Харнетта, американского художника девятнадцатого века. Но сегодня он не может заставить себя сесть за стол.

Кара была замужем один раз.

Без двадцати двенадцать он смешивает мартини.

По вечерам кошмарные приступы слепой ярости. Затем слово или фраза тоном, которого она не выносит. Наутро он ничего не помнит.

Пито был открыт как художник уже после своей смерти, когда его картины появились на выставке с поддельными подписями Уильяма Майкла Харнетта, согласно Альфреду Франкенштейну.

Недавно его вторая жена упала в обморок прямо на своем рабочем месте, за письменным столом. Врач фирмы отослал ее домой, написав на клочке бумаги несколько слов, диагноз. Она взирала на бумажку двое суток, а затем позвонила Бишопу и попросила узнать, что такое «липотимия». Бишоп справился в библиотеке, позвонил в Лондон и сказал: «Это значит "падание в обморок"».

По радио шла передача «Как защититься от радиации полноценным питанием». Он выключил приемник.

Утром он не помнит ничего сказанного ночью. Но достаточно выйти на кухню и взглянуть на ее закаменевшее лицо, чтобы стало ясно: вчера был скандал.

У него болят глаза.

Он не располнел.

Звонит Кара.

– У меня не получилось.

– Уж заметил.

– Извини.

– А как насчет вечером?

– Нужно посмотреть. Япозвоню.

– Когда?

– Как только смогу.

– Но хоть примерно.

– Не позже шести.

Бишоп печатает письмо в университет, отказывается от предложения читать лекции.

Он живет в этой квартире семнадцатый год.

Пару дней назад его месячная квартплата выросла на сорок девять долларов.

Бишоп не влюблен в Кару, она уж тем более не влюблена в него. И все же они довольно часто видятся, довольно часто спят вместе.

Когда Бишоп точно знает, что сегодня Кара не придет, он смешивает себе виски на ночь. Он лежит в темноте, опершись на локоть, курит и медленно пьет виски.

В июле ему будет сорок девять.

Просыпаясь ночью, он снова, снова и снова замечает, что спал прижав сжатый кулак к подбородку, отставив всторону локоть напряженно согнутой руки, словно впопытке защититься.

Кара говорит: «Вкусом обладает каждый, это не бог весть какая ценность».

Она занимается тканями, дизайнер.

Теперь он редко обедает в городе, в чьей-нибудь компании.

На улице он здоровается с соседом, которого прежде не удостаивал и кивком. Адвокат вроде бы. Бишоп помнит этого молодого человека тощим, долговязым мальчишкой с бегающими глазами.

Он покупает цветы, нарциссы.

Перед винным магазином кучкуются шестеро пьяных, молодые мужики, где-нибудь под тридцать. Они бродят по тротуару заметно покачиваясь, пристают к прохожим и передают из рук в руки две откупоренные бутылки по полпинты (хотя в этом магазине, как точно знает Бишоп, полупинтовки не продаются). Еле стоящий на ногах мужик с рыжей многодневной щетиной на багровой физиономии пытается выхватить у Бишопа завернутые в бумагу цветы, Бишоп без труда уклоняется, в такую-то рань, и откуда у них деньги?

Он думает об аналогиях между собой и этими алкашами.

Он не влюблен в Кару, однако искренне ей восхищается, особенно ее способностью уцелеть в обществе различных мужчин, которыми она время от времени увлекается и которые, все до единого (Бишоп не включает в их число себя), только и мечтают, что разорвать ее в клочья (по ее собственному признанию) либо стереть ее в порошок.

Когда Бишоп потушил вспыхнувший в духовке жир, отчаянно хлопая по нему кухонным полотенцем, даже его обожженная рука не помешала Каре высказать критическое замечание:

– Ты увеличивал доступ кислорода.

Бишоп убежден, что его бабушка и дедушка (давно умершие) однажды вернутся к жизни.

Его телефонные счета – чистый кошмар, дикие суммы за дальние разговоры: Чарльстон, Беверли-Хиллз, Нью-Орлеан, Чарльстон, Чарльстон, Лондон, Норфолк, Бостон, Беверли-Хиллз, Лондон…

Когда они занимаются любовью в темноте его крошечной спальни, с бутылкой безликого калифорнийского вина на ночном столике, она смыкает руки у него на поясе, выказывая поразительную силу.

В его бороде появились седые волоски, на лбу три волнистые морщины.

«Он зачастую писал поверх одной картины другую, а иногда даже третью поверх второй» – Франкенштейн о Пито.

Цветы так и остаются неразвернутыми на кухне, на баре, сделанном из тяжелой мясницкой колоды.

Он смотрит по телевизору четырехчасовой фильм. Он видел этот фильм раз уже, наверное, сорок, Генри Фонда в роли полковника Сэзди танцует с женой старшего сержанта Уорда Бонда в форте Апач на балу младших чинов.

Звонит Кара. Что-то там неотложное.

– Приятного вечера.

– И тебе.

Бишоп смешивает себе виски, хотя еще только половина пятого, а правило насчет виски гласит: не раньше пяти.

– Кофе «Санка» настоящий кофе,– говорит Роберт Янг.

Он вспоминает, как приезжал к дедушке на ранчо,

груду седел в углу большой комнаты, винтовки, подвешенные над дверями на колышках, как сидел ночью на веранде, глядя на фары машин, спускающихся с крутого склона на том берегу реки.

Пока идет реклама, он берет телевизионную программу, посмотреть, что там будет вечером.

6.00. (2, 4, 7, 31) Новости (5) Я люблю Люси (9) Джокер разбушевался (11) Санфорд и сын

(13) С нашей точки зрения

(14) Жила-была классика (25) Мистер Роджерс

Хороший фильм «Эдисон» со Спенсером Трейси будет только в восемь.

Можно позвонить брату в Чарльстон.

Можно позвонить приятелю в Беверли-Хиллз.

Можно приготовить пару кварт чили, часть засунуть в морозилку. Бишоп встает перед зеркалом. Странно, с чего это болят глаза? Можно вычитать гранки, лежащие на столе уже добрые две недели. Еще одно виски. «Форт Апач» кончился.

Он обходит свою квартиру, разглядывает мебель, ковры, шелушащуюся краску.

Бишоп надевает куртку с начесом и идет в магазин. У мясного прилавка малолетний ребенок тычет в его сторону пальцем и кричит, чуть не вываливаясь из коляски: «Старый дед!»

Его мамаша хихикает, а затем говорит: «Вы уж не обижайтесь, это из-за бороды».

Что проще готовить? Бифштекс, цена абсолютно возмутительная, что не съестся сегодня, останется на завтрак.

Он берет два пучка зеленого лука, покрошить к вареной картошке.

Бишоп шарит глазами по полкам, ему хочется купить что-нибудь совершенно несуразное, убедить себя, что все прекрасно, что в небе ни облачка.

На его руке все еще краснеют три уродливых пятна, память о пожаре в духовке.

Икра по шестьдесят семь долларов за баночку в четыре унции. Но он не любит икру.

Когда-то, Бишоп покупал пластинки, от Пуленка до Боба Уиллза, но это когда-то.

Кроме того он покупал гравюры. У него были и Джим Дине, и де Кирико, и Беллмер, и Ричард Гамильтон. Последняя гравюра была куплена так давно, что и не припомнить.

(Хотя он и продолжает истово читать журналы по искусству.)

«Большой Папаша, так что ли?» – сказал ему как-то психоаналитик.

У него были жены, донельзя эмоциональные, с уймой очаровательных проблем, он давал им советы, по преимуществу удачные.

Разве что несколько разжиженные осторожностью.

Когда бабушка и дедушка возвращаются к жизни, Бишоп сидит с ними на веранде ранчо, глядя на реку, они кажутся точно такими, как прежде, и разговаривают о тех же вещах, что и всегда. Они с дедушкой гуляют по местности, усеянной грязно-белыми, похожими на полузасыпанные черепа выходами самородной селитры, мимо соляного лизунца и ветряной мельницы, мимо другого лизунца, дедушка показывает ему место, где когда-то ветка дерева вышибла его тетю из седла. Бабушка при деле, обугливает тосты, чтобы затем соскрести подгоревшее (они так любят), а заодно читает газету, громко кричит: «Бен!», а затем зачитывает ему вслух что-то такое насчет Стюартовой девицы, ты же ее помнишь, она вышла замуж за этого парня, который, да ты же помнишь, ввязался во все эти дела.

В постели, с виски в руке, Бишоп вызывает образы счастья: мелкая речушка на краю ранчо, босиком по воде, выглядывая пескарей в тени низко нависающих веток, плоские камешки прыгают «блинчиками» по зеркальной поверхности, ожидания…