Текст книги "Шестьдесят рассказов"

Автор книги: Дональд Бартельми

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)

В КОНЦЕ МЕХАНИЧЕСКОЙ ЭРЫ

Я пошел в бакалейную лавку за мылом. Я долго стоял перед мыльным изобилием, упакованным в привлекательные коробочки, «РУБ» и «ТУБ» и «ФАБ» и все такое, и я не мог ничего решить, и тогда я закрыл глаза и протянул руку наугад, и когда я открыл глаза, то обнаружил в своей руке ее руку.

Она сказала, что ее звать миссис Дэвис и что она считает «ТУБ» наиболее подходящим для важных очистительных мероприятий. Потом мы пошли перекусить в мексиканский ресторан, принадлежавший, как оказалось, ей, и она провела меня на кухню и показала мне свои штабели красивых бежевых лепешек, свои мармитки, сверкающие начищенной нержавейкой. Я сказал ей, что не очень-то умею обращаться с женщинами, а она сказала, что это ерунда, мало кто из мужчин умеет, и что те-

перь, когда Джейка нет, все ерунда, но я вполне сойду в качестве временного варианта, и садись и выпей «Карта Бланка». Так что я сел с холодной «Картой Бланкой», Бог же там временем находился в подвале, снимал показания счетчиков, чтобы узнать, сколько благодати израсходовано за июнь. Наука доказала, что Благодать это электричество, нет, она не похожана электричество, а именно что электричество, вот Бог и спустился в подвал, чтобы проверить счетчики, в заднем кармане его синего комбинезона торчал электрический фонарик.

– Механическая эра близится к концу,– сказал я ей.

– А может, уже и кончилась,– ответила она.

– Хорошая была эра,– сказал я,– Мне было в ней уютно, до некоторой степени. Судя по всему, наступающая эра не доставит мне особой радости. Мне не нравится, как она выглядит.

– Нужно быть честным. Мы еще не знаем, какой эрой станет следующая. Хотя я печенкой чувствую, что это будет эра, враждебная личному благополучию и комфорту, а ведь что мне нужно от жизни? Личное благополучие и комфорт.

– Ты считаешь, что нужно что-то предпринять? – спросил я.

– Обняться и прижаться,– сказала миссис Дэвис.– Мы можем обняться и прижаться. Потом, конечно же, это нам приестся, со временем все приедается…

Мы пошли ко мне домой, чтобы обниматься и прижиматься. Если снять с женщины одежду, она, как правило, оказывается двухцветной, тем более – летом, однако миссис Дэвис была вся сплошь одного цвета, охристого. Судя по всему, ей нравилось обниматься и прижиматься, она осталась у меня на много дней. Время от времени она проверяла свой ресторан, наводила в нем полный блеск, распределяла среди обслуживающего персонала некоторые суммы денег и возвращалась, нагруженная мешками кукурузных лепешек, ящиками «Карты Бланки» и ведрами салата из авокадо; я платил ей за все это, не слушая никаких возражений, потому что не хотел чувствовать себя обязанным.

Была такая песня, которую я пел ей, песня больших ожиданий.

«Близко пришествие Ральфа,-пел я,– в свет облаченный Ральф шагает через луны и горы, фонтаны и автостоянки, шагает к атласной тебе. Близко пришествие Ральфа, на нем многоцветный костюм изо всех главных кредитных карточек, он шагает на встречу с тобой, дабы увенчать твои туманные мечты взрывом крови и почвы, в конце механической эры. Близится Ральф, ему предшествуют скороходы с копьями числом пятьдесят и танцовщицы с корзинками, числом пятьдесят, устилающие путь его листиками шпината. Ральф безупречен,-пел я,– но он также полон любопытных, трагичных изъянов, и он может, все так же шагая, перепить скороходов, числом пятьдесят, так что все они рухнут под стол, и он может, все так же шагая, совокупиться с танцовщицами, числом пятьдесят, даже носки его гладко наглажены, такой аккуратный он, Ральф, но он же самый барахтается в той же грязи, что и все мы, и он продает эту грязь по высоким ценам для особых промышленных нужд, и он шагает, шагает, шагает к твоему жадно ждущему сердцу. Не все придут от него ввосторг, некоторые люди ужасно переборчивы… Ральф приближается,-пел я ей,– он шагает через пестрые равнины и бешеные реки, и он изменит жизнь твою к лучшему, возможно, ты потеряешь сознание от восторга, лишь только тебя он коснется своей настойчивой, нервной, немыслимо нежной рукой, хотя я знаю, и знаю отлично, что некоторые люди не выносят процветания. Близится Ральф, я слышу стук его копыт по тугому барабану истории, он шагает, как шагал всю свою жизнь, к тебе, к тебе, к тебе».

– Да,– сказала миссис Дэвис, когда я кончил песню и смолк, – это то, что я заслужила, уж это-то точно. Хотя, возможно, мне этого и не достанется А пока что есть ты.

Затем Бог изливал на землю дожль сорок дней и сорок ночей; когда вода снесла фасад дома, мы перебрались в лодку. Миссис Дэвис понравилось, как я снял лодку с трейлера и выплыл из гаража, моя ловкость спровоцировала ее на воспоминания о Джейке.

– Джейк был человеком прямолинейного склада,– сказала она. – Он был бесхитростен, что помогало ему быть человеком того склада, какого склада он был.

Она довольно хмуро, как мне показалось, созерцала стакан скотча с потопной водой, вокруг на волнах плясали мусор и обломки, но она их словно не видела.

– Я люблю людей такого склада,– сказала она.– Людей сильных и бесхитростных. Кабинетное изучение проблемы, это было не для Джейка, он очертя голову бросался напролом и всегда на этом выигрывал, в какую бы игру не играли. Он страстно любил жизнь, а жизнь любила его. Когда Джейк скончался, я была безутешна.

Миссис Дэвис пила виски от нервов, хотя никаких нервов у нее конечно же не было, она была, если можно так выразиться, безнервной, а возможно, и бессердечной, но это другой вопрос, бесхребетной она не была, у нее имелся хребет, и очень симпатичный, охристого оттенка, но это тоже другой вопрос. Бог стоял по горло в бушующих водах, с невероятной красоты улыбкой на Своем лике. Похоже, Ему нравилось дело рук Его, вселенское бедствие, а воды вокруг нас ревели все яростнее, ревели, как трактор, вытаскивающий машину из топи.

Затем миссис Дэвис запела, она пела мне песню больших ожиданий.

«Мод ждет тебя,-пела мне миссис Дэвис.– Мод ждет тебя всерьез и во всей своей славе, под золоченой луковицей своего купола, в городе, чье имя я не могу еще тебе открыть, Мод ждет. Мод это то, чего тебе недостает, глубочайший из твоих недостатков. Каждое твое томление, начиная с самого первого томления, было томлением по Мод, только ты этого не знал, пока я, твой драгоценнейший друг, не открыла тебе глаза. Она исцелит твою клочкастую, да и в целом несуразную жизнь волшебным бальзамом своей Модрости, она, о счастливец из счастливцев, ждет одного тебя. Позволь приоткрыть тебе одну лишь малую грань нечеловеческой мудрости Мод. Мод даровала орудиям и инструментам их имена. Именно Мод назвала рубанок рубанком. Мод окрестила зубило. Мод дала имя кусачкам. Задумайтесь на секунду. Чем еще могут быть кусачки, если не кусачками ? Мод в бесконечной своей мудрости мгновенно схватила суть дела и назвала их«кусачки». Мод дала имя кувалде и стамеске, скобелю и шерхебелю, долоту, оселку и лерке. Ножовка и лобзик, пила лучковая и пила двуручная, все они получили имена от Мод, мгновенно прозревавшей смысл и предназначение каждой из этих пил. Чертилка и тяпка, кернер и зенкер – я могу продолжать до бесконечности. Инструменты приходили к Мод, инструмент за инструментом выстраивались в длинную, почтительную очередь за именами. Тиски. Бурав. Молоток. Пробойник, развертка, напильник. Отвес. Что подвигло ее на строгую справедливость столь прекрасных прозваний? Небрежно взглянуть на ножницы и тут же понять, что этоножницы, – какой триумф прозрения! А ведь я и словом не помянула косу и мотыгу, струбцину и клещи, и квач. Именование инструментов, изумительное свершение! И это – лишь один из вкладов Мод в миропорядок, есть и другие. Что за восторги обильно воспоследуют,-пела мне миссис Дэвис,– восторг за восторгом, когда сто шарманщиков, кои суть постоянные спутники Мод, сыграют эпиталаму на ста шарманках в благоприятный день, ею самой же избранный, о чем ты отчаянно мечта.1 все голодные лета своей жизни, только ты не понимал этого, пока я, твой драгоценнейший друг, не открыла тебе глаза. И Мод юна, но не слишком юна,-пела мне миссис Дэвис.– Однако она и не слишком стара, онав самый раз, и она ждет тебя со своими смуглыми дланями и житейским здравомыслием, и, когда Мод одарит тебя благосклонным кивком, начнутся твое будущее и твое прошлое».

Повисла пауза.

– И это правда? – спросил я,– Эта песня – правда?

– Это метафора,– сказала миссис Дэвис.– Метафорическая правда.

– А конец механической эры,– сказал я,– это тоже метафора?

– В моем рассуждении,– сказала миссис Дэвис,– конец механической эры это реальность, изо всех сил старающаяся стать метафорой. Думаю, мы должны пожелать ему удачи. Подбодрить его, сколько возможно. Интеллектуальная честность требует, чтобы мы давали этим долбаным метафорам все возможности для актуализации, пусть они даже враждебны личному благополучию и комфорту. На нас лежит обязанность понимать все, нравится нам оно или не нравится, обязанность, коей я с радостью пренебрегла бы, будь это возможно.

В этот момент вода прыгнула в лодку и мы пошли ко дну.

Перед бракосочетанием миссис Дэвис побеседовала со мной.

– Том,– мягко сказала она,– ты не Ральф, но ты – единственное, что есть под рукой в настоящий момент. Мой многоопытный глаз окинул весь горизонт, но не обнаружил ни одной гигантской фигуры, маячащей в отдалении, поэтому я и решила сочетаться браком с тобой, временно, а что же еще делать, если Джейк скончался, а механическая эра кончается? Само собой, это будет брак по расчету, и, когда придет Ральф или кивнет Мод, наше соглашение автоматически самоликвидируется, как радужный мыльный пузырь, каковым оно, по сути, и является. Ты был очень добр и заботлив, когда мы подсыхали на дереве, и я об этом не забываю. Я это ценю. Однако доброта и заботливость – далеко не то, что обещали великие песни, песня о Ральфе и песня о Мод. Они не более чем жалкие суррогаты кульминационного переживания. Я это отчетливо понимаю и хочу, чтобы ты тоже понял. Я хочу говорить с тобой прямо, без утаек. Это одно из самых восхитительных моих качеств – то, что я всегда пряма и откровенна с людьми, от сладкого начала до горького конца. А теперь я вернусь в большой дом, чтобы служанки успели нарядить невесту.

На приречном лугу было прохладно, на лугу, выбранном миссис Дэвис для ритуала – или как уж там это назвать. Я подошел к дереву, под которым стоял мой товарищ Блэйки, сегодня он был как бы шафером.

– Меня тошнит от этого фарса,– сказал Блэйки,– Ты вот скажи, за какой такой радостью я притащился сюда из Чикаго? Чтобы поучаствовать в этом вашем пустопорожнем притворстве, в ваших дурацких розыгрышах?

Бог тоже пришел на свадьбу, Он стоял за деревом, так что наружу высовывался только краешек Его сияющей славы; я не знал в точности, планирует Он осенить эту грубую подделку своей благодатью или нет. Трудно себе представить, о чем думал Он в начале времен, когда планировал все, что случится в будущем, планировал с абсолютной точностью и подробностью, вплоть до мельчайших деталей вроде моих мыслей в этот вот момент о его тогдашних мыслях, планировал закат механической эры и детальную структуру эры последующей, а затем из дома выплыла невеста со своим кортежем, охристая цветом и очень симпатичная.

– Анна,– сказал священник, – обещаешь ли ты всемерно стремиться к достижению любых взаимоприемлемых компромиссов, могущих потребоваться для уменьшения напряженности, равно как и для достижения любых предварительно установленных целей, гармонично согласованных обеими сторонами в ходе соответствующих переговоров?

– Обещаю,– сказала миссис Дэвис.

– А ты, Томас, обещаешь ли ты разбираться в могущих возникнуть разногласиях скрупулезно, со всем спокойствием и внутренней честностью, используя любые возможности для проведения плодотворных дискуссий, постоянно стремясь к сближению точек зрения и не пытаясь использовать конфликтные ситуации к своей выгоде?

– Да,– сказал я.

– Ну что ж,– сказала миссис Дэвис,– вот мы и поженились. Я бы, пожалуй, сохранила свою фамилию, если ты, конечно, не возражаешь. Я всегда была миссис Дэвис, а твоя фамилия звучит как-то не очень красиво, ты только не сочти, милый, за обиду.

– Да ладно,– сказал я.

Гости (по большей части это были работники мексиканского ресторана) наперебой поздравляли нас ижелали нам счастья, там были и Рауль, и Консуэло, Педро и Пепе протолкались к нам с распростертыми объятьями, и Блэйки тоже протолкался к нам с распростертыми объятьями. Бог стоял у столиков, глазея на энчилады ичалу– пы, и чили кон кесо, словно Он в жизни не видел ничего подобного, только уж в это позвольте не поверить.

Я обратился к нему, как велят нам все, за крайне немногими исключениями, основные мировые религии, от всего сердца: «Господи, Малый Отец всех страждущих и все такое прочее, я вот тут думаю, теперь, когда одна эра, механическая эра, завершается и наступает, по слухам, новая эра, так вот я думаю, не можешь ли Ты дать мне намек, ну хоть что-нибудь вроде намека, нет, не знамение, я не прошу Тебя о знамении, но хоть самый малюсенький намек, правда ли то, что нам рассказывают о Твоей сущности и о нашей сущности, прости милосердно, я знаю, как Ты относишься к сомнениям, вернее, я знаю то, что нам рассказывали про то, как Ты к ним относишься, но если Ты можешь хоть слегка намекнуть, аутентично ли то, что нам рассказывают, или все это просто куча апокрифической белиберды…»

Но Он уже отвратил от меня Свой сверкающий лик, озаренный безумно прекрасной улыбкой, и ушел, ушел, скорее всего проверять счетчики, желая уточнить эффективность использования благодати в данном регионе. Я ни в коем случае Его не осуждаю, мой вопрос был сформулирован крайне неуклюже, сумей я выразить свои мысли математически, Он, пожалуй, мог бы и заинтересоваться, только я никогда не умел выражать что бы то ни было математически.

После свадьбы миссис Дэвис объяснила мне смысл брака.

Брак, сказала она, есть институт, намертво сросшийся с конкретными особенностями механической эры.

Связи, благосклонно одобренные законом, суть овеществленные отражения законов механики, создаваемые по образу и подобию союзов технических вроде союза винта с гайкой, доски с шурупом или самолета с аэродромным автобусом.

Постоянство или непостоянство уз суть функции (1) материалов и (2) конструкции.

Существенным фактором, сказала она, является рост грамотности.

А также рост безграмотности.

Конструкция, сваренная мастером, который думаж не столько о сварке, сколько о своем лотерейном билете, неизбежно развалится.

Бог интересуется исключительно благодатью – чтобы все крутилось и гудело.

Внезапные потускнения, помрачения и полные отключения семейного света знаменуют не Божественное недовольство, но всего лишь Божественное небрежение программами повышения квалификации управляющего персонала среднего звена.

Он любит Самолично заниматься черновой работой, сказала она. С помощью Своего электрического фонарика. Он изо всех сил старается сделать как лучше.

Мы двое, она и я, также включены в общую прилив– но-отливную картину вселенских течений, со всеми вытекающими отсюда психологическими последствиями, сказала она.

– Горькое вперемежку со сладким,– сказала она.

За объяснением последовал развод.

– Ты намерена оспаривать развод? – спросил я у миссис Дэвис.

– Пожалуй, нет,– бесстрастно сказала она,– хотя, как мне кажется, одному из нас стоило бы этим заняться, хотя бы для смеха. Мне всегда казалось, что неоспариваемый развод противен самому духу развода.

– Верно,– сказал я.– У меня тоже возникало такое ощущение, и нередко.

После развода родился ребенок. Мы дали мальчику имя А.Ф.Т.-К.П.П.

[56]

[Закрыть]Дэвис и отправили его в ту часть России, где люди доживают до ста десяти лет. Он так там и живет (возможно), ежегодно прирастая в мудрости и красоте. Мы с миссис Дэвис обменялись крепким рукопожатием, после чего она направилась на поиски Ральфа, а я на поиски Мод, ибо огонек надежды все еще теплится, страх перед тем, что все со временем приестся, не восторжествовал еще окончательно, а резервные генераторы все еще обеспечивают всем Божьим тварям надежное поступление благодати даже сейчас, на закате механической эры.

РЕБЕККА

Ребекка Варан пыталась поменять свою уродливую, рептильную, совершенно немыслимую фамилию.

– Варан,– сказал судья,– Варан, Варан, Варан, Варан. Нормальная фамилия, скажешь побольше раз и привыкаешь. Не понимаю, ну как это можно засорять расписание суда такой вот пустячной, мелкой, малозначительной тривиалыциной. К тому же в последнее время люди только и делают, что меняют свои фамилии. Изменение фамилии противоречит коренным интересам телефонной компании, электрической компании и правительства Соединенных Штатов. В иске отказано.

Варан залилась слезами.

Варан вывели из зала суда. С хризантемой из мятого «клинекса» под носом.

– Трепетная леди,– сказал кто-то.– А вы кто, школьная учительница?

Ну конечно же, идиот ты несчастный, конечно учительница. Ты что, не видишь, что несчастная женщина в полном расстройстве? Неужели ты не можешь оставить ее в покое?

– Вы же небось гомосексуальная лесбиянка, верно? Потому-то вы и не были ни разу замужем, верно?

Господи, ну да, да, конечно же она – гомосексуальная лесбиянка, пользуясь твоим оригинальным выражением. И не мог бы заткнуть свою пасть?

Ребекка пошла к проклятому дерматологу (новому проклятому дерматологу), но он сказал ровно то же самое, что и все прежние.

– Зеленоватый оггенок,– сказал он,– Легкая зелено– ватость, некая генетическая аномалия. К моему крайнему сожалению, я бессилен помочь вам, миссис Варан.

– Мисс Варан.

– Я бессилен помочь вам, мисс Варан.

– Спасибо, доктор. Вы позволите мне дать вам что– нибудь за причиненное мною беспокойство?

– Пятьдесят долларов.

Дома Ребекку ожидало извещение о повышении квартплаты, начиная с позапрошлого месяца; бумажка хищно затаилась в почтовом ящике, как ученик, изготовившийся к удару.

Мне нужен новый пакет «клинекса». Или докторская степень. Иначе никак.

У нее мелькнула мысль, не засунуть ли голову в духовку. Но духовка была электрической.

Ребеккина любовница Хильда вернулась домой затемно.

– Ну и как оно? – спросила Хильда, имея в виду весь прошедший день.

– Хреново.

– Хм-м-м,– сказала Хильда, неторопливо смешивая две – для себя и для Ребекки – порции косорыловки с содовой.

Хильда очень красивая. Ребекка тоже. Они любят друг друга – дело, как все мы знаем, тонкое и весьма небезопасное. У Хильды длинные льняные волосы и чуть-чуть побольше красоты, чем у подруги, хотя тут мнения могут разниться. Безупречная, очень женственная фигура Ребекки является предметом всеобщего восхищения.

– Поздно ты сегодня, – сказала Ребекка,– Где ты была?

– Да выпила немного со Стефани.

– А с чего это ты вдруг придумала пить со Стефани?

– Она забежала ко мне в контору и сказала, давай выпьем.

– И куда вы пошли?

– «Беркли».

– Ну и как там у нее, у Стефани?

– Нормально.

– А чего это тебе так обязательно потребовалось пить со Стефани?

– Захотелось выпить, вот и все.

– У Стефани нет ни чуть-чуть зеленоватости, поэтому, да? Прелестная, розовенькая Стефани.

Хильда поднялась и поставила на проигрыватель прекрасную Си-энд-Даблъю

[57]

[Закрыть]пластинку. «Прощание с Ри– маном» Дэвида Роджера, фирма «Атлантик», SD 7283. Роджер поет там такие мощные вещи, как «Голубая луна Кентукки», «Большая пятнистая птица», «Я двигаю дальше» и «Не слушая тебя». На этой пластинке вместе с ним записались уйма лучших нэшвиллских исполнителей.

– Розовый цвет совсем не главное,– сказала Хильда.– А Стефани, она все-таки малость занудная. Да ты и сама знаешь.

– Занудная не занудная, а ведь ты не отказалась с ней выпить.

– Да не интересуюсь я этой Стефани.

– Когда я выходила из зала суда,– сказала Ребекка,– какой-то мужик расстегнул мне молнию.

«Освободи меня, дай мне уйти», – пел Дэвид Роджер.

– А в чем ты была?

– В том же, что и сейчас.

– Ублюдок,– сказала Хильда,– но во вкусе ему не откажешь.

Она подошла к сидевшей на диванчике Ребекке, обняла ее и сказала:

– Я люблю тебя.

– Да иди ты на хрен,– устало сказала Ребекка, отталкивая Хильду,– Иди, милуйся со своей Стефани Сассер.

– Да не интересуюсь я никакой Стефани Сассер,– повторила Хильда.

Сплошь и рядом случается, что человек «отталкивает» именно то, во что ему больше всего хочется вцепиться обеими руками. Этот распространенный, хоть и весьма огорчительный психологический механизм бывает обычно связан (по моему мнению) с тем обстоятельством, что предлагаемое предлагается не совсем безукоризненно, иначе говоря, в нем присутствует некий крошечный ущерб, темное пятнышко. Но это – далеко не худшее, что бывает.

– Ребекка,– сказала Хильда,– а ведь мне и правда не нравится твоя зеленоватость.

Семейство Варанов (Varanidae) относится к подотряду ящериц, наряду с семействами гекконов, игуан, хамелеонов и веретениц. Согласно «Ларуссовой энциклопедии животной жизни» полный состав этого подотряда – двадцать существующих семейств плюс четыре вымерших, известных только по окаменелым останкам. Около двух с половиной тысяч видов, адаптировавшихся к самым разнообразным условиям жизни, ящерицы умеют ходить, бегать, ползать, зарываться в песок, лазать по скалам и деревьям, даже летать. Многие из них имеют весьма любопытные названия – гребнепалые гекконы, кровососы, ядозубы, василиски, летучие драконы, гологлазы.

– Раньше я этого вроде как не замечала, потому что я люблю тебя, но в общем-то твоя зеленоватость мне и вправду не очень нравится,– сказала Хильда.– Она немного…

– Так я и знала,– сказала Ребекка.

Ребекка ушла в спальню. Цветной телевизор оказался включенным, неизвестно зачем. В тусклом, зеленоватом сиянии развертывалось действие фильма «Зеленый ад».

Мне плохо, мне плохо.

Я займусь фермерским хозяйством.

Наша любовь, наша сексуальная любовь, наша любовь просто!

В спальню вошла Хильда.

– Ужин готов.

– А что там?

– Свинина с красной капустой.

– Я пьяная,– сказала Ребекка.

Слишком уж часто наши граждане оказываются пьяными как раз в те моменты, когда им лучше бы быть трезвыми, к примеру перед ужином. Опьянение заставляет человека забыть, куда он положил свои часы, ключи или бумажник, а также резко понижает его чувствительность к желаниям, нуждам и физическому благополучию окружающих. Причины чрезмерного употребления алкоголя понятны значительно меньше, чем результаты оного. Психиатры склоняются к мнению, что алкоголизм представляет проблему серьезную, однако разрешимую в некоторых случаях: общество анонимных алкоголиков не только популярно, но и действительно оказывает своим членам вполне реальную помощь, как говорят. А в целом все зависит от силы воли.

– Вставай,– сказала Хильда.– Прости, что я так сказала.

– Ты сказала правду,– сказала Ребекка.

– Да,– согласилась Хильда,– это правда.

– В начале ты не говорила мне правду. В начале ты говорила, что это очень красиво.

– Я и тогда говорила тебе правду, в начале мне казалось, что это очень красиво. Тогда.

Это самое «тогда», кульминационное слово Хильди– ной последовательности из трех коротких фраз, является, при употреблении в подобном контексте, одним из самых ранящих слов человеческого лексикона. Ушедшее время! И прошлое, ушедшее вместе с ним. Чем измерить человеческую боль? Но не забывайте, что и Хильда тоже… Сложившаяся ситуация вызывает вполне оправданное сочувствие к Ребекке, однако, дорогой читатель, Хильде тоже не позавидуешь, ибо истина, как справедливо заметил Бергсон, предмет весьма горячий, равно обжигающий пальцы и тому, кто ее кидает, и тому, кто ловит.

– Ну и что же остается? – пьяно, но вполне логично спросила Ребекка.

– Я буду любить тебя, несмотря на…

Хочу ли я,чтобы меня любили несмотря на?А вы? А все остальные? Но не это ли происходит со всеми нами, до некоторой степени? Нет ли у всех нас той или иной существенной черты, которую следует милосердно упускать из вида? Я в упор не замечаю в тебе того, ты в упор не замечаешь во мне этого, вот так вот мы и упираемся из последних сил, чтобы не дай бог не нарушить размеренного хода своих до хруста накрахмаленных, благоухающих левкоями жизней. Такую политику можно определить как «оптимальное использование сложившейся ситуации» (по одежке протягивай ножки), унылая идея, всегда казавшаяся мне бесконечно далекой от американского идеала. Однако мое критиканство следует сопоставить с мнением других авторитетов, например покойного президента Маккинли, утверждавшего, что все мы должны утверждаться в благоприятном, пусть не всегда ликующем расположении духа, ибо сие есть единственно практичный и достойный образ действий.

Хильда погладила Ребекку по голове.

– Снег пошел,-сказала она.-Скоро все будет в снегу. И мы будем вместе, как и в прошлые снежные времена. Пить косорыловку у огня. Истина – это запертая комната, время от времени мы сшибаем с нее замок, а затем снова навешиваем. Завтра ты сделаешь мне больно, и я скажу тебе, что ты сделала мне больно, и так далее, и так далее. Хрен с ним. Вставай, вечнозеленая подружка, пошли ужинать.

Они сидят за столом. Над свининой с красной капустой поднимается вкусный пар. Они мирно обсуждают правление президента Маккинли, беспощадно ревизованное историками-ревизионистами. Рассказ кончается. Он был написан по нескольким причинам. Девять из этих причин останутся в тайне. Десятая состоит в том, что не нужно никогда забывать про человеческую любовь, которая вечно пребудет все такой же бесценной и неприглядной, что бы там ни было отстукано на барабане свежей страницы.