Текст книги "Шестьдесят рассказов"

Автор книги: Дональд Бартельми

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)

ГОРОД ЦЕРКВЕЙ

– Да,– сказал мистер Филлипс, обводя рукой панораму,– иначе наш город и не назовешь. Город церквей.

Сесилия кивнула. По обеим сторонам улицы теснились церкви, исполненные в самых разнообразных архитектурных стилях. Бетелские баптисты построили свой храм рядом с приверженцами Свободной Баптистской Церкви Святого Мессии. Англиканская церковь святого Павла стояла бок о бок с храмом Завета Евангелической Благодати. Далее следовали Первая церковь христианской науки, церкви Господа, Всех Душ, Побеждающей Богородицы, Общины Друзей, Собрания Господа и Святых Апостолов. Традиционные шпили и купола мирно соседствовали с храмами «современного» дизайна, чьи создатели дали своей буйной фантазии полную волю.

– У нас тут все проявляют глубочайший интерес к церковным делам,– заметил мистер Филлипс.

Впишусь ли я сюда? – тоскливо подумала Сесилия. Она приехала в Престер, чтобы открыть здесь агентство по прокату автомобилей, местный филиал крупной фирмы.

– Я-то сама не слишком религиозна,– призналась она мистеру Филлипсу, религиозному торговцу недвижимостью.

– Это сейчас,-улыбнулся мистер Филлипс,– Пока.Но у нас тут много прекрасной молодежи. Вы быстро найдете себе компанию, врастете в нашу общину. Только сперва нужно решить насущную проблему: где вы будете жить? По большей части наши сограждане живут в церквях избранной ими конфессии. Каждая из церквей, которые вы видите, имеет много жилых помещений. У меня есть на заметке несколько свободных колоколен. Какая цена могла бы вас устроить? Нам сюда.

Улица, куда они свернули, во всем походила на предыдущую. Здесь имелись церковь Святого Луки, церковь Богоявления, украинская православная церковь Всех Святых, церковь Святого Климента, церкви баптистская и конгрегационалистская, церковь Святого Анаргия, храм Эммануила и Первая Реформистская Церковь Христа. Настежь распахнутые двери храмов сочились тусклым, желтоватым светом.

– Мой верхний предел сто десять,– сказала Сесилия,– А просто дома у вас есть? Нецеркви.

– Нет,– качнул головой мистер Филлипс.– Но, конечно же, многие из наших прекрасных церковных строений выполняют ту или иную дополнительную роль. Вот здесь,– он указал на великолепный георгианский фасад,– располагаются Объединенная методистская церковь и отдел образования мэрии. Чуть дальше, в церкви Анти– охских пятидесятников, одно из помещений отдано под парикмахерскую.

И действительно, у входа в Антиохскую пятидесятни– ческую церковь скромно притулился красно-белый полосатый столб.

– А здешние жители, они берут машины напрокат? – спросила Сесилия,– Вернее говоря, будут ли они брать машины, если в городе появится удобный прокатный пункт?

– Я как-то и не знаю,– пожал плечами мистер Фил– липс,– Ведь для чего берешь машину напрокат? Чтобы куда-нибудь съездить. А здешним жителям вполне достаточно своего города. У нас тут весьма активная жизнь. Если бы мне пришлось начинать в Престере с нуля, не думаю, чтобы я остановил свой выбор на автопрокате. Но вы не бойтесь, у вас все прекрасно сладится. А вот это,– он указал на небольшое, ультрасовременное здание со строгим фасадом из кирпича, стекла и стали,– церковь Святого Варнавы. Там прекрасная компания. Изумительные ужины со спагетти.

Из окон церкви Святого Варнавы смотрели люди. Поймав на себе взгляд Сесилии, они быстро ретировались.

– А хорошо ли это, когда столько церквей в одном месте? – спросила Сесилия,– Вам не кажется, что в этом есть что-то такое… ну, как бы неуравновешенное? Не знаю, может, я непонятно говорю…

– Наш город знаменит своими церквями,– почти обиделся мистер Филлипс,– От них никому никакого вреда. Ну вот мы и добрались до места.

Они вошли в дверь и начали карабкаться по узкой, пыльной лестнице. После долгого, утомительного подъема Сесилия оказалась в большой квадратной комнате с обстановкой, состоявшей из ковра, кровати, двух стульев, стола, настольной лампы – и четырех больших бронзовых колоколов.

– Вы только посмотрите, какой отсюда вид! – воскликнул мистер Филлипс.

– А в них что, действительно звонят? – спросила Сесилия, указывая на колокола.

– Трижды в день,– улыбнулся мистер Филлипс.– Утром, в полдень и вечером. Ну и конечно же в эти моменты нужно держаться от них подальше. Такой штукой съездит по голове – и с приветом.

– Господи помилуй,– испуганно пробормотала Сесилия,– так вот почему все эти комнаты на колокольнях свободны. Никто не хочет в них жить.

– Вы так думаете? – бесстрастно спросил мистер Филлипс.

– Вы стараетесь сдать эти комнаты приезжим, ведь никто из местных их не снимет,– осуждающе добавила

Сесилия.

– Ну разве могу я поступать подобным образом? – обиделся мистер Филлипс,– Это противоречило бы духу христианского братства.

– А вам не кажется, что в этом городе есть что-то такое, жутковатое?

– Возможно и так, только вам ли об этом говорить? В том смысле, что вы здесь совсем новенькая. Первое время вам стоило бы вести себя поосторожнее. Ладно, если эта комната вас не устраивает, я могу предложить вам другую, в цокольном этаже пресвитерианской церкви. Сейчас там живут две женщины, вы будете третьей.

– Да не хочу я жить с этими вашими женщинами,– возмутилась Сесилия.– Мне нужна своя, отдельная комната.

– Зачем? – изумился мистер Филлипс.-Для какой

нужды?

– Нужды? – переспросила Сесилия,– У меня нет никакой особой нужды. Мне просто хочется.

– Для нашего города это весьма необычно. Почти все наши граждане живут совместно, кто с кем. Мужья с женами. Сыновья с матерями. Одинокие селятся по несколько человек в комнате. Это общепринято.

– И все же я предпочла бы отдельную комнату.

– Это весьма необычно.

– Так вы можете предложить мне что-нибудь отдельное? Не считая, конечно же, колоколен.

– Да есть, пожалуй, и такие,– неохотно признался мистер Филлипс.– Одна или две. Могу показать, если уж вы настаиваете.

Он смолк, но тут же продолжил:

– Все дело, наверное, в том, что у нас иная система ценностей, не такая, как в большинстве соседних общин. О нас много писали. Был даже четырехминутный сюжет в вечерних новостях Си-Би-Эс. Года три-четыре назад. «Город церквей» – так он назывался.

– Мне необходима отдельная комната,– сказала Сесилия,– Иначе я здесь просто не выживу.

– Очень странная позиция,– заметил мистер Филлипс.– Интересно бы знать, к какой конфессии вы принадлежите?

Сесилия молчала. Ну что тут ответишь, если ни ккакой?

– Так какая все-таки у вас конфессия? – настаивал мистер Филлипс.

– Я умею заказывать сны,– сказала Сесилия.– Любые, какие захочу. Чтобы увидеть во сне, как я развлекаюсь в Париже или в любом другом городе, мне только инадо, что уснуть, и все это приснится. Я могу видеть во сне все, что захочу.

– Ну и что же вы видите во сне, по большей части? – заинтересовался мистер Филлипс.

– Да так,– махнула рукой Сесилия,– всякие сексуальные штуки.

Она его больше не боялась.

– Престер не такой город,– сказал мистер Филлипс, отводя глаза.

Они вышли на лестницу и начали спускаться.

По обеим сторонам улицы из церквей выходили люди. Они сбивались в кучки и стояли у распахнутых дверей, глядя на Сесилию и мистера Филлипса.

Некий молодой человек вышел вперед и выкрикнул: «У всех жителей этого города есть машины! В этом городе нет никого, кто хотел бы машину!»

– Это правда? – спросила Сесилия своего провожатого.

– Да,– кивнул мистер Филлипс,– это правда. В нашем городе никто не возьмет машину напрокат. Ни сейчас, ни через сто лет. Никогда.

– Тогда я и задерживаться здесь не стану,– сказала Сесилия,– Поеду куда-нибудь еще.

– Вы должны остаться,– твердо сказал мистер Филлипс.– Прокатная контора уже готова. На первом этаже баптистской церкви Горы Мориа. Там есть конторка, телефон и стеллаж с ключами от машин. И календарь.

– Зачем же мне тут оставаться? – возмутилась Сесилия,– К этому нет никаких деловых оснований.

– Мы хотим вас,– сказал мистер Филлипс.– Мы хотим, чтобы вы стояли за конторкой автопрокатной конторы, в нормальные рабочие часы. Это придаст нашему городу завершенность.

– Я не останусь,– сказала Сесилия,– Пусть кто-нибудь другой.

– Вы должны. Это чрезвычайно важно.

– Я буду видеть сны. Они вряд ли вам понравятся.

– Мы недовольны,– вздохнул мистер Филлипс.– Страшно, страшно недовольны. Что-то здесь не так.

– Я присню тайну,– сказала Сесилия,– Вы еще пожалеете.

– Наш город такой же, как все, с одной-единственной разницей: он безупречен,– сказал мистер Филлипс,– Нам необходима полная безупречность, только она может сдержать наше недовольство. Поэтому нам нужна автопрокатная контора – и девушка, стоящая за конторкой.

– Я присню такое, что вам не поздоровится,– пригрозила Сесилия.

– Ты наша,– сказал мистер Филлипс, хватая ее за локоть. – Наша автопрокатная девушка. Веди себя пристойно, ты ничего не сможешь сделать.

– Поживем – увидим,– сказала Сесилия.

ДОМЬЕ

Никто из нас не понимал Билли Кида

Я разговаривал с Амелией.

– Термин «самоуничтожение» кажется мне излишне резким. Скорее уж порождение дублей. Можешь понимать это как своеобразную трансплантацию.

– Домье,– сказала она,– все это мне не нравится.

– Чем займутся ложные эго? Крикливые и разнузданные, полные юношеского задора, они будут изводить, убивать, выпихивать и подвергать всяким прочим неприятностям эго исходное, аутентичное, каковое есть не что иное, как омерзительный негодяй, что охотно подтвердит под присягой любой человек, хоть единожды за всю свою жизнь пребывавший в здравом уме и твердой памяти.

– А еще оно танцует,– напомнила Амелия,– Иногда.

– Да,– сказал я,– это не ускользнуло от моего внимания, только не слишком ли дорого приходится платить за джигу-другую? И ты знаешь, в чем состоит главная особенность эго? Оно ненасытно. Ему всегда, ну всегда чего-то надо. Оно невероятно прожорливо. В мире нет сил, способных набить его огромную, огнедышащую пасть. Мне достаточно сослаться на имена Александра Македонского, Бонапарта, Мессалины и Билли Кида.

– Ты не понимаешь Билли Кида,– проворковала Амелия.

– В то время как дубль, заместитель, принципиально насыщаем. Насыщаемость заранее заложена в его конструкцию.

– Ты уже делаешь что-нибудь? – спросила она.– Или все это как всегда?

– Один уже запушен в степи и прерии сознания,– отрапортовал я,– и этот Домье добился вполне ощутимых успехов, можешь мне поверить. У него серьезная должность в крупной организации. Он регулярно присылает мне донесения.

– А что он за парень?

– Прекрасный парень, на которого можно положиться,– сказал я,– и он трезво оценивает свои возможности. Никогда не выходит за рамки. Его желания сведены до минимума. Столько, сколько надо для нормального функционирования, и ни граммом больше. Он пользуется всеобщей любовью и уважением.

– Чушь,– сказала Амелия,– Чушь и плешь.

– Ты тоже захочешь себе такого,– сказал я,– когда увидишь, на что они похожи.

– Никто из нас не понимал Билли Кида,– сказала она при прощании.

Длинная фраза,

в которой

прямо у вас на глазах

творится

чудо дублирования

Недремлющим глазом своего разума, который открыт во все времена, включая сюда даже часы сна и сновидений, а к тому же голубоват – в тон покрывала на гостиничных кроватях, а к тому же во все времена имеет в уголках своих тонкие кровавые прожилки и во все времена закупорен весьма приличного качества моноклем, каковой прикреплен посредством длинных тонких черных струящихся лент к шее его разума, так вот, этим, весьма небесполезным, глазом Домье обозрел ситуацию.

Мистер Беллоуз, мистер Хокинс, трэфик, сосиски с чили

Двое мужчин в костюмах для верховой езды стояли посреди равнины, их отношение друг к другу явно указывало на близкое знакомство или сотрудничество. На переднем плане равнины выделялся большой, желтый, продолговатый соляной лизунец, приобретший, благодаря многолетним стараниям овец и прочих солелюбивых животных, причудливые очертания. Две лошади, располагавшиеся в левом верхнем углу ситуации, ни на мгновение не спускали с мужчин своих пугливых лошадиных глаз.

Мистер Беллоуз обратился к своей лошади:

– Стой спокойно, лошадь.

Мистер Хокинс сидел на соляном лизунце и набивал короткую латунную, восточного вида, трубку.

– Как там у них, тихо?

– Тихо, как в могиле,– сказал мистер Беллоуз.– Не знаю только, чем мы будем поддерживать тишину, когда кончится трава.

– До этого еще далеко.

– А Домье?

– Впереди, разведывает дорогу,– сказал мистер Хокинс.

– У него бесспорно есть серьезные проблемы.

– Им же самим и созданные, как мне кажется.

Мистер Хокинс глубоко затянулся своей трубчонкой.

– Стадо,– сказал он.

– И королева.

– И ожерелье.

– И кардинал.

– Старая история,– констатировал мистер Хокинс.– Одно слово королевы – и он мчится куда-то, сломя голову мечется по всей стране. А бизнес стоит.

– Да, бизнес нуждается в неусыпном внимании,– сказал мистер Беллоуз.– Некоторые люди просто неспособны усвоить эту прописную истину.

– И ведь он – третье поколение, Трэфиком занимались и дед его, и отец,– добавил мистер Хокинс. Секунду спустя он заметил: – Недавно здесь были очень симпатичные синенькие цветочки. Вы, наверное, и не заметили.

– Я заметил,– сказал мистер Беллоуз.– Я даже нарвал букет.

– Как интересно. И где же они сейчас?

– Я отдал их кое-кому,– сказал мистер Беллоуз.

– Кое-кому. Какому кое-кому?

Молчание вместо ответа.

– Полагаю, вам знаком Устав,– сказал мистер Хо– кинс.

– А я полагаю, что в Уставе ни словом не затрагивается дарение васильков,– парировал мистер Беллоуз.

– Так значит, это были васильки? Прелестно. Весьма прелестно.

– Ни васильки, ни цветы как таковые ни разу не упомянуты в Уставе.

– Мы обещали доставить эту вот, значит, партию…

– А что такого я сделал партии?

– Мы обещали доставить это вот, значит, стадо аи– pairдевушек на железнодорожную станцию в полной сохранности, как физической, так и духовной,– поправился мистер Хокинс.– А дарение васильков представляет собой вмешательство в духовную жизнь девушки, на этот счет не может быть двух мнений.

– Она была совсем как в воду опущенная.

– Не ваше дело. Не ваше дело.

Мистер Беллоуз решил сменить тему.

– Как вы думаете, вернется Домье к жратве?

– А какая сегодня жратва?

– Сосиски с чили.

– Вернется. Домье любит сосиски с чили.

Резюме сюжета оно же фабула

Игнатий Лойола XVIII, вожак конной шайки фанатичных иезуитов, поклялся захватить стадо и освободить девушек из так называемых тенет Трэфика, организации, видными и опытными сотрудниками которой являются

Домье, мистер Хокинс и мистер Беллоуз. Тем временем Домье отвлекся от своих основных обязанностей на устранение опасности, угрожавшей королеве в связи с делом об ожерелье (см. А.Дюма, «Ожерелье королевы», стр. 76-105).

Описание

трех часов

пополудни

Я покинул квартиру Амелии и вступил в октябрьский день. День умирал, уступая место темной ночи, однако некоторое количество солнечного сияния все еще согревало искусно обтесанные булыжники уличной мостовой. Многочисленные горожане как мужского, так и женского пола поспешали туда и сюда по своим немаловажным делам, каждый agitatoшаг причинял несущественный ущерб лоску серого, превосходно выглаженного тротуара. Недозрелые граждане различных размеров теснились перед большим, напоминающим фабрику строением, где при посредстве наисовременнейших технологий их преобразовывали в безупречно мыслящих, правильно поступающих представителей трех общественных классов – нижнего, среднего и высшего среднего. Некоторое количество вышеупомянутых было вовлечено в лудические состязания с применением мячей, каковые швырялись в мимопроезжающие экипажи и отскакивали после попадания в цель в самых непредсказуемых направлениях. Там и сям располагались и кричали их смотрители. Никак не смешивались с этим бурным кипением рядовые обыватели квартала – приказчики, rentiers,холопы, торговцы вредоносными снадобьями, потребители крепленого вина, тетушки, девушки в джинсах, улучшенных аппликациями в виде розовых бутонов, размещенными в междуягодичной расщелине, практиционеры проповеднического мошенничества и тому подобные. Два офицера военно-морской полиции ударяли дебильного морского скаута длинными, изящной формы дубинками, находясь под впечатлением, что имеют на то полное право. Некий человек ругался красиво звучащими ругательными словами в адрес небольшого желтого автомобиля, итальянского по происхождению, каковой соединил свой бампер с другим бампером, бамперы оные тесно сплелись, подобно нескромным любовникам, увлеченным процессом любви. Человек, избравший себе профессией органо-растительную торговлю, стоял в кузове грузовика, восхваляя помидоры; вышеупомянутый индивид бугрился помидорообразными мышцами и горел желанием удовлетворить свои минимальные суточные потребности. Несколько личностей, чья жизненная стезя – сумасшествие, переполняли вечерний воздух сладкоголосием своих стонов и проклятий, равно как и утонченной музыкой с корнем выдираемых волос.

Дума

Амелия скептична, подумал я.

Список использованного

справочного материала

Нет смысла доказывать, что формулировка моего плана зго-трансплантации была бы невозможна без предварительного ознакомления с вопросом. Из огромного количества изученных мной источников наиболее ценными оказались следующие: «Порочность» Бертини, «Самозащита для женщин и молодых девушек» Берча, «Концепция эго» Бурта, «Себялюбие» Гордона, работа Дебари «Личность и общество в эпоху Мин», «Омерзительное эго» Клата, «Вооруженное эго» Кроули, «Эгоизм» Лебетта, «Поблекшее эго» Лилли, «Самодовольство» Макфи, «Эго. Введение» Мейерса, «Самоконтроль» Па– рамананды, «Методы самооправдания» Райта, «Заплутавшееся эго» Ричардса, «Самоистязание» Сэмьюэлса, «Самоотречение у крыс» Скиннера, «Самоуничтожение»

Соренсена, «Самоупорядочение» Теллера, «Многоцветное эго» Уинзора и Ньютона, «Самосомнение» Уинтермана, «Эго как предлог» Флаксмана, «Самообман» Фингаретте, «Самодвижущиеся экипажи» Хикеля. Эти работы лишний раз подчеркнули факт, известный мне и ранее, что эго есть омерзительный негодяй, прерыватель сна, омра– чатель бодрствования, межличностное зверство, ненасытная пасть, вечно голодное брюхо. Единственным верным решением проблемы – в моем понимании – была трансплантация в эту полость нейтральных либо частично инертных материалов.

Нейтральные либо частично инертные

материалы

пересекают реку

Появилась девушка с флягой.

– Не найдется ли у вас вина, s'il vous plaifl

– Ну вот, опять требование,– сказал мистер Хокинс.– Их копится все больше и больше.

– Некоторые люди не желают понимать, что они члены стада, – сказал мистер Беллоуз.

Девушка повернулась к Домье.

– Так вы намерены поместить всех нас в эту грязную воду?– спросила она, указывая пальцем на реку.– Купно с нашей одеждой и нашими личными вещами?

– Да там же брод,– сказал Домье.– Воды всего по колено.

– А что на том берегу? Стрелки? О, это просто великолепно! Tres intelligent.

– Как ваше имя, мисс?

– Селеста,– сказала девушка.– Возможно, в этой воде водятся гадюки? Ядозубы?

– Возможно,– согласился Домье.– Но они не причинят вам вреда. Если увидите такую – обойдите стороной, вот и вся недолга.

– Премного благодарна. Что касается меня, то я останусь здесь. Думаю, остальные девушки поступят аналогичным образом.

– Селеста, но ведь вы не будете рассказывать им про ядозубов в воде, не будете, верно?

– В этом нет никакой необходимости. Они могут сами позаботиться о себе.– Селеста на секунду смолкла,– Возможно, у вас есть весьма разумный план, как обмануть этих стрелков?

Ее не назовешь красавицей, думал Домье, но фигурка приятная.

– Мой папа юрист,– сказала Селеста.– L'avocat

– Ну и?

– В соглашении не было ни слова насчет пересечения вброд бурных потоков, кишащих гадюками и сомами.

– Главная проблема не река, а иезуиты, засевшие на том берегу,– сказал Домье.

– Благородный Лойола. Наш избавитель.

– Вы хотите провести следующий год в монастыре? Ходить в длинной, до пят, хламиде, читать «Жития святых» и видеть сосиску с чили разве что во сне?

– Он запрет нас в монастырь?

– Несомненно.

– Вот это да. Я не знала.

– Домье,– сказал мистер Хокинс,– так в чем же состоит ваш tres intelligentплан?

– Что, если мы пошлем нескольких девушек купаться?

– Зачем?

– А пока враг будет ослеплен ослепительной красотой наших купальщиц, мы переправим всех остальных чуть пониже, по друтому броду.

– Так вы имеете в виду, что они будут купаться, ну…

– Совершенно верно.

– Но сумеем ли мы принудить их к этому?

– Не знаю,– пожал плечами Домье и повернулся к Селесте: – А вы как думаете?

– В соглашении не было ни слова насчет стрип-шоу в воде. Но с другой стороны, заточение в келью…

– Да,– сказал Домье.

Вскоре семеро завернутых в полотенце девушек направились к реке.

– Вы и мистер Беллоуз переправите стадо ниже по течению. А я присмотрю за этими,– сказал Домье мистеру Хокинсу.

– Уж вы-то присмотрите,– сказал мистер Хокинс.– Прекрасно. Вот уж точно, что прекрасно. Прекраснее просто некуда.

– Мистер Хокинс,– отчеканил Домье.

Потом Домье взглянул на Селесту и увидел, что ноги ее длинны и узки, как стезя к спасению, бедра ее крепки и изящны, как типографский знак amp;, именуемый ампер– сенд, ягодицы ее прелестны, как две картинки, талия ее стройна и изогнута, как перехват виолончели, плечи ее соблазнительны, как сексуальные преступления, волосы ее длинны и черны, как Великий Пост, а в целом ее движения сладостны и текучи, как мед, – и бухнулся в обморок.

Придя в себя, он увидел мистера Хокинса, который периодически приподнимал его за ремень и снова опускал на землю.

– Наверное, обморок,– сказал мистер Хокинс.– Он всегда был склонен к обморокам.

Девушки стояли вокруг; полностью одетые, они дружно расчесывали влажные волосы.

– Вот так, в обмороке, он выглядит совершенно очаровательно,– сказала Селеста.– Мне не очень нравится этот орлиный взор.

– И его отец, да и дедушка, они тоже были склонны к обморокам,– сказал мистер Хокинс.– Особенно дедушка. Телесная красота мгновенно сшибала дедушку с ног, как хороший удар в челюсть. Еще живы свидетели того, как он валился на пол, мимолетно узрев коленную чашечку.

– Стадо на той стороне? – спросил Домье.

– Все до последней,– сказал мистер Хокинс.– Думаю, сейчас мистер Беллоуз раздает им телевизионные обеды.

– А неплохое мы устроили представление, – сказала Селеста.– Вы видели?

– Самую малость,– сказал Домье.– Давайте перейдем на ту сторону и соединимся с остальными.

Они переправились через реку, вскарабкались на крутой обрыв, продрались сквозь заросли кустарника, миновали полуразвалившийся, без окон, дверей и крыши, фермерский дом и вышли на бобовое поле, такое неухоженное, что бобы в стручках стали огромными, как адамовы яблоки. На дальней стороне бобового поля они обнаружили мистера Беллоуза, привязанного к дереву посредством многочисленных толстых веревок, обвивавших его ноги, живот и шею. Рот мистера Беллоуза был плотно набит печатными листами, вырванными из требника. Стада и след простыл.

Два виски

с другом

– Вся беда в том,– сказал Гиббон,– что ты неудачник.

– Я тут занялся неким психологическим престидижи– таторством и все больше надеюсь, что оно может иметь серьезное прикладное значение,– сказал я,– Необозримые горизонты.

– Фу,– скривился он.

– Фу?

– Вся беда в том,– сказал Гиббон,– что ты идиот. Тебе недостает ощущения собственной никчемности. Ощущение собственной никчемности есть импульс, подвигающий человека сверхпреуспевающего на его потрясающие сверхпреуспеяния, вызывающие у нас почтение и трепетное благоговение.

– Оно у меня есть! – воскликнул я.– Глубокое, неискоренимое ощущение собственной никчемности. Коллекционный экземпляр.

– Рискну предположить, что это все твои родители,– сказал Гиббон,– Слишком мягкие, слишком добренькие, так ведь? Родители должны прививать ребенку ощущение его полной никчемности, это их первейшая задача. В некоторых семьях она решается из рук вон плохо. Некоторые родители пренебрегают своей ответственностью. А что в результате? В мир выходит человек, лишенный твердого ощущения собственной никчемности, а значит, и позыва доказать ошибочность своего собственного о себе мнения, что нельзя сделать иначе, чем достижением ярких, выдающихся достижений в масштабах, превосходящих всякие разумные пределы.

Честность заставляла меня признать, что его чушь лучше моей чуши.

– Лично я,– продолжил Гиббон,– тоже слегка недоделанный по части никчемности. Это все папа. Он не применял иронию. Как тебе известно, коммуникационный микс, изливаемый родителем – или родительницей – на ребенка, на двенадцать процентов состоит из «сделай то», на восемьдесят два – из «не делай этого» плюс шесть процентов телячих нежностей. С крайне малыми отклонениями. Так вот, чтобы не иззанудить себя всей этой мутотой до смерти, родитель (родительница) оживляет свои нотации некоторой дозой остроумия, по преимуществу – немудреной иронией. Ирония придает родительским наставлениям определенную неопределенность и – что самое важное – вселяет в ребенка чувство собственной никчемности. Ибо ребенок делает вполне логичное умозаключение, что тот, с кем разговаривают подобным образом, вряд ли представляет собой что-либо путное. Десять лет такой обработки приносят вполне приличные результаты. Пятнадцать – великолепные. Но вот тут-то папа и подкачал. Он избегал иронии. У тебя есть с собой деньги?

– Достаточно.

– Тогда я закажу еще. Что за чушь ты там придумал с этими своими дублями?

– Я замешаю себя искусственно созданным индивидуумом. И думаю больше о нем, чем о себе.

– Вся беда в том, что ты малость простоват. Не мудрено, что тебя поперли из этой шараги, там думать надо было.

– Я и думал, только все не о том.

– Ну и как это, действует? Эта твоя трансплантация?

– За семь дней ни единой мысли о себе.

– Лично я,– сказал Гиббон,– уповаю на кришнаитский социализм.

Мистер Беллоуз захвачен врасплох, появление персонажа, попкорн подается в нижнем холле

– Угнали стадо,– сказал мистер Хокинс.

Рот мистера Беллоуза мало-помалу освобождался от Писания.

– Полторы тыщи голов,– простонал Домье.– Мама никогда мне не простит.

– Сколько у него человек? – спросил мистер Хокинс.

– Ну, виделя что-то около четырех. Могло быть и больше. Они схватили меня, как только мы вышли на открытое место. Двое их бросились на меня слева, а еще двое их бросились на меня справа, и они меня вообще чуть пополам не порвали. А этот, сам, сидит на здоровенном вороном жеребце, в пяти черных шляпах, и то хохочет, то хихикает, прямо помирает со смеху. Они сдернули меня с коня и швырнули на землю, чуть насмерть не расшибли, и один из них уселся на меня и так и сидел, пока тот обращался к стаду с речью.

– А что же это была за речь?

– Она начиналась: «Дщери возлюбленные». Смысл состоял в том, что Святейшая Матерь Церковь промыслила вызволение этих девушек из гнусных, греховных, гибельных и гадостных тенет Трэфика – это он про нас так – и избавление их же от невзгод, унижений и грязного разврата au-pairжизни через своевременное, с Божьей помощью, вмешательство этих неустрашимых, чистых сердцем иезуитов.

– Ну и что же стадо?

– Затем он сказал, что исповедь от двух пополудни до четырех, а вечерняя месса в восемь ноль-ноль. Затем последовали стенания. Со стороны стада. Затем девушки начали пытать этих падров насчет суточного рациона, сколько гамбургеров на душу и сколько травы, и где тут у вас туалет и все такое, так что эти ребята в черном малость скисли. Начали осознавать, что теперь у них на руках полторы тысячи оголтелых au-pairдевиц.

– Мне кажется, он очень умный,– сказала Селеста,– Загодя разгадать ваш план и сокрушить его своим, не в пример более хитроумным планом…

В этот момент к группе приблизился весьма любопытный персонаж. На верхней из двух губ персонажа наличествовала пара черных нафабренных усов, на верхней части его головы наличествовала шляпа с пером либо султаном вида весьма щегольского, на плечах его наличествовал плащ из темно-синей ткани вида весьма шикарного, на торсе наличествовал нарядный кожаный камзол с самоварного золота пуговицами, на нижней его части наличествовали обширные, пузырями вздувшиеся штаны из бледно-розового бархата, известного декораторам интерьеров как наиуместнейший материал для обивки кушеток, вокруг талии его наличествовала перевязь, крепящая длинную, блистательную шпагу, на двух кистях его рук наличествовали фехтовальные перчатки из розовой свиной кожи, на тонком же, с правильными чертами лице наличествовало аристократическое высокомерие. В добавление к тому персонаж восседал верхом на крупе весьма крупной, отлично ухоженной, резво галопирующей овцы.

– Что это? – спросил мистер Беллоуз.

– Ума не приложу,– пожал плечами мистер Хокинс.– Артист какой-нибудь?

– Я знаю, что это такое,– сказал Домье,– Это мушкетер.

Дальнейшее кипение сюжета в конспективной форме

Мушкетер доставил Домье письмо от королевы, из которого выяснилось, что Жанна де Валуа, нехорошая женщина, состоявшая при дворе, завладела ожерельем, стоящим 1.600.000 ливров, уговорив кардинала де Рога– на, воздыхателя королевы, подписать вексель на оную сумму. Кардинал считал, что делает подарок королеве, королева считала, что ожерелье вернулось к ювелиру, Жанна же де Валуа ничего не считала, а попросту сныкала бриллианты куда подальше. По всей вероятности, король в ближайшее время узнает об этой истории и начинает рвать и метать, по многим причинам и направлениям сразу. Королева умоляет Домье прибыть в столицу и навести порядок. Что он и делает.

История ордена Иисуса

Изгнан из Англии, 1579 Изгнан из Франции, 1594 Изгнан из Венеции, 1606 Изгнан из Испании, 1707 Изгнан из Неаполя, 1708

Полностью распущен папой Климентом XIV, 1773 Возрожден, 1814

Что-то происходит

Затем я заметил, что начинаю испытывать нежные – чрезмерно нежные – чувства к некоей личности из жизни своего дубля. Нет смысла скрывать, что речь идет о девушке, о Селесте. Мой дубль явно находил ее весьма привлекательной – и я тоже, в том-то и беда. Я начал соображать, как бы это переместить Селесту из его жизни в мою.

Амелия возражает

– А как же я?

Цитата из Лафонтена

– Мне нужна новая, даже если таковых не осталось вмире.

Отражение удара

– Ты ненасытен,– сказала она.

– В принципе я насыщен уже на пятьдесят процентов,– сказал я.– Будь у меня два дубля, я был бы насыщен на все сто процентов. Два дубля необходимы для того, чтобы ни один из них не вздумал задирать нос. Моя самоидентификация с тем Домье, который в настоящий момент распутывает интриги, угрожающие чести королевы, не заставляет желать лучшего, однако нужен и второй. Скорее всего это будет спокойный, рассудительный парень, склонный к созерцательной жизни. Возможно – во втором лице.