Текст книги "Шестьдесят рассказов"
Автор книги: Дональд Бартельми
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)
СЕРЖАНТ
Дневальный взглянул на бумагу и сказал: «Да нет, тут все в порядке. Неси ее в комнату 400». Я сказал: «Да ты послушай».
Дневальный взглянул на меня: «Я сказал, комната 400». Я сказал что-то про адвоката.
Дневальный поднялся на ноги. «Ты знаешь, что это такое?»– спросил он, указывая на торчавшего в холле Эм-Пи.
Я сказал: «Да», я еще не забыл. – О'кей. Комната 400. Возьми это с собой.
Он отдал мне бумагу.
Я подумал: «Да должны же они разобраться, раньше или позже». И: «Врач обязательно им скажет».
Врач сказал: «Ну, привет, юный воин».
*
Другой сержант вскинул на меня глаза.
– Чего-то быстро ты дослужился до сержанта.
– Я всегда был сержантом,– сказал я,– В тот, прошлый, раз я тоже был сержантом.
– Меня произвели раньше,– сказал он,– так что я для тебя старший по званию.
Я сказал: «Нет, если учесть, что первоначально меня произвели где-то в пятьдесят третьем».
– Пятьдесят третий? – удивился он,– Это какая ж была война?
Я сказал, что с корейцами.
– Слышал я про такую,– сказал он,– слышал. Но у тебя большой перерыв.
Я сказал, что да, большой.
– А тут у нас,– сказал он,– сплошные ново-мать их– бранцы. Они не шибко-то любят армию.
– Я-то думал, что все они добровольцы,– сказал я.
– Их загнала в добровольцы экономическая свистопляска,– сказал он,– Ребята прослышали, что орел какает раз в месяц, как по часам*.
Я промолчал. Его фамилия была Томголд.
– Они начнут закатывать учебные гранаты под твою койку, как только мы научим их выдергивать чеку,– сказал он.
Я сказал, что ничего такого со мной не будет, потому что я и вообще здесь случайно, что все это ошибка, что я свое давно отслужил, что скорее всего документы на мое увольнение поступят со дня на день.
– Да и то сказать,– сказал он,– видок у тебя не то
чтобы слишком юный. Ты как, трахаться-то еще можешь?
* * *
Я вошел в казарму и включил свет.
– Вольно, ребята, не вскакивайте,– сказал я.
Множественное число оказалось излишним, в казарме был всего один человек. Он скинул ноги с койки и сел, щурясь на лампочку.
– О'кей, солдат, подъем.
– А сколько времени, сардж?
– Уже пять сорок пять, солдат; одевайся и следуй за мной. Где все остальные?
– Вероятно, не вернулись еще из города, сардж.
– У них что, круглосуточные пропуска?
– Пропуска, это обязательно, как же без этого, сардж. Уйма пропусков. Гляди, у меня ведь тоже есть пропуск.
Он показал мне какую-то бумажку.
– А что, сардж, хочешь, я и тебе выпишу пропуск?
Я сказал, что я вообще здесь случайно, что я давно
свое отслужил, что все это ошибка.
– Так ты что, сержант, хочешь, чтобы я сварганил тебе документы на увольнение? За такое дело придется платить.
Я сказал, если командир части узнает про такие делишки, тебя засадят в тюрьму.
– А хочешь, сержант, я устрою тебе какой-нибудь приказ? Как ты насчет непыльной командировки на Гавайи?
Я сказал, что не хочу ни во что такое ввязываться.
– Если уж ты ввязался в это,– сказал он,– надо ввязываться и в то. Ты не мог бы потушить свет, когда будешь выходить?
* * *
Старшим инспектором оказался полковник ВВС со значком парашютиста и генеральской портупеей. Он сказал: «Понимаете, сержант, я знаю только то, что вот здесь, на этой бумаге».
– Да, сэр,– сказал я,– но не могли бы вы запросить центральный архив?
– Они пришлют мне точно такую же бумагу, как эта.
Я сказал, что во время Корейской войны прослужил
за океаном шестнадцать месяцев, а затем был направлен в Форт Льюис, штат Вашингтон, где служил под началом капитана Ллуэллина.
– В вашем личном деле нет ничего подобного,– сказал полковник.
– А может, оно не мое? Мало ли на свете однофамильцев?
– Однофамилец с тем же именем и личным номером?
– Полковник, я свое уже оттрубил. Двадцать лет тому назад.
– Что-то вы слишком молодо выглядите.
– Мне сорок два года.
– Нет – если верить этим бумагам.
– Но там же все не так.
– Будь вы кобылой,– хихикнул полковник,– я посмотрел бы вам в зубы.
– Да, сэр.
– О'кей, сержант, мы подвергнем этот вопрос тщательному рассмотрению.
– Спасибо, сэр.
Я сидел на краешке кровати, разглядывая свою крошечную спальню, безукоризненно начищенные сапоги в количестве двух пар, ровным строем висящие рубашки, все наплечные лычки – в одну сторону.
«Все по заслугам,– думал я,– тут и возразить нечего.
Что заслужил, то и получил».
* * *
– Сержант,– сказал он,– я буду вам крайне благодарен.
Я сказал, что вряд ли смогу одолжить ему пятьдесят долларов, столько у меня, пожалуй, и нет.
– А вы проверьте свои карманы получше, сарджи,– сказал лейтенант,– А может, у вас есть банковский счет?
– Да,– сказал я,– есть, только не здесь.
– Моя мамочка захворала,– сказал он,– и мне нужно пятьдесят долларов, чтобы съездить на автобусе домой. Вы же не хотите препятствовать моей поездке в направлении моей больной мамочки, не так ли?
– А что с ней? – спросил я.
– С кем?
– С вашей мамой.
– Я оставлю вам в залог свою электрическую сковородку, – сказал лейтенант, показывая мне упомянутый им предмет.
– Я и вообще не должен быть в армии,– сказал я,– Какие-то раздолбай все перепутали.
– А откуда вы родом, сарджи-сан? На этой сковородке вы сможете готовить себе блюда своей национальной кухни.
Я сказал, что в сержантской столовой кормят в общем-то неплохо – если сделать скидку на обстоятельства.
– Так вы что, не хотите одолжить мне пятьдесят долларов?
– Я этого не говорил,– сказал я.
– Сержант, я могу приказатьвам одолжить мне пятьдесят долларов.
– Я знаю это, сэр.
– Сделав так, я нарушил бы устав, сержант.
– Да, сэр.
– Я не умею ни читать, ни писать, сержант.
– Вы не умеете ни читать, ни писать?
– Если об этом узнают, у меня будут жуткие неприятности.
– Совсем не умеете?
– Хотите клюшку для гольфа? Я продам вам клюшку для гольфа. Пятьдесят долларов.
Я сказал, что не играю в гольф.
– А как же моя бедная мамочка?
Я сказал, что очень ему сочувствую.
– Я езжу синим автобусом, сержант. Он идет до самого Гэйнсвилла. Вы ездили когда-нибудь синим автобусом, сержант?
* * *
Я подошел к капеллану, дергавшему в помещении для отдыха ручки игрального автомата. Я сказал ему, что не слишком люблю армию.
– Что за чушь,– сказал капеллан,– ты ее любишь, любишь, любишь, иначе тебя попросту не было бы здесь. Каждый из нас, сержант, находится там, где все мы находимся, потому, что мы хотим находиться там, где мы находимся, а также потому, что Господь хочет, чтобы мы находились там, где мы находимся. Каждый живущий находится в верном месте, ты уж мне поверь, иногда может показаться, что это не так, но ты мне поверь, ты мне поверь, что все это происходит по Божьему промыслу, у тебя нет, случаем, при себе четвертаков?
Я дал ему три четвертака, завалявшиеся у меня в кармане.
– Спасибо,– сказал он, – я нахожусь там, где надо, ты находишься там, где надо, что заставляет тебя думать, что ты отличен от меня? Ты думаешь, Господь не знает, что Он делает? Я нахожусь здесь, чтобы проповедовать Клекочущим Соколам Тридцать третьей дивизии, и, если бы Господь не желал, чтобы я удовлетворял духовные нужды и потребности Клекочущих Соколов Тридцать третьей дивизии, неужели я бы находился здесь? Что заставляет тебя думать, что ты так уж отличен от меня? Труд, мальчик мой, труд, вот что имеет значение, забудь обо всем прочем и трудись, твой труд сам за себя скажет, твоя служба протекает вполне успешно, три нашивки и две сержантские лычки, жаловаться не на что, а теперь оставь меня, оставь меня, и чтобы больше я тебя не видел, ты слышишь, сержант? Ну и молодец.
Труд?– подумал я.
* * *
У ворот меня остановили двое Эм-Пи.
– Куда это вы направляетесь, сержант?
Я сказал, что я иду домой.
– Вот оно как,– сказал тот, что подлиннее.– А увольнительная у тебя есть?
Я показал им пропуск.
– А чего это ты намылился в такое несусветное время, сержант? Сейчас же четыре утра. И где твоя машина?
Я сказал, что у меня нет машины, я думаю дойти до города пешком, а там сесть на автобус.
Эм-Пи глядели на меня как на психа.
– В такое время, да в таком тумане?
Я сказал, что люблю прогуливаться в предрассветные часы.
– А где твои шмотки, сержант? Каждый, отбывающий в самоволку, должен иметь сумку, специально для того предназначенную. У тебя что, нет сумки?
Я вытащил из кармана форменной куртки бритву и чистую футболку.
– Из какого ты подразделения, сержант?
Я назвал свое подразделение.
– На бритве грязь,– сказал тот, что покороче.
Мы сгрудились вокруг бритвы, чтобы рассмотреть ее получше. На ней была грязь.
– А этот твой пропуск,-добавил короткий,-здесь подпись генерала Захарии Тэйлора. Он же вроде как помер, или нет?
* * *
Я стою на узком карнизе, окружающем казарму на уровне третьего этажа. Карниз каждую секунду готов обрушиться, а я не могу залезть в окно, которое кто-то забил изнутри гвоздями.
– Эй, ловчила,– кричит кто-то с автостоянки,– ты сейчас навернешься.
– Да, да,– говорю я,– я сейчас навернусь.
– Прыгай сюда, вниз,– говорит она,– и я покажу тебе секреты, хранящиеся под моей юбкой.
– Да,– говорю я,– конечно. Слышал я такое, слышал.
– Прыгай, красавчик,– говорит она,– не пожалеешь.
– Да,– говорю я,– До какого-то момента.
– Ничего страшного не случится,– взывает она,– Ну разве что расшибешь башку.
– Я не хочу расшибать башку,– говорю я, отчаянно цепляясь за мягкие, прогнившие сосновые доски.
– Давай, солдатик, давай,– говорит она,– тебе же там не слишком удобно.
– Да делал я уже все это,– говорю я.-Двадцать лет тому назад. Почему я обязан повторять все с начала?
– А ты и вправду выглядишь вроде как старовато,– говорит она,– Ты что, контрактник или что? Спускайся, змееныш мой сладкий, спускайся.
Я то ли прыгнул, то ли нет.
* * *
«Все по заслугам,– думал я,– тут и возразить нечего. Что заслужил, то и получил».
Капитан сказал: «Сержант, причините вред этому человеку».
– Да, сэр. Какому из них?
– Тому, у которого красный галстук.
– Вы хотите, чтобы я причинил ему вред?
– Да, при помощи вашей винтовки М-16.
– Человек с красным галстуком. Синий костюм.
– Верно. Ну, за дело. Стреляйте.
– Черные ботинки.
– Да, сержант, этот. Вы что, тянете время?
– Мне сдается, он штатский, сэр.
– Вы отказываетесь выполнять приказ, сержант?
– Нет, сэр, я не отказываюсь, просто мне кажется, что я не смогу этого сделать.
– Прицельтесь из своего оружия и стреляйте, сержант.
– Он же даже не в форме, сэр, на нем костюм. И он не делает ничего такого, просто стоит.
– Вы отказываетесь выполнить прямой приказ командира?
– Я как-то не расположен к этому, сэр. Слабость ка– кая-то во всем теле.
– Хорошо, сержант, если вы не желаете причинить вред человеку в красном галстуке, я предлагаю вам альтернативу. Вы можете начинять маслины маленькими луковицами – для генеральских «мартини».
– Я могу сделать выбор?
– В генеральской столовой имеется восемьсот тысяч галлонных банок с маслинами и четыреста тысяч галлон– ных банок с маленькими луковичками. Тут есть над чем задуматься.
– У меня аллергия на лук, сэр. Жуткая. Я буквально выхожу из строя.
– Ну что ж, сержант, перед вами прелестная задача.
Я даю вам тридцать секунд.
* # *
У генерала белая рубашка с короткими рукавами, ситцевая, в узкую полоску юбка и очки в тонкой золотой оправе.
– На этот раз – четыре маслины, сержант.
Я сказал: «Пенелопа».
ШКОЛА
Ну вот, вывели мы всех этих детишек сажать деревья, это потому, что мы решили, что… что это – необходимая часть образования, увидеть, как, ну, вы понимаете, корневая система… а также чувство ответственности, забота о чём-то, за что ты лично отвечаешь. Вы понимаете, о чём я. И все деревья засохли. Апельсиновые деревья. Не знаю, почему они засохли, просто засохли – и всё тут. Может, почва какая-нибудь не такая, а может – саженцы, привезённые из питомника, были какие-нибудь такие. Мы послали жалобу. Так вот, у нас там было тридцать детей, каждый или каждая из этих детей посадил или посадила своё дерево, и у нас получилось тридцать засохших деревьев. Дети смотрели на эти тоненькие коричневые прутики и чуть не плакали, это было крайне удручающее зрелище.
Всё бы ещё и ничего, но только за пару месяцев до истории с деревьями передохли все змеи. Хотя мне кажется, что змеи – ну, причина того, что змеи откинули копыта, состояла в том, что… как вы помните, отопление было отключено на четыре дня, по случаю забастовки, так что это вполне объяснимо. Это было нечто такое, что можно было объяснить детям, из-за забастовки то есть. Никто из их родителей не разрешал им пересекать линию пикетов, и они знали, что забастовка и что это значит. Поэтому, когда забастовка кончилась и всё началось снова и мы нашли змей, они не слишком встревожились.
Что касается грядок, их, я думаю, просто переувлажнили, во всяком случае, теперь дети знают, что нельзя чересчур усердствовать с поливкой. Они очень заботились о грядках,ну и, наверное, кое-кто из них… ну, знаете, поливал ещё чуть-чуть, когда мы не видели. А может… вообще-то мне не хотелось бы думать о вредительстве, хотя у нас мелькала и такая мысль. Я хочу сказать, эта мысль приходила к нам в головы. Наверное, мы думаем так потому, что как раз перед этим умерли тушканчики, и белые мыши тоже умерли, и саламандра… ладно, зато они теперь знают, что нельзя носить их в пластиковых мешках.
Конечно же, мы так и знали,что тропические рыбки передохнут, это не стало для нас сюрпризом. С ними же как, на них только косо посмотришь, а они раз – и пузом кверху. Но по методическому плану требуется в какой-то там момент демонстрировать классу тропических рыбок, так что без них вроде и никак, а такое случается каждый год, ну и приходится это место просто побыстрее проскакивать.
Щенка у нас и вообще не должно было быть.
Щенка у нас и вообще не должно было быть, но девочка Мэрдок нашла этого щенка под Гристедовским грузовиком, и она испугалась, что, когда водитель кончит разноску и поедет дальше, щенок попадёт под колёса, поэтому она сунула его к себе в ранец и принесла вшколу. Вот так у нас и появился этот щенок. Я только увидел щенка, сразу подумал, Господи Исусе, зуб даю, он проживёт тут недели две, а потом… и всё так и вышло. Его вообще не должно было быть в классе, на этот счёт даже есть какое-то постановление, но ведь не скажешь же им, что щенка здесь нельзя, когда щенок уже здесь, вот тут, прямо перед ними, бегает по полу и тяв– тяв-тявкает. Они назвали его Эдгар – то есть, в смысле, назвали моим именем. Они получали массу удовольствия, бегали за ним и кричали: «Сюда, Эдгар! Молодец, Эдгар!» А потом прямо животики надрывали. Им нравилась эта двусмысленность. Мне она тоже нравилась. Я совсем не возражаю, чтобы надо мной подшучивали. Они сделали щенку маленький такой домик в кладовке и всё такое. Я не знаю, отчего он сдох. Переволновался, наверное. А может, у него не было нужных прививок. Я вытащил его оттуда ещё до прихода детей. Я проверял кладовку каждое утро – знал, что этим всё и кончится. Я отдал его завхозу.
А ещё был этот корейский сирота, класс усыновил его по программе «Помоги Детям», это значит, все дети ежемесячно приносят по двадцать пять центов, такая идея. И всё получилось как-то очень неудачно, фамилия ребёнка была Ким, и мы то ли усыновили его слишком поздно, то ли ещё что. Мы не знаем, почему он умер, в письме про это ничего не было, зато они предлагали нам усыновить какого-нибудь другого ребёнка, приложили несколько интересных анкет, но у нас уже не хватило духа. Класс воспринял это крайне болезненно, дети начали (я так думаю, никто не сказал мне этого в лоб) подозревать, что что-то с нашей школой не так. Но я не думаю, чтобы в нашей школе было что-нибудь уж особенно плохое, бывают и лучше, бывают и хуже. Просто такая полоса неудач. Вот, скажем, у нас скончалось необычайно много родителей. Было, насколько я помню, два инфаркта и два самоубийства, один утонувший родитель и четверо погибших вместе, они на машине разбились. Один инсульт. Ну и обычная высокая смертность бабушек-дедушек – хотя, пожалуй, в этом году она была повыше обычной. А на закуску – трагедия.
Трагедия произошла, когда Мэтью Уэйн и Тони Мав– рогордо играли в котловане, который роют для нового федерального административного корпуса. Там был штабель толстых брёвен, у самого края котлована. Сейчас это дело в суде, родители утверждают, что брёвна были плохо уложены. Не знаю, что тут правда, а что нет. Странный был год.
Я забыл упомянуть отца Билли Брандта, его грабитель зарезал. Схватился с человеком в маске, который залез к ним в дом, тот его и зарезал, насмерть.
Однажды у нас в классе была дискуссия. Они меня спрашивали – куда они ушли? Деревья, саламандра, тропические рыбки, Эдгар, папочки и мамочки, Мэтью и Тони, куда они ушли? И я сказал, я не знаю, не знаю. А они сказали, а кто же знает? А я сказал, никто не знает. А они сказали, правда, что смерть придаёт жизни смысл? А я сказал, нет, это жизнь придаёт жизни смысл. Тогда они сказали, но не является ли смерть, взятая во всей её основополагающей значимости, средством, позволяющим трансцендировать профанность обыденного существования в направлении…
Я сказал, да, вполне возможно.
Они сказали, нам это не нравится.
Я сказал, а кому бы такое понравилось?
Они сказали, да куда ж это годится?
Я сказал, никуда не годится.
Они сказали, а не могли бы вы сейчас заняться любовью с Элен (наша ассистентка), чтобы мы посмотрели, как это делается? Мы знаем, что Элен вам нравится.
Элен мне действительно нравится, но я сказал, что не буду.
Мы много об этом слышали, сказали они, но никогда не видели.
Ясказал, что меня уволят, что это никогда, или почти никогда, не делается напоказ. Элен отвернулась к окну.
Они сказали, пожалуйста, ну пожалуйста, займитесь любовью с Элен, мы нуждаемся в утверждении ценностей, мы боимся.
Я сказал, что им не следует бояться (хотя сам я часто боюсь) и что ценности присутствуют повсеместно. Элен подошла и обняла меня. Я несколько раз поцеловал её в лоб. Мы держали друг друга в объятиях. Дети были очень возбуждены. В дверь постучали и я открыл, к нам вошёл новый тушканчик. Дети радостно завопили.
ВЕЛИКОЕ ОБЪЯТЬЕ
Последний завтрак, после того как я сказал ей, состоял из яичницы с бифштексом. Кровавая Мэри. Три ломтика хлеба. Она не могла плакать, пыталась, но не вышло. Пришел Торговец Шарами. Он сфотографировал событие. Затем он создал Воздушный Шарик Последнего Завтрака После Того Как Я Сказал Ей – светлый, цвета сливочного масла, шарик. «Такие вещи выходят у меня великолепно»,– сказал он. Шаровик не отличается особой скромностью. Я в жизни не слышал, чтобы кто-либо считал его скромным. «Этому шарику предстоит стать сверхзнаменитым и общепризнанным, он – документальное свидетельство самородных богатств человеческой души, безыскусный холщовый стяг события. Булавочной Леди никогда не проткнуть этот шарик, никогда, пусть она обнимает меня хоть сотню лет». Мы были рады, что сделали ему приятное, внесли свой вклад в его карьеру.
Торговец Шарами не продает свой товар детям.
Дети обступят Торговца Шарами и скажут: «Шаровик, дай нам синий шарик», а Торговец Шарами скажет: «Мотайте отсюда, детишки, эти шарики только для взрослых». Тогда дети скажут: «Да брось ты, Шаровик, дай нам красный шарик, и зеленый шарик, и белый шарик, дай, у нас есть деньги».– «Да не нужны мне ваши детские деньги,– скажет Торговец Шарами.– Детские деньги мокрые и противные, их возьмешь, и сразу руки станут мокрыми и противными, ты вытрешь их о штаны, и штаны твои тоже станут мокрыми и противными, а если захочешь поесть и сядешь на стул, даже стулстанет мокрым и противным, пропустите мужчину в коричневой шляпе, он хочет шарик». Тогда дети скажут: «Пожалуйста, Шаровик, ну пожалуйста, мы хотим пять желтых шариков, которые никогда не лопаются, мы хотим их хлопнуть»,– «Никакого хлопа из моих прекрасных желтых шариков у вас не выйдет,– скажет Торговец Шарами,– Красный шарик лопнет пораньше, зеленый шарик лопнет попозже, а вот желтый шарик, он не лопнет никогда, хоть вы топчите его, хоть палкой тыкайте, а к тому же Торговец Шарами не продает свой товар детям, это против его правил».
Торговец Шарами не разрешает себя фотографировать. Ему есть что скрывать. Сверхискусный Шаровик, он не хочет, чтобы другие украли его движения. Здесь же все в одном жесте – точном, продуманно непродуманном верном движении.
Торговец Шарами продает Шарик Усталости и Шарик Ora Pro Nobis
[61]
[Закрыть], Рунный Шарик и Шарик Последнее Что Надо Сделать Перед Сном, эти шарики имеют цвет шафрана, корицы, соли и сельдерея соответственно. Он продает Шарик Еще Не Время и Шарик Иногда. Он работает в цирке, в каждом цирке. Некоторые люди не ходят в цирк, а потому не встречают Торговца Шарами, не получают возможности купить у него Шарик. Это печально. Почти большая часть населения любого данного города в любой данный момент не находится в цирке. Что весьма прискорбно. Они не получат возможности купить коричневый Шарик Сэр Исайя Берлин, который можно лелеять всю жизнь и передать для дальнейшего лелеянья детям. «Я не торгую Пустопорожними Шариками,– говорит Торговец Шарами,– Пусть ими торгуют другие, пускай они, эти другие, плодят в своих носках все эти мокрые, противные детские деньги. Эй, мистер, это у вас что, фотокамера? А ну-ка брысь отсюда». Торговец Шарами продает Шарик Этих Самых Дел Которые Я Должен Был Сделать Но Не Сделал, бежевый такой шарик. И Шарик Баллады о Бешеной Хунте – красный, конечно же. Торговец Шарами стоит под теплым, реденьким дождем рядом с попкорновым автоматом, расхваливая свой товар – Шарик Вот Бы Я Был, Шарик Мысли Бу– зони, Шарик Прободенной Диафрагмы, Шарик Не Надо Так. Эй, Шаровик, а какой тут мой шарик? Шарик Картеля Изготовителей Петель? А может – Шарик Видит Бог Я Сделал Все Возможное?
Однажды Торговец Шарами встретит Булавочную Леди. Это предрекают карты и звезды, кофейная гуща и внутренности жертвенных животных. Булавочную Леди, женщину, чей наряд сплошь утыкан булавками, рядами булавок и отдельными булавками, разбросанными как попало, одна булавка здесь, другая там, у нее восемь тысяч булавок, а может и десять тысяч булавок или даже двенадцать тысяч. Булавочная Леди говорит правду. Торговец Шарами обнимет Булавочную Леди, а может – она его; так или иначе зрелище будет незабываемое. Они обнимутся и вместе покатятся с холма, когда-нибудь руки Торговца Шарами сомкнутся на булавках Булавочной Леди; грабки Булавочной Леди обхватят шарики Торговца Шарами. Они вместе покатятся с холма. У Булавочной Леди есть Булавка Я Хочу, И Все Тут. У нее есть Булавка Постучи По Дереву. У нее есть Булавка Вкрадчивых Уговоров, у нее есть Булавка Никогда Больше, говорят, у нее есть даже Булавка Последней Просьбы Потрясенного Политика. Ее ремесло – проколы. Когда проколы получат широкое признание и всеобщее одобрение, право осуществлять их будет полностью отдано женщинам, так говорит Булавочная Леди.
У Булавочной Леди есть Булавка Завтра Вечером, ужасная и неотвратимая, как говорят ее видевшие. День, когда Торговец Шарами и Булавочная Леди покатятся вместе с холма, день великого объятья, будет неимоверно страшен. Лошади будут срываться с привязи и скакать куда глаза глядят. Обычные люди будут прятать головы в полиэтиленовые мешки. Мне не хочется думать об этом дне. Ты хлопнешь все свои шарики сам, Шаровик? Или тебе потребуется помощь? Булавочная Леди, как это вышло, что ты такая колкоколкая? Это что-нибудь, связанное с твоим детством?
Торговец Шарами начнет Шариком Милость Не По Доброй Воле, Не Протыкать, Не Сжигать.
Булавочная Леди парирует Булавкой Ой, Я Совсем Позабыла.
Торговец Шарами сделает выпад Шариком Почти Прекрасного. Булавочная Леди ответит Булавкой Они Меня Недолюбливали. Торговец Шарами извлечет Шарик Последний Выход, Пока Не Случилось Непоправимое. Булавочная Леди ударит Булавкой Никогда Не Знаешь Наверняка. Торговец Шарами пустит в дело Шарик Лучших Дней, Булавочная Леди – Булавку Белейшего Вина.
Это будет ужасающе,мне не хочется думать об этом.
Булавочная Леди говорит правду. Торговец Шарами не то чтобы лжет. Ну кто осмелится назвать Туманный Шарик ложью? Булавочная Леди более прямолинейна. Торговец Шарами менее прямолинеен. Их позиции по– луантипротивоположны. Они катятся с холма вместе, в двух случаях из трех. Проколи его, Булавочная Леди. Раздувайся, Шаровик. Когда он создал наш шарик цвета сливочного масла, мы почувствовали себя получше. Немного получше. Наше событие плавно влетело в мир, стало полезным для многих. «Тут у меня Шарик Последнего Спектакля,– говорит Торговец Шарами,– Вполне приличный шарик. Некоторым он нравится. Некоторым он понравится.У меня есть Шарик Слишком Ужасного. Не каждый шарик доставляет удовольствие. Не каждый шарик способен причинить радость. Но я настоятельно утверждаю, что эти шарики имеют право быть услышанными! Подпустите поближе мужчину в красном плаще, он хочет шарик.
Шарик Быть Может. Лучший из моих шариков».
