Текст книги "Шестьдесят рассказов"
Автор книги: Дональд Бартельми
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)
ПРЫЖОК
Сегодня мы совершили прыжок к вере. Сегодня. – Сегодня?
– Сегодня.
– – Мы действительно перейдем к делу? В конце концов?
– Мы слишком долго ходили вокруг да около. Сегодня мы перейдем к делу.
– Не знаю. А вдруг мы не готовы?
– Я воодушевлен вином возможности и неуклонно растущей популярностью света. День настал.
– Ты говоришь серьезно.
– Предельно серьезно. Сперва мы обследуем свои совести.
– Я двоедушный человек. Я всегда был двоедушным человеком. Каждый из нас обследует свою совесть, искореняя, именуя, вспоминая и наново переживая каждую наималейшую язвочку и морщинку. Не оставляя ни корня, ни ветвей*.
– Сокрушая каждой из совестей голени и бедра
– Бедра и голени! Сокрушим! Сокрушим!
– Господь всемилостив, мы же суть жалкие горемыки, бредущие…
– Погоди.
– Жалкие, убогие горемыки, одной лишь милостью Господа могущие…
– Да погоди ты. Видишь ли, это будет болезненно. Несколько.
– О Господи!
– Что?
– Я просто подумал.
– Укол совести?
– Да. Параграф 34.
– Что такое параграф 34?
– Проявление недоброжелательности. Одно из многих. Список длиною в руку.
– Ты перечисляешь их поштучно?
– Да.
– Ты не пытаешься попросту покидать их все вместе в один большой мешок для мусора с этикеткой…
– Нет. Я прорабатываю каждое из них отдельно.
– Я сказал, что будет болезненно.
– Может, отложим?
– Медитировать вместо этого над Его творениями? Их великолепие…
– Даже за сто миллионов лет мы не исчерпали бы и малой доли…
– Ситуация типа если-бы-птица-взяла-одну-песчинку– и-летела-бы-с-ней-всю-своюжизнь-а-потом-другая-птица– взяла-бы-другую-песчинку-и-летела-бы-всю-свою-жизнь.
– Созерцай только животных. Сократи поле. Конечно же, у нас имеется свыше миллиона видов на настоящий момент. Ежедневно идентифицируются новые. По большей части насекомые.
– Я больше люблю растения. Животных – меньше.
– Животные согревают нас своим присутствием. Возьмем, например, собаку.
– Люди нравятся мне больше, чем растения, растения – больше, чем животные, картины больше, чем животные, музыка больше, чем животные.
– Значит, восхваление животных не стало бы твоим первым побуждением.
– Я уважаюживотных. Я восхищаюсьживотными, но не могли бы мы помедитировать над чем-нибудь другим?
– Возьмем, к примеру, стакан воды. Стакан воды – волшебнейшая вещь.
– Синева неба, на фоне которой мы видим потрясающую зелень древесных листьев.
– Деревья. «Будешь ты искать напрасно / Стих, как дерево прекрасный»
– «И дерево, чей жадный рот / Грудь матери Земли сосет»*.
– Почему «рот»?
– Почему «грудь»?
– Работа творческого воображения.
– Непостижимая тайна.
– Которой не быть никогда постигнутой.
– Я бы даже не хотел ее постигнуть. Если ее постигнешь, как знать, какие ужасы могут оказаться постигнутыми, как следствие?
– Постижение, отнюдь не посильное для таких, как мы, жалких, полоумных олухов, кои одной лишь…
– И еще. Человеческий голос.
– Господи, конечно же, да. Человеческий голос.
– Бесси Смит.
– Элис Бэбс.
– Джоан Арматрейдинг.
– Арета Франклин.
– Каждый из голосов свидетельствует к вящей славе Господа и каждый на свой манер.
– Точно, как в аптеке.
– Сладчайшая Эмма Барретт, известная как «Колокольчик».
– Верно.
– Das Lied von der Erde.
– Согласен на все сто.
– А теперь плохие вещи. Рак.
– Непостижимая тайна, на текущий момент. Но на этот раз – тайна, которая неизбежно капитулирует перед неуклонным движением вперед научного прогресса.
– Экономическое неравенство.
– По моим предположениям, оно улучшится всамом ближайшем будущем под давлением прироста населения. Давление прироста населения настолько велико, что экономическому неравенству просто не устоять.
– А как насчет НПН
– Скорее благие пожелания, чем социальная косая черта политическая реальность.
– Так ты считаешь, что Божьи твари, плодясь и размножаясь, плодясь и размножаясь в точном соответствии
с инструкцией, будут…
– Неудержимо нарастать в числе, пока полная сумма того, что наросло, не создаст давления настолько огромного, что каждая черта, большая или мелкая, каждой жизни, большой или мелкой, будет мгновенно изучаться, оцениваться, проходить беспристрастный суд и по его решению выравниваться. Так, если у одного мужика есть маленькое преимущество, дающее ему маленькую фору, оно будет мгновенно у него изъято, и наоборот, если у другого мужика обнаружится маленькая нехватка, какая-нибудь маленькая нехватка, эта маленькая нехватка будет мгновенно восполнена надзирающими. Иначе и быть не может. Потому что вскоре не останется места ни для каких там долбаных пошевеливайся,ты следишь за моей мыслью? вскоре не останется места даже чтобы чихнуть,не чихнув при этом накого– нибудь…
– Это Божественный промысел?
– Кто может уследить за причудливыми извивами Его мысли? Но судя по развитию событий…
– И еще одно. Человеческий разум.
– Боже, конечно же, да. Человеческий разум.
– Человеческий разум, представляющий, как мне кажется, величайшее из человеческих достижений.
– Наивеличайшее. Я не могу вспомнить ничего даже отдаленно сравнимого.
– Цветок интересен и прекрасен, но сравним ли он с человеческим разумом? Я думаю, нет.
– У них сильно разнятся уровни сложности.
– Полностью согласен. Что ни в коей мере не принижает цветок.
– Никто не хочет сказать, что прекрасный, интересный цветок не является в своем роде совершенно фантастичным.
– Возлюбленное дитя земли. Я рассказывал тебе когда-нибудь, как я был тогда в Сайгоне и кардинал Спел– лман прилетел к нам на Рождество? Перед его самолетом летел другой самолет с динамиками, оглашавшими окрестности духовной музыкой. Обрызгивал местность духовной музыкой.
– Чтобы находящиеся на земле слышали и укреплялись духом.
– «О, скромный город Вифлеем».
– Да, человеческий разум заслуживает глубочайшего уважения. Он не настолько совершенен, как разум Божественный, и все же совсем не плох.
– Лейбниц. Уильям Оккам. Маймонид. Венский кружок. Франкфуртская школа. Мани. Пирс. Окказионализм. Симпатичная коллекция. Насколько я знаю, окказионализм сильно дискредитирован. Но пусть он останется. Это была остроумная гипотеза, а философию, как учил меня в давно прошедшее время мой учитель, нельзя воспринимать как кладбище обветшавших систем.
– Проблема самоубийства. Самоуничтожение. Может быть, нам стоило бы подумать и о ней?
– А о чем тут думать?
– Взгляни на это.
– Что это?
– Счет.
– За что?
– Обследование.
– Кого?
– Одна моя знакомая.
– Боже милостивый.
– Вот именно.
– Ноль два дробь двадцать четыре электрокардиограмма ноль два ноль ноль ноль один, тридцать пять долларов.
– Ноль два дробь двадцать четыре кардиопульмональ– ная два ноль ноль ноль ноль ноль один, сорок долларов.
– Ноль два дробь двадцать четыре ингаляционная терапия один четыре ноль ноль ноль ноль один, шестьдесят долларов.
– Ноль два дробь двадцать четыре палата четыре девять ноль пять, кругленькие сто восемьдесят.
– Это тянется километрами.
– И сколько в сумме?
– Чуть меньше двух тысяч. Тысяча девятьсот два доллара девятнадцать центов.
– Я бы подумал, они округлят на эти девятнадцать центов.
– Это ты бы так подумал.
– А как знакомая?
– В полном здравии.
– Так что здесь мы имеем пример прыжка от веры.
– Совершенно верно. Прыгать можно и туда, и сюда.
– Не пора ли нам заняться обследованием наших совестей?
– Куда ты так торопишься?
– Мы суть греховные, утратившие веру ничтожества, чьи копчиковые железы ни к черту не годятся, и лишь по величайшей милости всемилостивого Господа способные…
– Думаешь, Он хочет, чтобы мы перед ним так пресмыкались?
– Я думаю, ему все это по фонарю. Но такая уж традиция.
– Мы висим на тончайшем волоске.
– А под нами – огнь пылающий.
– Яма. Кишащая тараканами и прочими тварями.
– Невыразимые мучения, и худшее из них – знать, что все могло быть иначе, спохватись мы вовремя.
– Чистота сердца состоит в том, чтобы желать чего– то одного.
– Нет, и здесь я готов поспорить с Кьеркегором. Чистота сердца скорее в том, чтобы желать много разных вещей, не зная, какая из них лучше, истиннее, и пребывать по этой причине в вечном беспокойстве.
– Беспрестанный зуд в мозгу.
– Иногда смягчаемый своевременной мастурбацией.
– Я забыл. Любовь.
– О Господи, ну конечно же, да. Любовь. Человеческая, равно как и божественная.
– Любовь, высшая форма человеческих устремлений.
– Абсолютный зенит, приходит она или уходит.
– Позволено лиспорить с Кьеркегором?
– Не только позволено, но и необходимо. Если ты его любишь.
– Любовь, иже есть нечто вроде позволения сближаться больше, чем это допускается обычными нормами приличного поведения.
– Ветхозаветные запреты.
– Дающая нам, например, возможность видеть друг друга без одежды, в стыде и в похоти.
– Изучая совершенства, несовершенства.
– Позволяющая нам говорить друг другу ранящие вещи, что было бы не в масть по обычным нормам культурного разговора.
– Провожать свою крошку домой
– Любовь, позволяющая нам жить попарно, мужчина с женщиной, в крошечных, неопрятных квартирах, способных в противном случае вместить не более одного психически здорового человека.
– Совместно обрызгивая водой растения – красивые, талантливые растения.
– Не знающий любви уныл и непригляден.
– Вот путь, идите по нему. Исайя 30:21.
– Не смогу.
– Что?
– Не смогу я.
– Прыжок.
– Не смогу, и все тут. Я двоедушный человек.
– Ну и что?
– Неисправимо двоедушный человек.
– И что же тогда?
– Продолжать попытки?
– Да. Мы должны.
– Попробуем в другой раз? Выберем еще один день?
– Да. Еще один день, когда кактусы будут политы, когда давалия будет полита.
– Семена, трепещущие от нетерпения на пустошах и ввельдах.
– Садовые фасолины, желтые либо зеленые, сморщивающиеся либо округляющиеся.
– Еще один день, когда крылышки саранчи будут спресованы в брикеты для отправки в Сингапур, где люди любят добавлять в чай крылышки саранчи.
– Кувшин вина. И второй кувшин.
– Наперченный бри с подрумяненным хлебом.
– Еще один день, когда некий восьмидесятичетырехлетний парень пожалуется, что жена не дарит ему больше подарков.
– Маленькие мальчики, нарочно натыкающиеся на маленьких девочек.
– Симпатичные малолетние детишки, доводящие людей до истерики.
– Еще один день, когда кто-то там найдет новую кость, доказывающую, что мы еще древнее, чем думали прежде.
– Могильщики, орудующие лопатами на утреннем холодке.
– Прогулка по парку.
– Еще один день, когда поющие струи солнечного света дадут тебе все, что угодно, кроме свободы.
– Когда ты случайно заметишь высокое.
– Кульбиты и поединки.
– Еще один день, когда ты увидишь женщину с настоящими рыжими волосами. Я имею в виду по-настоя– щему рыжие волосы.
– День свадьбы.
– Обычный день.
– Так мы попробуем еще? О'кей?
– О'кей.
– О'кей?
– О'кей.
АРИЯ
Лгут ли они? Отчаянно.
Крадут ли они? Лишь серебро и золото. Помнят ли они? Я нахожусь в постоянном контакте. Редкий день проходит без того, чтобы. Дети. Некоторые так и не научились грамотно писать. Прогулялся в светопроизво– дящий квартал, где все перестраивается. Уйма маленьких магазинов, винных баров. Видел странные вещи. Видел совокупности квадратных стальных плит, разложенных по полу. Весьма любопытно. А еще создатель Человека-горы, одетый в небесно-голубое. Буйные, жвачку жующие дети. Они были маленькие. Миниатюрные. Непропорциональные. Они приходили и уходили. Хлопали двери. Они были разнополые, но носили похожую одежду. Куда-то разбрелись, затем прибрели обратно. Они смутные, в смысле, что говорят с тобой как-то смутно. Попросили меня
уйти, сказали, с них хватит. Чего хватит? – спросил я.Хватит моей болтовни, сказали они. Хотя в действительности я успел обрушить на них лишь бледнейшие из притч – ту, что про соль, теряющую силу, и ту, что про птиц небесных. Вышел прогуляться, насвистывая. Увидел в окне трон. Я спросил: что это за кресло? Не то ли это самое, на котором сидел великий Фердинанд, когда он послал корабли на поиски Индий? Сиденье сильно потерто. Редкий день проходит без объявления того или иного рода, свадьба, беременность, рак, перерождение. Пушинками на ветру, они прибывают из Юкона и прочих дальних мест, входят и садятся за кухонный стол, хотят стакан молока и арахисовое-масло-с-джемом, я не отказываю, в память о прошлом. Прислали мне расписание игр футбольных команд Малой лиги, все они называются по автомобилям, Мустанги против Мавериков, Чарджеры против Импал. В этом есть нечто забавное. Мой сын. Говорят, он спал с Как-Там-Ее-Звать, когда она спала, не думаю, чтобы это было честно. Распростертая и беспомощная в безжалостном свете фар. Они ушли, затем вернулись, на Рождество и на Пасхальную неделю, едва уместились за моим столом, дюжина или около того, включая сюда всех маленьких… партнеров, подобранных ими в странствиях… Повыдирать им все волосы, вышибить зубы
[80]
[Закрыть]. Маленькие, истощенные лица в четырех футах от экрана, обратись к ним громким, начальственным голосом, даже ухом не поведут. Применение превентивного гипса, не все о нем знают. Мир напоминает нам о своей власти, снова, снова и снова. Живешь себе потихоньку, в чужие дела не лезешь, и вдруг -деяние Господне, прямо тут, перед твоим носом. Обильные снегопады и с шумом вспархивающие птицы. Винишь себя, опускаешь руки. Посеяны здесь и там, как маленькие… петуньи, одна посажена в Старом Лайме, одна в Фэрбан– ксе, одна в Темпе. Утверждается, что он спал с ней, когда она спала, я могу поверить в возможность такого, при определенных обстоятельствах. Подмигивать можно, но не другому человеку. Подмигивать можно только голубям. Ты можешь вколотить в землю колышки, поставить палатку, собрать дрова для костра, слепить кукурузные оладьи. Они мечтают вернуться? В родное гнездо? Теплые руки? Непередаваемые запахи? Держи карман шире. Знаешь, мне кажется, что это совершенно излишняя грубость. Так тебе кажется, что это излишняя грубость? Да, мне кажется, что это излишняя грубость. Так тебе кажется, что это излишняя грубость? Да, это грубость. Грубость. Загляни в карман, и что ты там видишь? Они пишут и звонят по телефону. Не хватает денег? Звоните нам, все запросы рассматриваются с предельной конфиденциальной точностью. Они звонят постоянно, они все еще звонят, говоря ураган, ураган…
Я дошел до конца своей веревки, обнаружил, что я привязан, на привязи. Я никогда не останавливался, чтобы подумать, просто брался за дело и делал, это был непрерывный процесс, появлялось одно, я начинал с ним разбираться, тем временем появлялось другое, и я разбирался с двумя, за ними следовали другие, а затем они в свою очередь порождали все новые и новые, и новые… Долетавшие оттуда взвизги заставляли все время дергаться. Они пришли ко мне и сказали: пока. Пока? – спросил я. Пока, сказали они. Вы решили соскочить, так что ли? – спросил я. Так, сказали они. Вы сматываете удочки, так что ли? – спросил я. Они сказали: такая жизнь, хватай и держись. Я видел рыбу размером с дом, а также ярко-розовый чайный сервиз. С воем и воплями носились по комнатам, дергая за хвосты друзей и подруг человека, иногда приходили сказать спокойной ночи, книксены и поклоны, такое случалось редко. Их предметы первой необходимости: хоккейные клюшки, плетенки для ловли омаров, «мазды». Подлизывались и сторонились, все это – одновременно. Проверка на прочность, это просто проверка. Их мокрые, вонючие парки валяются на полу, как заведено. Врубят музыку и тут же вырубят. Прибери свою комнату, прибери, пожалуйста, свою комнату, я тебя умоляю, прибери свою комнату. Там эта длинная Салли, почисти ее обувь. Приучитесь чистить свою обувь, черный для черной, коричневый для коричневой, ты видишь что-нибудь у меня в руке? самая малость этой отравы, тебе нужно закончить образование, он прав, а ты не прав, внутренняя дорожка считается лучше, добейся, лучше казаться непринужденным, одежда не должна выглядеть как только что из магазина, ты не должен а, Ь, с, d, поверни чуть направо, теперь чуть налево, вот такОбнаженные девушки с головами Маркса и Мальро, распростертые и беспомощные в безжалостном свете фар, пытался привить им немного joie de vivre, только ничего вроде не вышло, их беспрестанные склоки и мелочность, это как гром среди ясного неба, мир напоминает нам о своей власти, трахеотомия, слева и справа, я пряду, о, прелестное дитя, не чешись, приведи в порядок свои ноги, долгие ночи, все время прислушивался, это испытание на прочность, это просто испытание.
ИЗУМРУД
– Приятель, как тебя
звать?
– Меня зовут Глотник. А как звать тебя?
– Меня зовут Лодырь. Ты за изумрудом?
– Да, я за изумрудом, а ты тоже за изумрудом?
– Да. А что ты думаешь с ним делать, если добудешь?
– Порежу на маленькие изумруды. А что ты думаешь делать?
– Яподумываю об цельноизумрудных креслах. Для богатых.
– Тоже мысль. А как звать тебя, вот тебя?
– Ловчила.
– Ты за изумрудом?
– Как в воду смотришь.
– Как ты будешь его добывать?
– Взрывать.
– От этого будет уйма шуму, так ведь?
– Думаешь, это плохая мысль?
– Ну… Как тебя звать, вот ты, там?
– Топтоп.
– Ты за изумрудом?
– А ты думал. Более того, у меня есть план.
– А можно нам посмотреть?
– Нет, это мой план, и я не намерен показывать его всяким…
– Ладно, ладно. А как звать этого парня за тобой?
– Меня зовут Иногда.
– А ты, Иногда, ты тоже здесь насчет изумруда?
– А то.
– У тебя есть метод?
– Рыть нору. Я пробурил несколько пробных скважин. Похоже, железный верняк.
– Еслиэто верное место.
– Ты думаешь, это может быть неверное место?
– Три последних места не были верными.
– Ты хочешь отбить у меня охоту?
– Зачем бы мне это?
– А как звать того парня, вот того, в темных очках?
– Меня зовут Братец. А кто это все такие?
– Деловые люди. Что ты думаешь о ситуации в общем, Братец?
– Я думаю, здесь жуткая толкучка. Это мой приятель, Среда.
– Ну да, Среда. Тоже за изумрудом, смею предположить?
– Да вот, думаем попробовать.
– Одна голова хорошо, две лучше – так что ли?
– Ага.
– И что вы намерены делать с изумрудом, если сумеете его добыть?
– Гранить. Гранить, гранить и гранить.
Молл беседует с представителем средств массовой информации.
– Расскажите мне, как представитель средств массовой информации, чем вы занимаетесь?
– Ну, мы вроде как прикидываем, какие сейчас новости, а затем идем и беседуем с людьми, с ньюсмейкерами, с теми, кто делает новости.
– Каковые были предварительно определены некоторыми весьма высокопоставленными сотрудниками вашей организации?
– Редакторами. Редактор – это тот, кто говорит: это новость, это не новость, это, может быть, и новость, хоть повесьте меня, не знаю, новость это или не новость…
– А затем вы идете и беседуете с людьми, и они вам все рассказывают.
– Если ты представляешь средства массовой информации, они рассказывают тебе поразительное количество самых разных вещей. Даже если им есть что скрывать, сомнительное поведение или там то да се, или они жену убили, всякое такое, все равно они рассказывают тебе совершенно потрясающие вещи. Как правило.
– О себе. Информацию, достойную опубликования.
– Да. Потом у нас есть эксперты в разных областях. Они могут провести экспертную оценку, что вот этот человек – ловкий тип, а этот – неловкий тип. Они пишут статьи, где говорится, к какому типу типов относятся все эти типы, так что читатель может делать обоснованный выбор. Во всяких вещах.
– Увлекательная, как мне кажется, работа.
– Самая шикарная работа.
– По всей видимости, для получения такой работы нужно иметь хорошее образование.
– Не просто хорошее, а великолепное. Печатать на машинке и все такое.
– Можно только восхититься.
– Да. Но вернемся к этой беременности. Вы говорите, она длилась семь лет.
– Да. Когда мне было дано ясное понимание этой движущей силы…
– Вы настаиваете на внеземном происхождении этой силы.
– В этом нет никаких сомнений. Общение с ней доступно далеко не всем людям.
– Отец был…
– Он сидел в том же самом кресле, где сидите вы. Красное кресло. Обнаженный, но в морионе.
– Это все?
– Да, он сидел в кресле совершенно голый, если не считать мориона, и вел со мной беседу.
– Делая основной упор на…
– Страсть.
– Какова была ваша реакция?
– Я была удивлена. Моей реакцией было удивление.
– Вы заявляли, что недостойны такой чести?
– Несколько раз. Он не принимал моих слов во внимание.
– Только знаете, все это выглядит как-то малость надуманно, ну, я хочу сказать, вроде как надуманно, если вы понимаете, что я хочу сказать.
– Oui, je sais.
– Какую роль вы играли?
– Само собой, я играла самое себя. Бешеную Молл.
– Что такое морион?
– Стальной шлем с гребнем.
– Вы обдумали его предложение.
– Более походившее на приказ.
– Затем оплодотворение. Он приблизил к вашему белому или там нежно-розовому, на тот момент еще не вздувшемуся животу свой кошмарно набрякший орган…
– Ваше описание грешит излишней мрачностью.
– Простите, но все же я затрудняюсь поверить, что женщина, пусть и вполне привлекательная в своем роде, с весьма аппетитной фигурой и красивым лицом, однако борода, да еще эта отметина, похожая на черную мохнатую гусеницу, ползущую по вашему лбу…
– Маленькая, аккуратная бородка.
– В общем, да.
– А черная родинка на лбу ему вроде даже понравилась. Он ее гладил.
– Короче говоря, вы фактически получили удовольствие от… случившегося. Прошу вас понять, что мне и в голову не пришло бы задавать вам подобные вопросы, находящиеся, как следует признать, на грани интимности, не будь я официально аккредитованным представителем прессы, стоящим на страже права наших граждан знать. Знать все. Вплоть до последних, мельчайших и дичайших подробностей.
– Ну да, конечно, пожалуй, это и верно, строго говоря. Пожалуй, это и верно. Строго говоря. Вообще-то я могла бы сказать вам, что мотай отсюда, однако я уважаю право наших граждан знать. Пожалуй. Информированность населения является, как мне кажется, одним из важнейших оплотов…
– Да, несомненно, но конечно же мне хотелось бы, мне не может не хотеться… находясь, я хочу сказать, в своем профессиональном качестве, в своей профессиональной роли…
– Да, я понимаю, что вы хотите сказать.
– Но конечно же я существую и в не этой роли – как человек, я хочу сказать, как такая же женщина, как и вы…
– Вы не такая же, как я.
– Ну в общем-то нет, в том смысле, что я не ведьма.
– Простите, пожалуйста, но я вынуждена настаивать на этом моменте. Вы не такая же, как я.
– Да, конечно, я не выражаю никакого несогласия, я не спорю, в конце концов, мне же не довелось произвести на свет, после семи лет беременности, огромный изумруд весом в семь тысяч тридцать пять каратов. А могла бы я, не могла бы я, к слову сказать, посмотреть на этот изумруд?
– Нет, не сейчас, сейчас он спит.
– Изумруд спит?
– Да, сейчас он спит. Уснул.
– Уснул?
– Да, вы что, не слышали, он спит, он уснул, точно так же, как любой другой…
– Что вы имеете в виду, говоря, что изумруд спит?
– То, что говорю. Он спит.
– Вы разговариваете с ним?
– Ну да, конечно, я с ним разговариваю, он же мой, я хочу сказать, я его родила,я качаю его на руках, полирую его, разговариваю с ним, не понимаю, что в этом странного?
– А он с вами разговаривает?
– Ну, я хочу сказать, ему же только месяц от роду. Ну как он может разговаривать?
– Алло!
– Да?
– Это Бешеная Молл?
– Да, это Бешеная Молл, а кто такой вы?
– Это вы приглашаете на работу человека, который будет стоять у вашей двери и вырубать любого, кто попытается войти?
– Да, я, а вы что, претендуете на это место?
– Да, пожалуй, а какая зарплата?
– Двести в неделю на всем готовом.
– Ну, это звучит вполне прилично, только скажите, леди, кто это такие, кого я должен буду вырубать, ну хоть для примера?
– Самые разные личности. Некоторых я и сама еще не знаю. Я хочу сказать, у меня есть сильное предчувствие, но не более того. Вы высокий?
– Шесть футов восемь дюймов.
– А сколько фунтов?
– Двести сорок девять.
– Ай-кью?
– Сто сорок шесть.
– Какие у вас любимые приемы?
– Я очень прилично пихаюсь. Неплохо вышибаю зубы. Умею ставить подножку. Умею валиться на противника сверху, умею выдавливать глаз. Хорошо чувствую, где находятся уши. Специалист по большим пальцам и коленным чашечкам.
– Где вы получили подготовку?
– Да так, везде. В основном в школе.
– Как вас зовут?
– Пустобрех.
– Не слишком крутое имя, не сочтите за обиду.
– Вы хотите, чтобы я его сменил? В разных местах меня звали по-разному.
– Нет, я не хочу, чтобы вы его меняли. Вполне приличное имя.
– О'кей, так вы хотите посмотреть на меня или я уже получил работу?
– Пожалуй, вы мне подойдете. Можете начинать прямо завтра.
– В какое время?
– На рассвете.
Слушайте и внимайте, о сыны умудренных, о чем взывает к вам сей безмерно драгоценный камень! Семь лет, счастья нет. Первые два проспала, продремала под четырьмя одеялами – черным, синим, коричневым, коричневым. Спала и ссала – когда я не дремала, я ссала, неиссякаемый родник. После первого года я уже знала, происходит нечто необычное, только что? Я думала: чадовищно! Извергала слюну, как бешеная собака, четыре кварты в день и больше, когда я не ссалась, я плевалась. Жрала лосиные бифштексы, лосиные бифштексы со сморчками, и трахалась с новыми мужиками – мясник, сапожник, портной, пирожник, особенно мясник, некий Костохряст, он был милашка. Глотала уйму железа, печенку и ржавчину, сошкрябанную со старых пароходов, весь семнадцатый триместр у меня хлестала кровь из носа, каждый день. Перемены настроения, как же без этого, о-хо-хо, ложные схватки на шестом и седьмом году, ощупывая брюшную стенку, я различала ребра и думала: ребра? Затем, холодной февральской ночью, развязка, в шесть шестьдесят шесть вечера, то есть в семь с минутами, позвали мисс Чеснок, чтобы принять роды, одну из наших, но не слишком знаменитую, она дала мне скопо– ламин и чуток лебединого пота, эго решило дело, помогло мне разрешиться, она и бровью не повела, когда появился изумруд, а поцеловала его раз-другой, шлепнула раз-другой, отдала мне и отбыла в карете, запряженной золотой свиньей.
– У Вандермастера есть Ступня.
– Да.
– Ступня представляет для вас серьезную угрозу.
– Само собой.
– Он маг. Везде, куда бы он ни пошел, его сопровождает черный пес.
– Да. Тарбут. Говорят, его вскормили человеческим молоком.
– Вы не могли бы немного ввести меня в курс насчет этой Ступни? Кто ее хозяин?
– Монахи. Монахи из монастыря, расположенного то ли в Мерано, то ли рядом с Мерано. Это в Италии. Это их Ступня.
– А как же она попала в руки Вандермастера?
– Он ее украл.
– Вы не знаете, случаем, какой там орден?
– Дайте-ка подумаю, я же вроде знала. Картузиан– ский.
– Вы не могли бы повторить по буквам?
– К-а-р-т-у-з-и-а-н-с-к-и-й. Вроде бы.
– Большое спасибо. А как же Вандермастер сумел пробраться в этот монастырь?
– У них есть специальные кельи, ну, знаете, приюты для набожных мирян и людей, которые просто хотят пожить немного в монастыре, подумать о своих грехах или получить наставление в вере.
– Вы можете описать эту Ступню? Какая она с виду?
– Да там ничего и не видно. Ступня сплошь оправлена в серебро. Она размером с обычную ступню, может, немного побольше. Обрезана чуть выше щиколотки. Пальцевая часть довольно плоская – судя по всему, у людей того времени были очень плоские пальцы ног. В целом весьма изящный предмет. Ступня покоится на довольно замысловатой подставке – три уровня, золото, маленькие фигурные ножки…
– И вы абсолютно уверены, что эта, ну, реликвия содержит внутри истинную Ступню Марии Магдалины?
– Магдалинину ступню. Да.
– И он шантажирует вас этой Ступней.
– Она много раз использовалась против колдунов и ведьм, на протяжении всей истории, убивала их и калечила…
– Он хочет завладеть изумрудом.
– Моим изумрудом. Да.
– Вы упорно скрываете его, ну, генеалогию. Кто был его отцом.
– Да какого черта. Посмотрите как-нибудь на полную луну – и вы его сами увидите. Ну да, это тот самый человек-на-Луне. Деус Лунус.
– Человек-на-Луне, ха-ха.
– Нет, я серьезно, это он и был, человек-на-Луне. Его зовут Деус Лунус, лунный бог. Деус Лунус. Он.
– То есть вы хотите, чтобы я поверила…
– Послушайте, дама, мне строго по фонарю, во что вы там верите, вы спросили меня, кто был отцом, и я вам сказала. И мне до синей лампочки, верите вы там мне или не верите.
– И вы действительно пытаетесь меня убедить…
– Сидел в этом кресле, вот в этом вот самом кресле. В красном кресле.
– Ой, Бога ради, ладно, все, бросим эту историю с папашей, я знаю, что я всего лишь тупая, невежественная журналистка, но если вам кажется, что вы можете… Я вполне уважительно отношусь к вашей, э-э, убежденности, однако нет никаких сомнений, что это была просто галлюцинация. Человек-на-Луне. Галлюцинация и не более.
– Я согласна, это звучит несколько странно, но ведь так оно и было. Да и где бы еще добыла я такой большой изумруд, в семь тысяч тридцать пять каратов? Ну откуда бы такая ценность у такой бедной женщины?
– А может, он не настоящий?
– Если это не настоящий изумруд, чего же тогда привязался ко мне Вандермастер?
– Ты что, на танцульки собрался?
– Нет, я насчет изумруда.
– А звать-то тебя как?
– Меня зовут Ветчин. Что это за механизма?
– Резак для изумрудов.
– Как он работает?
– Лазерный луч. А ты тоже за изумрудом?
– Да, за ним.
– Как тебя звать?
– Меня звать Про Темпоре.
– Это у тебя что, волшебная рогатка?
– Нет, это куриная вилочка, на которой загадывают желание, но только огромная.
– А по виду ну точь-в-точь волшебная рогатка.
– Ну, с ней тоже можно искать, как с той рогаткой, но заодно она исполняет желания.
– О. А как звать этого?
– Его зовут Пробка.
– А он что, сам не может сказать?
– Он глухонемой.
– По изумруд?
– Да. У него есть некоторые специализированные
навыки.
– И какие же это?
– Он знает, как можно облапошить некоторые системы.
– Темнишь?
– Не без этого.
– А что это за парень?
– Не знаю, я только знаю, что он из Антверпена, а больше ничего не знаю.
– Изумрудная Биржа?
– Наверное.
– А что это у него за конвертики в руках?
– Запечатанные предложения цены?
– Слышь, Пустобрех, глянь-ка сюда.
– Как тебя звать, парень?
– Мое имя Дитрих фон Дитерсдорф.
– Врешь ты что-то.
– Ты не веришь, что мое имя это мое имя?
– Слишком уж шикарное имя для такого задрипанного типа, как ты.
– Меня не смутишь и не остановишь. Глянь-ка сюда.
– А что это у тебя?
– Серебряные талеры, друг мой, талеры, большие, как ломтики лука.
– Это деньги что ли, верно?
– Верно.
– И что я должен сделать?
– Уснуть.
– Уснуть на своем посту, прямо здесь, перед дверью?
– Верно. Так сделаешь ты это?
– Я могу. Вот только стоит ли?
– Откуда исходит это «стоит ли»?
– Из моего разума. У меня есть разум, он кипит и пылает.
– Ну так разберись с ним, мужик, разберись с ним. Сделаешь?
– Сделаю ли я? Сделаю ли я? Я не знаю!
