Текст книги "Шестьдесят рассказов"

Автор книги: Дональд Бартельми

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)

Кортес приказывает арестовать всех теночтитланских сыщиков, навечно запрещает в городе самоё профессию частного детектива, отца же Санчеса отсылает на Кубу в кандалах.

В торговых рядах и театрах города из уст в уста передаются новые слова: спокойствие, уксус, достояние, шнелль.

На следующий день Монтесума, Кортес и донья Марина, сопровождаемые стражей Кортеса и некоторыми из великих властителей Теночтитлана, покидают свои дворцы, садятся в паланкины и направляются в часть города, известную как Котакстла.

Носильщики останавливаются перед огромным зданием; Монтесума, Кортес и их спутники спускаются на землю.

– Что это за здание? – спрашивает Кортес, не бывавший здесь прежде.

Монтесума объясняет, что это место, где собирается ацтекский совет старейшин, законодательный орган его народа.

Кортес выражает изумление и говорит, что до этого момента он считал Монтесуму абсолютным правителем, неподотчетным никому и ничему. Из опасения оскорбить Монтесуму донья Марина тактично воздерживается от перевода.

С Монтесумой по правую руку и своими стражниками за спиной Кортес вступает в здание.

В конце длинного коридора он видит группу чиновников, чьи уши украшены длинными гусиными перьями, наполненными золотым порошком. Здесь Кортеса и его стражников окуривают благовониями из больших керамических жаровен. К Монтесуме эта процедура не применяется, мажордомы смотрят в пол, страшась поднять глаза на своего владыку, однако приветствуют его с величайшим благоговением, наперебой повторяя: «Повелитель, мой повелитель, мой высочайший повелитель».

Через высокие двустворчатые, изготовленные из благоуханного кедра двери Кортес со стражниками и Монтесума вступают в огромный зал, декорированный красными и желтыми стягами. Здесь, на низких деревянных скамьях, разделенных посередине широким проходом, сидят члены совета, их лица обращены к расположенному в дальнем конце зала возвышению. Советников много, около трехсот, к ягодицам каждого из них прикреплены два небольших зеркальца – знак занимаемой должности. Трое советников, расположившиеся на помосте (средний слегка возвышается над своими соседями), отличаются величием почти царственным, на стене за их спинами висит большое золотое колесо, украшенное тончайшим филигранным изображением вихря, в центре которого проступают черты богини Чальчиутликуэ. Позы советников выражают напряженное внимание, их руки прижаты к бокам, подбородки вздернуты, глаза устремлены на помост. Кортес трогает одного из советников за плечо – и тут же отдергивает руку. Он стучит по этому плечу костяшками пальцев и слышит гулкий, пустотелый звук.

– Глиняные горшки,– говорит он Монтесуме.

Монтесума подмигивает. Кортес начинает хохотать.

Монтесума начинает хохотать. Кортес захлебывается истерическим смехом. Кортес и Монтесума носятся по огромному залу, по проходу и между скамейками, прыгая на колени то одной, то другой глиняной куклы, сшибая некоторые из них на пол, разворачивая другие задом наперед.

– Государство это я! – кричит Монтесума.

– Матерь Божья! – кричит Кортес.– Прости этого несчастного невежду, иже не знает, что говорит.

Кортес мягко и дружелюбно помещает Монтесуму под домашний арест.

– Поживите некоторое время со мной, это в ваших же интересах.

– Спасибо, но нельзя ли без этого?

– По вечерам мы будем играть, смотреть кино.

– Народ не поймет.

– Мы заковали Питалпитока в кандалы.

– Мне казалось, что это был Кинталбор.

– Питалпитока, Кинталбора и Тендила.

– Я пошлю им шоколад.

– Идем, идем, идем со мной.

– Людей охватит ужас.

– Что предрекают небеса?

– Не знаю, я разучился понимать их язык.

– Вырезать людям сердце – по сорок, пятьдесят, по шестьдесят за раз.

– У нас здесь такой обычай.

– Южане говорят, что ты взимаешь слишком большую дань.

– А как управлять империей, не взимая дани?

– Господь наш Иисус Христос любит тебя.

– Я пошлю ему шоколад.

– Идем, идем, идем со мной.

Кортес и Монтесума гуляют по набережной вместе с императором Испании Карлом V. Нагруженная двумя корзинками донья Марина следует за ними в почтительном отдалении, в корзинках изысканные яства: икра, белое вино, фаршированные дрозды, желе из стручков окры.

Карл V наклоняет голову, прислушиваясь к словам Монтесумы; Кортес машет метелочкой из золотой проволоки, отгоняя от особы императора маленьких зеленых мошек.

– Неужели не было иного выхода? – спрашивает Карл.

– Я старался сделать как лучше, не теряя чувства юмора и не преступая велений совести,– говорит Кортес.

– Я убит,– говорит Монтесума.

Небо над Теночтитланом темнеет, сверкают молнии, затем с озера приходит дождь.

Неразлучная пара гуляет по набережной, держась за руки; дух Монтесумы укоряет духа Кортеса:

– Почему ты не поднял руку, не поймал тот камень?

НОВАЯ МУЗЫКА

– XT ^{т0 ты сег}°Д ^няделал?

jL – Сходил в бакалейную лавку, отксерил коробку английских булочек, два фунта телячьего фарша и яблоко. Вопиющее нарушение закона об авторских правах.

– Ты немного вздремнул, я помню, что…

– Я вздремнул.

– Ленч, я помню, был ленч, после ленча спал с Сузи, затем ты вздремнул, проснулся, так? Пошел ксерить, все так? Почитал книгу, не всю книгу, а только часть книги…

– Поговорил с Хэппи по телефону, посмотрел семичасовые новости, не вымыл посуду, ты не хочешь малость прибрать это безобразие?

– Если ничего не делаешь, а только слушаешь новую музыку, все прочее отходит на задний план, бледнеет, расплывается. Не так ли чувствовал себя Одиссей, когда они с Диомедом задумали украсть у троянцев статую Афины, чтобы те пали духом и проиграли войну? Вряд ли, однако кто знает, какое влияние оказывала новая музыка того далекого времени на своих слушателей?

– Или как она соотносится с новой музыкой нашего времени?

– Можно только строить предположения.

– Ладно. Я тут разговаривал с девушкой, вообще-то разговаривал с ее матерью, но ее дочка очень даже присутствовала, на улице. А дочка, она ну прямо такая, что ты точно захотел бы затащить ее в постель и тискать и целовать, если бы, конечно, ты не был слишком стар. Если бы она не была слишком юной. Сказочно красивая молодая женщина, и она смотрела на меня вроде как обольстительно, весьма обольстительно, я бы сказал, обжигающе,и я заметно вырос в своих глазах, даже сильно вырос в своих глазах, подумал, что я еще вполне… Пока не сообразил, что она просто тренируется.

– Да, я все еще думаю о себе как о молодом человеке.

– Да.

– Чуть староватый молодой человек.

– В этом нет ничего необычного.

– Чуть староватый молодой человек, все еще разыскивающий среди рек и деревьев подходящую напарницу.

– Да.

– Держу себя в чистоте.

– Ты очень чистый.

– Чище очень многих.

– Это не ускользнуло от моего внимания. Твоя чис– тость.

– Некоторые из этих людей совсем не чистые. Люди, которых встречаешь.

– Что с этим поделаешь?

– Ставь им пример. Будь чистым.

– Секу, секу.

– У меня есть три различные душевые головки. С разной жесткостью струй.

– Обалдеть.

– У меня есть такая, знаешь, финская мочалка, которую надевают на руку.

– Numero ипо.

– Педикюр. Это тоже очень важно.

– Ты считаешь, что ты как огурчик, так что ли?

– Нет. Я ощущаю себя старой калошей.

– Чувствуешь себя как разбитая машина на обочине шоссе, лишенная всякой ценности.

– Чувствую себя как мне все это не нравится!

– Ты просто слегка раскис, старик, раскис, вот как это называется, раскис.

– Так как же это вышло, что нам не подносят никаких таких венков из роз с алой шелковой лентой с золоченой надписью на этой хренотени? Как это вышло?

– А черт его знает. Может, мы проиграли?

– Ну, как могли мы проиграть? Как могли мы? Мы!

– Мы держали хвост пистолетом. Могли хоть кому настучать по тыкве, начистить хлебало. И все же, может быть…

– Помню старые денечки, когда мы почти автоматически…

– Да. Почти без усилий…

– Верно. Заходите, коммандер. Ставьте прямо сюда, да все равно куда, дайте я место расчищу. Ставь эту посудину прямо здесь. Одиннадцатифутовый серебряный кубок!

– С великолепной гравировкой, с датами.

– С великолепной гравировкой, с датами. Но это было тогда.

– Так. Помощь ожидается?

– Я позвонил по номеру насчет помощи, и они сказали, что помощи больше нет.

– Я отведу тебя в Затон.

– Чего я там не видел?

– Я отведу тебя в Затон, город новой жизни.

– Может, завтра или еще когда.

– Затон, возвращающий бодрость.

– Слушай, мне как-то не с руки.

– Где можно соприкоснуться с первоосновами, поздороветь даже против своей воли.

– У меня уйма дел.

– Эта пустынная дорога. Она ведет в Затон.

– Нужно прополоть и проредить хлопок, забежать в аптеку.

– Ты бывал когда-нибудь в Затоне?

– Да, я там бывал.

– Затон, город новой надежды.

– Настроить окарину, пришить пуговицу к рубашке.

– Ты много путешествовал? Ты достаточно много путешествовал?

– Я путешествовал, и немало.

– Чтобы вернуться, нужно сперва уйти, это фундаментальная истина.

– Радость возвращения есть высшая из моих радостей. Достигается прогулкой вокруг квартала.

– Затон. Ты видел новую казарму? Для государственной полиции. Они использовали для строительства этот красный камень, который у них там повсюду, очень симпатичное здание, тусклое и красное.

– А полицейским нравится?

– Кто же их спрашивал. Но они вряд ли могли бы… Я насчет что она же новая.

– Проветрить спальник, почистить фляжку.

– Ты видел новый амфитеатр? Построен из красного камня. Они ставят там все трагедии.

– Да, видел, он совсем рядом с железнодорожным вокзалом, верно?

– Нет, он поближе к Великому Лицею. Великий Лицей, сверкающий янтарь в оправе надменного города.

– Я бы сейчас совсем не отказался от жареной картошки. Жареная картошка с кетчупом.

– Затон. Задуман как один из этих новых городов. Где все и каждый будут счастливее. Очень строгие местные законы. Там не позволяют иметь автомобиль.

– Да. Я был там в начале. Я помню лихорадку перед сдачей проекта. Меня попросили сделать доклад. Но мне ничто не шло на ум. Я просто стоял там, в синем рабочем халате с эмблемой Затона, точь-в-точь похожем на беременное платье, стоял и молчал. Я не мог придумать, а что же сказать. В конце концов я сказал, что присоединяюсь к общему мнению.

– Единственная тамошняя древность это монастырь, датируется 1720 годом или около того. Там есть Черная Богородица, и Богородица черная, и Ребенок тоже. Датируется 1720 годом или вроде того.

– Я видел. Крутая вещь. Такая крутая, что слезу вышибает.

– А осенью приезжает цирк. Выступает всаду красных камней, где резные красные астры и резные красные флоксы оттеняются поребриками из желтого берилла.

– Я видел. Поразительно круто.

– Так что решено, мы едем в Затон, где будут рауты и пирушки, а может, еще и простая, без формальностей танцулька, может – пообжимаешься на веранде с одной– другой тамошней ослепительной красавицей.

– Теперь я не очень чтобы очень насчет обжиматься. По большей части я стою перед ними на коленях, занимаюсь для них вязанием или делаю грамматический разбор…

– И затонское стадо бизонов. Шесть тысяч зверюг. И все они еще живы.

– Каждый дом имеет обширный парк и газоны, латунные подсвечники, троекратную в день доставку почты. Элегантные вдовы, одиноко живущие впросторных особняках, поливающие газоны с помощью вращающихся желтых разбрызгивалок, внимательно обследующие траву в поисках побуревших участков, которые должно полить. Иногда в доме есть взрослый ребенок, или почти взрослый, работающий в школе или больнице, преподавателем или консультантом. Стены многих домов украшены семейными фотографиями, если спросить, кто там изображен, тебе ответят охотно и с удовольствием. На закате всех, кто прожил этот день, награждают орденами, крестом св. Жайме, крестом св. Эма.

– Задуман как один из этих новых городов, где каждый будет счастливее, много счастливее, вот в чем идея.

– Мир. Безмятежность. Мертвых экспонируют в художественных галереях, в рамах. А иногда ставят на постаменты. Почти то же, что и везде, только в Затоне экспонируют самую доподлинную…

– Личность.

– Да.

– И они крутят пленку, как говорил этот мужик или там женщина, прямо рядом с его или ее…

– Рамой или постаментом.

– Записанную загодя.

– Естественно.

– Ошеломленные белые лица разговаривают.

– Убил несколько цветов и поставил их в горшочки под этими лицами, все так делают.

– Что-то непрестанно тянет тебя назад, как магнит.

– Смотреть, как бизоны щиплют траву. Не может быть, чтобы я ждал именно этого, я ждал слишком уж долго. Это вялое, бесцельное слоняние с места на место казалось мне невыносимым. Но под конец я и сам был уже не прочь пощипать малость травки, это бы смотрелось забавно.

– Есть ли на небесах мятлик, голубая трава? Наведи справки. Я видел улицы Затона, несколько костров, а над ними – дворняжки, жарящиеся на рябиновых вертелах.

– А на другом углу какой-то человек переделывал мозг в горе.

– Затон проецирует положительные образы себя через великое коммуникационное средство кинофильма.

– Кинематографы запружены плодами их прежнего труда.

– Настоящие фильмы. Рассылаются повсюду.

– Фильм есть великое коммуникационное средство нашего века – здоровый, хихикающий фильм.

– Так что, если ты даже не едешь в Затон, ты имеешь возможность проникнуться его смыслом.

– Мне бы хотелось бы просто отдохнуть и побездельничать.

– Звуковые дорожки на бирманском, итальянском, тви идругих языках.

– Один фильм стоит тысячи слов. Не меньше чем тысячи.

– Есть фильм про новую казарму и фильм про новый амфитеатр.

– Хорошо. Великолепно.

– В том, что про новую казарму, мы видим ребят из роты «А» на утренней поверке, бодрых и расторопных. «Маттингли!» – выкликает сержант. «Я!» – говорит Мат– тингли. «Морган!» – выкликает сержант. «Я!» – говорит Морган.

– Отличные ребята, пусть и малость дерганые. Отличные.

– В том, что про амфитеатр, восьмидневная сценическая постановка эккермановских «Разговоров с Гете».

– Что говорит Гете?

– Гете говорит: «Я посвятил всю свою жизнь людям и их улучшению».

– Гете так и сказал?

– И был процитирован в наипервокласснейшей кинопродукции Затона, возвышающей образ Затона в глазах всего мира.

– Круто, круто, как в гору.

– И есть документальный фильм о легендарных за– тонских гаражных распродажах, где в невзрачных, брошенных на пол мешках можно найти массивные серебряные тарелки.

– Люди вздыхают и напирают друг на друга, крепко сжимая свои серебряные тарелки. Только и остается, что позавидовать, позавидовать и сплюнуть.

– Сколько угодно жилья для приезжих, все затонс– кие гостиницы пустуют.

– Надо взглянуть на бумаги, у меня там вроде еще остались какие-то армейские льготы.

– Затон – новый город, он и тебя может сделать новым.

– У меня не хватает духу.

– Я могу забронировать места на самолете или на поезде, цены на все билеты снижены.

– Люди вздыхают и напирают друг на друга, крепко сжимая свои серебряные тарелки.

– Так ты хочешь так и сидеть здесь? Сидеть здесь и быть самим собой?

– Зайти в обувную лавку, купить ботинки.

– Ежевика, лютики и красный клевер. Музыка последнего времени кажется мне потрясающей, хотя в целом я не слишком жалую новое qua новое. Но новая музыка! Она завоевала пристальнейшее внимание нашей группы.

– Мамка не разрешала играть здесь на кларнете. К величайшему.

– Мамка.

– Мамка не разрешала играть здесь на кларнете. Тоска, да и только.

– Мамка была продвинутая.

– Мамка была оченьпродвинутая.

– Сидела там, разрешая и не разрешая. В своей старой качалке.

– Разрешая то, не разрешая се.

– Не разрешала гобой.

– Не разрешала электроскрипку. Вайбы*.

– Перекатится через пальцы твоей ноги и раздавит их к такой-то матери, потом десять раз подумаешь, прежде чем возникать, когда она разрешает-не разрешает.

– Точно. Ведь у кого вся капуста? У нее.

– Верно.

– Нужно тебе малость капусты, ну там купить комикс или что, приходилось идти к Мамке.

– Иногда да, иногда нет. В зависимости, какого цвета у нее настроение.

– Лиловое. Золотистое. Синее.

– Вот лиловое и привело ее тот раз за решетку.

– Ношение оружия. Тут не отвертишься.

– Выходила в город со стволом калибра 0.357 днем и 0.22 вечером. Тут не отвертишься.

– Мамка никому не давала себя переубедить. Никому.

– Она, считай, что и не слушала. Ей было начхать.

– А я думал, что не начхать. Бывали такие моменты.

– Ей всегда было начхать. Начхать с высокой колокольни.

– Ты хоть плачь, а ей все по фигу.

– Я и это пробовал, как-то раз. Плакал и плакал. И хрен ли толку?

– Все мимо, словно она погружена в элевсинские мистерии или искусство любви.

– Плакал, что чуть глаза не повыпадали. Простыня хоть выжимай.

– Мамку было не склонить. Несклоняемая.

– Как градус в термостате.

– У нее много было на уме. Заклинания. Ну и конечно Папаша.

– Давай не будем сегодня о Папаше.

– Да, помню, как Мамка наматывала нам нервы на барабан своими отпадными контрольными.

– Мог ли Христос выполнить свою задачу искупления, приди Он в мир в форме фасолины? Вот такие вот шуточки, хоть стой, хоть падай.

– А потом она ставила отметку.

– Я получил «С», как-то раз.

– Она покрасила мне бороду в синий цвет, накануне моей седьмой свадьбы. Я спал на открытой веранде.

– Да, уж она-то все прокомментирует, Мамка. За ней не заржавеет.

– Достала меня эта старуха, в конец достала. Толпы иступленной публики, ошиваются тут все время, лупят в сковороды и кастрюли, в крышки от мусорных бачков…

– Пытаясь разжиться билетиком на мистерии.

– Нужно тебе малость капусты, ну там в бардак сходить или я знаю что, ты, значит, должен сказать, Мамка, а можно мне малость капусты, чтобы сходить вбардак?

– А сколько раз она бывала щедрой – тихо, стараясь, чтобы никто не заметил.

– Дает тебе восемь, а сама знает, что это десять.

– У нее бывали хорошие дни и бывали плохие дни. Как у большинства.

– Как-то ранним вечером, совершая дальнюю прогулку, я заметил в оголенных, побуревших сжатых полях направо от себя и налево от себя следующие предметы для интереса: в поле направо от себя – парочку, совокуплявшуюся в тени автомобиля, темно-бежевого «сту– дебекера», насколько я помню, вещь, которую прежде мне случалось видеть только на старых, тонированных в сепию фотографиях, снятых с воздуха игривыми пилотами-циркачами, способными летать, управляя самолетом при помощи коленей, я не знаю, насколько это трудно…

– А в поле налево от тебя?

– Мамка качалась.

– Она притащила свою старую качалку на собственном горбу, в такую даль. В лиловом настроении.

– Я приподнял шляпу. Она не ответила на мое приветствие.

– Она предавалась раздумьям. «Скорбь богини Демет– ры о смертности всех ее чад».

– Назвала мое исследование тошнотворным. Вот так прямо и сказала, дословно. И еще повторила.

– Я сказал себе, да кой хрен, ведь мне все это глубоко по барабану.

– Эта птица, которая упала на заднем дворе?

– Южный газон.

– Задний двор. Я хотел дать ей «Фрито».

– Ну и?

– Думал, может она голодная. Она же, зараза, летать не могла. Хряпнулась. Не могла летать. И я, значит, пошел в дом за «Фрито». Ну и, значит, пытался накормить ее «Фрито». Держал эту чертову птицу в одной руке, а в другой, значит, «Фрито».

– Она увидела и задала тебе вздрючку.

– Так и было.

– Она выдала тебе эту мутотень про «птичка наш пернатый друг, мы никогда не трогаем птичку, потому что птичке больно».

– Так и было.

– А потом она ее выкинула, птицу.

– В канаву.

– Надеясь, надо понимать, что дальше этим делом займутся те, кому положено.

– Мамка. Ее спросишь, как она, а она обязательно скажет: «Порядок». Как ребенок.

– Вот так они и говорят. «Порядок».

– Это все, что можно из них вытащить. «Порядок».

– Не подпускают к себе. Вот и Мамка тоже.

– Мамка разрешала лютню.

– Да. Она торчала на лютне.

– Помню, сколько часов мы так провели. Бряцая на лютнях.

– А Мамка сидит и качается напропалую. И накачивается экзотическими напитками.

– Лаймовый «Рики».

– «Орандж Блоссомс».

– «Роб Рой».

– «Куба Либре».

– «Александр» с бренди и «Бронкс» с бренди. И как она только пила всю эту отраву?

– Луженые кишки. Ну и конечно же божественность.

– Ясно. Так ты не хочешь малость прибрать это безобразие?

– В моих снах поселился какой-то монстр с копями, когти то ли бархатом обтянутые, то ли с тефлоновым покрытием. И свистит, и свистит. Монстр, говорю я, как у тебя, в общем, дела? А знаешь, снобрат, говорит он, вполне прилично, возникают некоторые критические замечания, Куратору Архетипов кажется, что яне совсем соответствую, ему кажется, я только базлаю да баки заливаю, когда настоящее мое дело нападать, нападать, нападать…

– Ах, моншер, какой же ты чудесный парень.

–  …Но в целом,говорит монстр, я чувствую себя чудесно. Затем он говорит, верни мне кукурузные хлопья. Ты дал эти кукурузные хлопья мне, говорю я, это мои кукурузные хлопья. Верни мне кукурузные хлопья, говорит он, а то я располосую тебя когтями. Да не могу я, говорю я, ты же дал их мне, и я их уже съел. Да брось ты, мужик, говорит он, верни мне кукурузные хлопья, а ты намазал их сперва маслом? Да брось ты, мужик, говорю я, подумай здраво, ну кто же это мажет кукурузные хлопья маслом…

– И как это кончается?

– Это никак не кончается.

– Помощь ожидается?

– Я позвонил по этому номеру, а они сказали, что тяжкие испытания – знак любви Господней.

– Так в чем же опора?

– В новой музыке.

– Да, не так-то часто услышишь Un Coup de Des

[63]

[Закрыть]в ритме польки. Это закаляет.

– В новой музыке нет барабанов, это очень смело. Чтобы компенсировать отсутствие барабанов, музыканты еженощно молятся Пресвятой Деве, коленопреклоня– ясь в светотканых ризах на сыром полу часовен, предусмотренных для этой цели в дальних коридорах всех больших арен…

– Мамка бы такого не разрешила.

– Как и многого другого. Мамка не разрешала Патрицию.

– Помню. Ты ее видишь?

– Иногда. Видел в субботу. Я обнял ее, и ее тело подпрыгнуло. Это было странно.

– Какие были ощущения?

– Странные. Чудесные.

– Тело знает.

– Тело многомудро.

– Тело на мякине не проведешь.

– Того, что известно телу, не выскажешь словами.

– Иногда я слышу, как они воют в больнице.

– Детоксикационное крыло.

– Привязанные бежевыми тряпками к кроватям.

– Мы этого избежали.

– Пока.

– Постучи по дереву.

– Уже постучал.

– Сучье, в обшем, дело…

– Вроде как когда она играла в скрэббл. Ни перед чем не останавливалась. Использовала самые похабные слова и с пеной отстаивала их законность. Я был просто шокирован.

– Она, в ее пурпурных одеяниях.

– В поисках экстатического озарения. Которое поднимет людей на четыре фута над полом.

– На шесть.

– На четыре фута или на шесть футов над полом. Явилась сама Персефона.

– Пение в затемненном телестерионе

[64]

[Закрыть].

– Явилась сама Персефона, паря в воздухе. Принимая подношения, шарики соли, змеев из чистого золота, ветки смоковницы, смоквы.

– Галлюцинаторные танцы. Все женщины пьяные.

– Танцы с кувшинами на головах, смесь ячменного, воды и мяты…

– Знание вещей несказанных…

– И все же мне хотелось одного – немного поиграть на крумгорне. Время от времени чуть-чуть крумгорна.

– Поднимет мертвецов из могил, если умеешь играть.

– Я никогда не отличался особым умением. Никогда не отличался.

– Нужно практиковаться, а где и как?

– И твой клавир.

– Мамка не разрешала клавир.

– Думала, он выпустит на свободу ее порывы, которые лучше держать на привязи? Не знаю, не знаю.

– Ее теневая сторона. Такое есть у всех них, у мамок.

– Я в смысле, что они все это видели, все прочувствовали. Пролили свою долбаную кровь, а затем пичкали всех целыми ведрами липкой жижи, не забывая тем временем объяснять своему супругу, что он не тянет на третий номер по шкале мужей.

– Подбрасывала ему время от времени маленькую такую бомбочку, просто чтобы не расслаблялся, бегал пошустрее.

– А он и так все время шустрил, всю свою жизнь только и делал, что шустрил, говнюк несчастный. Стрижет капусту да в кучу складывает.

– Мы ж решили, что не будем сегодня про Папашу.

– Я забыл.

– Старушка Мамка.

– А и то сказать, легко ли проводить мистерии? Легко ли взращивать побеги пшеницы?

– И спаржи тоже.

– Я б не смог.

– Я б не смог.

– А Мамка могла.

– Мамка.

– К счастью, теперь у нас есть новая музыка. Дарующая нам помощь и утешение.

– И Сузи.

– И Сузи.

– Наша прелесть.

– Наша гордость.

– Наша страсть.

– Я должен тебе кое-что сказать. Сузи читала Хайт Рипорт. Теперь она говорит, что другие женщины испытывают больше оргазмов, чем она. Хочет знать почему.

– Куда пойти пожаловаться? Куда пойти пожаловаться, если злодеи и изверги испоганили твою жизнь?

– Я рассказал ей про Великий Септуагезимальный

[65]

[Закрыть]Оргазм, исподволь намекая, что и она может получить такой, если будет паинькой. Но только ведь поздновато, совсем поздно для таких, как мы.

– Но может быть, и не надожаловаться, если злодеи и изверги испоганили твою жизнь? А просто, по примеру великих стоиков, Эпиктета и иже с ним, завалиться в бар и принять на грудь, параллельно внимая звукам новой, шизовой, задвинутой, оттяжной музыки.

– Я протянул молчавшему священнику высокий, холодный стакан «Ширли Темпл»

[66]

[Закрыть]. Новая музыка, сказал я, не является по сути антиклерикальной. Разве что в самом глубинном своем воздействии на слушателя.

– У меня есть знакомый парень, играет на стиральной доске. Надевает наперстки на все пальцы.

– Новая музыка сплавляет своим огнем все вещи воедино, как сварщик. Новая музыка говорит: по мере того, как времени остается все меньше и меньше, жизнь становится все более и более увлекательной.

– Мамка бы этого не разрешила. Но Мамки нет.

– К сведению любознательных: человек, бывший коммунистом, услышал новую музыку – и теперь он не коммунист. Торговец рыбой Фернандо был обучен новой музыкой читать и писать, и теперь он лепрозный больной, белый как снег. Уильям Фрэнд пытался протащить в новую музыку барабанчики бонго, спрятав их под плащем, однако был разоблачен, не успев еще совершить задуманного злодеяния, и задушен цепью своего собственного велосипеда. Обедая с Духом Святым, философ Пропп

[67]

[Закрыть]был извещен о грядущем пришествии новой музыки, до которого он – увы – не доживет.

– Новая, обеими ногами стоящая на земле, коньки– отбросить-можно-такая-кайфовая музыка, открывающая путь в небо.

– Победила! С тупостью, способной ошеломить и самых искушенных.

– Дальнейшее не представляет особых трудностей.

– Дальнейшее не представляет особых трудностей. Нужно только не упускать из вида: чем меньше времени, тем увлекательнее. Помнить ежеминутно.

– Словно уже поздно, очень поздно, и мы готовы натянуть на себя свои красные в золотую полоску ночные рубашки.

– Чашку чаю и на боковую.

– Чашку чаю и на боковую.

– А потом сны.

– Уж с этим-то мы совладаем.

– Памятуя, что новая музыка пребудет завтра, и завтра, и завтра.

– Новая музыка есть всегда.

– Благодарение Господу.

– Возьми зеркальце и вырви пару волосков из носа.

– Рутинный уход за оборудованием, было б о чем говорить.