Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Дон Харрис

Соавторы: Грэм Мастертон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 37 страниц)

Отзвуки зла

Graham Masterton, «Resonant Evil», 2014

Авторы проекта выражают глубокую признательность Ивану Миронову за предоставленный перевод рассказа

Мартин съехал на обочину и заглушил двигатель.

– Вот, – произнёс он. – Попробуй скажи, что он не совершенен.

Серена посмотрела на белый двухэтажный дом с неровной лужайкой, заросшей кустами пузыреплодника, и облупившимися оконными рамами. Шесть или семь балясин в ограждении веранды отсутствовали, что придавало дому вид щербатого рта, а жалюзи одного из верхних окон висели криво.

– Ты не говорил, что здесь требуется ремонт, – сказала она. – Сколько они за него просят?

– Пятьсот девяносто девять. Почти даром. Тут пять спален, две с половиной ванных и полностью изолированный дворик с видом на Литтл Понд, если взобраться на стремянку.

– Ну не знаю. Похоже, тут прорва работы. А я ведь не становлюсь моложе.

– Просто загляни внутрь, – убеждал её Мартин. – Обещаю, ты влюбишься в него.

– Ну хорошо, – неохотно согласилась Серена.

Мартин выбрался из машины и обошёл вокруг, чтобы открыть ей дверцу. Хоть она и была на шестом месяце, она всё ещё была худой, если не считать животика. Её длинные белокурые волосы были завязаны сзади бледно-голубым шарфом, а на ней была бледно-голубая сорочка и обтягивающие чёрные леггинсы. Её джинсовые босоножки были на пятидюймовых платформах, но Мартин не возражал, потому что сам был на семь дюймов выше неё; худой, темноволосый и долговязый – он больше походил на баскетболиста, чем на нейробиолога.

Они прошли по дорожке и взобрались по ступенькам. Мартин вытащил ключ, который ему дали агенты по недвижимости, и отпер выцветшую зелёную входную дверь. На ней висел окислившийся латунный дверной молоток в форме рычащей волчьей головы.

– Может, стоило сначала постучаться? Ну, на случай, если там ещё остались какие-нибудь призраки. Я бы не хотел их напугать.

– Ты лучше меня не пугай, – сказала Серена. – Дом и так выглядит достаточно жутко.

– Не волнуйся, – сказал ей Мартин. – Все призраки – в голове. Поверь мне. Я – профессионал.

Он распахнул дверь, и петли громко заскрипели, словно их годами не смазывали.

– Знаешь, кто тут жил раньше? Винсент Грейлинг. Как тебе такая приятная неожиданность?

Серена заглянула в зал. Там было темно и душно из-за того, что все жалюзи в доме были закрыты, а сам дом обшит лакированным дубом. Она вошла внутрь, поскрипывая босоножками по твердому дубовому полу. По левую руку в зале стояла крутая колониальная лестница, которая вела на площадку-балкон. Некоторые из подступеней прогнили и требовали замены, а четыре или пять балясин – отсутствовали, как и на веранде снаружи. Огромная хрустальная люстра, оплетённая похожей на тряпки паутиной, свисала с потолка.

Она хмыкнула.

– Такое ощущение, что здесь уже целую вечность никто не жил.

– Здесь и не жили. Винсент Грейлинг умер в 1957-м. Агенты по недвижимости сказали мне, что дом оставался во владении его семьи, но никто из них не хотел жить тут, так что они сдавали его, пока он не обветшал. Хотели продать его, но не могли определиться, кому из членов семьи должна достаться большая часть от сделки. И на продажу его выставили только потому, что предпоследний из них отправился к праотцам.

Широкий проём по правую руку вёл в гостиную. Несмотря на темноту, они всё же разглядели потрёпанный диван из коричневой кожи, два непарных кресла с растянутыми капроновыми чехлами, модернистский кофейный столик в форме палитры художника и обычную лампу с поломанным абажуром.

– Ты же не собираешься тут жить только потому, что это дом Винсента Грейлинга, да? – спросила Серена. – В смысле… милый… ты прикинул, во сколько нам встанет реконструкция? Уж не говоря о новой мебели.

– Хорошо, – сказал Мартин. – Каюсь. Винсенг Грейлинг – один из моих самых больших кумиров. Но посмотри, что мы получаем за эти деньги. Дальше по улице есть дом гораздо меньше, и стоит он около восьми сотен.

– Я всегда думала, что Винсенг Грейлинг – какой-то псих, – сказала Серена, двигаясь за Мартином по коридору на кухню. – Разве он не проводил какие-то эксперименты – портил людям аппетит, показывая им во время еды ужасные картинки?

– Да, это один из экспериментов. Да и большая часть его исследований, если честно, была довольно странной. Но он достиг невероятных успехов в синестезии. Это когда ты стимулируешь одно чувство, к примеру, слух, а оно воздействует на другое, например, вкус. Он открыл, что некоторые люди, когда слышат телефонный звонок, чувствуют солёное на языке.

– А что насчёт запаха? – спросила Серена. – Я смотрю на эту кухню и явно ощущаю запах канализации.

Кухня была оформлена в стиле 1950-х: зелёные столешницы «Формика», кремовая газовая плита «Вестингауз», стенной шкаф с матовыми стёклами. Из крана в раковину монотонно капала вода, и за все эти годы капанья раковина покрылась коричневыми пятнами.

Серена открыла холодильник «Фригидейр». Посередине полки стоял одинокий контейнер «Таппервер» с чем-то чёрным и пятнистым внутри. Она взглянула на Мартина, и тот увидел, что она почти что готова сказать ему, что не переедет в этот дом, даже если целая команда МТИ[85] 85
  (MIT – Massachusetts Institute of Technology) – Массачусетский Технологический Институт.


[Закрыть] по перетягиванию каната попытается втащить её туда.

– Первым делом мы выкинем эту кухню, – пообещал он ей. – Мы поставим какую-нибудь навороченную американскую духовку с грилем, или как там она называется. И холодильник, в который можно упихнуть целое семейство инуитов.

– Хм, – протянула она.

– Пойдём наверх, – произнёс он, беря её за руку. – Ты ещё ничего и не видела.

Они осторожно взобрались по полуразрушенной лестнице до площадки.

– Только представь себе, – говорит он ей, – в зале тебя ждут гости, и тут – та-да – ты появляешься прямо здесь, одетая, как Скарлетт О’Хара. Ты медленно спускаешься по ступенькам, свет люстры переливается в твоём бриллиантовом колье…

– Какое бриллиантовое колье?

– Бриллиантовое колье, которое я тебе куплю, когда меня сделают заведующим кафедрой.

– Мне придётся так долго ждать? В восемьдесят пять я не смогу одеваться, как Скарлетт О’Хара.

Он игриво шлёпнул её по заду.

– Плохо ты меня знаешь. Вот, взгляни-ка сюда – главная спальня!

Он открыл дверь. Главная спальня оказалась огромной комнатой, где господствовала здоровенная кровать с чётырьмя столбами по углам, резными дубовыми опорами и пыльным оранжевым балдахином. По центру противоположной стены расположилась пара двустворчатых окон, закрытых жалюзи, так что дневной свет светил на пол узкими параллельными полосами. Мартин подошёл к окнам, оттянул засовы и раздвинул жалюзи.

Балкон снаружи выходил в засаженный цветущей вишней двор. За вишней виднелся голубой и сверкающий Литтл Понд, в котором купались дети и покачивались две связанные между собой вёсельные лодки.

Серена вышла на балкон и некоторое время стояла, прикрыв глаза. Тёплый ветерок разметал белокурые волосы по лбу.

– Ну? – спросил Мартин.

– Убедил, – улыбнулась она.

Они заглянули в оставшиеся четыре спальни. Три из них были достаточно маленькими и пустыми – там не было даже кроватей, но четвёртая оказалась почти такой же большой, как и главная, и она явно использовалась в качестве кабинета. Стены были заставлены книжными шкафами, но сейчас, если не считать потрёпанного телефонного справочника и бюллетеня объединения жителей, книг в них не было. На потрёпанном бежевом ковре виднелись две прямоугольные вмятины и протёртый участок между ними – там, где когда-то стоял стол. На подоконнике оставили пыльный чёрный телефон с дисковым набором.

В дальнем конце кабинета располагался камин из красного кирпича, а в нишах по обе стороны каминной трубы – шкафы с фасадом из дуба. Мартин подошёл и попробовал открыть их, но оба были заперты, и ни от одного не было ключа.

– Здесь получится шикарный кабинетик для тебя, – сказала Серена. Она выглянула через жалюзи на улицу. – Там по соседству девушка моет машину. У неё толстые очки и огромная задница. Думаю, тут я могу тебе доверять.

– То есть ты хочешь, чтобы мы его купили?

Серена подошла, обняла и поцеловала его.

– Да, думаю, ты меня убедил. Ну что, пойдём поговорим с агентами?

Прошло ещё семь недель, прежде чем закончилось оформление документов, и они смогли въехать. К тому времени воздух по утрам становился всё более морозным, а деревья вокруг Литтл Понд приобрели рыже-бурый оттенок.

Они ожидали рождения малыша меньше чем через две недели, поэтому к ним приехала сестра Серены Эмма – помочь с переездом, несмотря на то, что Серена чувствовала себя отлично. Её волосы блестели, а кожа румянилась – Мартин никогда не видел её столь счастливой. У них должна была быть девочка, и они уже выбрали ей имя – Сильвия Мартимна.

– Не думай, Мартин, что раз мы называем её в честь тебя, то это значит, что я хочу, чтобы она стала нейробиологом, – говорила ему Серена. – Я хочу, чтобы она стала популярной певицей.

– То, что мы хотим, не имеет значения, – отвечал Мартин. – Моя мама хотела, чтобы я торговал бакалеей, как и отец. Можешь представить, как я в переднике режу колбасу?

– На самом деле, я просто хочу, чтобы Сильвия была здоровой, – говорила Серена, положив голову ему на плечо. – Мне без разницы, кем она будет, лишь бы ей никто не причинял боль.

На третий день небо затянуло тёмно-серым, и пошёл такой ливень, что деревья трещали. Серена и Эмма вдвоём чистили кухню, а Мартин ждал клиринговую компанию, чтобы та вывезла мебель, которая раньше стояла в гостиной, а теперь ютилась на передней веранде, старая, изношенная и жалкая.

Мартин стоял на веранде и смотрел на дождь. Грузчики задерживались уже больше, чем на час, и он гадал, приедут ли они вообще. Он вернулся внутрь. Серена и Эмма распевали на кухне одну из песен Рианны, не попадая в ноты и смеясь, и он решил не прерывать их. Он поднялся по лестнице в кабинет. Одиннадцать картонных коробок со всеми его книгами уже лежали там, и он мог начинать их распаковывать.

Его письменный стол тоже был тут, хотя со всем этим хромом и тонированным стеклом он был совершенно не к месту в колониальной комнате вроде этой. Ему бы стоило присмотреть какой-нибудь старый стол с медными ручками и обтянутой кожей столешницей.

Мартин подошёл к шкафам возле камина. Он спрашивал агентов по недвижимости, были ли у кого-нибудь из семьи Грейлингов ключи от них, но ответа так и не получил. Грейлинги никогда не интересовались домом, кроме как в качестве вложения, и, вероятно, они даже не знали о существовании этих шкафов, не говоря уж о том, где могут находиться ключи от них.

Он вытащил свой швейцарский армейский нож, раскрыл самое длинное лезвие и просунул его в щель с боку левой дверцы. Он почувствовал металлический язычок замка и покачал ножом из стороны в сторону, чтобы проверить, сможет ли он сдвинуть его из своего паза. Язычок стоял крепко, так что Мартин сдался. Он не хотел повредить колониальную отделку из дуба.

Напоследок он раскрыл штопор и просунул его в замочную скважину. Он качал и крутил его, но дверь так и не отпиралась. Он вытащил штопор и в расстройстве ударил кулаком по дверце. Он начал было отворачиваться, но вдруг замок мягко щёлкнул, и дверца, словно бы кто-то аккуратно подтолкнул её изнутри, открылась.

Мартин замер, уставившись на неё. Нет, сказал он себе, ты нейробиолог, ты доцент факультета когнитивной психологии в МТИ. Ты не веришь в призраков или в подобные паранормальные явления. Призраки – не сверхъестественные, они – синаптические. Как ты и говорил Серене – они в голове.

Он осторожно приоткрыл дверцу. Внутри оказалось три полки. На верхней лежало полдюжины чёрных записных книжек в твёрдом переплёте. На средней стоял портативный проигрыватель конца 1950-х – шоколадно-кремовый «РСА-Виктор» с высокой точностью воспроизведения и с автоматической сменой пластинок. На нижней полке лежала большая картонная коробка с пометкой «Пластинки №№ 5-31».

Мартин попробовал вынуть коробку из шкафа, но та оказалась настолько тяжёлой, что её пришлось тащить. Открыв крышку, он обнаружил, что там полно долгоиграющих виниловых пластинок в коричневых бумажных конвертах. Он взял конверт и вынул пластинку. Посередине белой бумажной этикетки стояла еле разборчивая витиеватая надпись от руки: «Лаванда, записано в Лаборатории Д, Массачусетс авеню, 77, 13.08.54».

Лаванда? подумал Мартин. Что это вообще значило – лаванда? Как можно было записать лаванду?

Он вытащил следующую пластинку. «Дым, записано в Лаборатории Д, Массачусетс авеню, 77, 21.08.54». Потом «Вспышка молнии, 0.03 сек., записано на Оливер роуд, 76, Белмонт, 23.08.54».

На всех последующих пластинках стояли похожие надписи. Там были «Двигающиеся тени», «Яблоки», «Лица», «Снег», «Холодные пальцы» и «Ребёнок».

Он встал и принялся за записные книжки. Спереди на каждой была белая этикетка с теми же самыми витиеватыми надписями. На первой было написано: «Синестетические эксперименты, 1954-55. Винсент Д. Грейлинг, доктор философии». Открыв её и прочитав написанное Винсентом Грейлингом предисловие, он начал понимать, что обнаружил.

«Я работаю над стимуляцией одного чувства через стимуляцию другого. Мои первые опыты касаются слуха. Я успешно использовал фонограммы, чтобы индуцировать запахи, видения и разнообразные физические ощущения, такие как поглаживание, касание, покалывание и даже обжигание. Я глубоко убеждён, что практически не существует предела тем ощущениям, в которых можно убедить человеческий разум через манипуляции с разными чувствами. Нам уже известно, что музыка может существенно влиять на наши эмоции. От грустных песен мы плачем. От военных маршей ощущаем агрессию. Но это всё мелочи. Я уверен, что мы в состоянии создать с помощью сенсорной стимуляции альтернативную «реальность» – настолько правдоподобную, что подопытный будет не в состоянии отличить «настоящее» от реальности. Так же, как и в случае с пилотом, который может получить на авиасимуляторе ощущение настоящего полёта, мы можем позволить людям ощутить такие действия, как прогулка по живописному саду и нюханье цветов, или плаванье в океане, или занятие любовью, или даже встреча с умершими родственниками или любимыми».

Дальше, страница за страницей, шло объяснение Винсента Грейлинга, каким образом он сумел вызвать «настоящие» ощущения с помощью фонограмм. Мартин, преисполненный восторга, сел за свой стол. Трудно было поверить, что никто в МТИ не удосужился выяснить, что произошло с записными книжками и пластинками Винсента Грейлинга после его смерти. Мартин читал, что тот был тяжёлым в общении человеком, и что его высокомерие и непомерная самоуверенность вызывали враждебность со стороны многих его доцентов. Хотя даже сейчас его работа по синестезии была передовой и имела безграничный потенциал для психотерапии и ещё неизвестно какие возможности. Возможно, можно было тренировать солдат, убеждая их, что они воюют в Афганистане, когда они на самом деле просто сидят в лаборатории с наушниками на головах. Возможно, хирурги могли бы отделять сиамских близнецов ещё до того, как на самом деле начали делать надрез. Может быть, вдовы могли бы снова видеться со своими мёртвыми мужьями и разговаривать с ними, как с живыми.

Он перелистнул страницу и обнаружил чёрно-белую фотографию с заправленными уголками. На ней был изображён коренастый мужчина в широкоплечем сером костюме, стоящий на заднем дворе с вишнёвыми деревьями за спиной, хотя, судя по голым ветвям, должна была быть зима или ранняя весна. У него были чёрные, зализанные назад волосы и большое бледное лицо с близко посаженными глазами и массивным подбородком. Мартин тут же признал в нём Винсента Грейлинга.

Приглядевшись к фотографии, он увидел между деревьев белую фигуру. Выглядело так, словно мимо пробегал ребёнок, когда затвор фотоаппарата уже был открыт. Нельзя было разобрать, мальчик это или девочка, но Винсент Грейлинг, судя по всему, и не знал об этом. Он смотрел прямо в фотокамеру, словно возмущался тем, что его вообще фотографируют.

Мартин перевернул фотографию. Сзади было написано: «Вера, 16.01.55». Не «Винсент» или «Я», как можно было ожидать, а «Вера». Может быть, смазанная фигура между деревьями и являлась Верой, кем бы та ни была.

Мартин вытащил проигрыватель из шкафа и поставил на стол. Воткнул в розетку, повернул ручку, и тот мгновенно ожил. Рычаг для автоматической смены пластинок уронил несуществующую пластинку на вертушку с замысловатым щелчком.

– Мартин! – позвала снизу Эмма. – Обед готов! Хот-доги!

– Спасибо, Эмма! – прокричал он в ответ. – Подойду через пару минут, хорошо?

– Не тяни! А то остынут!

Мартин вытащил первую пластинку «Лаванда» и положил её на вертушку. Он аккуратно опустил иглу, а затем прибавил звук. Сначала раздавалось шипение, а затем он услышал очень тихий, едва слышимый, шёпот. Шёпот не смолкал, словно кто-то пытался сказать ему на ухо что-то по секрету, но с чрезмерным придыханием и чересчур близко, чтобы разобрать, что именно он произносил.

Через двадцать секунд к шёпоту прибавился прерывистый гуд, который напомнил Мартину звук лампы дневного света до того, как она разгорится. Эти два звука не прекращались: шёпот время от времени становился то громче, то тише, а интервалы между гудением менялись, но не более того.

– Мартин, ты идёшь или нет? – позвала Эмма.

– Да, иду, – сообщил Мартин и потянулся через стол, чтобы выключить проигрыватель. Но внезапно он ощутил сильный запах лаванды, настолько ароматный, словно он стоял посреди целого поля этих цветов.

Он выдохнул, затем снова вдохнул – глубоко, – просто чтобы убедиться, что не ошибся, или что он сам себя не обманывает. Никаких сомнений – он чувствовал лаванду. Мало того, всё в кабинете, казалось, приобрело лавандовый оттенок, словно на нём были очки с фиолетовыми линзами.

– Винсент, – еле слышно пробормотал он. – Я не знаю, как ты до этого додумался, но ты был гением.

Он поднял пластинку «Лаванда» с вертушки и поставил следующую – «Двигающиеся тени».

– Мартин! – прокричала Серена. – Если ты сейчас же не спустишься, я отдам твои сосиски коту!

Он аккуратно пожил пластинку на стол и пошёл вниз, держась за балясины, чтобы обойти гнилые подступени.

– У нас нет кота, – сказал он, войдя на кухню.

Серена и Эмма уже сидели за столом, поедая хот-доги с капустным салатом и картофелем-фри.

– Знаю. Но когда-нибудь он появится, а я собираюсь заморозить твои сосиски до этого момента.

– Вы женщины, – пожаловался он, – такие садисты.

Но прежде чем он сел, он наклонился к Серене и поводил рукой у неё перед носом.

– Чувствуешь что-нибудь?

Она глубоко вдохнула.

– Что-то чувствую, да… но не знаю, что именно.

Она вдохнула ещё раз, а затем произнесла:

– Это твой лосьон после бритья, да? Надеюсь, что нет. А что? Чем ты занимался?

– Скажу позже, – ответил он ей. – Я смог открыть один из тех шкафов в кабинете, и там была целая куча записных книжек и пластинок Винсента Грейлинга. Думаю, нужно отнести их все на кафедру. Я, наверное, так и сделаю, но сначала хочу их посмотреть сам.

Серена снова вдохнула, на секунду прикрыв глаза. Затем произнесла:

– Этот запах…я его, кажется, знаю.

– Ну тогда давай, – сказал Мартин. – Угадывай.

– Запах такой, как когда первый раз открываешь упаковку с говяжьим фаршем в супермаркете.

– В смысле?

– Похоже на кровь.

Тем вечером, после того, как Эмма уехала домой в Уотертаун, а Серена отправилась спать пораньше, Мартин вернулся в кабинет. Он закрепил фотографию Винсента Грейлинга на боку проигрывателя, чтобы смотреть на него, пока читает о нём в Википедии на своём лаптопе.

«Винсент Грейлинг, родился 17 октября 1908 года, умер 12 декабря 1957 года. Доцент факультета когнитивной психологии в Массачусетском Технологическом Институте, 1934–1957.

Грейлинг был нейробиологом, специализирующимся на разных формах синестезии – состояния, при котором чувства связаны между собой таким образом, что стимуляция одного сенсорного или когнитивного направления автоматически стимулирует второе или даже третье направления.

В 1928 году женился на Джоан Баннерман, младшей дочери профессора Хамфри Баннермана. У них была одна дочь, Вера Джоан, род. в 1931, погибшая в возрасте шести лет в автокатастрофе. За рулём был Винсент Грейлинг».

Мартин взглянул на фотографию. Винсент Грейлинг сзади написал: «Вера, 16.01.55», и всё же размытый образ между деревьями не мог быть Верой – по крайней мере, той самой Верой. Если она погибла в шесть лет, значит это произошло в 1937 году, за восемнадцать лет до фотографии.

Мартин продолжил читать.

«Джоан Грейлинг умерла в 1952 году от рака яичников. После её смерти профессор Грейлинг стал вести уединённый образ жизни, хоть и опубликовал несколько научных статей по синестезии, в первую очередь «Когнитивные и перцептивные процессы у людей с врождённой и приобретённой синестезией». Ни одну из его работ не приняли, потому что исследования в сфере синестезии были практически прекращены научным сообществом, и после 1955 года он больше не представлял документы на рассмотрение.

Он был обнаружен мёртвым в своём кабинете с разорванной сонной артерией, что и послужило причиной смерти. На его теле было обнаружено несколько ушибов, а один из рукавов был разорван, но на основании того, что кабинет был заперт изнутри, а ключ был всё ещё в двери, судмедэксперт округа Мидлсекс постановил, что имело место самоубийство».

Мартин закрыл лаптоп и откинулся в кресле. Он задумался, стоит ли ему ещё раз слушать пластинку «Лаванда». Он не понимал, почему, когда он спустился, Серена сказала, что он пахнет кровью, хотя сам он был совершенно уверен, что на нём всё ещё остаётся запах лаванды. Может быть, из-за приближающегося рождения Сильвии взбесившиеся гормоны сбили ей обоняние. Он гораздо сильнее желал поставить вторую пластинку – «Двигающиеся тени» и выяснить, что же произойдёт, когда он её послушает.

Мартин уже готов был поставить пластинку, когда услышал, как его зовёт Серена. Он прошёл по лестничной площадке к главной спальне и открыл дверь.

– Ты скоро? – спросила она.

Он подошёл к кровати и поцеловал её в лоб.

– Ещё полчасика. Я хотел послушать ещё одну пластинку и всё.

– Я чувствую что-то странное в доме.

– Странное? Это как?

– У меня ощущение, что мы тут не одни. Что здесь есть кто-то ещё.

– Конечно, здесь есть кто-то ещё. Сильвия.

Серена шлёпнула ладонью по подушке.

– Я не про Сильвию, дурак. Я чувствую, будто по дому ходят люди.

– Серьёзно? Ты их видела? Слышала? Кто-нибудь из них оставлял грязную кружку в раковине?

– Нет, конечно нет. Это просто ощущение. Наверное, у меня воображение немного разыгралось. Я никогда раньше не жила в таком старом доме. Я привыкну.

– Хорошо, милая, – сказал он и снова её поцеловал. Поспи немного. Ты сегодня переделала уйму дел – кухню вычистила и всё прочее. Не хочу, чтобы ты родила раньше срока.

– Какое там! У меня чувство, что я всегда буду беременной.

Мартин оставил дверь спальни приоткрытой на случай, если ей захочется снова его позвать, и дверь кабинета тоже не стал закрывать. Он сел за стол, положил пластинку «Двигающиеся тени» на вертушку и запустил её.

После первоначального шипения иглы он услышал шелест, похожий на ветер, дующий сквозь деревья. Он продолжался почти минуту, прежде чем к нему прибавилось какое-то странное прерывистое позвякивание. Оно походило на китайские колокольчики или на помешивание ложкой в стакане чая. Затем на смену шелесту и позвякиванию пришли далёкие, глубокие и гулкие вздохи. Вздохи не обязательно были человеческие. Они могли исходить от чего угодно, вроде крепёжных стоек под огромным давлением или умирающих в трясине животных, призывающих друг друга.

После четвёртого или пятого вздоха Мартин краем глаза что-то заметил – тёмную тень, которая мелькнула в открытом дверном проёме так быстро, что он даже не был уверен, видел ли он вообще что-нибудь. Он пристально смотрел на проём, ожидая, что она появится, но, хоть шелест, позвякивание и стенания продолжались, казалось, что одна мимолётная тень – это единственное видение, которое эта пластинка смогла вызвать.

Он подумал проиграть пластинку заново и уже было поднял звукосниматель, когда увидел другую тень, на этот раз на середине лестничной площадки, словно она только что поднялась по лестнице. Тусклая и размытая, она рябила, словно тень человека, идущего за штакетным забором. Но это явно была тень человека, и она двигалась в сторону приоткрытой двери в спальню.

– Эй! – закричал Мартин. – Эй, ты! Стой!

Он оттолкнул стул и побежал по площадке. И всё равно тень добралась до двери в спальню за долю секунды до него и без колебания вошла внутрь. Хотя это же была всего лишь тень. Дверь была лишь чуть-чуть приоткрыта, и ни один человек не прошёл бы там, не открыв её шире.

Мартин ворвался в спальню. Серена уже включила прикроватную лампу и сидела с широко открытыми глазами.

– Что? – спросила она. – На кого ты кричал?

Мартин огляделся. В комнате никого больше не было.

– Мартин, – повторила Серена. – На кого ты кричал?

Мартин обошёл комнату и даже заглянул за шторы. Там он увидел только мерцающие огоньки соседних улиц Белмонта и, в полумиле, красный и белый потоки автомобилей на Конкорд Тернпайк.

Он открыл дверцы встроенных шкафов, но там была только их развешанная одежда и аккуратно сложенные свитеры и носки.

– Мартин, ты меня пугаешь! Что ты ищешь?

– Ничего, – ответил он. – Всё хорошо. Это была всего лишь оптическая иллюзия, вот и всё.

– Какая оптическая иллюзия? Боже, надеюсь, ты не курил снова травку?

– Конечно, нет. Я её тогда попробовал в лабораторных условиях, для нейропсихологического проекта.

– Тогда ты был очень нервный. Как сейчас.

– Я не курил травку, Серена. Если бы и хотел, у меня её нет. Это было всего лишь визуальное расстройство. Как мираж.

– Мираж? Тут тебе не Сахара в разгаре дня, Мартин. Сейчас девять вечера. В помещении. В Массачусетсе.

– Я в порядке. Всё хорошо. Клянусь.

– Давай, иди в кровать. Ты напугал меня. Я думала, у меня сейчас схватки начнутся.

Мартин отложил в сторону пластинку «Двигающиеся тени», но в следующие несколько дней он опробовал несколько других: «Яблоки», «Снег», «Холодные пальцы», «Молния» и «Лица».

Некоторые звуки стимулировали другие чувства больше, некоторые – меньше. От «Яблок», например, у него появился во рту сильный привкус яблочного сидра «Тремлет», и даже запах яблок. От «Снега» же он почувствовал лишь слабый холодок, словно стоял перед открытым холодильником, и увидел лишь бледный отражённый свет в окне кабинета. Выглянув наружу, он не увидел во дворе никакого снега, хотя трава показалась беловатой, словно её прихватило ранним морозцем.

«Молния» оказалась более эффектной, особенно, когда он проиграл её вечером. На пластинке была смесь скрипа и треска, и примерно через пол минуты Мартин стал видеть статическое электричество, ползущее по его столу и вокруг оконной рамы, словно искрящиеся сороконожки. Снаружи, над Литтл Понд, он увидел зигзаги молнии, вспыхивающие между деревьями, хоть грома не было слышно и вечер был абсолютно спокойным.

«Холодные пальцы» оказалась первой пластинкой, которая заставила его подпрыгнуть. Она началась с лёгкого шума беготни, будто носились грызуны, а затем добавился пронзительный звон колокольчика. Тут же Мартин почувствовал, как кто-то провёл ледяными кончиками пальцев по его щеке, хоть там никого не было. Пока шла запись, он ощущал то же снова и снова. Он встал, опрокинув стул, и пошёл по комнате, обеими руками стараясь защитить лицо, но ледяные пальцы продолжали всё быстрее и быстрее гладить его – не только щёки, но и лоб, и уши, и затылок, и даже губы. Его словно ласкала мёртвая, но настойчивая любовница.

Он подошёл к столу, всё ещё держа одну руку перед лицом, и толкнул проигрыватель так, что игла проскребла по пластинке и остановила её.

– Мартин? – позвала из зала Серена – Что за шум?

– Извини! – откликнулся он. – Просто навожу в кабинете порядок!

Он засунул «Холодные пальцы» обратно в конверт. Ему было стыдно за то, что он не может сказать Серене, чем он тут занимается. В конце концов, он впервые встретил её, когда она была студентом на факультете когнитивной нейробиологии, и она вполне была в состоянии понять исследования Винсента Грейлинга в сфере синестезии. И всё же по некоторым причинам он хотел выяснить побольше о психологических эффектах этих записей, прежде чем поделится ими с кем-либо, особенно с Сереной. Это было захватывающе, но его тревожила та лёгкость, с которой записи манипулируют его чувствами, заставляя видеть тени, где нет теней, и молнии, где нет молний, и чувствовать, что его кто-то трогает, когда он один. Серена вот-вот должна была родить, и меньше всего он хотел забивать ей этим голову.

Мартин поставил «Лица». Звук на этой пластинке сильно отличался от других. Это была беспорядочная смесь из сотен человеческих голосов, говорящих так быстро и невнятно, что разобрать слова было невозможно. Он сидел, ссутулившись, за столом, напряжённо прислушиваясь, но уже больше двух минут он ничего не видел, не ощущал никаких запахов и не чувствовал в комнате чужого присутствия. Возможно, эта пластинка не стимулировала никакие из его чувств, и было бы интересно узнать, почему.

Он встал и прошёлся по комнате, всё ещё прислушиваясь. Голоса заставляли его ощущать, словно его окружила огромная толпа, которая болтала между собой, но совершенно игнорировала его. Возможно, в этом и была суть записи – заставить его чувствовать себя в одиночестве, словно никому до него нет дела.

Только повернувшись снова к столу, он понял, как ошибался. «Лица» означали именно это – лица. На дверце шкафа по левую руку, где он обнаружил пластинки, он увидел два лица – оба в барельефе, словно их вырезали прямо на дверце.

Мартин встал как вкопанный и уставился на них. Одно лицо оказалось на одном уровне с его собственным – мужское лицо. И хоть оно и было сделано из крупнозернистого дуба, он сразу же узнал в нём Винсента Грейлинга. Те же близко посаженные глаза, массивная челюсть и агрессивно искривлённые губы.

Ниже и слегка правее лица Винсента Грейлинга, словно бы она стояла рядом с ним, было лицо маленькой девочки. Она была достаточно невзрачной – с длинным носом и тонкими губами, и в то же время она выглядела так, словно была слишком юной, чтобы её черты окончательно сформировались.

Мартин подумал: Винсент Грейлинг и Вера. Вот чьи это лица. Я их вижу. Я их действительно вижу, такими, как когда они были живыми. Не призраки, не сверхъестественные явления, а образы, созданные через стимулирование моего слуха, а уже через слух – зрения.

Он поднял руку к лицу Винсента Грейлинга, задаваясь вопросом, стоит ли дотрагиваться до него, а если дотронется, то почувствует ли он хоть что-нибудь? Однако когда он это сделал, среди других голосов проступил один. Он был искажён, и некоторые слова были приглушёны и неразборчивы, но он смог разобрать бмомльшую часть.