Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Дон Харрис

Соавторы: Грэм Мастертон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 37 страниц)

– Если верить заключению о ДНК, то напавшего на тебя мужчину нельзя назвать по-настоящему живым.

Марджори медленно повернулась к мужу.

– Что? – переспросила она. – Что ты имеешь в виду?

Сам Джон явно был сбит с толку:

– Не знаю. Ведь это кажется полнейшей бессмыслицей, верно? Но именно так сказал Кроссланд. Дословно он выразился так: мужчина был мёртв.

– Мёртв?! Как мог он быть мёртв?

– Ну, похоже на то, что в данных результатов исследования очевидны некие отклонения от нормы. То есть я не хочу сказать, что тот мужчина был на самом деле мёртв.

– Мёртв, – шёпотом повторила Марджори, словно теперь наконец-то ей стало все ясно. – Он был мёртв.

Ранним утром в пятницу, в пять минут шестого, Джона разбудил телефонный звонок. В окно спальни барабанил дождь, позади дома рычала мусороуборочная машина.

– Говорит старший инспектор Кроссланд, сэр. Боюсь, у меня дурные вести. Мы нашли Уильяма в фонтанах.

Джон сглотнул.

– Понятно, – произнёс он.

Как ни абсурдно, но ему хотелось спросить, жив ли Уильям, хотя живым он быть никак не мог. Но голос отказывался повиноваться ему.

– Посылаю к вам двух офицеров, – продолжал старший инспектор. – Один из них – женщина. Можете ли вы быть готовы через, скажем, пять-десять минут?

Джон бесшумно повесил трубку. Недвижимым замер, сидя на постели, обхватив колени руками, в глазах стояли слезы. Потом он сглотнул, вытер глаза и мягко потряс Марджори за плечо.

Она пробудилась и посмотрела на него непонимающим взглядом, словно только вернулась из других миров.

– Что? – гортанно спросила она.

Джон пытался заговорить и не мог.

– Уильям, да? – спросила она. – Они нашли Уильяма.

Хлестал дождь. Возле серых фонтанов они вместе стояли под зонтом Джона, тесно прижавшись друг к другу. Вспыхивали синие огни сигнального маячка «скорой помощи», задние дверцы распахнуты. Подошёл старший инспектор Кроссланд – солидный мясистый мужчина с промокшими под дождём усами. Он приподнял шляпу и сказал:

– Всем нам очень жаль, что все так вышло. Вы знаете, что мы не теряли надежды даже тогда, когда стало очевидным, что надежды уже нет.

– Где его нашли? – спросил Джон.

– Он попал в ведущий к Длинной Воде[36] канал. Туда нападало столько листьев, что ничего не было видно. Один из работников обнаружил тело Уильяма, когда чистил решётку.

– Могу ли я его увидеть? – спросила Марджори.

Джон взглянул на старшего инспектора, беззвучно вопрошая: «Насколько он плох с виду?» Но старший инспектор кивнул и взял Марджори за локоть со словами:

– Пройдёмте со мной.

Марджори послушно двинулась вместе с инспектором, чувствуя себя маленькой и замёрзшей. Он подвёл её к открытым дверям машины «скорой помощи» и помог забраться внутрь. Там, завёрнутый в ярко-красное одеяло, лежал её ребёнок, малыш Уильям, с закрытыми глазками, мокрый завиток волос прилип ко лбу. Он был такой бледный, словно высеченный из мрамора, будто белая статуя.

– Можно я поцелую его? – спросила Марджори.

Старший инспектор Кроссланд кивнул.

Она прикоснулась губами к своему малышу, и ответом ей был студёный холод.

С улицы донёсся голос Джона:

– Я тут подумал… Сколько дней он находился там?

– Не больше дня, сэр, так мне кажется. Он был одет в тот же комбинезончик, который был на нем в день исчезновения, причём чистый. Видно, что мальчика хорошо кормили. Нет никаких признаков дурного обращения или телесных повреждений.

Джон отвёл взгляд.

– Ничего не понимаю, – проговорил он.

Старший инспектор положил руку ему на плечо:

– Вряд ли вас это утешит, сэр, но я тоже ничего не пойму.

Весь следующий день, под дождём и солнцем, Марджори бродила по Кенсингтонским садам. Она ходила по аллеям Ланкастера и Баджа, постояла у Круглого пруда. Потом шла назад мимо пруда Длинная Вода. Наконец она остановилась возле скульптуры Питера Пэна.

Снова начал накрапывать дождь, капли падали со свирели Питера, стекали по щекам, словно слёзы.

«Мальчик, который так никогда не стал взрослым, – подумала Марджори. – Совсем как Уильям».

Она уже собралась было пойти дальше, как в голове ярко вспыхнул крохотный отрывок воспоминаний. Что там говорил дядюшка Майкл на прощание в день, когда похитили Уильяма?

Она сказала ему: «Сегодня вечером я готовлю чешуа из курицы».

Он повторил: «Чешуа из курицы…» – потом замолчал надолго и добавил: «Про пену не забывай».

Тогда она подумала, что речь идёт о соусе. Так почему же он все-таки это сказал? Ведь прежде Майкл никогда не заговаривал о кулинарии. Дядюшка предупреждал, что, возможно, кто-то в Кенсингтонских садах наблюдает за ней. Он предостерегал её, что некто в Кенсингтонских садах может похитить Уильяма.

Про пену не забывай.

Про Пэна не забывай.

Когда Марджори зашла в дядину квартиру, он, укутавшись в шерстяное одеяло бордового цвета, сидел на диване. В квартире пахло газом и прокисшим молоком. Сквозь тюлевые занавески пробивался тоненький солнечный луч цвета слабозаваренного чая; дядюшкино лицо в его свете казалось совсем усохшим и жёлтым.

– Я как раз размышлял, когда ты придёшь, – тихо прошелестел он.

– Ты ждал меня?

Он криво улыбнулся:

– Ты же мать. А матери понимают всё.

Марджори опустилась на стул рядом с ним:

– В тот день, когда забрали Уильяма… ты предупреждал, чтобы я не забывала о пене… Или о Пэне… Ты имел к виду то, что я думаю?

Он взял её руку и сжал с бесконечным состраданием, с беспредельной болью.

– Пэн – кошмар каждой матери. Каким он был, таким и останется навсегда, – вымолвил он.

– Ты хочешь сказать, что всё это не просто сказки?

– Ох… Если иметь в виду то, как преподнёс историю сэр Джеймс Барри – вплёл туда всех этих фей, пиратов, индейцев, – то это, конечно же, сказка и выдумка. Но сказка, основанная на достоверном факте.

– Откуда ты знаешь? – спросила Марджори. – Прежде мне не доводилось слышать об этом.

Морщинистым лицом дядюшка повернулся к окну и начал рассказ:

– Знаю, потому что это произошло с моим братом и сестрой, и чуть было не случилось со мной. Год спустя, на великосветском обеде в Белгравии,[37] моя мать встретила сэра Джеймса и рассказала ему о случившемся. Шёл приблизительно год тысяча девятьсот первый или тысяча девятьсот второй. Она надеялась, что по следам её рассказа он напишет статью и предупредит всех родителей, которые поверят ему, ибо авторитет сэра Джеймса был велик. Но старик оказался таким сентиментальным дураком и сказочником… Маме он не поверил, больше того, превратил её материнскую боль и мучение в детскую сказочку. К тому же книга Барри имела такой успех, что никто с тех пор не принимал маминых предупреждений всерьёз. В тысяча девятьсот четырнадцатом году она умерла в психиатрической больнице в Суррее. В свидетельстве о смерти было сказано «помешательство», вот так-то.

– Расскажи же мне о том, что случилось, – попросила Марджори. – Дядюшка Майкл, я только что потеряла своего мальчика… Ты должен всё мне рассказать.

Дядя пожал костлявыми плечами:

– Сложно отличить правду от вымысла. Но в конце восьмидесятых годов девятнадцатого века в Кенсингтонских садах внезапно стали пропадать дети… только маленькие мальчики, которых похищали прямо из колясок или вырывали из рук нянек. Все они потом были найдены мёртвыми… большинство в Кенсингтонских садах, некоторые в Гайд-парке и Паддингтоне… но всех их нашли именно поблизости. Иногда на нянек тоже нападали, три были изнасилованы.

В конце концов в тысяча восемьсот девяносто втором году задержали мужчину, пытавшегося похитить ребёнка. Несколько нянек признали в нем насильника и похитителя. Его судили в Лондонском центральном уголовном суде, вынесли обвинение по трём статьям, тринадцатого июня тысяча восемьсот восемьдесят третьего года приговорили к смертной казни и в последний день октября повесили.

Он оказался польским моряком торгового флота, бежавшим с корабля в лондонском порту после рейса на Карибы. Команда знала его под именем Пётр. Человеком он был весёлым и лёгким, по крайней мере до тех пор, пока корабль не бросил якорь в столице Гаити – Порт-о-Пренсе. Пётр провёл три ночи где-то на острове, а когда вернулся, первый помощник заметил, что выражение лица у него сделалось угрюмым и отталкивающим. Петра стали одолевать частые приступы бешенства, поэтому никто не удивился, когда в Лондоне он сошёл с корабля и не вернулся.

Судовой врач решил, что Пётр, возможно, переболел малярией: лицо у него было мертвенно-бледное с землистым оттенком, глаза налиты кровью. Кроме того, он постоянно дрожал и что-то бормотал себе под нос.

– Но если его повесили… – перебила его Марджори.

– О да, его повесили, конечно, – продолжал повествование дядюшка. – Как положено повесили, за шею, так он и болтался, пока не умер, а потом был похоронен на территории тюрьмы Уормвуд-Скрабз. Но через год в Кенсингтонских садах опять начали пропадать мальчики, снова нападали на нянек и насиловали их, и у каждой вновь находили те же самые царапины и порезы, какие наносил своим жертвам Пётр. Видишь ли, он имел обыкновение разрезать платья жертв серпом.

– Серпом? – упавшим голосом прошептала Марджори.

Дядюшка Майкл потряс рукой, согнув указательный палец в форме крюка:

– Думаешь, откуда взял сэр Джеймс идею с капитаном Крюком?

– Но и меня так порезали.

– Точно, – кивнул дядюшка Майкл. – Именно об этом и речь. Тот, кто напал на тебя, тот, кто похитил Уильяма, – это Пётр.

– Что ты говоришь? Твоей истории больше ста лет! Как такое возможно?

– Точно так же в тысяча девятьсот первом году Пётр пытался выкрасть из коляски меня. Моя нянюшка пыталась отогнать его, но он полоснул её по шее и перерезал яремную вену. Мой братец с сестрёнкой пытались бороться, но Пётр обоих забрал с собой. Они были совсем малыши, и шансов победить взрослого у них, увы, не было. Несколько недель спустя пловец наткнулся на их тела в Серпантине.[38]

Прижав костлявую старческую руку ко рту, дядюшка надолго замолчал. Затем продолжил:

– Матушка совсем обезумела от горя. Каким-то удивительным образом она знала, кто убил её детей. Каждый день она ходила в Кенсингтонские сады и следила практически за каждым мужчиной. И наконец наткнулась на того самого. Вперившись тяжёлым взглядом в двух сидящих на скамье нянек, он стоял между деревьев. Мама подошла к нему и обвинила в содеянном. Прямо в лицо сказала ему, что знает, кто он таков, – убийца её детей.

Знаешь, что он ответил? Никогда мне не забыть о том, как мама рассказывала об этом… До сих пор мурашки бегут по коже… Вот что поведал этот Пётр: «Никогда не было у меня ни отца, ни матери. И побыть ребёнком мне тоже не удалось. Но зато одна старуха на Гаити мне обещала, что я навечно останусь молодым при условии, что стану отправлять к ней на крыльях ветра души маленьких детей. Так я и делал: целовал их, высасывал души и посылал по ветру на Гаити».

И знаешь ли, что ещё сказал он матери? Вот его слова: «Хоть души твоих детей отлетели на далёкий остров, но, если ты захочешь, они будут жить. Можешь пойти к их могилам, позвать их – они вернутся к тебе. Надобно только слово матери».

Мама спросила: «Кто ты? Что ты?» А он ответил одним словом: «Пан». По-польски это не что иное, как просто «человек». Поэтому мама звала его Пётр Пан. Именно отсюда взял имя для своего персонажа сэр Джеймс Барри. Жуткая ирония – в действительности капитан Крюк и Питер Пэн вовсе не были врагами, а были одним и тем же человеком.

Марджори в ужасе глядела на дядюшку Майкла:

– Что же сделала бабушка? Она позвала своих детей, да?

Дядя покачал головой:

– Она приказала положить на их могилы тяжёлые гранитные плиты. Потом, как я тебе уже рассказывал, попыталась доступными ей способами предупредить о Петре Пане других матерей.

– Значит, она на самом деле думала, что сможет позвать и вернуть детей к жизни?

– Думаю, что да. Но она часто говорила мне: «Что за жизнь без души?»

Марджори просидела с дядюшкой Майклом дотемна. Голова старика упала, он захрапел.

Она стояла в морге. Падающий из окна верхнего света солнечный луч высвечивал её лицо белым. Платье было чёрным, и шляпка тоже. Пальцы сжимали чёрную сумочку.

Крышка белого гроба Уильяма была открыта, а сам он лежал на белой шёлковой подушке, с закрытыми глазами, крохотные ресницы чернели на фоне мертвенно-бледных щёк, губы слегка приоткрылись, словно мальчик все ещё дышал.

По обе стороны гроба горели свечи, в двух высоких вазах стояли белые гладиолусы. В морге царила глубокая тишина, только еле слышно доносился отдалённый рокот движения и порой глубоко внизу, легонько сотрясая основание здания, проносился поезд Центральной линии метрополитена.

Сердце Марджори стучало медленно и ровно.

«Дитя моё, – подумала женщина, – мой бедный милый малыш».

Она подошла ближе к гробу. Нерешительно протянула руку и погладила чудные детские локоны. Какие они мягкие и шелковистые! Как мучительно касаться их!

– Уильям, – выдохнула она.

Но он не шевельнулся, холодный и неподвижный. Не двигается, не дышит.

– Уильям, – громче позвала Марджори. – Уильям, дорогой, вернись ко мне. Очнись же, мистер Билл!

Но всё же малыш не двигался. И не дышал.

Марджори немного помедлила. Она почти устыдилась, что поверила в россказни дядюшки Майкла. Пётр Пан, как бы не так! Старик просто выжил из ума.

Тихонечко, на цыпочках, она пошла к двери. В последний раз посмотрела на Уильяма и притворила за собой дверь.

Только она отпустила ручку двери, как тишину пронзил самый душераздирающий и пронзительный вопль из всех, что ей доводилось слышать.

В Кенсингтонских садах, среди деревьев, сухопарый человек в чёрном поднял голову и вслушивался и внимал, словно в завывании ветра мог различить детский плач. Он слушал, он улыбался, но не спускал глаз с двух приближавшихся молодых женщин с колясками.

«Да благословит Бог матерей везде и всюду», – подумал он.

Перевод: Мария Савина-Баблоян

Сексуальный объект

Graham Masterton, «Sex Object», 1993

Скрестив лодыжки, она сидела спиной к тусклой лампе дневного света. Безупречная осанка, безупречный костюм от Карла Лагерфельда и чёрная соломенная шляпка – и ноги тоже были безупречны.

Из-за света позади доктор Арколио почти не видел её лица. Но одного голоса было достаточно, чтобы понять, что она была в отчаянии – так, как на это способны только жёны очень, очень богатых мужчин.

Жена простого мужчины никогда о таком и думать не станет – не то что отчаиваться.

Она сказала:

– Мой парикмахер говорит, вы самый лучший.

Доктор Арколио сжал руки. Он был лысый и смуглый, с очень волосатыми руками.

– Ваш парикмахер? – эхом отозвался он.

– Джон Сан-Анджело… У него есть друг, который хотел сделать операцию.

– Понятно.

Она была раздражённой и дёрганой, словно беговая лошадь.

– Дело в том… Он сказал, что вы можете это сделать по-другому, не как все остальные… Чтобы все было настоящим. Он сказал, вы можете сделать так, что она и по ощущениям будет настоящей. Что совсем не отличить.

Доктор Арколио задумался и кивнул.

– Совершенно верно. Но я работаю с трансплантатами, понимаете, а не с модификациями имеющихся тканей. Это как пересадка сердца или почек… Сначала нам нужно найти донора, пересадить ему орган, а потом надеяться, что тот не вызовет отторжения.

– Но если донор найдётся… могли бы вы сделать это для меня?

Доктор Арколио встал и медленно зашагал по кабинету. Он был невысок, не больше пяти футов и пяти дюймов, но осанка и невозмутимый вид делали его очень интересным и привлекательным. Он был одет строго: костюм-тройка в тонкую полоску с белой гвоздикой в петлице и старательно начищенные оксфорды.

Подойдя к окну, доктор раскрыл шторы и надолго уставился вниз на Бруклин-плейс. Дождя не выпадало уже почти семь недель, и небо над Бостоном было странного бронзового цвета.

– Вы же отдаёте себе отчёт, что ваша просьба сомнительна как с медицинской точки зрения, так и с моральной?

– Почему? – возразила она. – Я хочу этого. Мне это нужно.

– Но, миссис Эллис, операции, которые я провожу, обычно имеют цель исправить физическое состояние, которое хронически расходится с душевным состоянием пациента. Я работаю с транссексуалами, миссис Эллис, с мужчинами, которые, несмотря на наличие пениса и мошонки, психологически являются женщинами. Удаляя их мужские половые органы и вживляя женские… я просто привожу их тела в соответствие с их разумом. В вашемже случае, однако…

– В моем случае, доктор, мне тридцать один год, и мой муж – самый богатый человек во всем штате Массачусетс, и если я не сделаю эту операцию, то скорее всего останусь без мужа, а вместе с ним и без всего, о чем когда-либо мечтала. Вам не кажется, что это попадает в ту же самую категорию, что и транссексуалы? Да и вообще, вам не кажется, что я нуждаюсь в этом больше, чем мужики, которым хочется стать женщиной просто для того, чтобы ходить на каблуках и носить подвязки с трусиками от Frederick’s of Hollywood? [Известный в США бренд женского белья, основанный в 1947 году – прим. пер.]

Доктор Арколио улыбнулся.

– Миссис Эллис… я хирург. Я делаю операции, чтобы спасать людей от глубоких психологических травм. Я обязан придерживаться определённых этических норм, очень строгих норм.

– Доктор Арколио, я страдаю от глубокой психологической травмы. Все говорит о том, что я наскучила мужу в постели, и раз уж я его пятая жена, то и шансы на развод растут с каждой минутой, вы понимаете?

– Но то, о чем вы просите – это чересчур радикально. Больше, чем радикально. И необратимо. И вы не задумывались о том, что это может испортить вашу фигуру, вы же женщина?

Миссис Эллис достала из своей крокодиловой сумочки чёрную сигарету и прикурила её блестящей чёрной зажигалкой «Данхилл». Впившись в сигарету, она выпустила дым.

– Хотите, я буду с вами полностью откровенной?

– Пожалуй, я на этом настаиваю.

– В таком случае вы должны знать, что Брэдли просто помешан на групповом сексе… постоянно зовёт своих приятелей делать это со мной. На прошлой неделе, после благотворительного балета в Грейт-Вудс, он пригласил домой семь человек. Семеро хорошо набравшихся плутократов из Бэк-Бэй. Он приказал мне раздеться, пока они пили мартини в библиотеке. Потом они поднялись наверх, все семеро.

Доктор Арколио разглядывал свой сертификат из Бригема и Женской больницы, словно никогда его до этого не видел. Его сердце забилось быстрее, и он не знал почему. Синдром Вольфа-Паркинсона-Уайта? Фибрилляция предсердий? Или, может, страх с щепоткой сексуального возбуждения? Он произнёс спокойно, как только мог:

– Когда я сказал «откровенно»… в общем, не стоит мне это рассказывать. Если я все же решу провести подобную операцию, то только по независимой рекомендации вашего семейного врача и вашего психиатра.

Миссис Эллис всё равно продолжила рассказ:

– Они влезли на меня, обступили по бокам, все семеро. Я словно утонула в потной мужской плоти. Брэдли вошёл в меня сзади, Джордж Картен – спереди. Двое из них толкали свои члены мне в рот, пока я не начала задыхаться. Двое пытались влезть мне в уши. А ещё двое – тёрлись о мою грудь. Они поймали ритм, как команда гребцов из Лиги плюща. Они ревели с каждым толчком. Ревели. Я была для них никем – просто тело среди этих криков и толчков. А потом двое кончили мне в рот, двое – в уши, и ещё двое – на грудь. Брэдли был последним. Но когда он закончил и вышел из меня, я была вся в сперме, с меня капало, доктор; и тогда я поняла, что Брэдли нужен просто объект; не жена, даже не любовница. Объект.

Доктор Арколио ничего не сказал. Он посмотрел на миссис Эллис, но её лицо было скрыто воронкой сигаретного дыма.

– Брэдли хочет объект для секса, так что я решила, что раз уж он хочет, то я стану этим объектом. Какая разница? Разве что Брэдли будет со мной счастлив, и жизнь останется такой, как раньше. – Она хохотнула, звонко, будто разбился бокал для шампанского. – Богатая, лёгкая и безопасная. И никто не должен об этом знать.

– Я не могу этого сделать. Это исключено.

– Да, – ответила миссис Эллис. – Я знала, что вы это скажете. Поэтому я подготовилась.

– Подготовились? – нахмурился доктор.

– Подготовилась. У меня есть данные о трёх случаях пересадки органов, которые были проведены вами без согласия распорядителей доноров. Джейн Кестенбаум,

12 августа 1987 года; Лидия Зерби, 9 февраля 1988-го; Кэтрин Стиммелл, 7 июня 1988-го. Все трое дали согласие на донорство печени, почек, сердца, глаз и лёгких. Никто из них не соглашался на удаление гениталий.

Она кашлянула.

– У меня на руках все отчёты, все записи. Вы провели две первые операции в Бруклайнской клинике, под видом лечения рака яичек, а третью – в Лоуэллской медклинике, под предлогом коррекции двойной грыжи.

– Так-так, – сказал доктор. – Должно быть, это первый раз, когда пациент шантажирует меня, чтобы добиться согласия на операцию.

Миссис Эллис встала. Свет внезапно залил её лицо румянцем. Она была поразительно красива: высокие скулы, как у Греты Гарбо, прямой нос и губы, словно вытянувшиеся для поцелуя. Глаза голубые, словно разбитые сапфиры. Одна мысль, что женщина такой красоты умоляла, заставляла его сделать операцию, казалась доктору Арколио невероятной, даже пугающей.

– Я не могу этого сделать, – повторил он.

– О нет, доктор Арколио. Вы это сделаете. Потому что иначе все подробности ваших грязных операций отправятся прямо в кабинет окружного прокурора, после чего вы угодите в тюрьму. И подумайте, что будет со всеми теми несчастными мужчинами, обречёнными страдать в телах, хронически расходящихся с их духовным состоянием.

– Миссис Эллис.

Она шагнула вперёд. Угрожающе красивая, и к тому же, с учётом каблуков, выше него на пять дюймов. От неё пахло сигаретами и «Шанелью № 5». Длинноногая, с неожиданно большой грудью при стройной фигуре – хотя её костюм был скроен так хорошо, что эта диспропорция оставалась незаметной. В ушах – платиновые серьги «Гардье».

– Доктор, – сказала она, и он впервые заметил в её голосе лёгкую небраскскую протяжность. – Мне нужна эта жизнь. И чтобы в ней остаться, мне нужна эта операция. Если вы мне не поможете, я вас уничтожу. Обещаю.

Доктор Арколио посмотрел на лежащий на столе ежедневник. Там, его собственным аккуратным почерком, было написано, что Хелен Эллис договорилась о встрече на сегодня в 3:45. Боже, как же он жалел, что на это согласился.

– Вы должны гарантировать мне три вещи, – тихо произнёс он. – Первое: вы должны быть готовы прибыть в мою клинику на Киркенд-стрит в Кембридже в течение часа. Второе: вы не расскажете о том, кто провёл операцию, никому, кроме мужа.

– И третье?

– Вы должны заплатить мне полмиллиона долларов облигациями как можно скорее, и ещё полмиллиона – по успешном завершении операции.

Миссис Эллис едва заметно кивнула.

– Тогда договорились, – сказал доктор Арколио. – Господи. Не знаю, кто из нас более сумасшедший, вы или я.

В середине февраля Хелен Эллис обедала в ресторане «Джаспер» с подругой, Нэнси Петтингрю, когда к ним подошёл метрдотель и пробормотал ей в ухо, что ей звонят.

Ей только принесли блюдо с моллюсками под мексиканским соусом и бокал охлаждённого шампанского.

– Ох… Кто бы это ни был, скажите, что я перезвоню после обеда, хорошо?

– Говорят, это очень срочно, миссис Эллис.

Нэнси хохотнула.

– Это что, твой любовник, а, Хелен?

Метрдотель невозмутимо продолжил:

– Этот джентльмен сказал, что на счету каждая минута.

Хелен медленно опустила вилку.

Нэнси нахмурилась.

– Хелен? Что случилось? Ты побелела!

Метрдотель отодвинул стул Хелен и провёл её через весь ресторан к телефону. Хелен подняла трубку и бесцветным, как минералка, голосом проговорила:

– Хелен Эллис, слушаю вас.

– Я нашёл донора, – сказал доктор Арколио. – Идеально подходящая ткань. Вы всё ещё хотите это сделать?

Хелен сглотнула.

– Да. Я все ещё хочу сделать операцию.

– В таком случае немедленно приезжайте в Кембридж. Вы что-нибудь ели?

– Как раз собиралась обедать. Я съела кусочек хлеба.

– Больше не ешьте и не пейте. Приезжайте сразу. Чем раньше приедете, тем больше шансов на успех.

– Хорошо, – согласилась Хелен. – Кто это был?

– Кто?

– Донор. Кем она была? Как она умерла?

– Для вас это не имеет совершенно никакого значения. На самом деле, психологически будет даже лучше, если вы не знаете.

– Очень хорошо. Буду через двадцать минут.

Она вернулась к столику.

– Нэнси, прости… Мне надо идти.

– Когда мы только сели обедать? Что случилось?

– Не могу сказать, прости.

– Так и знала, – сказала Нэнси, бросая салфетку на стол. – Это все-таки любовник.

– Позвольте мне рассказать, что нам удалось сделать, – сказал доктор Арколио.

Прошло почти два месяца, началась первая неделя апреля. Хелен сидела в накрытой белой черепицей оранжерее особняка на Чарльз-ривер, на плетёной кушетке, заваленной украшенными вышивкой подушками. В оранжерее вовсю цвели жёлтые нарциссы, однако снаружи все ещё было очень холодно. Небо над куполом стояло цвета размытых чернил, и там, куда солнце не попадало, газоны были покрыты инеем.

– При обычной операции по смене пола яички удаляются, а вместе с ними удаляется и пещеристая ткань пениса. Внешние ткани пениса тогда сворачиваются назад в виде трубки, тем самым образуя искусственную вагину. Но она, конечно же, искусственная, и во многих аспектах не в состоянии нормально функционировать. В особенности ей не хватает полноценной эротической чувствительности. Но я могу дать своим пациентам настоящую вагину. Я могу изъять из тела донора всю вульву, включая мышцы и пещеристые ткани, их окружающие, и трансплантировать их в тело реципиента. Потом, с помощью микрохирургических технологий, разработанных в МИТ при моем участии, нервные окончания «подключаются» к центральной нервной системе пациента… тем самым делая вагину и клитор способными к возбуждению точно так же, как и в теле донора.

– Мне было не до возбуждения, – сказала Хелен с кривой усмешкой.

– Знаю. Но теперь это ненадолго. Вы превосходно восстанавливаетесь.

– Думаете, я сошла с ума?

– Не знаю. Зависит от ваших целей.

– Моя цель – сохранить все, что вы видите вокруг.

– Ну… – сказал доктор Арколио. – Думаю, вам это удастся. По словам вашего мужа, ему не терпится вновь заняться с вами любовью.

– Простите, – сказала Хелен, – что я заставила вас нарушить ваш моральный кодекс.

Доктор пожал плечами.

– Теперь уже поздно. Но, должен признать, я горжусь тем, что мне удалось сделать.

Хелен позвонила в маленький серебряный колокольчик, лежавший на столе позади.

– Тогда как насчёт шампанского, барон Франкенштейн?

Во вторую пятницу мая она пришла в мрачную, просторную библиотеку, где работал Брэдли, и встала посреди комнаты. Она впервые вошла в библиотеку не постучавшись. На ней была длинная шёлковая рубашка алого цвета с алыми шнурками и алые же туфельки. Волосы слегка завиты и стянуты алой ленточкой. Её голубые глаза были слегка затуманены, на губах играла легчайшая из улыбок, а левая рука покоилась на коленке – лёгкая пародия на шлюху, ожидающую клиента.

– Ну что? – спросила она. – Уже четыре часа. Тебе давно пора спать.

Конечно, все это время Брэдли знал, что она была там, и пусть он даже хмурился над документами на землевладение, он не мог разобрать ни единого слова.

– Она готова? – наконец выдавил он.

– Она? – переспросила Хелен. Внезапно она обнаружила в себе новообретенную уверенность. Впервые за долгое время у неё было что-то, чего Брэдли жаждал.

– В смысле ты готова? – исправился он. Он встал. Крепко сложённый, широкоплечий мужчина пятидесяти пяти лет. Седой, с львиной головой, которая хорошо бы смотрелась в качестве садовой статуи. Он был одним из знаменитых бостонских Эллисов – транспортных магнатов, землевладельцев, газетчиков – и сейчас считался самым крупным брокером в лазерных технологиях во всем западном мире.

Он медленно подошёл. Черно-белая рубашка в полоску, мятые голубые слаксы и шикарные малиновые подтяжки. Так старались выглядеть все Эллисы: стиль практичного газетного издателя, типичного пройдохи в прокуренной комнате. Старомодный, но не лишённый особой бостонской харизмы.

– Покажи мне, – сказал он тихим, мягким шёпотом. Хелен скорей чувствовала, что он сказал, чем слышала. Казалось, будто бы где-то вдалеке гремел гром.

– В спальне, – сказала она. – Не здесь.

Он оглядел библиотеку, заставленную антикварными книгами в кожаных переплётах, мрачные портреты предков на стенах. В углу библиотеки, рядом с окном, стоял тот самый печатный станок, который его прапрадед использовал, когда издавал первые выпуски «Бикон-хилл Мессенджера».

– Где может быть лучше, чем здесь? – поинтересовался он. Возможно, у неё было что-то, чего он очень хотел, но его желания по-прежнему оставались для неё законом.

Шёлковый халат соскользнул с её плеч на пол, где лёг, словно лужица крови. Под халатом был бюстгальтер с маленькими чашками, поднимающими и разделяющими грудь, но не закрывающими её. Соски зарделись – темно-розовые, словно ягоды малины.

Но его внимание было приковано к маленькому алому треугольнику у неё меж ног. Он ослабил галстук и раскрыл воротник, задышав часто и резко.

– Покажи мне, – повторил он.

– Не боишься? – спросила она. Вдруг ей показалось, что такое возможно.

Он наградил её тяжёлым взглядом.

– Боюсь? Что ты несёшь вообще? Может, это твоя идея, но я за неё платил. Показывай.

Она развязала алую верёвочку на трусиках, и они упали на её левую лодыжку, словно кандалы.

– Господи, – прошептал Брэдли. – Она прекрасна.

Хелен обнажила свою бледную, пухлую, хорошо провощённую вагину. Но прямо над её собственной была ещё одна, такая же пухлая, такая же манящая и столь же влажная. Только овальный шрам показывал, где доктор Арколио вшил её в пах, не более заметный, чем лёгкий ожог первой степени.

Выпучив глаза, Брэдли встал перед ней на колени и прижал ладони к её бёдрам. Он разглядывал её близнецов в блаженном экстазе.

– Она прекрасна! Прекрасна! Это самое лучшее, что я видел в жизни!

Он остановился и посмотрел вверх, внезапно по-мальчишечьи спросив:

– Можно потрогать? Она такая же?

– Конечно, можно, – сказала Хелен. – Ты за неё заплатил. Она твоя.

Дрожащими руками Брэдли погладил мягкие губы её новой вагины.

– Ты это чувствуешь? Чувствуешь, как настоящую?

– Конечно. Приятно.

Он потрогал её второй клитор, пока тот не начал твердеть. Тогда он протолкнул средний палец в тёплую, влажную глубину её второй вагины.

– Прекрасно! Она такая же! Невероятно! Господи! Невероятно!

Он прошёл к двери, закрыл её пинком и запер на ключ, после чего вернулся к ней, сбрасывая подтяжки, разрывая их и выскакивая из брюк. Подойдя к Хелен, он уже разделся, если не считать полосатых трусов. Затем стянул и их, обнажив большой налитый кровью член.

Он толкнул её на ковёр и яростно вошёл в неё, без всяких прелюдий и ласк – только неистовая, взрывная похоть. Сначала он вошёл в её новую вагину, потом в её собственную, а затем – сзади. Он носился от одного к другому, словно изголодавшийся нищий, разрывающийся между мясом, хлебом и конфетой.