Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Дон Харрис

Соавторы: Грэм Мастертон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 37 страниц)

Роджер фыркнул.

– Это не доказывает ровным счетом ничего. Полагаю, лучше перейти сразу к сути.

Я кивнул.

– Охотно… Смерть Уолтера Пайка – это почти что идеальное убийство. Однако во всем деле обнаружился один нелепый прокол, который и выдал убийцу.

Пайки, хлопая глазами, посматривали друг на друга, словно слепцы, которым внезапно вернули зрение и отлущили бабла в придачу.

– Из разбитой машины пропало радио. В промежутке между аварией и приездом полиции кто-то вскрыл авто и забрал приёмник. Это означает, что вору либо очень повезло оказаться прямо на месте событий, либо он знал, где именно машина слетит с дороги.

– Это же нелепо, – произнес Хьюго. – Как мог кто-то знать о таком?

– Они могли знать, если сами всё и спланировали, – ответил я. – До меня дошло: ничто в останках авто не расскажет мне о том, что случилось с Уолтером Пайком; об этом расскажет то, чего там не было. Радио пропало, а это значит, что оно могло иметь какое-то отношение к смерти Уолтера Пайка.

Сесили нахмурилась.

– Но как радио может быть связано с гибелью папы?

– Поначалу я и сам не знал, – сказал я. – Но сегодня утром, когда я вышел проветриться, на глаза мне попался человек, гулявший со своей собакой. У него был один из тех бесшумных собачьих свистков тех самых, которые не слышны для людей, но слышны для собак. Это заставило меня вспомнить об оперных певцах, которые способны раскалывать бокал, когда поют с определённой тональностью. И тогда я припомнил ещё кое-что, прочитанное несколько лет назад. Я наведался в библиотеку Брайтона и пролистал пару книг. Мне потребовалось совсем немного времени, чтобы разыскать нужные сведения.

Около пяти лет назад один французский доктор изобрел свисток, свист которого мог достигать невероятно высоких частот. Когда он дул в этот свисток, тот создавал в воздухе колебания, вызывавшие боль и неприятные ощущения у всех, кто их слышал. Видите ли, каждое живое существо обладает собственной частотой, и когда колебания достигают определённой частоты, вся структура этого существа тоже начинает вибрировать. При некоторых частотах можно ощутить головную боль и тошноту. При более высоких завибрируют глаза и головной мозг. А при одной конкретной частоте внутренние органы начинают тереться друг о друга, и может наступить смерть. Научный факт. Я прочитал об этом в книге. Всё чёрным по белому.

Эмили нетерпеливо заёрзала на своём месте.

– Я не совсем понимаю к чему вы клоните, мистер Хьюблейн.

– Всё очень просто, – сказал я. – Кто-то переделал приёмник в машине вашего брата; кто-то, знавший, что старик любит слушать радио во время поездок. Когда Уолтер достиг того самого места на Холмах, этот некто послал на переделанное радио мощный сигнал. Тот породил вибрацию, которая хорошенько встряхнула все внутренние органы Уолтера Пайка – и убила его. Я убежден, что он был мёртв ещё до того, как машина сошла с дороги. Радио вырвали из приборной панели, устранив тем самым единственную улику. На этом всё.

Роджер неприятно засмеялся.

– Это сущая нелепица и вымысел, мистер Хьюблейн. И даже если бы это было правдой, кто среди нас мог хотеть избавиться от него? Большей чуши я ещё не слыхал.

– Я тоже так подумал, – отозвался я. – У вас довольно дружная английская семья, и хотя, как мне кажется, вы время от времени действуете друг другу на нервы, не думаю, что вы когда-либо поступите вероломно с одним из родственников. Кто бы это не сделал – он посторонний. В любом случае, таково моё мнение.

– Посторонний? – спросил Чарльз. – Какой ещё посторонний? Вы о чём?

– Одно время, мистер Пайк, я думал на вашу супругу. Я сожалею об этом, миссис Пайк. Однако я хотел восстановить справедливость, поэтому пришлось рассмотреть и такую возможность. Но, полагаю, я вроде как исключил её, потому что у того, кто совершил это, имелись и технические навыки, и мотив, а у миссис Пайк, судя по всему, нет ни того, ни другого.

– Ну, большое вам спасибо, – произнесла Норма с сарказмом.

– Пожалуйста, – сказал я. – Просто потерпите. Ведь это очень важно. Единственный, у кого здесь хватит познаний в технике, чтобы совершить нечто подобное, – это Билл. Он музыкант и знает всё о частотах и электронике. К тому же, как мне кажется, у него туго с деньгами, а иметь богатую подружку – сильный соблазн. Он убил Уолтера Пайка, понимая, что Сесили достанется доля семейного состояния и что это в его же интересах. Думаю, Сесили тоже знала об убийстве и снабжала Билла необходимыми сведениями. Вам также следует знать, что я намерен рассказать всё это полиции.

Повисло неловкое, тяжёлое молчание. Полагаю, в мечтах мне представлялось, как Билл, признав свою вину, делает шаг вперёд и протягивает запястья для наручников. Однако от Пайков я добился совершенно не той реакции, которую ожидал. На меня обрушилось всеобщая неприязнь.

– Сдаётся мне, – прошипел Роджер, – ты порешь совершеннейший вздор. Ни разу в жизни я ещё не был так возмущён. Тебя пригласили сегодня сюда, оказав большую любезность, а ты отплатил тем, что оскорбил близкого друга Сесили, саму Сесили и наше гостеприимство. Предлагаю тебе немедленно удалиться.

Эмили поднялась.

– Боюсь, вам придётся уйти, мистер Хьюблейн.

Я чувствовал смущение и неловкость. Всё вышло из-под контроля.

– Вы не понимаете, – произнёс я, указывая на Билла. – Этот молодой человек убил Уолтера Пайка. Убил при помощи электроники. Я могу доказать. Все внутренние органы Уолтера были смещены, тогда как на той извилистой дороге он не мог ехать со скоростью, способной причинить телу такие повреждения.

Хьюго, нетвёрдо стоявший на ногах, вцепился мне в руку. Должно быть, он ещё до моего прихода выдул стаканов шесть джина с тоником.

– Мистер Хьюблейн, – произнёс он, – нас не интересуют ни ваши безумные теории, ни что либо ещё, что вам взбредёт в голову ляпнуть. Здесь рады любому американцу, но думаю, в конечном счёте вы должны помнить, что боролись за отделение от Великобритании и что любые дальнейшие высказывания об английской жизни, которые, возможно, вам захочется сделать, не будут восприняты с любезностью. Должен просить вас уйти.

Билл, сидевший на диванчике рядом с Сесили, ухмыльнулся и помахал мне рукой.

Я был потрясён. Когда ты приезжаешь из Нью-Йорка, ты не сознаёшь, что для Англии двести лет американской истории это будто вчерашний день. В конце концов, Королева была прямым потомком Георга III, и англичане до сих пор психуют, когда мы отпускаем грубые замечания об их королевской семье прошлой или нынешней. Мне кажется, если бы вы пренебрежительно отозвались об Этельреде Неразумном, вас бы попросили покинуть комнату.

– Хорошо, – сказал я. – Но я отправляюсь прямиком в полицию. Я посажу этого парня под замок, где ему и место.

Пайки молча взирали на меня, будто могли вышвырнуть меня из дому стеной неприязни.

До дверей меня провожала Эмили. Я натянул свою нейлоновую куртку и собрался выйти в ночь. Снаружи было тепло и ароматно. Впрочем, издалека на меня уже веяло благоуханием нью-йоркских подмышек.

Когда я выходил, старая леди взяла меня за руку и улыбнулась. Это было довольно неожиданно.

– Вы очень проницательны, сказала она, – хоть и американец. Но не впутывайтесь в ещё большие неприятности. Не сообщайте в полицию. Оно того не стоит. Вы же знаете, что у вас нет никаких доказательств, а то радио, я уверена, уже сгинуло без следа. Будьте хорошим парнем, и пусть мёртвые псы остаются мёртвыми.

Я нахмурился.

– Миссис Пайк… вы понимаете, о чём просите?

– Конечно понимаю, мой дорогой. Ведь мы все его убили. Вся семья. Мы объединились с тем милым молодым музыкантом и сделали всё в точности, как вы расписали. Но вам никогда этого не доказать. Вот и всё. Уолтер был злобным, мстительным стариком, и получил по заслугам.

Я выудил сигарету и зажёг её. Мои руки дрожали.

– Спокойной ночи, мистер Хьюблейн, – сказала Эмили и закрыла за мной дверь.

Я затянулся и прошёл к своей машине. В небе висела охотничья луна и быстро проплывали облака. Последний раз взглянув на тёмную громаду дома Эмили Пайк, с его шелестящим плющом и шикарными воротами, я сел в машину и поехал назад к Брайтону. Я ощущал холод и беспомощность и начинал думать, что пришла пора возвращаться в Нью-Йорк. Пока не подхватил какую-нибудь смертельную болячку из обширных английских запасов.

 Перевод: Евгений Михайлович Лебедев

Номер для новобрачных

Graham Masterton, «Bridal Suite», 1980

Они прибыли в Шерман, Коннектикут, холодным осенним днём, когда шелестели хрусткие листья и весь мир казался усыпанным ржавчиной. Припарковали взятую на прокат «Кордобу» у крылечка и вышли из неё. Питер открыл багажник и вытащил чемоданы, ещё новые, с ярлычками из «Мэйси» в Уайт-Плейнс, пока Дженни стояла в своём пальто из овечьей шерсти, дрожа и улыбаясь. Была суббота, разгар дня, и они только что поженились.

Дом стоял в окружении сыплющих листвой деревьев, выбеленный погодой и молчаливый. Это был большой колониальный особняк, года 1820-го или около того, с выкрашенными в чёрное перилами, старым кучерским фонарём над дверью и выложенным плиткой каменным крыльцом. Вокруг раскинулись сбросившие листву молчаливые леса и скопища камней. Был заброшенный теннисный корт с намокшей сеткой и ржавыми столбиками. Сломанная газонокосилка была брошена среди вымахавшей травы, там, где садовник её оставил в какой-то незапамятный миг многие годы назад.

Стояла глубокая тишина. Пока не замрёте в Шермане, Коннектикут, хрустким осенним днём, вы и не знаете, что такое тишина. И внезапно – лёгкий ветерок, метания опавшей листвы.

Они подошли к парадной двери, Питер – с чемоданами. Он поискал колокольчик, но того не оказалось.

– Постучишь? – спросила Дженни.

– Этой штукой? – усмехнулся Питер.

На крашеной в чёрное двери висел гротескный молоток из ржавой меди, в виде какого-то воющего создания, с рогами, клыками и свирепым оскалом. Питер, не без сомнений, взял его и трижды гулко ударил. Эхо разнеслось по дому, по невидимым коридорам и тихим лестничным клеткам. Питер и Дженни ждали, ободряюще улыбаясь друг другу. Они же сняли номер. Вне всякий сомнений – сняли.

Ответа не было.

– Может, надо постучать громче, – предложила Дженни. – Дай попробую.

Питер ударил сильнее. Эхо угасло, без ответа. Они подождали ещё две-три минуты.

– Я люблю тебя, – сказал Питер, глядя на Дженни. – Ты это знаешь?

Дженни встала на цыпочки и поцеловала его.

– Я тоже тебя люблю. Ты лучше целого ведёрка мороженого!

Листья шуршали у них под ногами, к двери по-прежнему никто не подходил. Дженни пересекла садик перед домом и, подойдя к окну гостиной, заглянула внутрь, прикрыв глаза ладонью. Она была маленькой, чуть выше полутора метров, с длинными светлыми волосами и тонким овалом лица. Питер считал, что она похожа на одну из муз Боттичелли, из тех божественных созданий, что парили сантиметрах в пяти над землёй, завёрнутые в воздушные драпировки, и пощипывали арфы. Она и правда была приятной девушкой. С приятным обликом, приятным нравом, но была в ней и терпкость, которая эту приятность оттеняла. Он встретил её на рейсе «Истерн Эйрлайнс» из Майями в Ла-Гуардию. Он был в отпуске, она навещала отца-пенсионера. Они влюбились, три месяца отличных деньков прошли как в одном из тех фильмов, со снятыми в расфокусе купаниями, пикниками на траве и беготнёй в замедленной съёмке по «Дженерал Моторс Плаза», пока вокруг летают голуби, а прохожие поворачиваются и пялятся.

Он был редактором на кабельном телевидении Манхэттена. Высокий, худой, вечно в свитерах ручной вязки со свободными рукавами. Он курил «Парламент», любил Сантану, жил в деревне с тысячей виниловых пластинок и серым котом, обожавшим драть ковры, цветами и китайскими колокольчиками. Ему нравился Дунсбери [Сатирический комикс про «среднего американца» – прим. пер.], но он не понимал, насколько сам на него похож.

Друзья подарили им на свадьбу полиэтиленовый пакет с травой и пекановый пирог из пекарни «Ям-Ям». Его отец, любезный и седовласый, вручил три тысячи долларов и водяной матрас.

– Это безумие, – сказал Питер. – Мы же оплатили неделю здесь, да?

– Выглядит заброшенным, – отозвалась Дженни с теннисного корта.

– Более чем, – пожаловался Питер – Он выглядит разрушенным. «Кордон блю на завтрак», как говорят в Коннектикуте. Уютные кровати и все удобства… Скорей, похоже на замок Франкенштейна.

– Тут кто-то есть, – позвала скрывшаяся из виду Дженни. – На задней террасе.

Питер оставил чемоданы и обогнул дом вслед за ней. В деревьях, с облупившейся корой, суетились и распевали черно-белые пеночки-трещотки. Он обогнул продранные сетки теннисного корта и увидел Дженни – она стояла у шезлонга. В нем спала седовласая женщина, укрытая темно-зелёным пледом. На траве рядом с ней ветер теребил номер нью-милфордской газеты.

Питер нагнулся над женщиной. У неё было сухопарое, чётко очерченное лицо, и в юности она, наверное, была красива. Её губы чуть разомкнулись во сне, и Питер видел, как глаза движутся под веками. Наверное, ей что-то снилось.

Он чуть потряс её и сказал:

– Миссис Гэйлорд?

– Думаешь, с ней всё хорошо? – спросила Дженни.

– Всё с ней в порядке, – сказал он. – Наверное, читала и задремала. Миссис Гэйлорд?

Женщина открыла глаза. На миг она уставилась на него с выражением, которое он не мог понять – что-то похожее на подозрительное любопытство, – но затем резко села, протёрла лицо руками и воскликнула:

– Божечки! Боже! Думаю, я на какое-то время заснула.

– Похоже на то, – сказал Питер.

Она откинула одеяло и встала. Ростом выше Дженни, но не особенно высокая, под простым серым платьем она была худой, как вешалка. Стоя рядом, Питер уловил запах фиалок, но странно спёртый, словно фиалки давно увяли.

– Вы, наверное, мистер и миссис Дельгордо, – сказала она.

– Верно. Только что приехали. Мы стучали, но ответа не было. Надеюсь, вы не против, что мы так вас разбудили.

– Вовсе нет, – сказала миссис Гэйлорд. – Вы, наверное, сочли меня ужасной… Я вас не встретила. А вы ещё и новобрачные. Поздравляю. Похоже, вы счастливы друг с другом.

– Да, – улыбнулась Дженни.

– Ну, вы лучше заходите. Багажа у вас много? Мой разнорабочий сегодня в Нью-Милфорд уехал, предохранители купить. Боюсь, в это время года у нас тут небольшой беспорядок. после Рош ха-Шана [Еврейский новый год, конец сентября – прим. пер.] здесь мало гостей.

Она повела их к дому. Питер глянул на Дженни и пожал плечами, но та лишь скорчила гримасу. Они проследовали за костлявой спиной миссис Гэйлорд по неухоженной лужайке и вошли в двери зимнего сада, где гнил полинявший бильярдный стол, а пожелтевшие фотографии улыбающегося юноши висели рядом с призами за яхтинг и вымпелами студенческой команды. Сквозь грязные застеклённые двери они прошли в гостиную, тёмную, затхлую и пустую, с двумя закрытыми каминами и винтовой лестницей. Повсюду были деревянные панели, мозаичные полы и пыльные драпировки. Было больше похоже на заброшенный частный дом, чем на «загородная дача с кордон блю для утончённых пар».

– Кто-нибудь ещё здесь есть? – спросил Питер. – В смысле, другие гости?

– О, нет, – улыбнулась миссис Гэйлорд. – Только вы. У нас одиноко в это время года.

– Не могли бы вы показать нашу комнату? Чемоданы я могу сам отнести. День у нас был тяжёлый: то одно, то другое.

– Конечно, – сказала миссис Гэйлорд. – Помню свою свадьбу. Мне не терпелось прийти сюда и заполучить Фредерика для одной себя.

– Вы тоже провели здесь брачную ночь? – спросила Дженни.

– О да. В той же комнате, где вы проведёте свою. Я зову её «номер для новобрачных».

– А Фредерик, – спросила Дженни. – То есть мистер Гэйлорд…

– Покинул нас, – сказала миссис Гэйлорд. Её глаза блеснули от воспоминаний.

– Жаль это слышать, – ответила Дженни. – Но думаю, у вас осталась семья. Ваши сыновья.

– Да, – улыбнулась миссис Гэйлорд. – Хорошие мальчики.

Питер взял багаж с парадного крыльца, и миссис Гэйлорд повела их по лестнице на второй этаж. Они прошли мимо мрачных комнат с ванными на ножках в виде железных когтей и жёлтыми окнами. Мимо спален с закрытыми жалюзи и кроватями, на которых не спали. Мимо комнаты для шитья с молчаливой педальной швейной машинкой с чёрной эмалью и перламутровой инкрустацией. В доме было холодновато, и пол скрипел у них под ногами, пока они шли в номер для новобрачных.

Комната, где им предстояло остановиться, была высокой и пустой. Из неё был виден фасад дома, с подъездной дорожкой и наносами листьев, и задний двор у леса. В номере стоял тяжёлый шкаф из резного дуба, а кровать была с пологом на четырёх столбиках, закрученных спиралью, и тяжёлыми парчовыми занавесями. Дженни села на неё, похлопала и спросила:

– Жестковата, нет?

Миссис Гэйлорд отвернулась. Похоже, она задумалась о чем-то другом, а потом ответила:

– Вы сочтёте её более удобной, когда привыкнете.

Питер поставил чемоданы.

– Во сколько вы сегодня подадите ужин? – спросил он её.

Миссис Гэйлорд не ответила ему прямо, но вместо этого заговорила с Дженни.

– А во сколько вы бы хотели? – спросила она.

Дженни покосилась на Питера.

– Около восьми было бы здорово, – сказала она.

– Отлично. Сделаю в восемь, – сообщила миссис Гэйлорд. – А пока чувствуйте себя как дома. Если что-то будет нужно – не стесняйтесь звать. Я буду всегда где-то рядом, даже если задремлю.

Она грустно улыбнулась Дженни, а потом, не добавив ни слова, покинула комнату, тихо закрыв дверь за собой. Дженни и Питер молча прождали минутку, пока не услышали, как её шаги удаляются по коридору. Потом Дженни скользнула в объятия Питера, и они поцеловались. Это был поцелуй, значащий многое: например, «я люблю тебя», и «спасибо», и «кто бы что ни говорил, но мы это сделали, мы, наконец, поженились, и это отлично».

Он расстегнул шерстяное платье, в котором она уехала со свадьбы. Обнажил её плечи и поцеловал в шею. Она взъерошила пальцами его волосы и прошептала:

– Я всегда так себе это и представляла.

– М-м, – только и ответил он.

Её одежда упала к лодыжкам. Под ним было розовое просвечивающее бра, сквозь которое виднелись её тёмные соски и маленькие полупрозрачные трусики. Запустив руки под бра, он покатал соски меж пальцев, пока они не отвердели. Она расстегнула его рубашку и обняла, чтобы поласкать голую спину.

Осенний день, казалось, был подёрнут дымкой. Они откинули покрывала со старой кровати о четырёх столбах, а потом, голые, забрались меж простыней. Он целовал её лоб, закрытые веки, рот, груди. Она целовала его узкую мускулистую грудь, его плоский живот.

Из темноты за её сомкнутыми веками, доносилось его дыхание – мягкое, торопливое, жаждущее. Она лежала на боку, спиной к нему и почувствовала, как её бёдра раздвигают сзади. Он дышал все сильней и сильней, словно бежал гонку или с чем-то сражался, и она прошептала:

– Ты на взводе. Но, боже, как мне нравится.

Она ощутила его толчки внутри себя. Она не была готова и, судя по его необычной сухости, он тоже. Но он был таким большим и настойчивым, что боль тоже была удовольствием и она, хотя и постанывала, но тряслась от удовольствия. Он молотил и молотил её, а она кричала, и все фантазии, когда-либо ей грезившиеся, вспыхивали за её закрытыми глазами – фантазии об изнасиловании грубыми викингами, о том, как её вынуждают предстать перед похотливыми императорами в причудливых гаремах, фантазии о нападении лоснящегося чёрного жеребца.

Он был так свиреп и мужественен, покоряя её, и она забылась в слиянии любви и экстаза. Целую минуту приходила в себя, – минуту, которую отмеряли стенные часы из крашеной сосны, тикавшие и тикавшие, медленно, как пыль, оседающая в безветренной комнате.

– Ты был потрясающ, – прошептала она. – Таким я тебя и не знала. Брак тебе, определённо, идёт.

Ответа не было.

– Питер? – позвала она.

Повернулась – а его там не было. Постель была пуста, не считая её. Простыни были смяты, как если бы Питер лежал здесь, но от него самого – ни следа.

– Питер? – спросила она, взволнованно. – Где ты?

И была тишина, отмеряемая лишь часами.

Она села. Её глаза были распахнуты. Спросила, так тихо, что никто бы не услышал:

– Питер? Ты там?

Глянула через всю комнату на полуоткрытую дверь ванной комнаты. Свет вечернего солнца лежал на полу. Она слышала, как снаружи, на земле, шелестят листья и вдали слабо лает собака.

– Питер, если это какая-то игра… – Она поднялась с кровати. Руку она держала между ног, и бёдра были липкими после их занятий любовью. Она и не поняла, как обильно он залил её потоком семени. Его было так много, что оно стекало по её ногам на ковёр. Она подняла руку, ладонью вверх, и нахмурилась в замешательстве.

В ванной Питера не оказалось. Не было его и под кроватью, он не прятался под покрывалами. Не стоял за занавесками. Она искала с болезненным, ошеломлённым упорством, хотя и знала, что его нет. Однако после десяти минут поисков все же остановилась. Он исчез. Каким-то загадочным образом – исчез. Она сидела на краю кровати и не знала – хихикать от разочарования или кричать от злости. Наверное, он куда-то пошёл. Она не слышала, как открывалась и закрывалась дверь, не слышала его шагов. Так где он был?

Снова одевшись, она пошла его искать. Осмотрела каждую комнату на верхнем этаже, включая столы и шкафы. Она даже спустила лестницу на чердак и заглянула туда, но миссис Гэйлорд держала там лишь старые фото и сломанную детскую коляску. Оттуда, высунув голову на чердак, она могла слышать, как на мили вокруг шуршат листья. Беспокойно окликнула:

– Питер?

Но ответа не было, и она снова спустилась по лестнице.

Потом отправилась в один из зимних садов внизу. Миссис Гэйлорд сидела в плетёном кресле, читая газету и куря сигарету. Дым извивался и кружился в умирающем свете дня. На столе перед ней была чашка кофе с собирающейся наверху пенкой.

– Привет, – сказала миссис Гэйлорд, не оглянувшись. – Ты рано спустилась, я тебя пока не ждала.

– Кое-что случилось, – сказала Дженни. Внезапно она поняла, что очень старается не заплакать.

Миссис Гэйлорд повернулась.

– В чем дело, дорогая? Вы поссорились?

– Не знаю. Но Питера нет. Он просто исчез. Я весь дом оглядела, но нигде его не нашла.

Миссис Гэйлорд опустила глаза.

– Понимаю. Это неприятно.

– Неприятно? Это ужасно. Я так беспокоюсь! И не знаю, вызывать мне полицию или нет.

– Полицию? Думаю, в этом нет нужды. Наверное, у него мандраж, и он решил прогуляться в одиночестве. С мужчинами такое бывает, сразу после свадьбы. На это часто жалуются.

– Но я даже не слышала, как он уходит. Мы только… Мы только отдыхали на кровати, а в следующую секунду я поняла, что его там нет.

Миссис Гэйлорд прикусила губу, словно задумавшись.

– Ты уверена, что вы были в кровати? – спросила она.

Дженни уставилась на неё, покраснев.

– Мы женаты, знаете ли. Сегодня поженились.

– Я не об этом, – рассеяно сказала миссис Гэйлор.

– Тогда я не знаю, о чем вы.

Миссис Гэйлорд подняла глаза и её грёзы рассеялись. Она подбодрила Дженни улыбкой и коснулась её руки.

– Я уверена, ничего страшного, – сказала она. – Просто решил воздухом подышать и все. Ничего страшного.

– Он дверь не открывал, миссис Гэйлорд, – сорвалась Дженни. – Просто исчез!

Миссис Гэйлорд нахмурилась.

– Кричать на меня незачем, дорогая. Если у тебя проблемы с новоиспечённым мужем, то никак не я виновата!

Дженни собиралась накричать на неё в ответ, но приложила руку ко рту и отвернулась. Что толку впадать в истерику? Если Питер просто ушёл и бросил её, то надо узнать, почему; а если он загадочным образом исчез, то единственным разумным поступком будет тщательно обыскивать дом, пока она не найдёт его. Глубоко внутри она была в панике и испытывала чувство, которого не возникало уже давно, – одиночество. Но она замерла, прижав руку ко рту, пока это ощущение не ушло, а потом, не поворачиваясь, тихо сказала миссис Гэйлорд:

– Извините. Я напугана, вот и все. Не представляю, куда он мог уйти.

– Хочешь осмотреть дом? – спросила миссис Гэйлорд. – Пожалуйста.

– Думаю, хочу. Если вы не против.

Миссис Гэйлорд поднялась.

– Я даже помогу, дорогая. Уверена, ты очень расстроена.

Следующие несколько часов они ходили из комнаты в комнату, открывали и закрывали двери. Но когда над окружающими лесами сгустилась тьма и поднялся холодный вечерний ветер, им пришлось признать, что где бы Питер ни был, в доме он не таился и не прятался.

– Хочешь позвонить в полицию? – спросила миссис Гэйлорд.

Они стояли в мрачной гостиной. Дрова в старинном очаге превратились в пригоршню белого пепла. Снаружи ветер кружил листья и стучал в оконные рамы.

– Думаю, лучше позвонить, – сказала Дженни. Она чувствовала себя опустошённой, едва ли способной сказать что-то разумное. – Думаю, я позвоню ещё и друзьям в Нью-Йорке, если можно.

– Давай. Я начну готовить ужин.

– Я не особо хочу есть. Пока не узнаю, что с Питером.

Миссис Гэйлорд, с наполовину скрытым тенями лицом, мягко сказала:

– Если он и правда исчез, дорогая, тебе придётся к этому привыкнуть, и лучше начинать сейчас.

Прежде чем Дженни успела ответить, миссис Гэйлорд вышла из гостиной и направилась по коридору в сторону кухни. Дженни увидела на столе мозаичный портсигар из красного дерева и, вынув из него сигарету, впервые за три года закурила. Вкус был тусклым и неприятным, но она втянула дым и задержала его. Закрыв глаза, она предалась тоске и одиночеству.

В полицию она позвонила. Там ответили вежливо, были готовы помочь и обещали заехать к ней утром проверить, не объявился ли Питер. Но предупредили, что он взрослый человек, а значит, может идти куда угодно, даже в брачную ночь.

Она подумала позвонить матери, но, набрав номер и услышав гудки, повесила трубку. Унижение от того, что Питер её бросил, было ещё слишком сильно, чтобы делиться с семьёй и близкими друзьями. Она знала, что, услышав сочувственный голос матери, разрыдается. Затушив сигарету, она задумалась, кому бы ещё позвонить.

Ветер захлопнул дверь наверху, и она подпрыгнула от нервного шока.

Какое-то время спустя миссис Гэйлорд вернулась с подносом. Дженни сидела у затухающего огня, курила уже вторую сигарету и пыталась сдержать слёзы.

– Я сделала филадельфийский перечный суп и зажарила пару стейков по-нью-йоркски, – сообщила миссис Гэйлорд. – Хочешь съесть их у очага? Я тебе подам.

За импровизированным ужином Дженни была молчалива. Она поела немного супа, но стейк словно застрял в горле и она никак не могла его проглотить. Она проплакала несколько минут, а миссис Гэйлорд заботливо на неё смотрела.

– Простите, – сказала Дженни, утирая глаза.

– Не стоит. Я слишком хорошо знаю, каково тебе. Я тоже потеряла мужа, помнишь?

Дженни молча кивнула.

– Думаю, лучше на ночь тебе перейти в малую спальню, – посоветовала миссис Гэйлорд. – Там тебе будет удобней. Уютная комнатка, здесь, сзади.

– Спасибо, – сказала Дженни. – Думаю, так лучше.

Они посидели у огня, пока не прогорели свежие поленья, а напольные часы в коридоре не пробили два ночи. Тогда миссис Гэйлорд убрала их тарелки и они отправились спать, двинувшись по тёмной скрипучей лестнице. Зашли в номер для новобрачных за вещами Дженни, и она с отчаянием глянула на чемодан Питера и его одежду, брошенную там, где он её оставил.

– Его одежда, – вдруг сказала она.

– Что такое, дорогая?

– Не знаю, как я раньше об этом не подумала. – Она взволновалась. – Если Питер ушёл, то что он надел? Его чемодан не открыт, а одежда лежит там, где он её оставил. Он был голый. И не ушёл бы холодной ночью вот так, голышом. Это безумие.

Миссис Гэйлорд опустила взгляд.

– Прости, дорогая. Я не знаю, что произошло. Мы везде искали, так? Может, он прихватил халат. На двери висели халаты.

– Но Питер не стал бы…

Миссис Гэйлорд приобняла её.

– Боюсь, ты не можешь сказать, что Питер стал бы, а что нет. Он это сделал. Каков бы ни был его мотив и куда бы он ни ушёл.

– Да, наверное, вы правы, – тихо сказала Дженни.

– Лучше иди поспи, – сказала миссис Гэйлорд. – Завтра тебе пригодится вся энергия, что ты сможешь собрать.

Дженни забрала свой чемодан, постояла минутку, а потом они печально перешли в спальню поменьше.

– Спокойной ночи, – сказала миссис Гэйлорд. – Надеюсь, ты уснёшь.

Дженни разделась, надела кружевную ночную рубашку с узором из роз, которую купила специально для брачной ночи, и почистила зубы в тазике у окна. Спальня была небольшой, с наклонным потолком, и там стояла односпальная кровать с колониальным лоскутным одеялом. На бледных обоях в цветочек висела вышивка в рамочке, гласящая: «С нами Бог».

Забравшись в кровать, она некоторое время лежала, глядя на потрескавшуюся штукатурку. Она уже и не знала, что думать о Питере. И слушала, как потрескивает в темноте старый дом. Потом выключила лампу у кровати и попыталась заснуть.

Напольные часы пробили четыре и вскоре после этого она услышала, как кто-то всхлипывает. Сев на кровати, она прислушалась, затаив дыхание. За окном её спальни ещё была глубокая ночная тьма, а листья шелестели, как дождь. Она вновь услышала всхлипы.

Осторожно спустившись с кровати, она подошла к двери. Приоткрыла её немножко – дверные петли застонали. Замерла, прислушиваясь к всхлипываниям, и они раздались снова. Словно котёнок мяукает или ребёнок стонет от боли. Она вышла из комнаты и на цыпочках шла по коридору, пока не оказалась у лестницы.

Старый дом был как корабль в море. Ветер тряс двери и вздыхал между кровельной дранкой. Флюгер вертелся и скрипел так, словно ножом скребли по тарелке. В каждом окне трепетали шторы, словно их касались невидимые руки.

Дженни подошла к вершине лестницы. Она вновь услышала этот звук – сдавленное хныканье. Сомнений не осталось: он доносился из номера для новобрачных. Она осознала, что прикусила от беспокойства язык, а пульс забился невероятно быстро. Она замерла на минутку, пытаясь успокоиться, но была вынуждена признать, что её обуял страх. Звук раздался снова, на этот раз отчётливее и громче.

Она прижала ухо к двери номера. Казалось, оттуда доносится шелест, но это могли быть ветер и листья. Встав на колени, она заглянула в замочную скважину, хотя от сквозняка у неё заслезились глаза. В номере для новобрачных было слишком темно и ничего не видно. Она встала. Её губы пересохли. Если там кто-то был – то кто? Там так шелестели и шуршали, что, казалось, там два человека. Может, неожиданные гости позвонили, пока она уснула, но ей казалось, она не спала вовсе. Может, это миссис Гэйлорд. Но если так, то чем она занята, что издаёт все эти жуткие звуки?

Дженни знала, что должна открыть дверь. Должна – ради себя самой и Питера. Может, это ничего особенного. Может, там играется бродячая кошка или ветер, залетевший из трубы. Может даже припозднившиеся гости и тогда ей будет очень стыдно. Но лучше устыдиться, чем ничего не знать. Она никак не могла вернуться в свою спаленку и спокойно спать, не узнав, что это за звуки.