Текст книги "Дваждырожденные (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Морозов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 61 страниц)

Я молчал, не веря своим ушам. В чадящем свете факелов под звездным небом Карна предстал предо мной человеком уходящей расы, сохранившим частицу божественного огня. Он был полон невидимого света, питавшего его волю и мужество, но обреченным на медленное, мучительное затухание в окружающем его трусливом, тупом, угодливом болоте. От всей души я пожелал ему доблестной смерти в бою. Он был достоин этой участи, и именно такого исхода жаждала его живая, терзаемая многими скорбями, душа.

Властелин почувствовал эти мысли и покровительственным жестом положил на мое плечо могучую руку в боевых браслетах.

– Береги Лату. Не дай собакам выпить жертвенной сомы, не дай угаснуть лунному свету в этом лице. На пределе сил, на пределе отчаяния пламя подвига горит ярче.

Мы с Латой почтили нашего нового друга-врага глубоким поклоном и взошли на колесницу. Ею управлял один из самых надежных воинов Карны. Низкорослый сута, повинуясь знаку командира, молча хлестнул лошадей, и наша повозка с грохотом устремилась к воротам цитадели. Куда мы ни бросали взгляд, везде сквозь темноту сияли огни походных костров и проступали контуры островерхих шатров военачальников. На равнине в сгустившемся сумраке я ощущал внутренним взором тучеподобные громады боевых слонов и табуны лошадей. Армия готовилась к походу. Сколько таких армий собиралось сейчас по всей земле? Смогут ли земляные валы Кампильи, луки да песни дваждырожденных удержать воинство Хастинапура? На что могут рассчитывать Пандавы? Калиюга начиналась. Ее приметы были не в смутных пророчествах древности, а в мерном топоте конницы, в бесноватых криках лесных племен и тихом шепоте коварных советников у высоких тронов. И наше посольство в Хастинапур, и поход в горы за оружием небожителей были тщетными попытками противостоять потоку кармы этой земли. Ничто не могло помочь Пандавам. У Юдхиштхиры не хватило времени, чтобы изменить соотношение сил, собрать союзников. Но, может, мы с Латой еще могли спастись, сойдя с пути марширующих армий?

Наша колесница неслась по невидимой в темноте дороге, подпрыгивая на ухабах. Ветер бил в лицо. Гремели колеса, да посвистывал бич возницы. Я нагнулся к Лате и, стараясь перекричать шум, спросил:

– А что, если Арджуна погиб в горах?

Лата подняла на меня всепонимающие глаза: – В своих снах я видела всадников, несущихся по долине. Белые плащи поверх доспехов делали их похожими на всполохи света в сгущающихся сумерках. Я почувствовала радость и облегчение, поняв, что Арджуна спасся. Борьба еще не окончена. Пандавы ждут нас.

На мгновение она приникла ко мне, и я, держась одной рукой за борт колесницы, обнял ее другой за плечи и вдохнул запах ее волос, впитавших свежесть сосновых лесов и горных вершин.

Змеится дорога, плещет под ноги коней пыльными волнами. Но не бег коня, а карма и боги открывают путь. И если не суждено тебе достичь родного дома, то и прямая дорога встанет глухой стеной, закружит, завьет окольные пути, стянет путами усталости ноги, забьет горло пылью и ляжешь ты без сил на обочине.

Страшны дороги под палящим солнцем.

* * *

Как и обещал Карна, колесница довезла нас до границ Магадхи.

Молчаливый возница протянул нам узелок с лепешками, легко развернул колесницу и умчался на восток, оставляя за собой длинное облако желтой пыли, а мы с Латой вновь двинулись по дороге на запад. Усталость последних дней начала вновь сказываться на нас. Путешествие на колеснице тоже нельзя считать отдыхом, так что наш путь по дорогам Магадхи был медленным и утомительным. Лата с трудом переставляла ноги и во время пути все чаще опиралась на мою руку. К вечеру мы остановились на ночлег в придорожных зарослях. Я уложил ее на подстилку из травы и принялся развязывать узелок с лепешками, но Лата положила горячую руку на мое плечо.

– Муни, прости, я так обессилела, что мне даже не хочется есть. Я сейчас посплю, и завтра мне станет лучше. Тогда мы пойдем дальше. Я такая слабая…

– О чем ты говоришь, Лата. Ты оказалась сильнее самого Карны.

– Я черпала силы в твоей решимости, – зашептала Лата, – в тот момент, когда ты был готов броситься на Карну, чтобы спасти меня, я поняла – ничто в трех мирах не может испугать тебя.

– Может, – тихо ответил я, – в темные времена люди могут сохранять сокровища, только сокрытые в них самих. А мое сокровище у всех на виду. Его так легко отнять у меня.

Лата раздвинула в слабой улыбке запекшиеся губы:

– Глупый, безрассудный кшатрий. Твое сокровище уже никто и никогда у тебя не отнимет… – и добавила, уже закрыв глаза и засыпая. – Завтра ты прожжешь дорогу в Кампилью своей огненной волей.

Я опустился рядом с ней на подстилку из колючей душистой травы и долго лежал без сна, слушая стук собственного сердца.

* * *

Утреннее пробуждение принесло мне малоутешительного. Лата металась в бреду – горячая, как угли угасающего костра. Я не знал науки врачевания. Неоткуда было ждать помощи. Мысленно вознося молитвы богам, я поднял Лату на руки и пошел по дороге в надежде, что поблизости окажется какая-нибудь деревня. Я шел дальше на запад. Я считал удары пульса и следил за дыханием, стараясь не думать о том неизбежном рубеже, когда дорога и встающее солнце выжгут последний остаток сил в моем теле. Горячий пот заливал лицо, щипал глаза, временами лишая меня возможности видеть даже утоптанную красную глину дороги с пучками колючей травы по обочинам.

Лата была без сознания. Ее откинувшаяся голова беспомощно моталась на стебле оголенной шеи. Временами мне казалось, что родник ее дыхания иссякает, и тогда ужас волной поднимался в моем сердце. Но я до боли сжимал зубы и шел вперед, сосредоточившись на одной мысли – дойти. И вновь судьба показала мне, как мало в нашей жизни что-либо зависит от собственных сил и воли. Из придорожных кустов прямо передо мной неторопливо вылезли несколько человек, вооруженных копьями с бронзовыми наконечниками. На их одежде не было ничего, что могло бы помочь мне определить их принадлежность. С равным успехом это могли быть и разбойники, и шпионы Дурьодханы, стражники царя Магадхи или простые крестьяне, стерегущие границы своей общины. Впрочем, последнее предположение я сразу отбросил, видя с каким свирепым нетерпением эти люди выставили копья и направились ко мне.

Несмотря на умение обуздывать свои чувства, я чуть не зарыдал от бессмысленности всего происходящего. Попытаться скрыться с Латой на руках нечего было и думать. Разговаривать со мной эти люди явно не собирались. Кто бы они ни были, живым я им был не нужен. Сил для сопротивления у меня почти не осталось. А что можно сделать мечом в дрожащей от усталости руке против пяти длинных копий? Значит, все мои страдания, все усилия были напрасны. Лучше бы Лата осталась во дворце Карны. Прихоть богов подарила мне Лату и теперь безжалостно отбирала ее вместе с жизнью.

Все эти мысли мгновенно пронеслись в моей голове, а потом я вновь овладел собой, опустил Лату прямо на дорогу и с шелестом вытянул голубое лезвие меча из ножен. Губы шептали мантры, пробуждающие силу для боя:

Из светлого пространства солнца

Призываю на помощь Митру,

Принявшего прекрасный облик,

Обладающего кистой силой действия,

Приходящего на зов, чтобы помочь…

Мерно дыша, я пытался изгнать из своего разума мысли о смерти, чтобы полагаться только на чистую силу действия. Навыки, полученные от Крипы, взяли власть над телом. Внутреннее существо пробуждалось к действию.

«…Великой силой духа ты нарасти свою мощь».

Черные тени приближались. Я охватывал их движения рассеянным зрением, стараясь не сосредотачиваться ни на одной детали. Воздух стал упруг и тягуч, как соленая волна. Блеснув на солнце, ко мне прянул наконечник копья. Прежде, чем разум осознал движение, тело откинулось в сторону, словно отброшенное воздушным потоком.

«…Острым пламенем чистой мысли, силой виденья озари мой путь».

Огненную дугу прочертил мой меч, рассекая древко копья. Еще два сияющих жала устремились вперед, искажая орнамент мира. Но они были слишком неуклюжи и медлительны. Теперь я боялся быть убитым не больше, чем рыба – утонуть. Телу не требовалось усилий, чтобы струиться меж тщетных ударов, уклоняться, разить, отдыхать. Я был вне тела и не мешал ему. Поток сияющей силы, рокоча и сияя, возносил мое сознание к недостижимым ранее высотам.

«…Крепкий на месте крепкого камня, кто достиг потока вселенского закона! Кто, струясь вперед, распространяет свет!»

Священной мантре вторили горячие удары крови, заглушая все звуки внешнего мира. Враги по-прежнему были немыми черными кляксами. А потом новый поток прорвался сквозь пелену моей сосредоточенности. Звук конских копыт, крики, звон оружия. Что-то происходило за пределами круга схватки. Вдруг один из нападавших рухнул на землю, открыв моему взору всадников в блестящих доспехах Панчалы. В голубом небе трепетало знамя Накулы с золотой пчелой. Тени врагов исчезли. Я вновь ощутил границы своего тела, полного усталостью и болью. Повернувшись на дрожащих ногах к Лате, я с блаженным чувством безразличия ко всему рухнул лицом в горячую пыль дороги.

* * *

Я открыл глаза с ощущением, что все наши злоключения на равнине Ганги было плодом больного воображения. Надо мной склонялись лица Митры и Накулы, а вокруг звучали радостные голоса панчалийцев. Впрочем, разглядев неподвижные тела на дороге, я понял, что схватка все-таки была, как и дивное чувство освобождения от страха.

– Что с Латой? – спросил я Митру.

– Ей уже лучше, – ответил мой друг, – впрочем, телесных повреждений у нее меньше, чем у тебя.

Тогда я почувствовал боль от ссадин на коленях и подбородке. На бедре зудела рана, оставленная копьем. Но ее уже обработали лекарственными травами, и особых тревог она мне не доставляла.

Накула сочувственно смотрел мне в глаза.

– Удержаться в седле сможешь? – спросил он вместо приветствия. Я кивнул. – Тогда на коней и галопом отсюда! Мне дали запасного коня, а Лату Накула поднял на седло впереди себя. Мы двинулись в путь.

– Поистине, боги вовремя послали вас на эту дорогу, – сказал я Митре, стараясь не прикусить язык от тряской рыси боевого коня.

– Боги? – мой друг устало покачал головой. – Для сотворения этого чуда я принес в жертву все силы своего тела и огонь сердца.

Что ж, его облик свидетельствовал в пользу этих слов. Щеки Митры ввалились, обозначив жесткие скулы, а упрямо сжатые губы больше не могли служить пристанищем легкомысленной улыбки. Лишь глаза поблескивали остро, насмешливо, словно говоря: «Там внутри я тот же, что и раньше».

– Я глубоко признателен тебе… – начал я, еще не ощутив состояния друга, и, потому, не зная какой тон выбрать.

Митра скривился и прервал с нарочитой резкостью:

– Все равно апсару надо было спасать любой ценой. И речь шла не столько о ее бренном теле, сколько о послании Высоких полей, которое она могла хранить в своем сердце. Ты очень предусмотрительно увязался за ней, а то еще не известно, стали бы мы тратить усилия на одинокого воина, который, впрочем, и сам мог добрести куда следует… Я так думаю, что все нападение и было предпринято для того, чтобы похитить Лату. На совете цари решили спасать вас, не тратя время на возвращение в Кампилью. Арджуна приказал разжечь три огромных костра на просторной поляне. Потом он, Накула и – представляешь честь – я скинули военные доспехи и облачились в леопардовые шкуры. Мы сели меж пылающих костров, нагнетая сердцами брахму. Арджуна с Накулой сами стали подобны бурно-пламенным огням. Я чувствовал, как их сила каскадами нисходит в мое сердце, вырываясь оттуда тонким, как нить веретена, лучом зова. Мы искали тебя. Тогда я впервые воспринял мир как бесконечную паучью сеть. Нити-лучи проходят сквозь все живые существа, соединяя нас, как вода океана соединяет всех в нем живущих. В мире тонких сил нет ни «далеко» ни «близко». Мир и вправду един. (Эту часть речи Митра произнес с полной серьезностью, я бы даже сказал, с благоговейным удивлением перед собственными внезапно открывшимися возможностями). Самому себе я представился тогда огромным муравьем, ощупывающим каждый клочок бескрайнего леса тонкими золотыми усиками. Арджуна прозрел направление твоего пути. Мы потушили огни, спустились в долины и раздобыли достаточное количество свежих коней, отрядив Накулу с большей частью оставшихся в живых телохранителей на твои поиски. Я, разумеется, поехал с этим отрядом. Теперь мне уже не требовались зажженные костры, чтобы почувствовать, пыль каких дорог топчут твои ноги. Особенно помог мне твой призыв к Митре, хотя я и понимал, что относился он к небесному воителю, а не к моей скромной особе. – закончил Митра, возвращая на лицо беспечную улыбку молодости.

– Значит, ты научился пользоваться своей подвижнической силой. – заметил я. – Вот только когда ты успел ее накопить? Необходимое для этого воздержание, насколько я помню, никогда не входило в разряд твоих добродетелей.

– Накопил за тот месяц, что метался в поисках тебя. Но можешь не чувствовать себя обязанным. Я это сделал в своих корыстных интересах. Когда вы затерялись в горах, мне показалось, что от меня оторвали половину моего собственного существа.

Митра сказал это серьезным тоном, не поворачивая головы. Ему было легче говорить высокие слова, обращаясь к пыльной гриве своего коня.

– Когда два твоих проводника нашли нас и сказали, что ты ушел по следам Латы, я вдруг понял, что у нас нет отдельной друг от друга кармы. В моих краях дружба считалась нерушимой, если двое сделали семь ритуальных шагов в одном направлении. А сколько мы с тобой вместе прошагали… И после всего этого ты посмел уйти за Латой один, – вдруг сказал Митра с неподдельной обидой в голосе.

– Твой долг был следовать за Арджуной, – ответил я, – к тому же я не знал, что вообще случилось в заповедной долине.

Митра гордо выпрямился в седле и выплюнул пыль, набившуюся ему в рот. Он готовился к рассказу о своих подвигах.

– На нас напали на второй день после того, как ты, Муни, ушел в дозор. Арджуна все не возвращался, очевидно, пытаясь найти земные тропы к твердыне небожителей. И вот ночью Лата поднимает тревогу. Она сказала, что получила весть о некой невидимой опасности, окружающей лагерь. Накула едва успел облачиться в доспехи и собрать воинов, как из леса выскочила толпа страшных полудиких людей. Мы успели увидеть только то, что они одеты в звериные шкуры и вооружены. Пока они лезли вверх по склону к деревне, мы выстроились в линию и вскинули луки. Под нашими стрелами нападающие таяли, как снег на склонах горы под разящими лучами солнца. Но из леса появлялись все новые дикари и, не ведая страха, бросались на нас. Сумрак ночи мешал нам целиться и вскоре пришлось взяться за мечи.

Когда я увидел вблизи первого из дикарей, то на мгновение опешил. В одной набедренной повязке из шкуры антилопы, но разрисованный с головы до ног яркими красками, он орал что-то на своем зверином языке, корчил рожи и все пытался достать меня топором. Я насадил его на меч, поверг на землю, а он под ногами у меня корчится и все пытается зубами вцепиться. Нагибаюся его оружие рассмотреть, а топор-то каменный. И наконечники копий у них были из кремня. Увы, владели они этим оружием отменно.

В самый глухой час ночи Накула приказал отходить, стягивая кольцо обороны вокруг храма. Лата была в храме и до последнего мгновения пыталась призвать на помощь Арджуну… Что ты так удивленно смотришь, Муни? – усмехнулся Митра, – Лата не говорила тебе этого? Но как иначе ее смогли захватить в плен эти дикари? Она успела бы уйти с нами. Врагам все-таки удалось прорваться с обратной стороны холма и ворваться в храм. Мы отбросили их, построили кольцо из щитов и продолжали сражаться за свои жизни.

Те из нас, кто дожил до рассвета, услышали крик боевой раковины Арджуны. Как гремело горное эхо, сжигая страх в наших сердцах! И видим: Арджуна на взмыленном коне пробивается к нам по склону. На нем белой звездой сияет диадема, его могучий лук Гандива ревет, как носорог, выплескивая и рассеивая стрелы. Дикари орут, объятые ужасом, пытаются спасаться. От храма прибежал кто-то из наших, сказал, что там всех перебили. Тут уж и в нас всколыхнулось что-то древнее, звериное. Мы сошли со склона подобно сияющей лавине. Вел нас увенчанный диадемой Арджуна, словно золотая стрела, пронизывающая тьму. За ним – Накула и все остальные кшатрии, разинувшие рты в атакующем крике. Деревня пылала, но оставшиеся в живых жители тоже бросились на врага. Эти люди за свою землю готовы врагов голыми руками душить, лишь бы нашелся тот, кто может их в бой повести.

– Но почему же мы не застали никого из живых, кроме Джанаки? – спросил я.

Митра помрачнел:

– В лесу, куда мы их отогнали, эти дикари словно обрели новые силы. Они умеют растворяться между деревьями, нападать сверху, словно перелетая с ветки на ветку, и не боятся ничего, кроме своих древних богов и кровожадных вождей. В зарослях леса лук Арджуны стал бесполезен, и мы чуть не увязли в засаде, устроенной нашими врагами. Благодаря мужеству кшатриев и внутреннему единению, нам удалось пробиться через лес к перевалу. С нами ушли и все оставшиеся в живых жители деревни. У нас не было времени даже подумать о раненых. Надо было спасать остальных. О том, что ты жив, я узнал лишь когда нас догнали посланные тобой лесные охотники. Эта новость наполнила мое сердце ликованием. Только я никак не мог понять, как мог ты, наиболее осторожный и рассудительный из нас двоих, броситься в одиночку за диким племенем.

Я оставил его замечание без ответа и спросил: – А не кажется ли тебе странным, что дикари напали, когда Арджуны не было в лагере? Значит, они пришли не случайно. И кто-то предупредил их, кто-то знакомый с его брахманской силой.

– Ну, а так они познакомились с силой наших мечей, – небрежно бросил Митра. Немного подумав, он добавил:

– А знаешь, Арджуна тоже считает, что нападение было неслучайным. Он думает, что нас могли перебить, если бы единственной целью дикарей не был захват Латы. Прорвавшись к храму, враги ослабили напор на наше кольцо. Это дало время Арджуне, услышавшему призыв Латы, прийти к нам на выручку.

– Я рад, что Арджуна успел, – сказал я. Митра серьезно посмотрел на меня:

– Я тоже. Но никто в нашем отряде не мог себе простить, что мы не пробились обратно забрать раненых. Страшно даже подумать, что пережил Джанаки, истекающий кровью у стен храма, лишенный известий о том, чем кончилась битва. Не хотел бы я так лежать долгие часы, медленно коченея от утреннего холода и потери крови. Но как все связано в жизни! Если бы он не проявил стойкости и не дожил до твоего прихода, ты бы не узнал, что случилось с Латой, а значит, не пошел бы за ней следом и у тебя не было бы сейчас такого сияющего от счастья лица, – почти весело закончил Митра.

Так мы ехали рысью и беседовали до наступления глубоких сумерек. На привале все утолили голод фруктами и холодными лепешками, так как разводить костер на землях Магадхи было опасно. Поездка в объятиях Накулы пошла Лате на пользу: ее тело избавилось от жара, а сердце от тревоги. Теперь она удовлетворенно спала, завернувшись в теплые плащи кшатриев. Зато тревожился Накула: мы уже были глубоко во владениях властителей Магадхи.

– Царь этой земли Джарасандха водил войска даже на ядавов и заставил их покинуть свою древнюю столицу Матхуру, – задумчиво сказал Накула, – с теми силами, что проснулись в племени магадхов, можно было и еще немало бед натворить, да Кришна с моими старшими братьями успел вмешаться.

Эти события произошли уже на моей памяти. Я вспомнил рассказы Латы о нападении Кришны, Арджуны и Бхимасены на Джарасандху. Убив царя, они отвели угрозу нашествия магадхов, еще раз доказав, что мудрые действия способны повернуть даже колесо кармы. Сколько лет жадный до чужих богатств царь приводил к повиновению мелких раджей, нетерпеливо раздвигая границы государства. Но хватило одного точного броска враждебной ему силы: распалась империя, истаяла армия. Я спросил Накулу, почему Пандавы не прибегли к чему-нибудь подобному для устранения Дурьодханы.

– Неужели ты думаешь, что убийство царя само по себе может изменить поток событий? – сказал Накула. – Просто тогда совпало много условий, не зависящих от нашей воли. Магадху постиг великий голод. Крестьяне, сменившие мотыгу на копье, не смогли обрабатывать поля. Юноши ушли в походы на чужие земли, а их деревни обезлюдели. Джарасандха создал поток силы, но подорвал саму основу жизни народа. Если бы не это, то разве смог бы Кришна с моими старшими братьями просто проникнуть в царский дворец?

Телохранители и простые воины, храни они преданность своему повелителю, не пропустили бы врагов, какими бы могучими и опасными они ни были. Сила Джарасандхи истощилась сама собой. Оставалось только завершить начатое так, чтобы не втягивать в битву тысячи ни в чем неповинных воинов. Но, остановив Магадху, мы усилили Хастинапур и его союзников – Ангу и Калингу.

Впрочем, теперь и у трона Дхритараштры зреют силы, способные послужить нашему делу. Юдхиштхира, благодаря вашим сообщениям, теперь знает о тайной отчужденности народа Хастинапура от своих правителей. Если бы у нас было время… Дурьодхана неизбежно разделил бы судьбу Джарасандхи. Но как предсказать, кто займет его место? Любой из братьев? Шакуни? Ашваттхаман? А еще бы они могли передраться между собой, тогда нам досталась бы разоренная страна, погрязшая в междуусобицах. Именно так развивались события на этой земле. Кстати, вообще неясно, кто из наследников царя Магадхи сейчас обладает силой и властью.

– Ну, это мы скоро узнаем, – легкомысленно сказал Митра, – нас наверняка видели и собирают силы, чтобы перехватить на обратном пути.

– Да, кто бы из сыновей Джарасандхи ни унаследовал трон, он вряд ли откажет себе в удовольствии отомстить… – мрачно сказал Накула.

– А если вернуться в северные леса? – заикнулся Митра. – …Нет, судя по лицу Муни, этого делать не следует. Наша конница и не пройдет там, а на южном направлении нам преграждает путь сама Ганга.

Некоторое время мы помолчали. Потом Митра нарушил тишину: – Дикарей нам, пожалуй, уже хватит. Может, игральные кости бросить, чтобы они за нас решили, – предложил Митра и осекся под гневным взглядом Накулы.

– Игральных костей с нас тоже уже хватит, – отрезал царевич, – я больше не хочу, чтобы за меня что-то решали кости. Идем напрямик через Магадху.

Наутро мы двинулись дальше. Города мы объезжали стороной, а провизией запасались в деревнях, где жили земледельцы и рыбаки. Обитатели деревень не интересовались, откуда мы пришли и куда направляемся, молясь про себя, чтобы опасные гости как можно скорее убрались восвояси. Мы уже почти поверили в удачный исход нашего путешествия, когда прямо перед нами на дороге выстроился большой отряд конных кшатриев в блистающих доспехах. Чуть поодаль густели плотные ряды копьеносцев. Мы сгрудились вокруг Накулы, готовясь подороже продать свои жизни. Но всадники разъехались в стороны, держа длинные тонкие копья поднятыми к небу. На дорогу выехала золоченая колесница под белым царским зонтом. Молодой воин в золотом венце, стоявший в колеснице рядом с возницей, что-то кричал всадникам.

– Это сын Джарасандхи – сам Джаятсена, – пояснил Накула. – Безумец, зачем он выехал вперед? – процедил сквозь зубы.

Митра, потянув из кожаного чехла свой лук:

– С такого расстояния даже я не промахнусь.

– Лучше обуздай свой боевой пыл, – повернулся к нему Накула, – на нас никто не нападает.

Из рядов воинов быстрой рысью выехал молодой всадник без доспехов. Легко, будто играючи, он подскакал к нашему отряду, обогнав колесницу, и, осадив резвого коня, почтил Накулу, сложив руки крест-накрест на груди:

– Повелитель Магадхи, могучерукий Джаятсена приветствует потомка великого Панду. Вы не сожгли ни одной деревни, не убили наших подданных, не взяли добычи. Это говорит о ваших мирных помыслах. Наш повелитель приглашает вас побеседовать с ним в его походном шатре. Он велел мне поклясться всеми богами, что зовет вас как гостей и верит, что вы не откажетесь воспользоваться его гостеприимством.

Накула благоразумно согласился на предложение посланца. Оставив кшатриев на дороге в боевом порядке, царевич со мной и Митрой поехал за колесницей Джаятсены. Царь Магадхи был молод и разговорчив. Он принял нас радушно, как давних знакомых. Усевшись на богатые циновки в походном шатре, мы угощались вином и всевозможными яствами.

– Я знаю, во времена моего отца испуганные соседи сочинили про Магадху много небылиц, но на самом деле мои люди честны и добродетельны. – говорил Джаятсена. – Под защитой моей армии земледельцы чувствуют себя в полной безопасности. Правда, мой неразумный брат Джаласандха мечтает сесть на трон вместо меня. Но с помощью Пандавов, занявших Хастинапур, будет возможно утвердить мою законную власть.

Накула объяснил царю Магадхи причины, заставляющие нас спешить в Панчалу, и тот заверил, что не будет чинить препятствий на нашем пути. Он даже послал к Лате придворного врачевателя и две огромные корзины с фруктами. На прощание Джаятсена просил Накулу заверить Юдхиштхиру в его готовности поддержать Пандавов в борьбе против Хастинапура.

– Несмотря на свою молодость, – смиренно сказал он, – я всегда был привержен мудрости, побуждающей искать мира с соседями. У меня нет причин враждовать с Панчалой. Пусть ни Арджунa, ни Бхимасена не терзаются раскаяниями за убийство моего отца. Он получил кармическое воздаяние за свою жестокость. Жадная борьба за чужие земли в конце концов погубила бы нас всех…

Царевич помолчал, задумчиво качая в руках дорогой кубок с вином. Затем сказал уже иным тоном:

– Мой брат пошел нравом в отца. Мечтая отобрать у меня трон, он мутит разум кшатриев обещанием новых завоеваний. Многим из них уже приелась спокойная жизнь без подвигов и грабежа. Говорят, что наша великая страна должна любой ценой вернуть себе утерянные земли и союзы. Разумеется, эту цену будут платить наши крестьяне, едва оправившиеся от войн и голода. Но что делать?

– Надо немедленно собирать крестьянское ополчение, – сказал я, вспомнив КАК говорил Аджа о своей земле.

Царь магадхов пожал плечами:

– Обычно земледельцы не вмешиваются в дела кшатриев. Даже когда битва свирепствует за околицей деревни, они не беспокоятся, ведь какой бы царь ни победил, ему все равно понадобятся крестьяне, кормящие города и войско.

– Думаю, что страдания последних лет заставили их осознать, что враги не минуют их деревень, угонят стада, увезут зерно.

– Но разумно ли раздавать оружие не кшатриям? – спросил Джаятсена.

Тут уж ответил Накула:

– Сокровенные сказания гласят, что воинами могут быть любые сословия, при условии, что люди храбры, обузданы, умеют держать строй, преданы повелителю и долгу и ненавидят врага. Муни, вместивший опыт Кумара и Аджи, прав. Крестьяне, защищая свои поля, проявят чудеса стойкости.

Джаятсена кивнул:

– Мудрый правитель всегда следует советам дваждырожденных. Сердце говорит мне, что мы еще встретимся. Мои всадники проводят вас до границ царства. Свасти!

Еще ошеломленными от такого поворота событий, мы вышли из шатра и поскакали к своему отряду. Митра весело смеялся:

– Я думаю, в глубине души этот юный царь благодарен Арджуне и Кришне за то, что они освободили ему место на троне Магадхи. Но непонятно, почему бы ему не принять сторону более сильного Хастинапура?

Накула пожал плечами:

– Дурьодхана очень силен, для него помощь Магадхи не столь уж жизненно необходима. После победы над Пандавами, буде она случится, он станет еще сильнее и может захотеть поглотить Магадху. Никакие доводы здравого смысла не предотвратят тогда всеобщего кровопролития. Пандавы же больше заняты мыслями о возрождении былого величия Высокой сабхи. Им не нужны новые завоевания. Значит, Юдхиштхира, севший на трон Хастинапура, намного больше устраивает Магадху, чем нынешние правители.

– Жаль, что другие цари не располагают мудростью нашего нового союзника, – вздохнул Митра.

– Многие так ненавидят Пандавов, что готовы сжечь свои народы в костре войны, лишь бы не признать главенство Юдхиштхиры. – печально признал Накула. – Тем ни менее, новость о союзе с Магадхой не может не вызвать радость в Кампилье.

* * *

Мы спешили в Панчалу навстречу неизвестной судьбе, но теперь сила и радость наполняли мое сердце. Первым человеком, показавшим мне, что такое жизнь в Брахме, был мой Учитель. Я поверил рассказам о братстве дваждырожденных потому, что встретил того, кто сам просто и ясно шел по пути, о котором я слышал раньше только в песнях чаранов. Но как же далеки были откровения ашрама от всего, что составляло кровь и плоть окружающего меня беспощадного мира. Именно он начал казаться мне реальным, а все свидетельства о Братстве были сотканы из прозрачных волокон возвышенных мечтаний.

В Двараке Кришна и Арджуна потрясли нас с Митрой властностью и силой духовного пыла, но наш внутренний взор не достигал тех вершин, на которых пребывали души властелинов. В стране матсьев, уже войдя в круг приближенных Пандавов, мы опять питали свою веру в Братство легендами да собственным воображением.

Лишь в лагере у стен Кампильи мы явно ощутили всепоглощающее счастье слияния сердечных аур, восторг взаимопроникновения. Окунувшись в поток брахмы, мы поняли, что только законы Братства соответствовали сокровенной сущности человека, только путь духовного восхождения разрывал пелену майи и давал истинную цель жизни. Оторвавшись от круга дваждырожденных в Панчале, от животворного костра слившихся сердец, мудрых разговоров и нежных песен, мы уже не могли считать нормальным мир, в котором царила жестокость и ненависть. Не легенда или святая мечта, а жизнью оплаченный опыт воплотил в нас великую цель Братства, и отказаться от нее было так же невозможно, как стереть собственную память или выпустить кровь из своих жил.

* * *

Нас встретили в столице панчалов как великих героев. Чараны уже успели сложить песнь о прекрасной апсаре в горном храме и новом восхождении Арджуны на небо Индры. Диадема, которую он теперь носил не снимая (откуда она появилась я не знаю) вызывала восхищение и благоговейные споры. Говорили, что ее он получил в дар от небожителей, как и великолепные серьги, бросающие радужные блики на его могучую шею и чуть впалые щеки. Мы-то знали, что эти драгоценности он обрел еще в годы изгнания. Но, возможно, они действительно были даром небожителей. Так что никто не пытался переубеждать людей, которые тысячами вышли на валы, окружающие Кампилью, для восторженных приветствий.

Я уже несколько месяцев не видел жителей Панчалы, и мне показалось, что за это время они переродились. Неужели этих кричащих и жестикулирующих людей, полных какой-то бесшабашной решимости, Кумар тщетно пытался пробудить к действию?