Текст книги "Дваждырожденные (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Морозов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 61 страниц)

– Но можно ли иначе прожить в Хастинапуре? – возразил я. – Смерть стала здесь принадлежностью жизни. Убийство возведено кшатриями в необходимый ритуал. Можно ли победить кшатриев, не становясь такими, как они?

– Боюсь, от того, как мы ответим на этот вопрос, зависит судьба всей общины дваждырожденных, – спокойно ответил брахман, – по крайней мере, помните, что пролитая кровь должна питать не гордость, а жажду искупления. Думайте о том, что эти бравые головорезы были когда-то веселыми мальчишками, любящими сладкие пирожки и легенды о справедливых царях. Все было бы по иному, умей они предвидеть неизбежность кармического воздаяния…

– Да они о завтрашнем дне думать не в состоянии, – воскликнул Митра, – и ничему иному их не успеет научить даже Юдхиштхира.

– Увы, значит, они тоже жертвы Калиюги. – Как и все мы. Но когда начнется битва, – возразил Митра, обращаясь скорее ко мне, чем к наставнику, – нам лучше думать о своих мечах а не об их карме, иначе еще двумя хранителями брахмы на земле станет меньше.

* * *

Через несколько дней мы все-таки опять одели свои лохмотья.

– Может быть, вас ищут? – тревожно спросил брахман. – Вдруг кто-то из кшатриев погиб.

– Мы уже хорошо знаем традиции этого города, – успокаивающе улыбнулся Митра, – здесь стычки, подобные нашей, не редкость. Может быть, Дурьодхане они и на руку. Надо же ему как-то поддерживать поголовье этих бандитов. Если самых рьяных время от времени не убивать, то они могут весь город перевернуть. Если же их казнить по велению властелинов, то другие могут обидеться или боевой дух потерять. Так что, как ни крути, а поединки кшатриев здесь – дело обыденное.

Брахман, убежденный словами Митры, благословил нас на новый поход в город. Радуясь свободе, мы выскользнули из дворца и, легко преодолев стену сада, растворились в толпе. Все шло, как обычно, но мое настороженное сознание вдруг предупредило: кто-то смотрит нам в спину. Митра тоже встревоженно завертел головой. Обменявшись взглядами, мы сделали несколько поворотов по лабиринту меж грязных лачуг. Найдя укромный угол, мы вжались в тень, вознося благодарность Крипе, научившему нас превращаться в неподвижные изваяния.

Через несколько мгновений явственно раздались шаги одинокого преследователя. Впрочем, в них не чувствовалось никакой угрозы, и сердца наши не сжимала тревога. Значит, идущий следом не нес зла. Шаги все ближе. Вот в узком переулке появляется невысокая фигура, с головы до ног завернутая в покрывало. Быстро движутся маленькие ножки. Девушка! Она почти наткнулась на Митру, когда он, неслышно и стремительно отделившись от стены, загородил ей путь. Девушка тихо ойкнула. Верхний конец покрывала соскользнул с ее головы, и мы с удивлением узнали дочь хозяина трапезной, которую мы защищали от пьяных кшатриев. Испуг расширил ее глаза, сделав их похожими на черные лесные омуты в обрамлении густых зарослей осоки. В их темной глубине, как кувшинки, посверкивали искры тревожного любопытства. Ее взгляд напомнил мне о чем-то давнем, безвозвратно ушедшем в прошлое и никак не связанном ни с Хастинапуром, ни с великими планами царей.

– Я знала, что догоню вас, молодые господа, – чуть запыхавшись сказала девушка.

Какой нежный и звонкий у нее голос! Как колышется высокая грудь под тонкой тканью! Я с трудом заставил себя слушать ее речь.

– Не бойтесь, я одна. За мной никто не следит.

– Почему мы, честные и законопослушные горожане, должны чего-то бояться? – отрезал Митра.

– Как тебя зовут? – значительно мягче спросил я.

– Мое имя Прийя, что значит «всем желанная», – грустно улыбнулась она, – увы, это действительно так. В общем-то, мне нравится радовать людей, особенно когда они не скупые. Но эти грязные дети ракшасов – кшатрии… Ой, – всплеснула тонкими ручками девушка, – я не хотела вас обидеть!

– Почему это нас должно обидеть твое пренебрежение кшатриями? – спросил Митра с усмешкой. – Мы вайшьи…

Девушка с вызовом оглядела его с ног до головы и тоже улыбнулась:

– Причастный высокой доле господин шутит. Вы не вайшьи, хоть и одеваетесь, как они. Вайшьи не умеют так драться. Я тогда пряталась за стойкой и видела ваши глаза – горящие, как у тигров. Никто в целом городе не умеет так драться. На вас лохмотья, неподобающие вашему положению, живете же вы во дворце. Я проследила. И вас охраняют.

Она перевела взгляд с Митры на меня и добавила:

– Я чувствую, что вам угрожает какая-то опасность. Может быть, я могу помочь?

Мы с Митрой улыбнулись. Несмотря на нелепость положения, нам стало радостно. Если не считать старого садовника, это была первая душа, открывшаяся нам в Хастинапуре.

– Чем ты нам можешь помочь? – ласковым тоном спросил Митра, прежде чем я успел посоветовать девушке отправляться к отцу.

– Вам не всегда удастся уходить от ваших стражей незамеченными, – сказала девушка, – а я могла бы разыскивать для вас все, что вам нужно… Хотя я не знаю, что вам нужно, – смутившись, добавила Прийя.

– Если б мы сами знали, что, – пробормотал Митра, – а впрочем, помоги сначала отыскать укромное место, где мы сможем поговорить.

Прийя кивнула головой и, быстро переставляя точеные ножки, заскользила по узким грязным переулкам. Мы мало обращали внимания на дорогу, следя лишь за плавным покачиванием крутых бедер и тонкой талии. Можете себе представить наше удивление, когда, последовав за ней, мы в конце концов обнаружили, что она привела нас окольными путями к своему дому.

– Нет уж, хватит с нас трапезных, – покачал головой Митра в ответ на приглашение войти, – к тому же, как на это посмотрит твой отец?

Прийя звонко рассмеялась:

– Мой отец рассказывает соседям о неведомых героях, спасших его дочь и исчезнувших при помощи майи. Кшатрии, которых вы проучили, обходят наш дом стороной, а других посетителей стало больше. Вы принесли нашему заведению известность.

– А как быть с вашими обычаями? – осторожно спросил я. – Разве девушки Хастинапура могут принимать мужчин у себя дома?

Прийя подняла на меня большие, по-детски круглые глаза, и улыбнулась грустной, совсем недетской улыбкой.

– Не бойтесь, вы будете не первыми мужчинами в этом доме, и ваши посещения не вызовут никаких подозрений.

На мгновение ее чело затуманилось, но потом она зло тряхнула головой, и черные локоны рассыпались по плечам, как змеи:

– Но никогда у меня не было этих грязных быков – кшатриев. Ни один мужчина не получил у меня наслаждения силой.

Я не знал, что ответить. И поэтому просто взял ее за руку. Маленькая ладонь была прохладной и нежной. Кончиками пальцев я чувствовал, как гулко отдаются удары ее сердца в тонком запястье. Прийя говорила искренне. Ни один соглядатай Дурьодханы не смог бы сыграть такого волнения. Мы с Митрой обменялись взглядами, и он решительно кивнул:

– Веди.

Прийя постучала, и немного погодя с внутренней стороны скрипнул тяжелый засов, и дверь отворилась. Мы оказались в маленьком дворике, укрытом навесом из пальмовых листьев. Посреди двора был вырыт колодец, а рядом с ним поднимался зеленый зонт одного дерева с узловатыми ветвями и толстой корой. Наверное, много поколений назад какой-нибудь прадед Прийи, построив этот дом и вырыв колодец, посадил на счастье маленький росток. Теперь дерево состарилось вместе с домом, вместе со всем Хастинапуром, корни которого уходили еще дальше в непроглядные глубины древности. Задумывалась ли эта светлая и быстрая девушка, что вся ее жизнь для этого огромного города не более, чем трепет солнечного блика на зеленом листке. Наверное, не задумывалась и потому оставалась счастливой. Словно почувствовав мои мысли, Прийя быстро повернула ко мне голову Ее губы улыбались, а глаза смотрели чуть тревожно и вопросительно.

– Этот дворик и маленькая кухня отделяют наш дом от трапезной. Мои младшие братья и отец готовят еду и обслуживают посетителей. Но сейчас я скажу, что вы пришли, и они наверняка захотят поклониться вам.

Мы с Митрой чувствовали себя немного неловко. К тому же близость места наших недавних подвигов не добавляла ощущения безопасности. Но отказываться было уже поздно. Мы прошли вслед за Прийей в небольшую комнату, где из всей обстановки было только несколько циновок, низкий столик с глиняным кувшином и несколькими чашами. Налив нам прохладного вина и усадив на циновки, девушка быстро и плавно выскользнула из комнаты. Мы с Митрой пригубили вина и расслабились. Давно уже я не чувствовал себя так спокойно и радостно, как в этой скромной комнате, наполненной невидимым светом заботливого внимания Прийи.

Впрочем, скоро в дверь вошел хозяин трапезной и двое его сыновей с подносами, на которых что-то дымилось и источало аромат. Прийя быстро разложила перед нами широкие банановые листья, насыпала рис и уставила всю поверхность стола маленькими глиняными тарелочками со всевозможными соусами, специями и приправами, позволяющими наполнить кушанье каждого крестьянина удивительным разнообразием вкусовых оттенков. Мы пригласили хозяина сесть с нами, и после обмена неизбежными в таких случаях учтивыми словами все приступили к трапезе.

Надо отдать должное хозяину: если его и мучили вопросы, кто мы на самом деле, то он ничем не показал своего любопытства. Поднимая заздравную чашу, он заверил, что двери его дома всегда открыты для героев, а Прийя добавила, что никто из посетителей никогда не узнает о нас, потому что в ее дом ведет отдельный вход с бокового переулка. Митра, допив свою чашу, расчувствовался и, порывшись в мешочке, привязанном к поясу, извлек оттуда широкий медный браслет, украшенный тонким орнаментом. С учтивыми словами он приподнес его хозяину, а тот рассыпался в благодарностях, взирая на моего друга, как на божество, призванное карать и награждать.

Вновь неспешно потекла беседа, излишне многословная, полная взаимных восхвалений, ненужных заверений, но в общем приятная и полезная для понимания того, что происходило в Хастинапуре. Отец Прийи смотрел на мир просто и безыскусно.

– Все люди одинаковы, – с легким превосходством говорил он, – уж я знаю, что им надо: вкусно поесть и сладко выпить, чтобы забыть тяготы жизни и страх смерти. Мужчинам еще иногда нужно хорошее оружие и женщину, лучше красивую, но в общем, какую боги пошлют… Когда у всех это есть, никто не зарится на чужое, тогда и в государстве порядок. А если появляются особо гордые или мудрствующие, тогда начинается смута.

– Ну, а как же вера в богов, сокровенный смысл жизни? – осторожно спросил Митра.

– Об этом задумываться нам не вместно. Дело брахманов – молиться за нас! Но молиться! А не беды пророчить. Эти нынешние только души смущают. Новое величие Хастинапура им подавай, пути ищи! А за это новое надо или кучу народа перебить или свою старую спокойную жизнь опрокинуть и работать, не разгибая спины. Кто, добрый господин, все это делать будет? Конечно, мы, простые вайшьи. И ведь что самое досадное, только жить по-человечески начали! Достаток есть. Мы и торговать, и ремесленничать можем, а дерутся пусть кшатрии. Какая нам разница, кто на престол сядет – Пандавы или Кауравы. Им все равно подати понадобятся, так что нас не тронут. Ну кшатриев, как водится, перебьют; советников царских тоже, чтоб их имущество победителям передать. Может быть, несколько самых знатных родов вырежут, а нас не тронут…

– Значит и вы, о достойный, почитаете убийство благом? – не сдержался я.

– У кшатриев такая дхарма. Так исконно повелось. Значит, установлено богами. Я вот за благие заслуги в прошлой жизни рожден в варне вайшьев. Значит, боги и не хотели, чтобы я рисковал жизнью на войне. И спасибо им за это… Вы еще молодые и не понимаете, что все в жизни – тлен. Только и есть в человеке основательного и надежного, что он за жизнь скопить успеет. Этот дом с нажитым добром не растворится, не уйдет в землю. Он перейдет моим детям. А что останется от славных подвигов кшатриев и молитв брахманов?

– Но разве только полные закрома радуют сердце? – спросил я. – Все равно ничего нельзя взять с собой в царство Ямы. Вы верите, что умерев, возродитесь вновь?

– Так говорят брахманы. Как же можно не верить?

– Тогда разве не разумнее позаботиться о взращивании своей души?

– Так я и забочусь. Живу строго по законам дхармы вайшьев. Чего ж еще надо для обретения заслуг перед богами?

Я отчаялся что-либо объяснить этому человеку. Он не мог ощутить потока времени, бренности всех своих достижений. Все, что он делал – делал правильно и хорошо. Но он и душой, и телом, и всеми органами чувств зависел от внешнего мира. Если война придет в Хастинапур, и дом сожгут, то вместе с домом сгорит и его жизнь. Впрочем, если и не сожгут… Каким плоским и серым предстает его путь, не озаренный светом божественных исканий. Он слеп, хоть и не знает об этом. Но если слепы и все остальные, то, значит, весь народ обречен на неудачи даже в повседневных делах.

Если неправедный царь думает о себе, а не о будущем, если подданные равнодушно терпят несправедливость, то приходит в упадок все царство. А тогда или джунгли, или дикие племена проламывают стены крепостей, не оставляя для будущего ни домов ни людей. Как удивительно устроена жизнь! Те, что способны, постигая обыденное, задумываться о высоком, защищены от невзгод, и удача сопутствует им. Даже в неудаче они находят повод для радости, ибо обретают опыт для новых свершений.

– Нажитое в этой жизни мало кому удается сберечь, – вежливо заметил я. – А ну как враги нагрянут, или пожар случится? Ведь если вся жизнь в этом вот добре, – я обвел рукой дом и сад, – то, потеряв их, вы как бы расстаетесь с самой жизнью. Разве не страшно ставить свое счастье в зависимость от тленных сокровищ?

Отец Прийи одобрительно кивнул головой. Как видно, мудрые изречения в Хастинапуре продолжали цениться даже тогда, когда их смысл полностью противоречил мыслям хозяина.

– По одежде вы вроде вайшьи, – сказал он, – но речь ваша больше подходит брахманам. Слова вроде бы те же, а выходит как-то высоко, округло. А я, если чего и надумаю, так все равно в слова достойные не обряжу.

Мы не могли понять друг друга, но могли приятно провести время. Выпитое вино заставило кровь радостнее бежать по нашим жилам. Я чувствовал воодушевление, которого давно был лишен серыми буднями Хастинапура. Наш хозяин попросил Прийю станцевать для гостей. Мы с Митрой, разумеется, горячо поддержали просьбу.

Прийя не заставила себя долго упрашивать. Легко вскочив с циновки, она закружилась в танце, отбивая такт ладонью. Ее фигура обладала змеиной гибкостью. В широких глазах сиял огонь страсти. Прийя в эти мгновения была прекрасна, хоть и не было в ней ни упругой бьющей через край земной силы Нанди, ни духовного света Латы, воплотившегося в совершенном теле и утонченных чувствах. Движения тонких стройных ног были столь легки и точны, что ни один поднос, ни один кувшин, из стоявших на полу, не были задеты. Мы с Митрой сидели как зачарованные, спеша налюбоваться стройными ногами в браслетах и колокольчиках, алыми губами, обнажившими в улыбке жемчужные зубы. Закончив танец, девушка грациозно опустилась на колени и с лукавой гордостью выслушала наши восхищенные слова.

Потом еще было много славных слов и обильных возлияний. Митра изо всех сил пытался повернуть дело так, чтобы я отправился домой в одиночестве. Но Прийя, простая душа, неискушенная в тонкостях обращения, заявила, что предпочла бы меня. Мой друг мужественно выдержал этот удар судьбы.

Наутро я продолжил прогулки по городу без него. Моим проводником стала Прийя, хорошо знавшая свой родной город. Это она сделала возможными долгие прогулки по каменным лабиринтам бастионов среди огромных загонов для слонов, конюшен и складов оружия. Митра с кислой улыбкой согласился, что в целях безопасности ему лучше оставаться в нашем дворце, создавая у охраны впечатление, что мы проводим время в праздности. Я же отправлялся к Прийе. С нею мы легко проходили через любые заставы. Ни у кого не вызывала подозрений пара влюбленных, ищущих укромные уголки, чтобы спрятаться от нескромных взоров. Нас почти не тревожили и не останавливали. Какое-то традиционное благочестие все-таки сохранил этот город. Людей, поглощенных своими чувствами, здесь уважали. А мне, признаться, все больше нравились эти прогулки. Иногда я, действительно, забывал, что выхожу в жаркую суету города не только для того, чтобы увидеть радостно блестящие глаза Прийи.

Юная танцовщица была плоть от плоти созданием Хастинапура. Лаково блестящие черные глаза отражали своей влажной поверхностью все краски внешнего мира. В них не было – глубины, потаенного огня мудрости, как не было этого и в повседневной жизни огромного города. Глядя на Прийю, пытаясь ощутить ее мысли, я все больше убеждался, что вся она словно соткана из отражений света, украшений, звона браслетов, сладостной музыки и пламенных взглядов. Так в череде тусклых дней затеплилась эта случайная радость дружбы с прелестной девушкой. Она вошла в наши жизни как солнечный луч, согревающий голую землю в сезон холодов.

Прийя по-прежнему не задавала вопросов, кто мы и откуда, чего высматриваем и чего страшимся. От ее слепого доверия мне иногда становилось неуютно: ведь волей-неволей я втягивал ее в свою карму. Но другого выхода у меня не было. Оставалось только уверить себя, что и сама встреча с Прийей, и все неизбежные последствия – тоже результат кармической предопределенности. А может, и не стоило за нее бояться.

Как ни странно, в этом городе, напрягшем каменные мускулы, звенящем доспехами и опьяненном своим величием, Прийя чувствовала себя в безопасности. Ей не хватало сил, чтобы держать в руках колесницу собственной жизни и уклониться от кармического потока, несущего всех жителей ее родного города в неотвратимое будущее. Она растворялась в потоке, обращаясь в пушинку на гребне урагана. Благодаря своей невесомой легкости, эта сияющая пушинка человеческой жизни до сих пор не разбилась о каменные ребра Хастинапура, не погибла в кипящем водовороте страстей…

Именно легкость и неуловимость, способность сохранить жизнерадостность даже в трясине кшатрийского разгула, делали ее неуязвимой. Душа девушки была более схожа с воздушным змеем, парящим в голубой дали, чем с храмом или крепостью. Бабочка на ветру, отражение света на бегущей воде, блеск светильника и шелест тонкой материи – все это было Прийей, – бесплотной и ускользающе легкой, не поддающейся моему пониманию. Зато порой мне казалось, что она полностью понимает, вернее, отражает меня. В этом умении было что-то от искусства апсары полностью воплощаться в другого человека, растворяясь в его мыслях и страстях, с той лишь разницей, что апсара при этом остается хозяйкой собственной жизни, а Прийя растворяла свою сущность в моей, отказываясь от собственного Я. Так новое отражение в зеркале стирает даже помять о предыдущем. Иногда она представлялась мне развоплощенной сущностью, душой, которая кружит в порывах ветра над только что созданной землей, над мертвой природой, готовясь войти в камень, в воду, в каждую травинку.

Наверное, такой была первая человеческая раса, не оставившая после себя ни памяти, ни эха, ни зримого следа. Впрочем, глядя, как она танцует, как наполняются гибким движением ее бедра и руки, я забывал свои рассуждения о бестелесных душах. Тем более, стоило только опустить руку на ее талию, ощущая теплую шелковистую кожу, заглядывая во влажные зеркала распахнувшихся глаз, как исчезало знобкое ощущение смертельной опасности, притаившейся на расстоянии вытянутой руки за моей спиной. Не надо быть пророком, чтобы предсказать, в каком направлении нес меня поток кармы.

Каждое утро, едва утолив голод, я вновь перемахивал через стену и окунался вместе с Прийей в жаркий пестрый водоворот Хастинапура.

Она вполголоса напевала пастушеские песни Кришны – темнолицого, загадочного друга Арджуны. Я сказал ей, что знаком с царем ядавов. Она не поверила. Для нее Кришна был божественным существом, героем песен и сказаний, но никак не живым человеком, подверженным страстям и теням этого мира.

– Как ты мог знать его воплоти, если он бог? – с обезоруживающей уверенностью спросила Прийя. – Вот в юности, давным давно он действительно водил хороводы с простыми пастушками… Баловень женщин! Я иногда думаю: хорошо б умереть и вновь воплотиться пастушкой где-то на берегу озера и слушать его свирель… сгорая от любви к Кришне.

Я невольно вызвал во внутреннем взоре облик темного героя с чарующей улыбкой. Может быть, Прийя чувствует в нем больше, чем дано мне? Но эти ее рассуждения о пастушках, сгорающих от любви… Насколько еще хватит моего благочестия вблизи от этой чистой гибкой фигурки, пронизанной солнцем и ароматом бальзамов? Хотел бы я быть Кришной?

Мы шли по узким горбатым улочкам, и нам навстречу стекали потоки жаркого солнца, а короткие черные тени трепетали за спинами, как обрывки плащей. Ходить в такую жару – занятие довольно тягостное, тем более, что за пределами цитадели в городе почти не росли деревья, и мы оба порядком измучились. Но Прийя ничем не выдавала своей усталости. Она лишь чаще опиралась на мою подставленную руку. Потом внезапно пошатнулась, пожаловавшись на боль в ноге.

– Наверное, натерла, – с милым смущением сказала она, виновато опуская длинные ресницы.

Мое сердце чуть не растаяло от нежной жалости. Я усадил ее на придорожный камень, опустился перед ней на колени и, сняв сандалию с узкой, словно вырезанной из сандалового дерева, ноги, начал искать поврежденное место. Нога была гладкой, на удивление чистой и совершенно здоровой. Я вопросительно поднял глаза на Прийю. Она сидела, расставив тонкие руки, украшенные браслетами, чуть подавшись ко мне. Еще рельефнее выступила сплошная округлая линия, соединяющая грудь, ключицу, плавный изгиб шеи и острый холмик подбородка. Ее губы, плавающие где-то над моей головой, улыбались, а по горлу, выдавая волнение, перекатывался нежный комок.

– От твоего прикосновения все сразу прошло, – сказала она. Где-то в дальнем закоулке моей памяти эти слова вызвали эхо, потянули из прошлого терпкую, грустную мелодию… Прийя наклонилась, звякнув браслетами, окутав меня ароматом своих благовоний. Волосы мягким ветерком овеяли мое влажное от пота лицо, а красные, словно ягоды, бусы оказались у моих губ. Через мгновение Прийя уж была в моих руках, свернувшись в них так легко и привычно, словно всегда принадлежала им. Камешки бус стучали по зубам, мешая целоваться, но никто из нас не хотел и не мог отстранить губы, словно торопясь утолить неодолимую жажду.

* * *

Помимо тайной, все более интересной для нас жизни, которую мы с Митрой вели в Хастинапуре, существовала и вполне обыденная, сводящаяся к ежедневным попыткам брахмана добиться встречи с Дхритараштрой. Каждый день мы отправлялись в цитадель. Там нас встречал кто-нибудь из придворных, не скупящихся на поклоны и улыбки. Нам вновь с учтивым многословием объясняли, что владыки не имеют возможности принять нас. Все это начинало походить на какой-то странный ритуал. Но наш брахман изо дня в день повторял безнадежные попытки.

– Может быть, царь куру не знает о нас, или делает вид, что не знает, в угоду Дурьодхане. Что толку негодовать, – терпеливо объяснял он нам.

– Как же мы пробьемся сквозь заслон Дурьодханы? – спросил Митра, – похоже здесь все говорят и делают только то, что угодно ему, даже когда его имя не называется.

Наш брахман степенно кивнул:

– Трусость и подлость ведут подданных по намеченной властелином дороге не хуже, чем долг и слепая преданность. Боюсь, что все, кто не принял сторону Кауравов, либо ушли из города либо погибли.

– А как же патриархи? – почти разом воскликнули мы с Митрой.

Брахман пожал плечами:

– Я уже давно не видел ни Бхишму, ни Видуру, ни Дрону. Они почти не выходят из своих дворцов, спрятанных в цитадели.

– А может быть, никаких патриархов уже нет, а от имени Высокой сабхи с братством говорит Дурьодхана? – предположил Митра.

– Дурьодхана тоже дваждырожденный, имеющий понятие о чести и достоинстве, – ответил брахман, – нас не бросили в темницу и не убили. Это говорит о многом. Думаю, властелины колеблются. Если нам удастся обратить на себя внимание знати, то Дурьодхане придется принять посольство и допустить к патриархам.

– Или поддаться соблазну и все-таки заточить нас, – добавил Митра.

– Может, нам удастся использовать прислужников Духшасаны с их причудливым чувством долга, – предположил я, – неужели мы не сможем обратить жадность и страх сановника в свою пользу?

Митра удивленно взглянул на меня и радостно засмеялся:

– Муни прав. Когда правитель сам не дорожит законом, то, помимо рабской покорности, получает и предательство. Прошу вашего позволения поговорить с придворным наедине. Я не буду сулить ему золота, но расскажу о силе Пандавов. О том, что война неизбежна, им твердит сам Дурьодхана. Я пообещаю ему только одно – сохранить жизнь, когда Пандавы войдут в Хастинапур. Просто заменю один страх другим, открою надежду и потребую платы.

Я с удивлением смотрел на моего друга. Все-таки Хастинапур успел нас многому научить. Неужели коварство и страх стали неизбежным оружием Калиюги? Как легко мы перенимаем его у самых низких и презренных врагов. Митра не слышал моих сомнений, его глаза горели радостным возбуждением. Почти не дыша, он смотрел на брахмана, ожидая его одобрения. Наш брахман надолго задумался, глядя на пурпурные тени, бегающие по каменным стенкам очага. Наверное, он пытался прозреть кармические последствия наших деяний и мыслей. А может быть, просто размышлял о том, как быстро забываются законы братства дваждырожденных среди его последних учеников. Наконец, брахман вздохнул и перевел взгляд с огня на меня и Митру. В его взгляде были боль и усталость.

– Дхарма, попирающая справедливость, становится преступлением, – тихо сказал он обращаясь к Митре, – ты зовешь нас на путь, далекий от праведной стези. Страх породит страх, ложь породит ложь, и все это вернется к нам. Но бездействие таит в себе еще большую опасность. Я не могу предвидеть плоды, которые принесет твой поступок, но так или иначе, собирать их придется именно нам.

В глазах Митры загорелся радостный огонь: – Может ли искупление испугать того, кто следует по пути долга? – воскликнул он.

Брахман кивнул:

– Делай, как решил. Велика мудрость Юдхиштхиры, пославшего со мной молодых дваждырожденных. Может быть, вы лучше чувствуете поток, захвативший эту землю, и ваш путь приведет к цели. Но какой ценой? – тихо добавил он.

Вряд ли Митра услышал это. Он спешил переодеться в парадные одежды. В этот раз мой друг вышел через главные ворота и отправился к цитадели, даже не замечая привычного конвоя.

Через некоторое время у наших ворот остановилась золоченая колесница, и тот же самый сановник, что встречал нас во дворце в первый день, провозгласил, что завтра мы можем предстать перед Кауравами во время вечернего пира. Время ожидания кончилось.

* * *

На другой день нам с Митрой пришлось пережить мучительные часы облачения в придворные одежды, изукрашенные золотым шитьем и жемчугами. Брахман достал нам два ремня с тяжелыми пряжками в виде свернувшихся змей – талисманы от посылов злой воли. Митра настоял, чтобы по обычаю хастинапурцев мы нацепили на шеи тяжелые золотые цепи, создающие у меня ощущение чужих рук, сомкнувшихся на горле. Мечей мы решили не брать, но пристегнули к ремням изящные ножны с кинжалами.

Когда обряд одевания был закончен, из бронзового зеркала на меня смотрел молодой придворный в дорогом облачении с недоуменным вопросом в глазах: «Зачем все это нужно?» Но, несмотря на все ухищрения, я должен был признать, что облик нашего брахмана, оставшегося в своей неизменной шкуре леопарда, все равно внушал куда больше священного трепета и почтения, чем наши украшения. И тут вдруг Митра начал проявлять признаки беспокойства:

– А если Дурьодхана или кто-нибудь другой из могучих дваждырожденных прорвет нашу защитную сеть и овладеет нашей волей? – с тревогой спросил он у брахмана.

Брахман успокоительно улыбнулся Митре:

– Конечно, для Дурьодханы, его братьев, равно как и для Карны, ваши мысли не будут секретом, но сделать вас послушными рабами они не смогут. Время от времени такие попытки предпринимались мелкими властелинами, далекими от мудрости. Тогда-то и оказалось, что можно насилием сломать любого человека, даже мудрого и талантливого, но нельзя при этом сохранить его талант, волю, духовные силы. Как только под напором боли и страха поддаются защитные покровы человеческого сознания, так сразу же гаснет божественная искра, отличающая человека от животного. Вас нельзя подчинить, не сломав, а сломанные вы никому не нужны, проще убить.

– Сомнительное утешение, – проворчал Митра.

– Зачем же Установитель наложил на нас такое проклятие? – спросил я.

– Это не проклятие, – ответил брахман, – а величайший дар. Именно он оберегает человечество от установления безраздельной власти какого-нибудь удачливого властелина, одержимого ракшасом. В тайных глубинах человека запрятана сокровенная сущность его жизни. Можно низвести до рабского послушания тело, можно уничтожить мысли, но нельзя загнать в рабство душу. Так что, готовьтесь к посещению дворца и отриньте сомнения. Бояться вам нечего.

– Кроме смерти, – легкомысленно добавил Митра, – а это – удел любого кшатрия.

– И все-таки, – попросил я, – умоляю, смири свой кшатрийский нрав. Там и помимо тебя будет много гордых и кровожадных головорезов. Наше дело – вести переговоры, а не поединки.

– Можешь не сомневаться. Я буду преисполнен смирения, – ответил Митра.

Я, разумеется, ему не поверил. Но размышлять об этом уже не было времени, так как мы оказались у роскошных дверей одного из дворцов цитадели. Лабиринт каменных коридоров. От стылых плит пола веет холодом погребения. Стены из пористого камня сплошь украшены барельефами. С жалостью и осуждением взирают с них на спешащих людей древние боги. Огромные лотосы, кажется, вспарывают камень, пытаясь пробиться из-под мрачных сводов на волю; кобры, распустившие капюшоны, переплетаются с цветами и лианами в едином орнаменте бесконечной жизни. Спереди и сзади нас – стража с чадящими факелами.

Медленно и с достоинством идет наш старый брахман, гордо неся седую голову. Он успевает даже с явным удовольствием рассматривать простую резьбу на стенах, наслаждаясь гармонией орнамента, зато едва удостаивает взглядом богато разряженных сановников, встречающихся на пути. Для него здесь все привычно и знакомо, а мы с Митрой непроизвольно сжимаем рукояти кинжалов, хоть и понимаем всю бесполезность оружия здесь, в сердце империи Кауравов. Мы целиком во власти врага. Признаться, подобное чувство беспомощности требовало напряжения всех моих внутренних сил.