Текст книги "Таежный бурелом"

Автор книги: Дмитрий Яблонский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

– Все время рвался в Россию, Октябрьскую революцию принял восторженно, но не дожил…

– Выходит, Вера японский язык знает?

– В совершенстве. Работала переводчицей в министерстве иностранных дел. Не хотела на дядиной шее сидеть.

Костров в задумчивости пощипал свои коротко подстриженные усы и, коснувшись руки Дубровина, тихо сказал:

– Знаешь, Володя, идея одна хорошая есть. Нам надо свои глаза и уши иметь. Устроить бы своего человека в японское или американское консульство. Как ты думаешь? Твоих здесь никто не знает?

– Не знают, они почти всю жизнь прожили в Токио. С Агнией мы не венчаны, не согласился ее отец. Ну, а мы по-своему решили. Так и остались жена и дочь Власовыми.

– Совсем хорошо!

Дубровин покосился на Кострова, поймал его взгляд.

– Задал ты мне задачу…

ГЛАВА 19

Над корпусами механического завода колыхались вихри пламени из вагранок.

Люди работали дни и ночи. Тысячи винтовок, собранные по селам и станицам кружками коммунистической молодежи, ждали ремонта. Крестьяне и казаки охотно отдавали берданы, двустволки, винчестеры, старинные кремневки.

Костров приехал на завод, чтобы выяснить, как обстоят дела, и побеседовать с рабочими. Хотелось ему повидаться с дочерью, которая поступила сюда работать.

В дверях цеха его встретил Дубровин.

– Богдан Дмитриевич, первая партия винтовок готова.

– Сколько?

– Две тысячи шестьсот штук.

– Сейчас же отправить!

– Сейчас нет свободных людей. Может, до утра?

– Каждая минута дорога. Надо поддержать Сергея Лазо.

Через полчаса Дубровин доложил, что груз отправлен на товарную станцию.

– Кончай, Володя, свое дежурство, иди отдыхай, я здесь до утра.

К Кострову подошел мастер Фрол Чубатый, жилистый, подвижный. Седая грива украшала его голову, свисали седые усы, длинные, как у запорожца. Взгляд острый, цепкий. От него пахло горелым каменным углем, жженой глиной, окалиной. Мельчайшая черная пыль въелась в лицо.

– Скоро, Митрич, еще одна пушечка будет готова! Пушечки, волчья сыть, не хуже крупповских.

– А со снарядами как?

– Маракуем помаленьку. Свинца для шрапнели не хватает, нутро рубленым железом начиняем. Две тысячи можно отправлять Лазо, дай ему бог здоровья. Бьет белых-то?

– Бьет. Бегут без оглядки.

Мастер закатился старческим смехом.

– Вот и хорошо, волчья сыть. У зайца для того и ноги длинные, чтобы бегать. Как с хлебом? Второй день не выдают.

– Утром будет. Тряхнули купцов, сорок тысяч пудов набрали. Обижаются, да что поделаешь?

– Обижаются? Хлеб гноят, волчья сыть, а обиду таят! Ремесло наше тяжелое, без хлеба трудновато.

Появился на заводе и Шадрин, недавно назначенный начальником гарнизона Владивостока. До этого разрозненные отряды Красной гвардии объединились под его общим командованием.

– Ну как, все получил? – спросил Костров, любуясь шадринской выправкой.

– Так точно! Восемь трехдюймовых, пятьсот винтовок, пятьсот шашек. Вот только патронов маловато…

– Добывайте патроны со стороны. Завод сейчас работает для Забайкальского фронта.

– Ладно, у беляков добудем.

Шадрин говорил сдержанно, но его октава перекрывала грохот.

– Ну, Родька, язви тя, – добродушно проворчал старый мастер. – Оглохнешь, волчья сыть, постоявши рядом. Разве есть на свете еще такой голосище?

В кузнечном цехе Костров и Шадрин задержались. Их внимание привлек моряк, стройный, веселый, наделенный редкостной силой. Казалось, юноша не работал, а играл пудовым молотом, которым он бил по раскаленной добела болванке. Вот он что-то крикнул. Подручные стремглав кинулись выполнять приказание.

Мех, с шумом выдыхая воздух, раздул большое пламя.

Моряк подхватил с пола болванку и под одобрительный гул подручных сунул ее в пылающий горн, схватил щипцы, зажал раскаленную болванку, сильным рывком выдернул ее из горна, плавно опустил на наковальню.

– Смотри, Андрей, не надорвись, в ней без малого пудика два, – заметил пожилой кузнец, постукивая молотком по болванке.

Моряк в ответ только усмехнулся. Это был Андрей Коваль, военный комиссар крейсера «Грозный». Дальбюро ЦК РКП(б) назначило его председателем оргбюро по объединению союзов рабоче-крестьянской молодежи. Он должен был подготовить и провести съезд революционной молодежи.

– Тебя, Коваль, бог не обидел силенкой, – пошутил Костров.

Моряк, продолжая работать, повернул голову. Доковал деталь, опустил молот, вытер руки паклей, поправил бескозырку, кинул руки по швам.

– Здравия желаю!

– Здравствуй, Коваль, здравствуй! Ты что здесь? – спросил Шадрин.

– Да вот проведал товарищей, а они просили помочь. Горячка у них, молотобоец руку обжег.

Глаза моряка выжидательно впились в лицо начальника гарнизона.

– Военком в такое время должен быть на крейсере, – заметил Шадрин, с любопытством его оглядывая.

Коваль, не торопясь, надел шинель, туго затянул ремень, отдал честь и ушел.

Тесная каморка мастера Чубатого напоминала скобяной магазин. Пол, стулья и столы были завалены чертежами, болванками, частями машин. Подслеповато чадил светильник. На куске газеты лежали тоненькие ломтики овсяного хлеба, печеная картошка, соленые огурцы и вяленая осетрина.

– О, да здесь пир готовится, – опускаясь на табурет, сказал Костров.

– Один момент, Митрич!

Фрол Гордеевич вынул из-за стола шашку.

– Вот держи, Родька, наш рабочий подарок.

Шадрин прочел высеченную на лезвии надпись: «Без нужды не обнажай, а обнажив, не щади». О такой шашке он не мог и мечтать.

– Бери, бери! Это не я, а твои подначальные. Обрадовались, когда узнали, что ты над ними голова, ну и вот…

Сидя на корточках, старый мастер любовно перебирал готовые к отправке шашки: дышал на лезвия, гнул дугой, вызванивал палочкой по обуху.

– Слышишь, волчья сыть, поет, а вот эта тренькает, будто с перепою. Закал, язви тя, не тот: не сталь, а жестянка. Клинок, Митрич, знать надо. Вот гляди, желтизной отливает, значит перекал. В ударе крошиться будет, а то и пополам перелетит, ежли на крепкую кость нарвется. Уж я ему за эту шашку холку намылю, не на хозяина работает, чтоб кое-как. Эх, привычка чертова!..

– Хорошо, дядя, сказываешь, – добродушно прогудел Шадрин, – да сам знаешь, голодной лисе курочка на уме…

– Не к спеху, успеешь, язви тя, – рассердился Фрол Гордеевич. – Он выдернул клинок из сложенных на длинном столе. – Вот гляди, Митрич, синь идет, как на озерце волна. В ударе легка, на потягу свободна, но жало слабеет быстро, то и дело править надо.

Шадрин выдернул сверкающий золотой насечкой подаренный клинок. Опробовал жало на ногте.

– Цены клинку нет! Гляди, Богдан, жало тонюсенькое, на нем и волос не удержится, как по маслу скользнет сквозь все тело.

– А ты покажи, волчья сыть, чему тебя в кирасирах обучали.

– Показать, дядя, можно, только на чем?

– Эх ты, несмышленыш, а еще генерал. На вот, волчья сыть, рубани!

Фрол Гордеевич подбросил вверх носовой платок.

Шадрин размахнулся, присел. Запел воздух, и платок, рассеченный на две части, упал к его ногам.

– Хорош клинок. Не хуже толедского.

Теперь уж Фрол Гордеевич всерьез рассердился.

– Толедский? А что ты, Родька, после этого в стали понимаешь? Нет стали крепче русской, златоустовской. Русский булат превзошел и дамасский и толедский клинки. Молоко не обсохло, а туда же, рассуждает, волчья сыть. Да знаешь ли ты, что шпагой из нашей стали сражались Суворов, Кутузов, Багратион? Известно тебе, что пушки златоустовцев стояли в Порт-Артуре? Ни черта ты не понимаешь!

Он вырвал из шадринской руки клинок.

– Вот этой сталью можно пересечь немецкую саблю, откованную из знаменитой золингеновской стали… И откуда это пошло, Митрич: все, что с той стороны, – хорошо, а рассейское – плохо?

Фрол Гордеевич разлил чай по жестяным кружкам и, лукаво жмурясь, наполнил маленькие рюмочки спиртом.

– «Коньячок» что надо, волчья сыть, так и жжет, – угощал старик гостей.

– Что сохатому щепоть соли, – усмехнулся Шадрин, с грустью поглядывая на пустой пузырек.

– Хорошего помаленьку! Сонную дурь как рукой сняло, – с аппетитом догрызая соленый огурец, возразил Костров.

Внимание Кострова привлек учебник химии. Он взял его, стал листать, вопросительно поглядывая на мастера. Поля книги были испещрены какими-то крючками, черточками и всевозможными знаками, похожими на китайские иероглифы.

– Стрелять я, Митрич, не люблю. Выстрелишь, язви тя, не попадешь, засмеют – нечего, мол, браться. Выстрелишь и не дай бог попадешь в живого человека – еще хуже: может, и похвалят, а покой потеряешь. И решил я не мечом, а разумом изничтожить супостата. Вот, к примеру, штучка…

Фрол Гордеевич протянул руку к железной коробке.

– Фырчит, рычит, деревья ломает, горы сшибает, видишь ее, да не слышишь, – загадочно произнес старик. – Хороша штучка? В ней и отгадка на мою загадку.

Шадрин с Костровым переглянулись.

– Посмотришь – приглянется, тронешь – обожжешься, – продолжал Фрол Гордеевич. – Когда-то мой дед сказ рассказывал. «Есть, – баил, – грохот-цвет. Когда станет такую траву супостат трогать, застонет земля, заплачет, как дитя. А с корнем рванет – горы в пыль рассыпаются». Вот и решил я грохот-цвет в сталь обрядить, с землей соединить, к мостам поставить…

– Мина! – вскочил со своего места обрадованный Костров.

– Значит, нужен грохот-цвет? Я так и думал, что полезен буду. Силища в этой коробочке страшная. А устройство проще не надо, вот смотри. – Мастер стал объяснять устройство мины.

– Ну, Фрол Гордеевич, обрадовал!

Шадрин внимательно осмотрел самодельную мину.

Фрол Гордеевич поправил очки со сломанной дужкой, сползавшие на сизую маковку носа, и, глянув в чертеж, продолжал:

– Вот, Митрич, тебе и наука! Сам знаешь, все царские инженеры разбеглись, а кто остался – сопит, волчья сыть, слова доброго не добьешься. Стал я ихние секреты из книги вычитывать, вначале в голову ударило, что к чему – не пойму. В этих формулах, журавель на что прыток, язви тя, и тот ногу сломает, а с меня каков спрос? Чуть не рехнулся, пока освоил эти самые азбуки. Ну, а теперь любую формулу разберу, любой рецепт сготовлю. Кто же, окромя нас, своей власти подмогнет в тяжелый час?

– Спасибо, Фрол Гордеевич, спасибо. Чем и отблагодарить не знаю?

– За нас, рабочих, думать некому, впряглись в воз, везти надо.

Повеселевший Фрол Гордеевич, уткнувшись в какой-то замысловатый чертеж, причмокивая наполовину беззубым ртом, проворно орудуя счетной линейкой, что-то шептал, уточняя какие-то ему одному ведомые данные. Циркуль проворно мелькал в его длинных пальцах.

– Как Наташа? – спросил Костров.

Старый мастер приподнял голову, прищурился.

– Живет, не тужит. Учиться все равно, Митрич, что грести против течения: только, язви тя, перестанешь – и тебя гонит назад. Станок не соха, но девка с характером, зубами скрипит, а делает. Тяжеловато ей. Сам знаешь, кто не учится смолоду, жалеет в старости. У станка не пропадет, не избалуется. Сходи погляди, только от работы не отрывай.

Костров пошел в токарный цех. Долго в задумчивости стоял в стороне, глядя на дочь, склонившуюся над фрезерным станком. Простенький из кумача платочек сбился на затылок. Щеки измазаны мазутом.

Наташа оглянулась, увидела отца. Лицо осветилось улыбкой. Она проворно дернула рычаг, выключила станок. Нетерпеливо схватила обточенный из стали корпус трехдюймового снаряда и, корчась от боли, замахала рукой.

– Ой, какая прыткая! – сказал подошедший мастер. – Нельзя так, без руки останешься.

– Да я думала…

– Что думала? Знать надо!

Мастер стал принимать корпуса снарядов. Проверяя их щупом, измерял и ставил на верстак. Один из корпусов швырнул в кучу железного лома.

– Сколько раз тебя, девка, учить: глазу верь, а прибором проверь, – повысил он голос. – Снаряд точишь, не кирпичи делаешь. Видишь зазор? Срежет линию в стволе – пропала пушка.

Костров подошел к дочери, ласково потрепал ее по разгоревшейся щеке. Наташа прижалась к его плечу, шепнула:

– У тебя усталый вид.

Заметив подходившего мастера, отошла, упрямо поджала пухлые губы, включила станок. Прибавила обороты шпинделя, резец запел свою однотонную песенку, завилась в спираль стружка.

ГЛАВА 20

Подходя к зданию Совета, красногвардейцы подтянулись, подравняли ряды. Четко отбивая шаг, батальон грянул песню:

 
Оседлаем рысаков
И поедем в поле,
Расшибем мы беляков
Вильсону на горе…
Наши храбрые полки
Не дают повадки.
Коммунарам все враги
Только кажут пятки…
 

Отряды Красной гвардии перевели на казарменное положение. Батальону Тихона Ожогина была определена охрана Совета. Сегодня они ждали гостей – чехов.

За последние дни батальон пополнился новыми людьми. Среди них был кореец Ким, бежавший с японского парохода. Он сдружился с китайским парнем Цин Бен-ли, которого за веселый нрав в батальоне прозвали Бубенчиком.

До прихода гостей было решено провести общее собрание союза молодых коммунистов. Секретарь союза Вася Курьян открыл собрание.

– Боец Ким просит принять его в члены нашего союза, – объявил он. – Рекомендацию дали Ленька Клест и Цин Бен-ли.

Ким прошел к столу, покрытому кумачом.

– Ну, Ким, рассказывай о своей жизни. Кто ты, откуда, как попал к нам?

– Моя русски плохо говори, твоя Цин Бен-ли помоги, – Ким тронул Бубенчика за плечо. – Он моя товариса: китайски люди, корейски люди из Ялуцзяна вода пьем, один мама кормит.

– Нет, Ким, – возразил Вася Курьян. – Ты, рассказывай по-корейски, а Ленька Клест переведет, он у нас мастак.

Рядом с Кимом присел узкоплечий щупленький паренек лет пятнадцати, из тех, что не знают, где их дом, кто родители, как фамилия. За умение подражать птичьему голосу его прозвали Клестом. Ленька Клест в поисках хлеба исколесил Корею и Маньчжурию, неплохо знал языки народов, населяющих эти страны.

Ким начал свой рассказ:

– Кореец я из Фын-Хауна. Реку Ялуцзян знаете? Наша семья была большая, дружная, рис сеяли, гаолян садили… Эх, и земля у нас была! Рисовое поле как золотое, а гаолян косой не прокосишь…

Ким, что-то припоминая, замолчал. Его худенькое тело раскачивалось взад и вперед.

Молчали и молодые красногвардейцы, не торопили.

Ким набил маленькую, из красной меди трубочку и, закурив, продолжал:

– Жили хорошо. Пришли японские солдаты, сожгли деревню, нас, молодых, погнали куда-то. Солнце восемнадцать ночей ложилось спать, а мы все шли и шли. Мой брат упал. Я хотел помочь ему встать. Японский офицер ударил меня, а брата пристрелил…

– Мой папа в Маньчжурии тоже японец стрелял, – мрачно кинул Бубенчик.

Ким вытряхнул пепел из трубки.

– Сколько верст прошли? Разве знает кто, сколько звезд на небе?! Идешь и идешь… Солнце злое, собаки злые, солдаты злые… Песок и камни съели кожу на ногах, пока мы всю Корею прошли! Удивился я, такая большая наша Корея!.. В Фузане нас загнали в трюм парохода под японским флагом. Во тьме долго-долго плыли. Привезли на Карафуто[15]15
  Карафуто – японское название Сахалина.


[Закрыть], в солеварню. По лестнице нас согнали в пропасть. Шахта стала нашим домом…

– Сколько же тебе тогда лет было?

– Кто знает, видел ли я тогда десять весен? Наверное, видел… День и ночь кипели котлы с соленым раствором, день и ночь мы стояли у драконовой пасти, пышущей жаром. Где работали, там и спали. Умрет товарищ, его сунут в топку, другого корейца поставят. Пять лет я не слышал ни ветра, ни дождя; стал забывать, как цветет рис, как созревает гаолян…

Ким провел рукой по черным волосам.

– Не знаю, терпелив ли Будда, но мы не вытерпели. Ночью взорвался котел. Соль ринулась по коридору. Я схватил кочергу и бросился к лестнице, за мной – остальные. На лестнице появился хозяин с револьвером в руке. «Назад, к топкам! – кричал он. – Всех перестреляю, собачье племя». Стал стрелять, а мы шли на него: лучше смерть от пули, чем живым свариться в растворе… Я хотел увидеть солнце, зеленую траву, голубое небо, мне захотелось жить. Зацепил хозяина кочергой, сбросил вниз…

Ким поднял голову. Глаза его светились сухим блеском. Он всем туловищем склонился к коленям.

– Я убил человека! – прошептал он.

Вася Курьян положил ему на плечо руку.

– Нет, Ким, ты убил зверя. Правильно сделал.

– По нашему корейскому обычаю убийцу бросают в котел с кипящей смолой, но сказать вам неправду я не мог.

– Ким, ты убил врага! – вмешался присутствующий на собрании командир батальона Тихон Ожогин. – Если враг станет на нашу землю, мы уничтожим его. Продолжай, Ким!

– В Киото меня схватили, отдали на пароход. Там я снова работал у котлов, дающих жизнь пароходу…

Встал Вася Курьян.

– Ким – кочегар, рабочий. Предлагаю принять его в члены нашего союза. Надежный будет товарищ! Проголосуем?

Гвардейцы дружно подняли руки.

* * *

…Пришли молодые чехословацкие солдаты. Вместе с ними был и председатель совета Суханов. Гостей окружили. Веселый говорок заполнил подвальное помещение.

Бубенчик увлекался поварским искусством. Он заставил ребят сходить на охоту. На столах лежали гуси и рябчики, начиненные брусникой. Около двух розовых медвежьих окороков на жаровне растянулся поросенок.

Гости расселись.

Бубенчик сновал из кухни в столовую, строго покрикивал на помощников.

– Кушайте, кушайте! – угощал он. – Наш император, говорят, за один обед съедает сорок блюд. А мы что, хуже?

Ленька Клест, уплетая за обе щеки зайчатину, балагурил с соседом. Здоровенный чех послушал его и, видимо, не поняв, подхватил и посадил на свое широкое плечо. Ленька под общий смех болтал ногами и продолжал говорить:

– Ты, го-ло-ва, дай буржую по шапке, а мы поможем. Понимаешь, по ша-п-ке?

Чех о чем-то быстро заговорил.

Янди склонился к Суханову.

– Корейша – солдат замкнутый, редко от него два-три слова услышишь, а сейчас вот разговорился. Он говорит, что мы поможем русским, а потом русские помогут чехам.

– Правильно! – согласился Тихон. – Гоните в три шеи и буржуев и юнкеров.

Ким убрал со стола. Бубенчик внес большую корзину. В ней лежали румянобокие яблоки, золотистые апельсины, лиловые грозди винограда, похожие на кедровые шишки ананасы.

Такого сюрприза чехи не ждали Все потянулись к корзине.

– Вот за это спасибо, – сказал Корейша, плохо выговаривая русские слова, – фруктов не видели, как выехали с родной земли.

Когда гости разошлись, Суханов собрал вокруг себя красногвардейцев.

– Мне вчера доложили, что китайские грузчики ночью вынесли несколько ящиков фруктов, присланных из Австралии для офицерского состава крейсера «Бруклин». Мне пришлось иметь неприятное объяснение. Я прошу обсудить этот вопрос…

Суханов круто повернулся и ушел.

Бубенчик тут же признался, что ради дорогих гостей он сходил в китайский городок Миллионку, где ютились его товарищи грузчики, и те помогли ему. Некоторые хвалили Бубенчика, особенно напористо выступал Ленька Клест:

– Не для себя старался Бубенчик, для общего дела. Что же, янки будут жрать в три горла, а нам гостей накормить нечем?

– По-твоему, воровать надо? – хмуро спросил Тихон. – Так красногвардейцы не поступают.

Бубенчик побледнел, губы его задрожали.

– Это не кража, товарищ командир, это военная добыча! – по-корейски крикнул Ким.

Однако Вася Курьян огорошил всех вопросами:

– Россия с Америкой воюет?

– Нет! – хором отозвались ребята.

– Какая же тогда военная добыча?

Настала тишина.

– Н-да! Загвоздка! – сказал задумчиво Ленька Клест. – И не кража и не военная добыча. Влип Бубенчик! Как же так?

– А очень просто, товарищ Клест, – резко сказал Тихон. – В таком деле надо не втихомолку действовать, а с общего согласия или с разрешения командира. Ты, Цин Бен-ли, скажи, как сам расцениваешь свой поступок? Понимаешь ли, что сделал?

Бубенчик долго стоял молча, исподлобья осматривая своих товарищей.

– Горькие слова – лекарство, – наконец признался он, – сладкие – отрава. Когда говорят о моих достоинствах – меня обкрадывают, когда говорят о моих недостатках – меня учат. Я все понял.

Ким, часто взмахивая руками, заговорил горячо:

– У тех, кто способен краснеть, не может быть черного сердца.

После длительных споров Вася Курьян записал в протокол:

«Цин Бен-ли, не воюя с Америкой, сделал налет на ихние фрукты в одноличном порядке, а поэтому военной добычей не считать и, принимая во внимание нарекания со стороны всякой контры, поступок его осудить».

Подписав протокол, молодые красногвардейцы принялись укладываться спать. Не легли только Ким и Бубенчик. Тихон Ожогин объяснял им устройство пулемета.

– Моя командира не понимай. Один ружье стреляй, один пуля бегай, – шептал Ким, поглаживая кожух пулемета.

Тихон открыл замок, продернул пустую ленту, присел за щиток.

– Вот смотри, – объяснил он бойцу.

– Однако шибко плохо, много пули бегай, как мухи туда-сюда, неладно, – упорствовал Ким.

– Тьфу! – рассердился Тихон.

– Не понимай, зачем много пули бегай. Один человек – один пуля хватит.

Ким схватил винтовку, высыпал патроны в шапку и, загоняя их в канал ствола по одному, показывал, как он будет стрелять.

– А магазин зачем? – вмешался Бубенчик.

– Магазина? Не понимай.

Тихон показал, как заряжается винтовка, как патроны из магазинной коробки поступают в канал ствола.

Ким удивленно свистнул сквозь сжатые зубы.

– Пять пули бегай, пять самураи умирай. Ой, как хорошо!

Он погладил кожух пулемета.

– Один коса косит, а трава ложится много. Хорошая машинка.

Бойцы закрыли чехлом пулемет и пошли спать.