Текст книги "Таежный бурелом"
Автор книги: Дмитрий Яблонский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)
ГЛАВА 13
Мицубиси несколько раз перечитал секретное донесение о том, что на станции Океанская взорваны вагоны со снарядами. По дорогам, по станциям, в окрестных деревнях карательные отряды искали диверсантов, но безрезультатно. Мицубиси вспомнил и то, что несколько дней назад на железнодорожных станциях появились призывы подпольного БЮК[26]26
БЮК – Владивостокское бюро юных коммунаров.
[Закрыть], призывающие молодежь уничтожать военные грузы оккупантов.
Вся деятельность Мицубиси, так хорошо начавшаяся на Дальнем Востоке, сдавлена этой таинственной силой. Враг неуловим, он то и дело наносит удары. Контрразведка, карательные части не успевают их отражать. Каждое утро приносит новые неприятности.
Мицубиси подошел к сейфу, вынул пакет, опустился в кресло. В пакете было приказание, вышедшее из императорской канцелярии и требовавшее проявить беспощадность к арестованным коммунистам и русским вообще. Здесь же предписывалось уволить из органов оккупационной администрации всех, без кого можно обойтись.
Мицубиси долго сидел неподвижно. В Токио стремятся опекать его, как ребенка, но без русских он действовать не может. Да и не в этом дело. Пусть там, у подножия Фудзи-сана, заинтересуются деятельностью социалистической партии. Вот где надо искать корни, по которым просачивается тайное в народные массы.
– Если вы сердитесь, укусите себя за нос, – буркнул Мицубиси, замыкая неприятную бумагу в сейф.
И все-таки Мицубиси решил лично побеседовать со всеми русскими, состоящими на японской службе, не делая ни для кого исключения. Сегодня должна была состояться его беседа с Верой Владимировной Власовой.
Вера уже дожидалась приема. Она была встревожена вызовом к Мицубиси. Последнее время в кругах контрразведчиков угадывалось напряжение и нервозность. Благодушие первых дней оккупации проходило. Два офицера-контрразведчика за что-то были преданы военно-полевому суду. Михельсон и его помощники зорко наблюдали за людьми. Вера знала, что заведены картотеки на всех сотрудников, где день за днем записывался каждый шаг работника контрразведки.
Мицубиси встретил Веру подчеркнуто приветливо. Он провел рукой по лицу, словно отгоняя мрачное настроение, пошел навстречу.
Вера опустилась в низкое кресло, стоявшее около круглого, красного дерева столика.
Молчание длилось минуту. Так было принято в японском обществе при встрече с друзьями или близкими людьми.
– Может быть, вы были заняты? – осведомился Мицубиси.
– Да, Мицубиси-сан, работы очень много.
– Расскажите, чем вы были заняты последнее время.
Выслушав ее отчет, маркиз попросил:
– А теперь о себе расскажите.
– Что же рассказать? – улыбнулась Вера. – Вам все обо мне известно… – Вера задумалась.
– О чем думаете? – неожиданно спросил Мицубиси, снимая очки.
Вера пожала плечами, заговорила:
– Глядите, как красив закат на море. Вспомните вершину Фудзи, удар колокола над Митцури и стаю журавлей… Я скучаю по Токио… Яхта режет волну, и белый парус полощется по ветру…
– Следует записать сказанное вами, – рассыпался в любезности Мицубиси и пригласил девушку к столу.
В миниатюрных тарелочках из сатсумского фарфора лежали ски-яки[27]27
Ски-яки – мясное блюдо (япон.).
[Закрыть], темпура[28]28
Темпура – блюдо из рыбы и печеных овощей (япон.).
[Закрыть] и суси[29]29
Суси – блюдо из вареного риса с рыбой (япон.).
[Закрыть]. Стояло бенти – маленькая позолоченная мисочка со спаржей.
– Не боги, а люди создают радости в жизни, – весело отметил маркиз. – За нашу дружбу, Вера-сан!
Маркиз поднял чашечку с горячей сакэ.
Со сдержанной улыбкой Вера прочитала в ответ стихи:
Как правильны слова
Великого мудреца
Давно прошедших дней,
Который называл сакэ
Мудростью…
Глаза Мицубиси заискрились. Вместо допроса получалась непринужденная светская беседа. И маркиза это не смутило. Он продолжал говорить любезности.
– Мне пора! За меня никто не будет работать, – неожиданно спохватилась Вера.
Если мне суждено
Стать чем-нибудь другим,
Кроме человека,
Я хотел бы стать
Кувшином сакэ
И быть выпитым тобой, —
продекламировал маркиз.
Вера натянула перчатки, надела шляпу.
– Не сердитесь, Вера-сан, что задержал вас. Холодный рис, говорит наш народ, и холодный чай терпимы, но холодное слово невыносимо.
– Что вы, Мицубиси-сан? Мне у вас понравилось.
– Вы любите цветы?
– Очень.
– Посмотрите на мой сад.
Они вышли через стеклянную дверь. Вечнозеленые мимозы полукольцом охватывали посыпанную песком площадку. Цвели олеандры, дорогие и редкие в этих краях японские камелии и рододендроны.
– Мы, японцы, – хранители цветочной культуры, – говорил Мицубиси, переходя от клумбы к клумбе. – Вот этот очень редкий вид рододендронов доставлен с южных берегов Нанбу-Шоте. А этот кактус найден мной в глухом ущелье Редфильдовых скал. Кажется, это единственный экземпляр из той породы кактусов, которые цветут круглый год.
Вера протянула руку, чтобы тронуть мясистый стебель кактуса, усеянный чешуевидными листьями.
– Осторожно, – отводя ее руку, предупредил маркиз, – цветы ядовиты.
Они подошли к клумбе, обложенной розовым мрамором. В голубоватом сиянии, льющемся из растворенной двери, сверкали шары хризантем.
Вера оправила прическу, проговорила:
– Хризантема – любимый цветок в Японии. Она украшает скромные садики и большие нарядные парки моей второй родины. Я люблю хризантему. Она не боится ни морозов, ни других невзгод.
– Вы патриотка? – неожиданно спросил маркиз.
– Я люблю прежнюю, патриархальную Россию, люблю русских людей. Поэтому я и пошла к вам работать.
Мицубиси широко взмахнул рукой.
– Для России настанут лучшие времена. В содружестве с Японией ее будущее обеспечено. Вместо хищного двуглавого орла на русских знаменах скоро будет красоваться хризантема…
В этот вечер маркиз на автомобиле привез Веру домой. Они постояли несколько минут у ворот, разговаривая по-японски.
Хмурым взглядом проводил Кузьмич элегантно одетого японца и автомобиль под японским флагом. На приветствие Веры не ответил, отвернулся. Озабоченная поведением старого моряка, Вера прошла в столовую.
Они заканчивали ужин, когда в комнату вошел Кузьмич. Он был в старом морском бушлате. На его лице отражалась непреклонная решимость.
– Разрешите доложить, ваше превосходительство, – Кузьмич приложил руку к обветшалой бескозырке.
– Что с тобой, Кузьмич? – удивленно спросила Агния Ильинична.
– Негоже мне, русскому моряку, под чужим флагом крейсировать, – твердо ответил Кузьмич.
На щеках Веры проступили красные пятна.
– Кузьмич, родной мой!
Старый моряк топнул единственной ногой.
– Сами знаете, привык я жить открыто. Стар я душой кривить. Напрямик скажу, не дело дочери русского офицера холуйничать.
Вера вконец растерялась. Ее пальцы нервно перебирали пуговицы кофточки. Агния Ильинична не знала, что сказать разгневанному моряку.
– Нам не на что жить, – наконец глухо уронила она, прикрывая ладонью побледневшее лицо.
Глаза Кузьмича на мгновенье подобрели.
– Что ж молчали, кое-чем мог бы я помочь, есть сбережения на похороны…
– Господи! – невольно вырвалось из груди Веры.
В этом восклицании слышалась беспомощность: уходил самый близкий человек, друг отца, и не было возможности остановить его.
Кузьмич откинул седую голову.
– Не нужно? Легкой жизни захотелось? Эх, был бы жив Владимир Николаевич, он бы тебя, барышня, выстегал…
Вера порывисто встала, протянула к старику руки.
– Кузьмич… я… я… сейчас… ты поймешь меня…
Агния Ильинична схватила ее за руку.
– Иди к себе! А ты, Кузьмич, отправляйся, куда собрался.
– Прощай, Кузьмич, – прошептала Вера.
Кузьмич повернулся к ней спиной.
– Не умасливай.
Он забросил за плечо походный ранец и ушел, постукивая деревянной ногой.
Не раздеваясь, Вера бросилась на кровать, уткнулась в подушку. Закрыв за стариком калитку, Агния Ильинична вошла в спальню.
– Мужайся, моя девочка! Люди все равно когда-нибудь узнают правду.
ГЛАВА 14
Президент союза христианской молодежи Соединенных Штатов член конгресса Фельт по прибытии во Владивосток развил кипучую деятельность. В самые глухие углы Дальнего Востока разъехались по его указаниям миссионеры и различные агенты. Плоскую, словно гладильная доска, фигуру Фельта в черном цилиндре и наглухо застегнутом до самого подбородка длиннополом сюртуке можно было встретить на многих собраниях. Каждое воскресенье Фельт произносил в церкви проповеди на русском языке об американских порядках, знакомил русскую молодежь с американским планом «помощи» русскому народу.
На борту «Бруклина» Фельт встретился и с американским командованием.
– В момент, когда русская анархия потрясает земной шар, – возгласил он между прочим, – когда русская революция уничтожает культуру и цивилизацию, окончательное определение судеб народов зависит от того, за кем пойдет молодежь.
Для подкрепления своих мыслей Фельт сослался на президента, который возглавлял специальный комитет, координирующий деятельность всех американских организаций, занимающихся русским вопросом.
– Мы должны проникнуть во все углы России, овладеть командными высотами ее экономики. Союз христианской молодежи располагает подготовленным аппаратом в двести сорок человек. Само собой разумеется, мы позаботимся и о том, чтобы организовать торговлю.
– Что же будут делать русские купцы? – иронически спросил Найт.
– Торговать американскими товарами, – разъяснил Фельт.
– Японские войска заняли важнейшие позиции в русском Приморье, – осторожно заметил Грэвс.
– Знаю. Мы сформируем здесь железнодорожный корпус, возьмем в свои руки управление, эксплуатацию и ремонт железных дорог. Начало, как видите, неплохое. Но нас беспокоит – не могу отрицать этого – организация особого синдиката Мицуи – Мицубиси. Правда, наши товары дешевле – и в этом залог конечного успеха. С Мицубиси у нас еще будет особый разговор.
На другой день Фельт добился свидания с Мицубиси. Когда он вошел в кабинет маркиза, тот читал в английском переводе записки Денисова об Отечественной войне 1812 года.
– Изучаете Россию? – здороваясь и бесцеремонно заглядывая в книгу, спросил Фельт. – Примериваетесь к тактике партизанских боев? – Фельт опустился в кресло, откинулся, вытянул свои длинные ноги в лакированных туфлях. – Похвальное занятие!
Они обменялись взглядами, в которых сквозила взаимная неприязнь.
Мицубиси ждал, когда гость перейдет к прямой цели своего визита.
– Перед отъездом в деловом клубе я случайно слышал, что банки, предоставившие вашему концерну кредит на цели оккупации, намереваются предъявить векселя к погашению, – объявил Фельт, закуривая сигару.
Мицубиси подался вперед.
– Для этого нет оснований.
– И я думаю так! Но не кажется ли вам, что вы нарушаете условия, определенные для стран пекинским совещанием?
Мицубиси пожал плечами.
– Банкиров беспокоит машиностроительный завод в Никольске-Уссурийске? Тревоги напрасны. Положение на фронте такое, что строить завод на русской земле равносильно попытке проложить дорогу между Владивостоком и Токио.
– На Уолл-стрите имеют в виду не только то, что вы называете машиностроительным заводом, но хотят, чтобы вы прекратили вывоз сырья из Забайкальского округа.
– Вы введены в заблуждение, смею вас в этом уверить.
– Возможно. Не знаю, насколько точны вот эти данные. – Фельт вынул записную книжку. – С апреля по июль восемнадцатого года вами отправлено в Токио и Нагасаки: кожи триста сорок две тысячи штук, строительных материалов и леса два с половиной миллиона кубометров, рыбы 1,7 миллиона тонн… Если это так, то согласитесь, что тревога имеет под собой почву. Я уже не говорю о золоте, которое находится в Иокогамском банке.
Мицубиси протянул руку, дружески коснулся колена Фельта.
– Неужели вы верите? Наши отношения не позволяют мне даже обижаться.
– Вот и прекрасно. Мое сердце будет спокойно, если это так. Я бы посоветовал вам опротестовать эти ложные данные.
– Постараюсь это сделать.
После ухода Фельта Мицубиси долго ходил по комнате. Это, кажется, серьезное предупреждение, и он не мог с ним не считаться. Видимо, в Вашингтоне обеспокоены тем, что США не удалось прибрать к своим рукам основной хозяйственный нерв оккупированного края – железные дороги. Япония отклонила американский план и предложила свой вариант, значительно урезывающий права железнодорожного диктатора Стивенса[30]30
Стивенс – американец, председатель технического совета особого межсоюзнического комитета интервентов по контролю над железными дорогами Дальнего Востока РСФСР.
[Закрыть]. Старый спор, имеющий длинную историю!.. Во время войны с Россией Япония распространила большое количество японских государственных займов. Железнодорожный король США Гарриман скупил значительную часть этих займов, решив построить магистраль, соединяющую Японию, Маньчжурию и Сибирь с европейской частью России. Он рассчитывал приобрести у Японии право на управление Южно-Маньчжурской дорогой, у России – КВЖД; мечтал об эксплуатации дороги от Даурии до порта Либавы на побережье Балтийского моря, с тем чтобы из Либавы и Дайрена наладить морскую связь с принадлежащими Америке путями сообщения, связывающими Тихий и Атлантический океаны. В свое время Япония, добившаяся победы над Россией и используя финансовый кризис, с огромной силой поразивший США, оказала сопротивление этому плану, осуществление которого превращало Маньчжурию в базу для вторжения США во внутренние районы Китая и Монголии. Спустя десять лет ставленник того же Гарримана Стивенс пытается возродить даири[31]31
Даири – стремление к господству над миром (япон.).
[Закрыть] в новой форме. Этот неразрешенный спор служил яблоком раздора, из-за которого едва не вспыхнула война между США и Японией в ноябре 1908 года. И вот история повторяется!
Мицубиси сел за стол, написал на фронт князю Отани и отцу в Токио. Надо было спешить. Если Уолл-стрит грозит погашением векселей, то следует как можно скорее захватить золотые запасы Среднеазиатского банка в Хабаровске, Чите и Благовещенске.
После этого, взяв телефонную трубку и назвав номер, он приказал разыскать резидента 270.
В ожидании резидента маркиз сочинял хэйкан[32]32
Хэйкан – традиционная нерифмованная форма японской поэзии.
[Закрыть].
– Резидент двести семьдесят ожидает вас, господин маркиз, – доложил адъютант.
– Просите.
Вошел лейтенант Нооно. В нем трудно было признать владельца трактира. В европейском костюме он казался выше, стройнее. От него веяло здоровьем и физической силой. Не снимая шляпы, Нооно почтительно замер перед маркизом.
Мицубиси кое-что слышал о Нооно, но видел его впервые. «Лейтенант Нооно, – припомнилась ему аттестация начальника специальной школы, – может пройти по жалу меча, не обрезав ступни. Он молчалив, как Будда, коварен, как гейша, обладает настойчивостью сеогуна»[34]34
Сеогун – полководец (япон.).
[Закрыть].
– Садитесь, лейтенант! – пригласил маркиз. – Расскажите о себе.
Нооно коротко сообщил о своей деятельности после окончания кадетского корпуса и специальной школы разведчиков. Мицубиси маленькими глотками отпивал подогретую сакэ и пристально следил за лейтенантом.
– Почему вы застрелили Цукуи? – внезапно спросил маркиз.
– Цукуи стал ненадежен.
– Вы, лейтенант, честолюбивы?
Нооно четко, во-военному ответил:
– Так точно, господин генерал, как каждый офицер разведывательной службы специального назначения.
Лейтенант закурил. Чашка с сакэ стояла нетронутой. Чуть волнуясь, Нооно сообщил подробности убийства Мацмая. Он чувствовал себя угнетенным, застрелив знатного соотечественника. Мицубиси понял это, заметил с подчеркнутым участием:
– Дорога в тысячу ли всегда начинается с первого шага.
– Я тоже так думаю, господин маркиз.
Мицубиси засмеялся. Почтительно улыбнулся и Нооно.
– Где ваша русская любовница? – снова холодный и резкий внезапный вопрос.
Нооно смутить трудно. Отвечая, он не подал и виду, что удивлен осведомленностью маркиза:
– Отравил. Мои агенты устранили офицера, который возражал против одной нашей операции. Русская женщина устроила мне сцену. Осторожность принудила меня расстаться с ней.
– Как?
– Ночью, в ее квартире. Подал в вине стрихнин и ушел.
– Вы любили ее?
– Не больше, чем разрешено японскому офицеру, работающему во вражеском лагере.
Мицубиси отомкнул вделанный в стену сейф. Достал из него новенькие погоны капитана и орден Восходящего солнца.
– Божественный император, господин капитан, удовлетворен вашей деятельностью.
Нооно встал, почтительно склонил голову.
– Садитесь, капитан… Что вы думаете о большевиках?
– Это какая-то особая порода людей. Их не переделать, можно только уничтожать.
– Это так. Но они люди! Следует применять правило тайной разведки: «Если нельзя разбить врага, надо переманить на свою сторону его командиров, недовольных и обиженных». Помните?
– Так точно, помню. Искусство разведки мне небезызвестно…
– Это не столько искусство, сколько наука. – Мицубиси снова открыл сейф, подвинул к Нооно стопку в пергаментной бумаге. – Здесь десять тысяч золотых рублей. Надо разжечь бунт в Хабаровске. Руководство должно принадлежать верному человеку.
Нооно смолчал, ожидая разъяснений.
– Что вы об этом думаете, капитан? Есть ли такой человек?
– Господину генералу лучше знать. Я устал ждать войны. Мне опротивел вонючий трактир.
– Выпьем, капитан! За победу!
Мицубиси чокнулся с Нооно, тот пригубил сакэ, отставил чашку.
– Русские в борьбе с нашей армией избрали тактику кротов. Они зарываются в землю, или, как большевики это именуют, уходят в подполье. Ваша задача извлечь кротов из нор.
– Я готов исполнить приказ, господин генерал. Разведчик может стать невидимым, раствориться в предметах, стать тем, кем велит ему божественный император. Он может остановить бег крови в венах и, если надо, стать большевиком.
– Справедливо. Если нельзя сейчас ударить, удар подготовьте назавтра. А чтобы рука не потеряла силы, надо взять воск и мять его в пальцах. Умение маскироваться – сложное искусство, как искусство ювелира, точное, как мастерство хирурга. Если вы, капитан, выполните задание в Хабаровске, то чин майора и орден Золотого Коршуна вам обеспечены. Но это большой риск!
– Я жизнью не дорожу, если этого требует Аматерасу. Кто сватает, господин маркиз, любимую женщину, тот не торгуется о цене.
– Ознакомьтесь с приказом.
Нооно выучил приказ наизусть. Закрыв глаза, про себя повторил текст, расписался.
– Я готов к исполнению служебного долга и присяги!
– Люблю, когда меня понимают с полуслова. Главное – вовремя организовать мятеж и захватить основные кадры большевиков. Уничтожить нужно Лазо и Шадрина, Кострова и Дубровина.
– Будет исполнено!
– Какими профессиями, капитан, вы обладаете? У большевиков владельцы трактиров не в почете.
– Могу быть токарем, портным, личным секретарем, оружейным мастером.
– В Хабаровске постарайтесь устроиться в артиллерийский склад. Встанете на учет в большевистскую организацию. Надо одним ударом остановить сердце и парализовать жизнедеятельность большевистского организма. Партийную книжку и другие документы получите у капитана Атиноко.
– Когда прикажете выезжать? – Нооно встал и замер.
– Немедленно! Сдайте меч самурая, – пошутил маркиз, – оденьтесь в красные одежды большевика. Помните, что причиной большинства катастроф бывает трусость. Покой и благоденствие божественного императора да упрочит в вас хитрость лисы, коварство змея и дерзость тигра! – прощаясь, торжественно провозгласил Мицубиси.
Нооно глухими улицами пробрался в свой трактир, где шла обычная жизнь: посетители стучали костями, пили водку, метали карты, звенели золотом и серебром.
Трактир он передал другому агенту и навсегда покинул его стены.
ГЛАВА 15
Суханов возвращался с заседания подпольного комитета. Наметанным глазом оглядел улицу не торопясь пошел вперед, прижимаясь к стенам домов.
В жизни каждого человека бывают моменты, когда все, о чем мечтаешь, к чему стремишься, что кажется самым важным в жизни, вдруг в какой-то час становится так близко к осуществлению, что уже ясно видишь, осязаешь то, что вчера еще было мечтой. Такое состояние охватило Суханова вчера утром, когда ему вручили письмо Шадрина о положении на фронте. Письмо было обстоятельное и бодрое. Приближался день освобождения Владивостока. Красная гвардия переходила в наступление.
Ссутулившийся, еще более исхудавший от снедавшей его болезни и переутомления, Суханов брел на конспиративную квартиру. Оставалось уже совсем недалеко, когда раздался предостерегающий свист сопровождающего его Леньки Клеста.
Суханов задержался у витрины книжного магазина. Уйти от сыщика не удастся, он слишком устал. Однако район рабочий, здесь не так-то просто арестовать его. И он решился применить свой излюбленный прием: разоблачить шпика.
– Не узнаете? Я председатель Совета. Вы, кажется, что-то хотели спросить у меня? – громко обратился Суханов к шагавшей по тротуару кучке людей. Люди остановились, обступили его.
Сыщик смотрел на Суханова ошалелыми глазами. Суханов обежал взглядом прохожих и укоризненно покачал головой.
– Что же вы, господин сыщик, молчите? Стыдно, что зарабатываете нечестным путем?
Сыщик молча исподлобья оглядывал прохожих.
– Эх! – вздохнул Суханов. – Трус ты. В кармане кольт, а на лбу пот.
Прохожие засмеялись. Какой-то моряк, плотный, низкорослый парень, мгновенно оценил обстановку, плечом оттеснил Суханова.
– Уходи, Костя! Теперь их милости в наш район пути заказаны, обличье приметное.
Суханов выбрался из толпы. Сыщик рванулся за ним, но моряк сильным ударом сбил его с ног.
Через глухие проулки Суханов подошел к Крестовой сопке. Спустившись по грязной, ухабистой Кабановке, закашлялся и остановился. Поеживаясь от озноба, стоял неподвижно, прижавшись к мокрой стене, прислушиваясь к тишине и настороженно вглядываясь в ночь. Перед глазами плыли фиолетовые круги.
Через минуту он сказал терпеливо ожидавшему его Леньке:
– Иди вперед, отдыхай, теперь дойду.
– Не могу, дядя Костя, не велено.
– Эк меня забрало, все нутро выворачивает. – Суханов опустился на какое-то бревно.
Ленька Клест понял: худо председателю, не сможет он дойти до конспиративной квартиры. Пришлось бежать за лошадью.
Суханов жил теперь в лесной даче Верхне-Куперовского лесничества. Охранял ее Кузьмич. После ухода из семьи Власовых он устроился здесь сторожем.
Председателя Совета поместили в крохотной комнатке в сторожке. Обстановка была жалкая: табуретка, топчан, столик на крестовинах. Черный от копоти потолок провис. Из полусгнивших бревенчатых стен торчали стебельки высохшей полыни…
Суханову с каждым днем становилось все хуже. Как-то ночью, услышав неотчетливый стук, к нему торопливо вошел Кузьмич. В прокуренной каморке чадила керосиновая лампа. Суханов беспомощно опустил голову на стол и тихо стонал. Левая рука рвала ворот сатиновой гимнастерки.
Кузьмич приподнял Суханова, подвел его к кровати. Пришел и заспанный Ленька.
Суханов, опираясь на кисти рук, медленно поднялся. Склонив голову, словно нес на плечах груз, сделал несколько шагов.
– Ничего, дедушка, мы еще повоюем. Нас, большевиков, не так-то легко сломить.
– Ладно уж, сердешный, ложись.
Утром следующего дня в сторожку пришел доктор. Он потребовал для больного полного покоя, хорошего питания, безотлучного наблюдения.
Работы у Леньки прибавилось. Беспокойный больной и часа не мог пролежать спокойно: то листовку надо доставить в подпольную типографию, то нужного человека привести, то раздобыть какую-то книгу. Знал Суханов, что близко исход болезни, и торопился, очень торопился.
И все-таки через две недели Суханов поднялся с постели…
Молодой рабочий с минного завода Егор Бояркин отправился как-то вместе с отцом на рыбную ловлю. Когда Бояркины вернулись и выбирали из шлюпки улов, к ним подошел японский мичман и стал что-то кричать по-японски. Отец и сын переглянулись, пожали плечами и снова принялись за свое дело. Мичман подбежал, схватил Егора за руку. Тот легонько отстранил его. Мичман выхватил пистолет и застрелил парня.
Новое злодеяние интервентов всколыхнуло город. Весть о убийстве безвинного человека мгновенно распространилась по городу.
Рабочие минного завода, где работал Егор Бояркин, забастовали, вышли на улицы. К ним присоединились рабочие механического завода и других предприятий. Похороны превратились в мощную демонстрацию.
Нет, не мог в такой день Суханов оставаться в стороне, не принять участия в демонстрации. Вместе с Ленькой он отправился в город.
С пением «Варшавянки», с красными знаменами шел по улицам рабочий и мастеровой Владивосток.
На углу Светланской улицы, перед зданием японского посольства, Суханов взобрался на газетный киоск. Шум в рядах затих, все смотрели на председателя Совета.
И, странное дело, его тихий, болезненный голос слышали все.
– Мы не допустим произвола… На каждый выпад врага мы будем отвечать тройным ударом… Нас не устрашить… Наша цель ясна, – говорил Суханов.
А когда в вечерних сумерках глухими улицами возвращались на лесную дачу, позади донесся цокот копыт. Впереди, прислонившись к забору, стоял длиннорукий, узкоплечий человек. Увидев Суханова и Леньку, он неторопливо перешел улицу.
– Проследили… окружают, – шепнул Ленька и, оглянувшись по сторонам, остановил взгляд на рыбачьих лодках.
Подошли к одному из домиков, договорились с рыбаком, только что вернувшимся с промысла. Тот, сообразив, в чем дело, согласился доставить их до лесной дачи.
Около сторожки старого Кузьмича Ленька выпрыгнул из лодки, огляделся, прислушался. Суханов поблагодарил рыбака, вышел на берег. Лодка скрылась в молочной мгле.
Шли молча, настороженно вглядываясь в темноту. Вдали чернел знакомый лес.
Вдруг где-то совсем близко кашлянул человек. Ленька схватил Суханова за руку.
– Уходите, дядя Костя, – шепнул он, – ползите в огород, под прясло. Я их придержу.
Но было уже поздно. Прогремел выстрел. Ленька вскрикнул, пуля попала ему в плечо.
– Один готов! – крикнул кто-то из-за кустов.
Суханов, лежа на земле, оперся на локоть, выстрелил в подбегавшего человека. Тот, закричав, упал.
– Уходи, дядя Костя! Уходи скорее.
– Молчи… Сейчас перевяжу.
Суханов оттащил Леньку в картофельную ботву, стал перевязывать.
Между тем кольцо вокруг них сжималось.
– Сдавайся, Суханов! Иначе пристрелим! – выкрикивал из кустов сиплый голос.
– Дядя Костя, уходи…
…Но уходить уже было некуда. Суханов и раненый Ленька отстреливались, пока были патроны.
Но вот кончились патроны. Полицейские набросились на них, заломили руки, стянули за спинами сыромятным ремнем.
Подъехали лошади, запряженные в крытый брезентом фургон. В него втолкнули Суханова. Потом туда же внесли Леньку и убитого Сухановым полицейского офицера.
