Текст книги "Таежный бурелом"
Автор книги: Дмитрий Яблонский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)
ГЛАВА 21
Владивосток переживал напряженные дни. Белоказачьи банды атамана Калмыкова рвались в город. Приморская область была объявлена на военном положении. Вся владивостокская партийная организация, многочисленные союзы рабочей молодежи встали под ружье. Под стенами Владивостока закипело сражение.
Блокированный город голодал. Начались эпидемии сыпного и брюшного тифов. Росло недовольство малодушных.
Все эти напряженные дни Суханов не покидал здания Совета. Беспрерывно трещали телефоны. Шло переформирование отрядов Красной гвардии. Объединяли рабочих, плохо знавших военное дело, с солдатами-фронтовиками.
В распахнутое окно ворвались крики. Суханов встал, пошатнулся. Голова кружилась. Он выпил стакан морковного чая, подошел к окну. Словно в тумане, мелькнул плакат: «Братья! Советская власть хлеба не даст! Выбирайте: или хлеб и Соединенные Штаты, или голодная смерть и советская власть». Колыхались хоругви «Союза русского народа», мелькали вымпелы бойскаутов. Вызывающе неслось: «Боже царя храни!..» Впереди, окруженный священниками, вышагивал протоиерей в черной рясе и с нагрудным золотым крестом.
Толпа сгрудилась у здания Совета.
Суханов вышел на балкон.
– Хлеба! Мяса! Сахару! – бесновалась толпа.
– Бей! – прозвучал чей-то истерический голос.
Камень просвистел над головой. Суханов крепче сжал перила чугунной решетки, подался всем телом вперед.
– Хлеба, мяса, сахару нет. Ваши хозяева блокировали Владивосток.
Протоиерей поднял над головой крест, благословляя толпу.
– Передайте власть городской думе! – крикнул он.
Зазвенели осколки стекол, раздавались револьверные выстрелы.
Красногвардейцы залегли было в цепь, но Суханов приказал охране вернуться в казарму. Он вызвал по телефону пожарные дружины.
Через несколько минут прибыли пожарные. По толпе ударили упругие струи ледяной воды из брандспойтов.
– Убива-а-а-ют!.. – завопил протоиерей и побежал, путаясь в длиннополой рясе.
Из задних рядов выбрался низенький толстяк с пышными бакенбардами. В руках его сверкал «смит-вессон».
– Гос-па-а-ада пожарные, от имени жителей города предлагаю прекратить разбой!
Седоусый пожарник в сверкающей медной каске весело крикнул:
– Никакого разбоя нет. Пожар всегда заливают водой.
– Гос-па-ада пожарные, взываю к вашему благоразумию! Иначе мы откроем огонь…
– Ах, вот как! – обозлился седоусый пожарный и скомандовал: – На насосах, охладите нахалюгу струйкой атмосфер в пять!
Струя ударила в грудь толстяка, сбила с ног. От ворот, где толпились красногвардейцы, грохнул смех. Ленька Клест, вложив два пальца в рот, пронзительно свистнул.
Барыньки, лавочники, хлеботорговцы, портовая шпана, мужчины с офицерской выправкой в пальто и цилиндрах, бросая плакаты и флаги, стали разбегаться.
Площадь опустела. На мостовой сверкали иконы, ярко отсвечивали обмытые водой хоругви. Ветерок раздувал брошенные трехцветные флаги.
Суханов вызвал Тихона Ожогина. Тихон щелкнул каблуками, замер с рукой у козырька.
– Соберите церковное добро. Отвезите протоиерею.
– Слушаюсь!..
* * *
Фрол Гордеевич устало потянулся, замкнул в железный ящик модель ручной гранаты, вышел из своей каморки, остановился около станка, за которым работала Наташа.
У Наташи была неприятность: сломался резец. Ругая себя за оплошность, девушка склонилась к фрезеру, заплакала.
– Козла, язви тя, запустила? Будь внимательнее…
– Дядя Фрол, я же не нарочно…
– Знаю! За оборотами надо следить: тише едешь, дальше будешь.
– А я вовсе и не согласна, – встряхнув головой, упрямо возразила Наташа. – Кто тихо едет, тот всегда бывает позади.
Фрол Гордеевич озадаченно посмотрел на девушку.
– Токарь, как и музыкант, должен слух иметь. Запел станок не ту песню, выключай, по-новому настраивай.
Старый мастер вернулся в каморку, принес новенький резец. Через несколько минут Наташа доточила деталь. Фрол Гордеевич осмотрел корпус новой ручной гранаты, проверил щупом зазоры.
– Ну, девка, руки у тебя золотые.
Прозвучал гудок. Рабочий день закончился.
– Дядя Фрол, домой пойдем? Тетя Катя баню топит.
Фрол Гордеевич ударил себя ладонью по лбу.
– Суббота? Вот это здорово! Быстро неделя пролетела!
Наташа забросила за плечо карабин. После высадки японского десанта оружие из арсенала было роздано рабочим.
– Будет вам и другая баня. Тетя Катя приахалась, поджидаючи вас, – сказала Наташа.
– Приахалась, как будто я здесь мазурку откалываю!
Старик выколотил из трубочки пепел, сунул ее в карман кожаной куртки.
– Пошли, Натка!
Выйдя на улицу, Фрол Гордеевич полной грудью вдохнул свежего воздуха. Десять дней не выходил он из своей каморки: изобретал новую гранату.
Уже распустились клены и липы. Цвели каштаны. Старик с усилием подпрыгнул, сломал ветку липы, понюхал.
– Ох, и ладно пахнет!
На Светланской улице было не по-обычному оживленно. За плечами у рабочих, закончивших смену, висели винтовки, берданки, охотничьи ружья, на ремнях – самодельные патронташи.
Казалось, все чего-то ждут, какая-то еще неотчетливая тревога слышалась в голосах людей.
Вдруг со стороны Сайфунской улицы показались два японских бронеавтомобиля. Их охраняли мотоциклисты.
– Дорогу генералу Отани! – размахивая пистолетом, по-русски закричал один из мотоциклистов, японский офицер.
Прохожие сгрудились на мостовой, рассматривая бронеавтомобили.
На броневых башнях приоткрылись люки, пулеметы зловеще уставились на людей.
Прохожие шарахнулись в стороны.
Шадрин в этот час с конногвардейцами возвращался с вокзала. Он отправлял вагоны и паровозы в тыл.
– Долой интервентов! – многоголосо неслось со стороны Светланской улицы. Выкрики множились, росли.
Шадрин ударил коня шпорами. Осадил жеребца перед офицером, все еще размахивающим пистолетом.
– Я начальник гарнизона! В чем дело?
– Анархия! – злобно закричал офицер. – Полное безвластие, нас не пропускают.
– Не горячитесь! Сейчас разберемся, – сказал Шадрин. Он приподнялся на стременах, вскинул руку с растопыренными пальцами, прогремел во всю мощь своей октавы:
– Тихо-о о-о-о! Спокойно, товарищи! Это наши гости.
Все стихло.
К Шадрину подошел Фрол Гордеевич. Запрокинув седую голову, показал пальцем на японского офицера.
– Мы вот их благородию объясняли, но он, волчья сыть, слушать не хочет. Гляди, Родион, пулеметы нацелены! Хороши, язви тя, гости, так и норовят пулю в лоб всадить. Здесь яблоку упасть негде, а он броневиком прет…
Японцы не рискнули двигаться сквозь плотно сжатую вооруженную толпу. Бронированные автомобили дали задний ход, свернули на Китайскую улицу и пустынными переулками двинулись к дворцу адмирала Корсакова, отстраненному Советом за измену и бежавшему в Токио.
Какая-то женщина сорвала с головы красную косынку и, размахивая ею, запела:
Мы разрушим вконец
Твой роскошный дворец
И оставим лишь пепел от трона…
Песню подхватили:
И порфиру твою
Мы отымем в бою
И разрежем ее на знамена…
На следующий день, в воскресенье, интервенты устроили под стенами Владивостокской крепости маневры. Моряки с развернутыми знаменами маршировали по улицам. Гремели корабельные орудия. Снаряды рвались где-то в сопках, заросших лесом.
Совет призвал рабочих к выдержке и спокойствию. Провокация сорвалась.
ГЛАВА 22
В этой сложной обстановке начала работать согласительная комиссия. Японскую делегацию возглавлял генерал-лейтенант Отани, русскую – Костров.
Костров нервничал. Японцы вели себя, как захватчики. Они признавали только силу оружия. Правительство же и Ленин требовали: не допустить военного столкновения.
В здание Совета прибыл князь Отани.
– Позвольте узнать ваш чин? – спросил он по-японски Кострова.
– Я шахтер!
Отани отшатнулся.
– Неужели Москва не имеет генералов, которым можно было бы доверить столь важное дело, как переговоры с доверенными божественного микадо?
Черные глаза князя Отани из-под опухших век, лишенных ресниц, смотрели угрожающе.
– Наши генералы заняты более важным делом, – спокойно ответил Костров. – Совсем недавно они разбили под Псковом и Нарвой армию Вильгельма, а сейчас в Поволжье ликвидируют контрреволюционный мятеж.
Отани, брезгливо поджав губы, сел. Маркиз Мицубиси что-то тихо сказал ему. Отани поднялся и, указав рукой на портрет Ленина в ореховой раме, выкрикнул какое-то слово. Переводчик объяснил:
– Убрать!
– Что убрать? Не понимаю, – как можно спокойнее отозвался Костров.
– Их сиятельство князь Отани, – пояснил переводчик, – сказали, что они здесь, в этой комнате, не могут думать, пока не будет убрана эта картинка.
– Какая картинка? Это портрет главы Советского правительства Ленина.
Теряя самообладание, Шадрин отбросил кресло. Костров требовательно глянул на него.
– Власть в Приморье принадлежит правительству России. Портрет нашего председателя Совнаркома снят не будет! – решительно заявил Костров.
Прошло несколько томительных минут. Маркиз Мицубиси вполголоса переговаривался с Отани. Любезная улыбка рассекла его неподвижное лицо. Он заговорил мягко, вкрадчиво:
– Вы, господа, не поняли сиятельного князя Отани. Генерал не требовал снять портрет главы московского правительства, я прошу записать это в протокол. Их сиятельство поразил красный фон. В Японии красное является монополией женщин и детей. Мужчина, а тем более государственный деятель на красном фоне – это нам непонятно.
– Здесь русская земля и русские порядки, – мрачно прогудел Шадрин. – Надо их уважать!
– Я согласен с вами, господа, но их сиятельство впервые в России и многое ему еще не ясно.
После оглашения ряда документов устроили перерыв. В буфете Мицубиси взял Кострова под локоть и увлек его на балкон.
– Не обижайтесь, Богдан Дмитриевич! Разрешите вас так называть. Князь по-своему прав, он солдат, а значит, прямолинеен и прост. Цвет вишни – любимый у японцев, но военные его отвергают. Япония – своеобразная страна. Приемля все новое, что дает цивилизация, она продолжает свято хранить старинные обычаи и традиции. Князь Отани приверженец старины. Он живет в крохотном домике. В Токио он не пользуется автомобилем, выезжает на коляске рикши. Обедает в старинном ресторане, в котором едят палочками, сидя на ковре за низеньким, столиком… Вы еще не знаете нашу страну, а жить в дружбе можно, только хорошо зная и понимая друг друга…
Из-за роговой оправы очков на Кострова смотрели холодные немигающие глаза, смотрели враждебно.
Мицубиси стиснул пальцами подлокотники кресла, откинулся на спинку.
– Нам бы хотелось, чтобы русские власти ликвидировали деятельность социалистических групп, угрожающих безопасности, миру и спокойствию в Корее и Китае.
Костров улыбнулся.
– Мы запретили деятельность всяких социалистических групп, – скупым жестом он подчеркнул последние слова. – Нас за это ругают меньшевики, эсеры, кадеты… Особенно неистовствуют анархисты.
– О нет, это не то!
– Тогда я вас не понимаю.
– Вы шутите, Богдан Дмитриевич. Я бы хотел, чтобы вы точнее выразились. Знаете, если хочешь познать истину, учит японский мудрец Дайко-Сюнтай, начинай с себя…
Костров поглядел на часы.
– Кстати, где вы учились русскому языку? – спросил он.
– Я закончил в Петербурге юридический факультет. Россия – моя вторая родина!
Перерыв закончился.
Князь Отани заговорил о японских претензиях на тихоокеанское побережье, о тесноте на островах Японии, о капиталах, которые Япония могла бы использовать для помощи Советской республике в разработке естественных богатств.
Переводчик, сухощавый японец в сером костюме, почтительно стоял за креслам генерала, переводил, стараясь передавать все интонации своего шефа.
– Когда уйдут из тихоокеанских бухт ваши корабли? – неожиданно спросил Суханов. – Мы требуем, чтобы ваши корабли отошли в свои воды.
– Требуете? – Отани сжал мясистый кулак. – Вы смеетесь, господин мэр? Мы не можем вернуться к себе прежде, чем не восстановим должный порядок в России. Войска, которые находятся во Владивостоке, являются лишь частью тех, которые в скором времени должны приступить к обезвреживанию анархистских элементов, мешающих нормальной жизни не только русского народа, но и сопредельных с ним государств.
Придерживая рукой волочащийся палаш в серебряных ножнах, Отани подошел к карте и заговорил так, словно командовал войсками. Переводчик, как тень, последовал за ним.
– Мне нелегко говорить о том, что решил божественный микадо. Будь я волен поступать по своему усмотрению, я охотно был бы сговорчивее, но воля императора для меня закон. Я солдат и знаю только один язык – язык артиллерии. Ваша армия вот на этой территории, – князь небрежно очертил круг на карте от Владивостока до Байкала, – должна быть разоружена. Комиссии из японских офицеров, мною назначенных, примут от нее оружие.
Шадрин ответил твердо:
– Оружия мы не сдадим.
Его поддержал Суханов:
– Это ультиматум, а не условия для дружественных переговоров.
На лице Мицубиси скользнула и сейчас же погасла улыбка.
– Вы, господин мэр, преувеличиваете. Меч не всегда карает, нередко он является залогом большой дружбы. Разве плохо содружество таких держав, как Россия и Япония? Мы рекомендовали бы сдать оружие, опереться на плечо дружественной державы. Без нашей помощи вам не выдержать натиск реакционной Европы и заокеанской республики. Кто другой, кроме истинного друга, может так рисковать жизнью своих подданных, как это совершает наш божественный император?
– Такие условия, господин полковник, для нас неприемлемы, – заговорил Костров. – Выполнение ваших требований не что иное, как передача власти японскому командованию.
– Неправда, господин посол! – возразил Отани. – Ваши солдаты убивают японских подданных. Я вынужден защищать жизнь и имущество подданных божественного императора. Сами судите, что же мне остается делать? Пусть простит меня добрый русский народ, но его неблагоразумные дети первыми обнажили меч.
– Я протестую против такого заявления, – возразил Суханов.
Коричневые, а золотых кольцах пальцы Мицубиси протянулись к меньшевистской газете «Далекая окраина». Он прочел сообщение о нападении русских красногвардейцев на японскую контору «Исидо» и якобы совершенном ими убийстве Мацмая.
– Ложь! – отрезал Суханов. – Следствием установлено, что убил Мацмая японский подданный Цукуи, известный ронин[16]16
Ронин – бродячий самурай, преследуемый законом (япон.).
[Закрыть].
– Цукуи в списках консульства японских подданных не числится.
Мицубиси спрятал в портфель газету и выжидающе забарабанил пальцами по столу.
Костров взял слово для официального заявления:
– Ультиматума генерала Отани мы принять не можем. Требование о предоставлении японскому командованию свободы действий, о восстановлении офицеров царской армии в их прежних званиях, о свободе белогвардейских солдат, выступающих против революционных войск, выполнено не будет. Правительство РСФСР не может взять на себя ответственность за порядок и спокойствие на Дальнем Востоке, за жизнь японских солдат, если свобода действий остается за японским командованием.
Ему отвечал Мицубиси:
– Интересы России, а не Японии требуют, чтобы японская армия помогла установить заслон в Приморье против нашествия исконных врагов наших дружественных стран. Будьте благоразумны, туман нельзя рассеять веером, и, если жажда сжигает рот, не пейте воды из кувшина грабителя. Я мог бы, господин посол, подсказать хорошее решение вопроса – объявите дальневосточные области независимыми от Европейской России. В этом случае мы бы гарантировали экономическую, торговую и военную помощь нашей родины. Мы не возражаем, если и представители большевиков войдут в правительство Дальневосточной республики. Коалиционное правительство, что может быть надежнее, устойчивее?
– Мы считаем такую постановку вопроса оскорбительной. Правительство РСФСР избрано народом, и не нам с вами решать этот вопрос. Ваши соображения прошу адресовать в Кремль, главе Советского правительства.
Отани поднялся с кресла.
– Вы должны, господин посол, согласиться на наши условия, – угрожающе проговорил он. – Если вы этого сейчас же не сделаете, то Владивосток и его крепостные сооружения будут превращены в груду развалин. Убийство японских подданных удостоверено городской управой, и отвечает за это московское правительство. Решайте немедленно, если вы человек благоразумный, иначе адмирал Хиракиру Като прикажет крейсерам открыть огонь.
Костров надел фуражку.
– Я подумаю о некоторых вариантах ваших предложений. Через три дня будет наш ответ.
– Город, князь, можно разрушить, – прогудел Шадрин, – но землю, на которой он стоит, уничтожить нельзя.
ГЛАВА 23
Маркиз Мицубиси проснулся, посмотрел на часы в футляре из орехового дерева с затейливыми инкрустациями. Холеная рука с наманикюренными ногтями протянулась к кнопке электрического звонка.
Слуга опустил шторы, тщательно расправил их, чтобы ни один луч солнца не беспокоил маркиза.
После ванны, массажа и завтрака маркиз сел за письменный стол, пододвинул к себе лист плотной бумаги. Он старательно выводил русские буквы.
«Его превосходительству, особо доверенному послу Российской Советской Федеративной Социалистической Республики генерал-комиссару господину Кострову.
Уважаемый господин посол!
На днях я покидаю пределы гостеприимной России, дружбу с которой я всегда ценил как высшее проявление особого расположения к русскому народу. Перед отъездом мне бы хотелось видеть Вас, чей ум и твердое сердце решат благоприятный исход переговоров. Мне бы хотелось высказать Вам лично благодарность и пожать Вашу руку. Россия и Япония – два великих государства, решающие судьбу всех народов. Взаимное уважение полномочных послов этих держав подтвердит лишний раз дружбу наших народов. В 19 часов 45 минут местного времени ожидаю Вас, господин особо доверенный посол, в своей резиденции. Примите мое искреннее расположение к Вам и русскому народу и глубокое уважение к России.
Маркиз Мицубиси».
Перечитав письмо, Мицубиси ухмыльнулся: лесть такое же оружие в руках дипломата, как меч в руках воина.
Вдруг раздались сильные взрывы. Они следовали один за другим. Мицубиси вышел на балкон. Над Амурским заливом поднимались столбы черного дыма. Даже корпуса броненосца «Ивами» нельзя было разглядеть в плотной мгле.
– Русские матросы взорвали форты береговой обороны, – доложил дежурный офицер.
– Какая дикость!
– Запрошенные мной по телефону городские власти отказались дать объяснения.
– Список матросов, принимавших участие в этом варварстве, должен быть утром у меня на столе.
– Слушаюсь!
– Это письмо доставьте Кострову. В девятнадцать сорок пять лично проводите его ко мне.
…Костров вскрыл письмо, задумался.
Мицубиси – сын известного японского миллиардера – был женат на дочери крупного финансового магната. Оба концерна в деловом и дипломатическом мире Японии играли такую же роль, как Морган и Рокфеллер в Соединенных Штатах. Мицубиси-младший, полковник генерального штаба, в составе японской делегации являлся представителем микадо. Последние десять лет он ведал управлением военной контрразведки по русским делам.
Полковник-миллиардер намечался на пост наместника японского императора на русском Дальнем Востоке. Об этом Костров не так давно прочел в газете «Владиво-Ниппо», которая издавалась во Владивостоке. Красочно расписывая бракосочетание Мицубиси, газета выболтала истинные намерения японского империализма в отношении не только Приморья.
Звук автомобильной сирены вернул Кострова к действительности. Он надел шинель и спустился вниз.
Почтительный японский капитан распахнул перед ним дверцу автомобиля. Серебристый «фиат» понесся по городским улицам. Остановились у особняка японского посольства. Вековой, заботливо выращенный сад окружал особняк плотной стеной. Над кронами дубов виднелись лишь его конусные башни. Перед главным входом стояли, как статуи, самураи.
На веранде Кострова встретил Мицубиси. Маркиз по-военному отдал честь, а затем протянул обе руки навстречу гостю.
– Et pacem bellum finit! – сказал он, благодушно улыбаясь.
Костров пожал плечами.
– Не понимаете? – деланно удивился маркиз. – Ах, простите, Богдан Дмитриевич. Это по-латыни: «Мир венчает войну!» Проходите, проходите, мой дорогой.
Маркиз помолчал, ожидая, что скажет Костров. Но тот смотрел по-прежнему недоверчиво.
В кабинете Мицубиси было все в японском стиле. Узорное татами покрывало пол. Низенький лакированный столик, рядом – ширма с вышитыми гладью длинноногими серебристыми аистами и статуэтка многорукого Будды.
Внимание Кострова привлекло какемоно, растянутое между окнами. Над круглым шаром, изображающим землю, вскачь неслась шестерка белоснежных коней, впряженных в боевую колесницу. Передние копыта повисли над Аляской, задние ноги взвихрили столб пыли над Камчаткой. Женщины, дети – толпы людей лежали в пыли, с мертвым равнодушием взирая на пламенеющее небо. Под конским брюхом светился Берингов пролив, а на мысах обоих полушарий стелился дым, догорало пожарище. Колесницей правила женщина с распущенными волосами – богиня солнца Аматерасу О-Ками.
– Не слишком ли откровенно? – спросил Костров.
Мицубиси подошел ближе и, словно впервые, с интересом стал рассматривать какемоно.
– Не правда ли, красиво? – не отвечая на вопрос, отозвался он непринужденным тоном. – Живописец Гамбейдзи скоро станет известным всей планете. Он молод, но очень одарен.
– Грустное зрелище! Все это не вяжется с представлением о миролюбивом японском народе. По буддийским законам грешно убивать даже животных, а вы призываете к уничтожению людей.
Несколько минут они молчали. Затем Мицубиси подвинул кресло.
– Садитесь, Богдан Дмитриевич! Есть мясо животных не грешно. Буддийские законы умны. Тот, кто ест цыпленка, невинен, как младенец: он не проливал крови. Виновен тот, кто отсек голову цыпленку, – иронически подчеркнул Мицубиси.
– Значит, и солдат, убивающий на поле сражения, совершает преступление?
– Во всяком случае, полководцы не убивают, они приказывают побеждать.
– Благодарю за искренность, – с легкой иронией отозвался Костров.
Мицубиси перевел разговор на другую тему.
– Взрыв фортов, который произвели ваши матросы, – нелепость. Но патриотизм русских матросов меня восхищает! Я люблю Россию, как вторую родину. Японцы проявляют большой интерес к русскому искусству, к его культуре. В Токио один из предпринимателей открыл ресторан «На дне», который оформлен в стиле ночлежки горьковской пьесы.
– «На дне», конечно, пьеса русская, но такая односторонняя популяризация национальных особенностей народа не создаст ли у японцев ложное представление о России?.. – Костров, закурив папиросу, шутливо продолжал: – Некоторые деятели Японии искренне убеждены, что в России курят папиросы с длинным мундштуком, чтобы не жечь бороды…
Мицубиси рассмеялся.
– Вы, Богдан Дмитриевич, очень приятный собеседник. – И он жестом пригласил Кострова к столу. – Добрый стаканчик водки необходим, как воздух.
– Благодарю вас. Не пью, – отозвался Костров.
Маркиз хлопнул в ладоши.
В комнату скользящей походкой вошла чернокосая, с томными глазами девушка. Сквозь тонкий шифон просвечивало смуглое тело. Японка опустилась на колени перед Костровым, закинув руки за шею, медленно раскачиваясь, откинулась назад.
Мицубиси долго наблюдал за гейшей.
– Созревшая вишня, но дика, вроде саламандры.
Девушка мгновенно сверкнула глазами и тотчас же прикрыла их длинными ресницами. Картавя и путая русские слова, она запела:
В эту ночь все любят: люди, звери,
Цветущий лес, вода и светляки.
В эту ночь ты жаждешь ласки
От любимой девичьей руки.
Костров, недовольный таким оборотом, хмурился. Неожиданно вошел адъютант.
– Господин маркиз, на проводе Харбин, штаб-квартира князя Отани.
– Простите, Богдан Дмитриевич, я вынужден на полчаса вас покинуть.
Мицубиси многозначительно посмотрел на гейшу, на гостя и прикрыл за собой дверь.
Гейша протянула руки к Кострову. Легкая золотистая кисея соскользнула с плеч, обнажила грудь. Кружась, японка пела:
Соловей, мой соловей.
Ты промок от весеннего дождя —
Приди ко мне, и я согрею тебя!..
Костров отошел к окну.
– Я не соловей, и сейчас не весна! – шутливо сказал он гейше. – Иди, добрая фея! Пошли сюда хозяина.
Девушка прошептала:
– Он убьет меня, подойти ко мне, господин… Подойти только на одну минутку!
В глазах девушки мелькнули слезы.
– Вишня свежа и нежна, мой повелитель, утоли жажду.
Нелепая эта сцена рассердила Кострова. Как примитивно мыслит этот лощеный дипломат Мицубиси!
– Выйди отсюда!
Вошел Мицубиси. Его глаза сузились, как у кошки. Он шагнул к гейше и наотмашь ударил ее по щеке.
– Негодная девчонка, не умеет себя вести!.. Всегда была скромна и вдруг… Извините, Богдан Дмитриевич.
Девушка, пятясь и кланяясь, исчезла.
Маркиз сел в кресло, предложил партию в шахматы. Принесли виноград. Ощипывая лиловую гроздь, Костров сделал ход конем.
Мицубиси играл вяло, допуская непростительные ошибки. Скоро ферзь Кострова под прикрытием двух коней ворвался в тыл противника.
– Вы рассеянны, господин маркиз! Вашей королеве грозит потеря трона. Советую ход взять обратно!
Мицубиси после некоторого колебания передвинул своего ферзя в другой конец шахматного поля.
Костров поморщился. Теперь его король и королева находились под ударом. Сохранить ферзя было нельзя.
– Может быть, возьмете ход обратно? – любезно предложил Мицубиси.
– Нет! – спокойно ответил Костров. – Я привык драться во всех положениях.
Мицубиси встал, включил свет, задернул штору. Пока Костров обдумывал ход, маркиз прохаживался по кабинету и ковырял во рту зубочисткой.
– Думайте не думайте, господин посол, но ваше положение безнадежно.
Небрежным жестом маркиз снял ферзя. Но уже через несколько ходов пешка Кострова атаковала его короля.
– Какая ошибка! Следующим ходом мат… – Маркиз смешал фигуры. – Господин посол, мы просим вас подписать протокол в новой редакции. Прошу познакомиться.
Мицубиси положил перед Костровым папку.
Костров тщательно изучал текст протокола, отпечатанный на русском и японском языках. В нем излагались тысячи всяких нелепостей, вроде того, как должен русский человек при встрече приветствовать японского солдата; когда население сел и городов, в которых расположены японские гарнизоны, должно тушить огонь и ложиться спать; какие флаги должны вывешиваться 24 августа, в день рождения микадо.
– На такие условия мы не можем согласиться. Мы не рабы, а вы не победители.
Костров отложил папку в сторону.
– Тогда командование будет действовать.
– Это для вашей армии может оказаться гибельным, – напомнил Костров. – Как бы вы, господин маркиз, себя чувствовали, если бы на О-Я-Сима[18]18
О-Я-Сима – восемь островов, то есть Япония.
[Закрыть] высадились иностранные войска?
Мицубиси вскинул голову.
– Этого, господин посол, никогда не случится.
Он подошел к двери, замкнул ее и положил ключ в карман.
– Вчера генерал Гайда занял Иркутск. Атаман Семенов осадил Читу, Колчак перешел в наступление… Думается, что власть, пославшая вас сюда послом, не продержится и шести месяцев. На Восточном фронте паника, красноармейцы сдаются ротами, полками, дивизиями. Так называемые военные специалисты идут к Колчаку с раскаянием…
Костров сидел напряженный, взволнованный. Многое из того, что говорил маркиз, было жестокой правдой.
Мицубиси положил руку на плечо Кострова.
– Вот так-то, Богдан Дмитриевич. Жаль, конечно, что дело, за которое вы отдали свою жизнь, гибнет. Но это неизбежно! В жизни вы совершили ошибку, увлекшись марксизмом – модным учением, но построенным без фундамента… Благоразумие, которым вы обладаете в достаточной мере, спасет положение. Цель у нас одна – избежать кровопролития, а для этого нужна только ваша подпись под документом, обусловливающим продажу Японии Приморско-Забайкальского края. Вот чек в Токийский банк на миллион золотых иен…
Костров хмуро смотрел на японца и молчал.
– В жизни, Богдан Дмитриевич, все бывает. Но когда в критическую минуту вопрос решен правильно, судьба – за вас. Что вы видели в жизни? Каторгу, тюрьму, ссылку…
– Хорошая осведомленность.
– Безусловно, – маркиз перегнулся через стол и вынул из портфеля сложенную вдвое бумагу. – Взгляните.
Костров развернул листок. Это были в переводе на русский язык сведения о нем, шахтере из Донбасса, политическом ссыльном, уполномоченном правительства РСФСР, комиссаре Дальнего Востока. Подробно и точно, начиная с военно-полевого суда в Петербурге, описана вся его жизнь, характер, допущенные промахи, ошибочные связи, случайные знакомства.
– Изумительная точность!. – Костров ткнул шахматным конем в бумагу. – Здесь вот написано: «Неподкупен». Как же вы решились?
– Видите ли, агенты, собирающие сведения о людях, действуют по-своему. Если вам дают десять тысяч иен и вы отказываетесь, в их глазах вы уже неподкупны. О миллионе они даже и думать не смеют. Но мы с широким размахом, мы знаем вам цену.
Костров почувствовал, что бледнеет.
– Довольно! – еле сдерживаясь, сказал он. – Прекратите эту гнусную провокацию.
Маркиз вынул из ящика стола пистолет и, играя им, выжидательно смотрел на гостя. Дуло пистолета медленно поднялось на уровень его глаз.
– На размышление даю три минуты.
Костров в ответ только пожал плечами и отвернулся. Мицубиси опустил пистолет.
– Вы зря медлите…
– Простите за шутку, Богдан Дмитриевич. По старинному обычаю самураев так испытывают характер друзей. Пью за вашу непоколебимую верность родине!
Мицубиси налил рюмку ликера и залпом выпил. Потом, взяв Кострова под руку, проводил его до автомобиля.
– Скажите, почему почти все японцы носят очки? – прощаясь с Мицубиси, неожиданно спросил Костров.
– Странный вопрос!
– Может быть. Но мне хотелось на вашу шутку ответить шуткой, пусть злой, но шуткой. Очки, я думаю, восполняют некоторые черты характера некоторых японских деятелей… Они часто страдают близорукостью, исторических примеров этому немало.
– Удачный каламбур!.. Сдаюсь, я отмщен за свою шутку. Не сердитесь, мой дорогой. Мы еще с вами встретимся.
На следующее утро состоялось заключительное заседание комиссии. Русская делегация использовала все средства, сделала все возможные уступки, чтобы решить вопрос мирным путем.
Костров расписался на последней странице соглашения, унизительного для русского народа, но дававшего ему ту необходимую, как сама жизнь, передышку, на которой настаивал Ленин.
